Прошлой осенью меня посетила муза, со мной иногда такое бывает, и я написал эту повесть за один вечер. Многие мои знакомые его положительно оценили. Потом она благополучно осталась валяться в глубинах памяти ноутбука. И так бы и валялась, если бы я на днях не решил перечитать "Голову профессора Дуэля" - я сразу вспомнил о своём творении и перечитал его, остался доволен. Настолько, что решил поделиться ею с вами, пикабушники. Присаживайтесь поудобнее, рассказ начинается.

Белые стены и потолок. Мерное попискивание где-то слева, отмеряющее мой пульс...
Скука. Вот что испытываешь, когда твоё тело и твой разум начинают жить порознь. Когда твой разум перестаёт контролировать тело, трудно называть его своим, оно превращается в груз, бесполезный и обмякший кусок мяса. Единственное, в чём до сих пор проявляется жизнь это твои глаза. Глаза жадно наблюдающие за любым объектом в поле зрения, глаза в которых горит пожар жизни. Однако, этот пожар уже догорал, его тушила глубокая грусть, сожаление и смирение. Многие называют это мудростью.
К кровати у ног прикреплена папка - история болезни. Я знал её наизусть. Я... неважно как меня зовут, завтра мне будет 27 лет. Диагноз... диагноз вам знать тоже ни к чему. Это важно лишь для врачей. Последняя запись в истории говорила, что завтра у меня запланирована эвтаназия. Я не пугался этого, я сам решил и попросил об этом... Да, я попросил лишить меня жизни в день своего рождения. Перед тем как осудить меня или пожалеть, подумайте, а что бы вы сделали на моём месте? Боялись бы смерти? Горечи родственников? Бред! Единственно верное решение это уйти, уйти никого не потревожив. Поступок достойный всей жизни.
Близился вечер. Скоро ужин. Я уже забыл вкус еды: кормили меня внутривенно. Просто подключают систему с питательным раствором и всё. А вот и медсестра с капельницей. Обожаю, когда она ставит мне капельницу: когда она наклоняется, халатик с глубоким вырезом представляет взору красивое бельё с восхитительной грудью...
Пока капала капельница я закрыл глаза и уснул. Сон без снов. Сны я уже давно перестал видеть. Завтра будет то же самое, но уже навсегда. Однако, какое-то тревожное чувство разбудило меня. Сон?!
За окном было уже темно, спать не хотелось.

Бессонная ночь - время фантазий и поиска ответов на вопросы: а что если? почему?, - и так далее. Вспомнилась жизнь до болезни. Чистая, непорочная, наивная и беззаботная. Она запомнилась мне такая, потому что я тогда был ещё ребёнком. Юность - пора беззаботности. Если сравнивать жизнь человека с небом, то юность это голубое небо с лёгкими перистыми облаками. Диагноз! Гром среди ясного неба. Затем небо резко потемнело, и начался ливень. Своё совершеннолетие, я встретил в больничной палате. Я заболел ребёнком, а выписался зрелым человеком.
Болезнь заставила меня нести зонт, от ливня, который лил только на меня нескончаемым потоком. Первое время после выписки у меня было лишь одно желание, чтобы это невидимое клеймо видели все, и каждый меня жалел. Как глуп я был! Как мне стыдно сейчас за это!

Тёмное ночное небо. Тучи закрывают звёзды и проливают нескончаемый поток воды на землю. Вспышка света. Передо мной виднеется тёмный силуэт какого-то готического собора. Мгновенный раскат грома оглушает меня.
Перспектива войти в "храм Божий" меня отталкивала, моё нутро не переносило этого лицемерия в виде контраста между призывами служителей к аскетичной жизни и их богатой не только в духовном плане жизни. Но выбора не было. нужно было укрыться от бури.
Я подошёл к массивным, обитым железом, дверям. Из-за дверей доносилось песнопение. Несколько секунд я ещё помедлил и постучал. Послышалось неторопливое шарканье ног, эхом отдающееся под сводами собора. Дверь мне открыл старик в рясе с густой длинной и седой бородой. На его седом лице был немой вопрос.
- Я ищу крова от ненастной погоды.
Также молча он отошёл в сторону, делая приглашающий жест. Я зашёл. У алтаря несколько монахов проводили отпевание. Гроб был открыт, и кажется в нём никого не было. Жестом старик указал мне идти за ним. Он провёл меня в свою келью. Это была скромная комната. Кровать, стул, стол, на столе керосиновая лампа, глиняный кувшин и стакан. Присев на край кровати и предложив мне сесть на стул, до этого немой старик вдруг произнёс:
- Ты знаешь, что сейчас происходит в главном зале?
Его старческий голос был приятным. Говорил он неспешно. Я был в некотором ступоре толи от его вопроса, толи от того, что он вдруг заговорил со мной. Он, будто заметив моё замешательство, продолжил:
- Там происходит отпевание, - это сообщение как будто вернуло мне дар речи.
- А кого отпевают? - спросил я.
- Тебя... - ответил старик, и опустил взгляд.
- Но я ведь живой! Это против ваших правил, я совершаю самоубийство!
- А считаешь ли ты себя живым? - старик глубоко вздохнул и посмотрел в сторону.
Воцарилась тишина. В этой тишине слышался писк отмерявший секунды и пульс. И тут сознание содрогнулось, словно опомнилось, как ребёнок, делающий украдкой, то что ему запрещают, замечает, что за ним следят. Это был сон...

За окном было всё также темно. С сожалением я вновь попытался попасть в эту келью монаха. Но сознание настолько возбудилось от уже давно забытого состояния, что не могло более повторить этот процесс.
Этот сон заставил вспомнить меня о матери. Она единственная в семье была верующая. Не передать заботы матери о ребёнке. Не передать желания матери отдать всю себя на благо своего ребёнка. Эта болезнь была таким же ударом и для неё...
- Задумывался ли ты о своей матери идя на этот шаг? - спросил меня старик.
- Да. Я решил, что так надо, я решил, что не хочу быть обузой. Я решил это давно.
- Похвальна твоя самостоятельность, но почему ты решил, что ты вправе такое решение принять?
- Потому что никто бы больше не смог решиться на это. Все они боятся. Боятся смерти.
- Не её боятся, а боятся незавершённых дел. Боятся не завершить свою жизнь. Не сказать того, что хотели.
- Мне это не грозит. Я ни сказать, ни сделать ничего не могу.
- Не думаю... - сказал старик с задумчивостью гроссмейстера, играющего против новичка и предостерегая его от ошибочного поспешного хода.
Надо сказать он поставил меня в тупик. Что я мог забыть? Чего я не сделал?
- Я усердно учился и работал... Я стремился быть таким как все, - начал было оправдываться я.
- Пустое, - ответил старик. На его испещрённом морщинами лице среди его густой бороды, как мне показалось, появилась ненадолго улыбка - Не это главное. То что ты назвал это навыки и деньги - в них нет смысла. Это не делает человека счастливым. Это делает человека обременённым. О душе своей ты же не заботился.
- Извините, но я не верующий... - сказал я, вставая со стула.
- Прошу не торопиться. Это не церковь, хоть мы и поклоняемся Богу.
- Почему же вас заботит моя душа?
- Потому что мы часть тебя. Мы это ты! Сможешь ли ты теперь убить себя. Убив себя ты убьёшь больше, чем тело, ты убьёшь целый мир, ты убьёшь своё Я.
- Постойте, вы хотите, чтобы я и дальше продолжал существовать? Но это не жизнь! Я не вижу смысла продлевать то, что неизбежно.
- Успокойся и подумай! Ты лишь бросаешься словами! - сверкнул глазами старик. Его лицо будто преобразилось и помолодело. Волосы перестали быть седыми, морщины сгладились. Такое знакомое лицо... Где я его мог видеть?

Светало. Сон как рукой сняло... Я разговаривал со своей душой? Бред! Но что-то всё же волновало настолько сильно, что писк перестал отмерять секунды, а побежал вперёд пытаясь догнать что-то неуловимое. То, что скрывалось годами, то что упустил из виду, что-то воздушное лёгкое.
В палату влетела перепуганная сестра. Меня осенило, я понял. Но как я могу что-то сделать? Я спешно начал глазами пытаться сказать что-то... Но она была так перепугана ритмом моего сердца, что не замечала моих знаков или списывала на плохое самочувствие. Через 5 минут в меня вливалась очередная порция жидкости, а через 10 минут подействовало успокоительное, и я снова очутился рядом со стариком.
- Дождь кончился. Ты можешь идти.
За окном кельи был солнечный день. Солнце освещало яркую зелень. Лёгкий ветер трепал кроны деревьев...
- Но мы же не договорили... - начал было я.
- Разве? По-моему ты всё прекрасно понял, -сказал старик и вышел из кельи.
Я последовал за ним. Вышел из собора. Жаркое солнце ласкало лицо. В полях работали люди.

Рядом с кроватью стоял врач. Ему объясняла что-то медсестра, которая поставила мне капельницу с успокоительным. Заметив, что я открыл глаза, врач обернулся ко мне. Я знаками попросил взять словарь (таким образом общался Нуаратье со своей внучкой Валентиной в своей книге "Граф Монте-Кристо"). Я ей всё объяснил. Она сказала, что сделает всё, что я попросил.

Капельница с раствором уже стояла у кровати. Я ждал.
Все ждали.
Она вошла и села около кровати. Наши взгляды встретились. Она всё поняла: она всегда меня понимала. Ей я доверял все свои самые сокровенные тайны, кроме одной. Я должен был сказать ей это. Но как?
Тишина затянулась, лишь мерный писк отмерял, нет не секунды, моё сердце колотилось внутри. Видимо почувствовав некоторую неловкость, она начала рассказ, о себе, о своей жизни. Её нежный голос дрожал, грудь взволнованно прерывисто вздымалась. На лице были слёзы. Она старалась смотреть в сторону.
Рассказ длился долгое время. Пару минут стояла тишина, затем я взглянул на сестру и моргнул два раза - условный сигнал к началу процедуры. Открыв клапан, яд начал вливаться в моё тело, как и еда, как и успокоительное: разницы не было - всё та же капельница. Нет, медлить больше нельзя. Собрав все свои силы, я попытался выдавить из себя фразу, но получился лишь бессвязный глухой стон.
Сил на повторную попытку уже не было: яд действовал быстро. Однако, что-то в её лице переменилось. Она наклонилась к моему уже бледному лицу и поцеловала в губы. Жизнь уже почти покинула меня, глаза закрылись. Последние мгновения... Шёпот на ухо:
- Я тоже тебя люблю.
Счастливая улыбка на мертвенно-бл