Язык, великолепный наш язык.

Речное и степное в нем раздолье,

В нем клекоты орла и волчий рык,

Напев, и звон, и ладан богомолья.

В нем воркованье голубя весной,

Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.

Березовая роща. Свет сквозной.

Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.

Весенний луч, играющий по дверце.

В нем Та, что приняла не взмах меча,

А семь мечей в провидящее сердце.

И снова ровный гул широких вод.

Кукушка. У колодца молодицы.

Зеленый луг. Веселый хоровод.

Канун на небе. В черном — бег зарницы.

Костер бродяг за лесом, на горе,

Про Соловья-разбойника былины.

«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.

В саду осеннем красный грозд рябины.

Соха и серп с звенящею косой.

Сто зим в зиме. Проворные салазки.

Бежит савраска смирною рысцой.

Летит рысак конем крылатой сказки.

Пастуший рог. Жалейка до зари.

Родимый дом. Тоска острее стали.

Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.

Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.

Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.

Ярит борзых и гончих доезжачий.

Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?

Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.

Я снаряжу тебя в далекий путь.

Из тесноты идут вразброд дороги.

Как хорошо в чужих краях вздохнуть

О нем — там, в синем — о родном пороге.

Подснежник наш всегда прорвет свой снег.

В размах грозы сцепляются зарницы.

К Царь-граду не ходил ли наш Олег?

Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?

И ты пойдешь дорогой Ермака,

Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»

Тебя потопит льдяная река,

Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.

Поняв, что речь речного серебра

Не удержать в окованном вертепе,

Пойдешь ты в путь дорогою Петра,

Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.

Гремучим сновиденьем наяву

Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,

Венчая полноводную Неву

С Янтарным морем в вечном договоре.

Ты клад найдешь, которого искал,

Зальешь и запоешь умы и страны.

Не твой ли он, колдующий Байкал,

Где в озере под дном не спят вулканы?

Добросил ты свой гулкий табор-стан,

Свой говор златозвонкий, среброкрылый,

До той черты, где Тихий океан

Заворожил подсолнечные силы.

Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,

Как радуга над нашим водоемом.

Ты в черный час вместишься в малый вздох.

Но Завтра — встанет! С молнией и громом!

…припомним благоговейную молитву, которую перед смертью на чужбине, истосковавшись в безлюбье, написал Тургенев.

РУССКИЙ ЯЗЫК

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о Судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык. - Не будь тебя - как не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? - Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу.

Говоря о русском языке, я еще не ответил на два вопроса, которые сам себе поставил в своем рассуждении: Кто из русских писателей самый русский и как возникает стих?
О, я задал себе опасный вопрос. Кто из русских писателей самый русский? Мне очевидно, как отвечает любовь в этом случае. Я указываю опять на ребенка, который говорит матери: "Я люблю тебя больше всех на свете", и тотчас же говорит то же самое отцу. Я вспоминаю также, что в "Записках об ужении рыбы" Аксаков говорит в 1-й главе: "Лошок - самая маленькая рыбка", а 2-ю главу, о верходке, или, что то же, верховодке, он начинает словами: "Это также самая маленькая рыба". Чтобы ответить на вопрос, кто самый русский из наших писателей, надо прежде выяснить, что, собственно, есть русский человек, русская душа. А русская душа и для русского - загадка. Можно, однако, безоговорочно сказать, что не правы те, кто стал бы утверждать, что самый русский поэт - Ломоносов или Кольцов, ибо они вышли из народа. Не менее не правы те многочисленные русские и иностранцы, которые полагают: одни - что самый русский - Достоевский, другие - что самый русский - Лев Толстой. Мне жутко говорить, я преклоненно чту и люблю наших двух исполинов, и Достоевский особенно глубинно искусился в русской душе, но - как же Достоевский, когда, умнейший человек, он в творчестве - воплощенное безумие и срыв, а истинный, исконный русский человек всегда, испокон веков, побезумствует-побезумствует, да и войдет в свой устав и не стронется с него, будет тих, и мудр, и кроток, как пасечник на пчельнике, жмурящийся на солнышко и слушающий, как жужжат пчелы, приготовляющие сладкий мед и богомольный воск. Быть может, Достоевский не успел себя довершить. Что ж говорить о том, кто что не успел. Это вода темная. Русской душе хочется воды светлой. И как же Лев Толстой, если он не любил и не понимал стихов, а русская душа только и делает в веках, что поет песню, поет духовный стих, поет и частушку, и каждое свое историческое переживание превращает в поэму, - и как же Толстой, когда русский человек решителен и полон самозабвенной любви, а он всю жизнь колебался и, зная, как прекрасна любовь души, всю жизнь искал, кого бы, что бы полюбить, но горько чувствовал, что душа его холодна. Толстой и Достоевский все время ходят по краю бездны или в самой бездне, но полномерно успокоенное чувство хочет другого и знает лучшее.
Воплотители величайшей гармонии русского духа, его солнечной основы, его зеркальной ясности, его слияния с Природой, чей волевой мирозданный станок размерно творит в веках, поставляя жужжание мошки в тот же ряд, где и дикие пропасти человеческой души, создатели самой чистой, первородной русской речи - самый русский поэт Пушкин, самый русский прозаик Аксаков.
А как возникает стих, как куется этот золотой обруч, связующий обрученьем и святым венчаньем воленье души с таинством мира и других душ, об этом сказал почти на все вопросы отвечающий Пушкин. В указанном уже очерке он говорит: "Поэзия бывает исключительно страстью немногих, родившихся поэтами: она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни".
К этим алмазным, исчерпывающим словам что же можно прибавить? Разве стих, ибо слово должно начинаться и кончаться стихом, - стих, говорящий, что нет местничества среди тех, кто каждый по-своему ткет покров Мировой Красоты.

ПТИЦЫ

Знающий счастье и боль,
Смолу превращая в янтарь,
Каждый поэт есть король,
Каждый мыслитель - царь.

В пенье мы равны все,
Нет преимуществ меж птиц.
Чу! коростель в овсе,
Жаворонок, радость денниц.

Поет соловей, поет
Так, что он всеми воспет.
Но им не окончился счет,
И много в мире примет.

Разве без ласточки мы
Можем любить весну?
Разве в безгласье зимы
Не будит снегирь тишину?

И в час, как весь мир потух,
И новая стала пора,
Был нужен Христу петух,
Чтоб церковь построить Петра.

Ты думал, быть может, что он
Простой деревенский певец?
Так нет, без него бы наш сон
Был мертвым сном для сердец.

И от моря до моря крыло
Протянет под утро Стратим.
Но скворец так лепечет светло,
И лебедь так бел перед ним.

Птицы мы Божьи все,
У каждой сердце - свирель.
Чу! коростель в овсе,
Он нравится мне, коростель.

1924

Славяне, вам светлая слава,
За то, что вы сердцем открыты,
Весёлым младенчеством нрава
С природой весеннею слиты.

К любому легко подойдёте,
С любым вы смеётесь как с братом,
И всё, что чужого возьмёте,
Вы топите в море богатом.

Враждуя с врагом поневоле,
Сейчас помириться готовы,
Но, если на бранном вы поле,
Вы твёрды и молча суровы.

И снова мечтой расцвечаясь,
Вы — где-то, забывши об узком,
И светят созвездья, качаясь,
В сознании Польском и Русском.

Звеня, разбиваются цепи,
Шумит, зеленея, дубрава,
Славянские души — как степи,
Славяне, вам светлая слава!

1905 г.
Константин Бальмонт


Славяне

Зловещий призрак снова бродит.
Восходит ржавая трава.
И снова жизнью верховодит
Иван, не помнящий родства.

Но мы спасаем наши души,
Спасаем рвущуюся нить.
Возможно здание разрушить,
Но души — не разъединить…

Ах, пока гром не грянет,
Мы не придём в себя.
Мы, чёрт возьми, на грани, —
Так вспомним, что мы славяне,
Славяне — это судьба!

Николай Добронравов

Счастье души утомленной —
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.

Счастье ночной белладонны —
Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Любо ей день позабыть,
Светом луны расцвечаться,
Сердцем с луною встречаться,
Тихо под ветром качаться,
В смерти любить.

Друг мой, мы оба устали.
Радость моя!
Радости нет без печали.
Между цветами — змея.
Кто же с душой утомленной
Вспыхнет мечтой полусонной,
Кто расцветет белладонной —
Ты или я?
Автор: Константин Бальмонт