Я всегда думала, что узнаю всё первой. Интуиция у меня была острая — на уровне чувства запаха свежесваренного кофе поутру, когда муж говорил: «Не торопись, поспи ещё». Я не ускользала по утрам раньше всех, но и не ложилась, пока все не уснут. Кто, как не я, держал дом? И почему я не увидела простых, почти обидных улик там, где всё кричало о беде?


Погода была ровной, безоблачной. На даче я собрала ведро малиновых ягод, даже привезла внукам свежей травы для морской свинки. В тот день годовщины свадьбы меня обуяла неожиданная нежность к Михаилу. Всю ночь накануне я укладывала себя спать, представляя, как порадую его пирогом. Сколько их было, этих годовщин? Много... Ещё больше было домашних пирогов—ещё больше — моих уступок и прощений.


Я приехала в город внезапно, шумно открываю дверь, чтобы предупредить мужа…


Внутри всё показалось не так: в подъезде несмытая чья-то помада на кнопке лифта, запах чужих духов у входа, в зеркале — уже не я, а усталая женщина.


У кухни — тишина. За дверью спальни — два голоса. Не веря в собственные уши, я тихо открыла дверь…


Он, мой муж. И она — молодая, красивая, длинные светлые волосы. Миг, в котором исчезает весь привычный мир: смех, а потом резко — тишина. Михаил обернулся, бледнея, будто его застали на месте преступления.


— Миша…


— Наташа, это… подожди... Ты всё не так поняла, я…


— Я всё поняла, — прохрипела я, чувствуя, что сейчас не смогу пошевелить ни рукой, ни ногой.


Мои ягоды из пакета выкатываются прямо в прихожей, а я только смотрю, как сок медленно пачкает ковёр. Всё внутри — как забытый на плите суп: сейчас закипит, убежит, и никто уже не отмоет до бела.


Я развернулась, будто соскочив со сковороды, и быстро вышла на улицу, не оглядываясь. На улице солнце било по глазам, как попкорн — горячими зернами.


Мне захотелось исчезнуть.


***


Два дня я жила у сына. Внук таскал мне цветные карандаши — «Бабушка, а нарисуй динозавра!». Сын старался не лезть с вопросами, но, видя мои глаза, каждый раз начинал отворачиваться. Я закрывалась в ванной, включала душ, чтобы никто не слышал рыданий.


На третий день пришло электронное письмо от Михаила:


«Наташа, прости. Я сорвался, я дурак. Мне как-то тяжело было… возраст, все это стресс… Я не знаю, отчего меня понесло. Мне всегда было важно чувствовать себя нужным, а ты как будто не замечала меня. Я не хотел тебя обидеть. Вернись. Мы все исправим. Умоляю».


Я читала его строки раз пятьдесят. Не злилась. Даже не чувствовала боли, скорее — пустоту. Как будто бы внутри у меня исписанный до дыр лист бумаги — прошлое, ставшее совсем ненужным.


Позвонила подруге Галке. Долго молчала, потом просто выдохнула:


— Галка, я его застала… с другой.


— Наташа… Ну, только не говори мне, что впервые.


— Что ты имеешь в виду?


— Я ведь молчала раньше — не хотела лезть в чужую жизнь. Но год назад, помнишь, мы были в кафе? Он тогда выходил поговорить по телефону, а рядом на скамейке сидела юная брюнетка. Я ещё тогда подумала… ну, мало ли. Потом слышала в аптеке, как он кому-то дарил цветы. Но подумала: тебе виднее.


Меня накрыла тяжесть — не месть даже, а желание понять, как я могла так долго не замечать очевидного. Может, не хотела признавать?


Я позвонила Вере — бывшей коллеге — и спросила:


— Вера, а ты с Михаилом когда-нибудь говорила по душам?


— Наташка… Ты же знаешь, что Мишка всегда был «народный любимец». С ним все тётки перешёптывались… Он ведь и раньше не особо сдерживал себя.


Я услышала, как в трубке вздыхают.

— Прости, но так легче говорить честно, когда всё уже раскрылось…


Потом мне позвонила баба Маня — она жила этажом ниже.


— Доча, только честно скажу: мне всю зиму не нравилось, что к тебе друзья не ходят, а к Мише по вечерам частенько женщины шаста-ли. Я думала, может, театральные постановки… Ну, прости, не хотела тебя обижать.


И с этим её «прости» я вдруг расплакалась — навзрыд, как в детстве. Потому что стало понятно: не безвинное это недоразумение, не первая и не последняя, видимо, его встреча с другими.


***


Прошла неделя. Я словно ходила между сном и явью. Попыталась вернуться в дом — в прихожей запах чужих духов, в ванной шампунь с розовой крышкой, на зеркале помада. Кто-то смеялся по телефону в комнате.


Уходить в никуда — страшно, оставаться — противно. Я заварила чай, поставила пластинку, стараясь заглушить этот липкий осадок, когда вдруг — в дверь тихо постучали.


Стояла та самая молодая женщина.

В руках у неё был большой крафтовый пакет и растерянный вид.


— Здравствуйте, — промямлила она, — я… Оля. Простите, что пришла… Просто не знала, к кому ещё идти.


Дрожащими пальцами поправила волосы.


— С Михаилом мы познакомились в интернете. Он сказал, что давно разведён, одинок. Показал вашу фотографию — «бывшая жена». Я поверила. Только вчера узнала, что это ложь… Он… Уговаривал меня выйти за него замуж. Я пришла забрать свои вещи — и встретила вас. Я… простите. Я не знала, честно…


Я сняла шарф, пригласила зайти на кухню.

— Проходите. Чаю хотите?


Оля была молчалива, больше смотрела в стол, чем говорила.


— То есть ты… действительно не знала, что я жена?


— Нет… Я только вчера через знакомых нашла настоящее ваше фото. Он говорил, что у него законченные отношения, что вы его не любите, что в вашем доме ему одиноко. А сегодня нашла в его телефоне ещё одну переписку… — она протянула мне свой мобильник.— Вот, смотрите. Он ещё одной женщине пишет, что женится на ней в августе, и есть переписка с Татьяной, где он тоже жалуется на «жестокую бывшую».


Я была потрясена не глупостью женщин, а тем, что он построил для каждой разные истории.


— И ты верила?


— Я очень хотела семью…


— За кого ты меня держишь? — усмехнулась я. Мы обе рассмеялись, будто тяжёлый осколок выпал из груди.


— Знаешь, — сказала я, — а сядь-ка давай вместе. Только чай надо заварить ядреней.


Мы говорили почти два часа. После третьей кружки чая я поняла: Оля — жертва, как и я. И знаете, в этот момент вдруг пришла странная лёгкость: не враг, не соперница — сестра по беде.


Оля показала ещё одну переписку — с девушкой в Омске, по видео. Я решилась:


— Давай созвонимся вместе? Скажем всем правду!


***


На следующий день мы устроили женское собрание — трое в одной кухне, двое на видео. Все — разные, возрастом, характерами, даже взглядами на жизнь. Одна — с красным маникюром, как бабочка, другая — никакая серая мышь, третья — мечтательница, пишущая Михаилу письма в стихах.


Они держались за руки, улыбались сквозь слёзы, шутили:


— Я думала, что он только мой… Нет, он?


— А я верила, что он честный!


Я вдыхала женский смех, и впервые за долгое время не чувствовала себя униженной. Я — свободная. Мы, оказывается, не одни. Подругами нас не назовёшь, но единство в этот вечер — как у сестёр.


— Девочки, думаю, Михаил должен сам всё услышать,— сказала Оля. — Пусть будет по справедливости.


Я пригласила Михаила к себе домой под предлогом поговорить о разводе.


Он пришёл — растерянный, с букетом неловких гвоздик.

На кухне сидело пятеро женщин.


— Миша, кажется, ты попал, — сказала я спокойно. — Может, расскажешь, кому и что обещал?


Он попытался улыбнуться.

— Девочки, всё не так!

— Не девочки, а женщины, — хором сказали ему.


Я не ругалась, не возмущалась. Просто слушала, как он оправдывался — один и теми же словами: про трудную жену, про усталость, про стресс, про поздний возраст.


Каждая из нас слышала эти оправдания. Только теперь — вместе.


В тот вечер мы не рыдали. Пили чай, фотографировались на память, смеялись:


— Михаил, вот если бы ты научился печь пирог, может, у тебя и правда всё получилось бы…


Он ушёл, понурившись.


***


Впервые я ночевала в квартире одна, без страха и жалости. На столе — букет гвоздик, рядом чашка с остатками чая. Я открыла окно, вдохнула запах городского вечера и вдруг почувствовала лёгкое головокружение: свобода, необузданная и страшная… Но моя.


Прошли недели. Я начала приглашать к себе этих женщин — не каждую по отдельности, но иногда собирались вместе. Кино, йога, занятия живописью, даже походы в театр и просто прогулки в парке: смеялись, учились дружить заново.


С Олей у меня особенно сложились отношения. Оказывается, она мечтала научиться шить — и я показала ей, как выкроить юбку. Мы сидели у меня на балконе, болтали. Оля рассказала, что с Михаилом порвала навсегда, нашла поддержку в женском клубе. Я радовалась за неё.


Татьяна уехала в свой Омск, но иногда писала письма — живые, длинные, с фотографиями собаки и открыточкой для меня: «Спасибо, Наталья, что помогли не сойти с ума».


***


Сын мой однажды зашёл на чай, увидел — у меня дома шумная компания: смеёмся, режем салаты, обсуждаем фильмы.


— Мама, да ты… воскресла!


— Нет, сынок, я просто впервые в жизни — рядом с теми, кто не предаёт.


Во дворе меня окликали соседи:


— Наташ, ну ты даёшь, всё никак после Мишки не потерялась!


— А я лучше себя нашла, — отвечала я, и самой не верилось, что правду говорю.


В доме стало легко дышать: цветы вдруг по-другому зацвели, посуда не летела с полок по ночам, а любимая плита вдруг стала пахнуть какими-то новыми специями. Я записалась на курсы рисования маслом. Даже нашла время на массажи и пешие прогулки в парке.


Поступило письмо от какого-то мужчины на курсе рисования. Он видел, как я рисовала подсолнух, и захотел познакомиться. Простая улыбка, короткая записка на обороте: «Красиво у вас получается. Вы бываете здесь часто?»


Я ещё не знала, что отвечу. Но смеялась тихо, глядя в окно:

сегодня — не тот день, когда я ищу тень от прошлого.


— Оля, — говорю я по телефону, — завтра идём на пленэр?


— Конечно, Наташ! И не забудь красками запастись!


Вечером я люблю зажечь свечку, включить музыку и подумать обо всём хорошем. К Михаилу у меня нет ни ненависти, ни злости. Училась прощать — и отпустила. Пусть живёт, как знает. Его место теперь — в моём прошлом, а не в моём сердце.


***


День рождения через полгода я праздновала с «моими женщинами». Тот самый мужчина с курсов заглянул на чай, принёс торт. Мы все смеялись, даже внук кое-как разрисовал мне шариковую открытку: «Бабушке, которая умеет всё». Я вдруг поняла, что счастлива — не потому, что рядом со мной «кто-то», а потому, что рядом те, кто на самом деле понимают меня.


Жизнь иногда готовит такие повороты, что всё, что казалось страшным концом — просто новая глава. Главное, не прятаться от света даже в самый тёмный день. Потому что свет есть — он у каждой внутри.


Иногда тяжёлое предательство становится ключом, открывающим дверь к настоящему, свободному себе. А женская солидарность способна подарить надежду и вернуть вкус жизни — несмотря ни на что.

Источник: https://dzen.ru/a/aEfeXGFLpQUC2kgI

Или не так. Когда-нибудь у меня родится сын, и я сделаю все наоборот. Буду ему с трех лет твердить: «Не будь идиотом, Владик, думай о будущем. Учи математику, Владик, если не хочешь всю жизнь быть оператором колл-центра».

И в свое тридцатилетие он придет ко мне, этот потный лысеющий программист с глубокими морщинами на лице, и скажет: «Мама! Мне тридцать лет. Я работаю в «Гугл». Я впахиваю двадцать часов в сутки, мама. У меня нет семьи. Чем ты думала, мама, когда говорила, что хорошая работа сделает меня счастливым? Чего ты добивалась, мама, когда заставляла меня учить математику?»

А я скажу: «Дорогой, но я хотела, чтобы ты получил хорошее образование! Я хотела, чтобы у тебя были все возможности, дорогой». А он скажет: «А на хрена мне эти возможности, если я несчастен, мама? Я иду мимо клоунов в торговом центре и завидую им, мама. Они счастливы. Я мог бы быть на их месте, но ты, ты, ты сломала мне жизнь» — и потрет пальцами переносицу под очками. И тогда я встану, посмотрю на него внимательно и скажу: «Значит так. В мире есть два типа людей: одни живут, а вторые все время жалуются. И, если ты этого не понимаешь, значит, ты идиот».

Он скажет «ох» и упадет в обморок. На психотерапию потребуется примерно пять лет.

Или по-другому. Когда-нибудь у меня родится сын, и я сделаю все наоборот. Буду ему с трех лет твердить: «Я тут не для того, чтобы что-то твердить. Я тут для того, чтобы тебя любить. Иди к папе, дорогой, спроси у него, я не хочу быть снова крайней».

И в свое тридцатилетие он придет ко мне, этот потный лысеющий режиссер со среднерусской тоской в глазах, и скажет: «Мама! Мне тридцать лет. Я уже тридцать лет пытаюсь добиться твоего внимания, мама. Я посвятил тебе десять фильмов и пять спектаклей. Я написал о тебе книгу, мама. Мне кажется, тебе все равно. Почему ты никогда не высказывала своего мнения? Зачем ты все время отсылала меня к папе?»

А я скажу: «Дорогой, но я не хотела ничего решать за тебя! Я просто любила тебя, дорогой, а для советов у нас есть папа». А он скажет: «А на хрена мне папины советы, если я спрашивал тебя, мама? Я всю жизнь добиваюсь твоего внимания, мама. Я помешан на тебе, мама. Я готов отдать все, лишь бы хоть раз, хоть раз понять, что ты думаешь обо мне. Своим молчанием, своей отстраненностью ты, ты, ты сломала мне жизнь» — и театрально закинет руку ко лбу. И тогда я встану, посмотрю на него внимательно и скажу: «Значит так. В мире есть два типа людей: одни живут, а вторые все время чего-то ждут. И, если ты этого не понимаешь, значит, ты идиот».

Он скажет «ах» и упадет в обморок. На психотерапию потребуется примерно пять лет.

Этот текст — хорошая профилактика нашего материнского перфекционизма — стремления быть идеальной мамой. Расслабьтесь! Как бы мы ни старались быть хорошими мамами, нашим детям все равно будет что рассказать своему психотерапевту».
Автор: Светлана Хмель