А вам знакомо это ощущение: улетаешь далеко из Казахстана на достаточно длительный срок, уже в самолете, смотря в иллюминатор вспоминаешь свою прожитую жизнь в этом городе, вспоминаешь всех друзей, девушек, дорогих людей которые остались где-то там. А ты ведь так ждал этого отлета, просто мечтал, а теперь в самолете, когда понимаешь что нет пути назад думаешь: а стоило ли? Что меня ждет? Улетая, смотришь на эти необычайно красивые горы и город у его подножия , думаешь - ведь тут вся моя жизнь.
Проходит время, то что ты пережил не описать словами, новая страна, новые люди, новые возможности да и просто новая жизнь. Ты уже привык к этой жизни, время от времени получая звонки по скайпу из Казахстана, как будто из твоего давно забытого прошлого..
Садишься в самолет, который прилетит туда, откуда ты начал. Одеваешь наушники задумываешься о жизни, ты как бы и счастлив что с тобой это произошло, но и жалко что эта 'другая жизнь' уже подошла к концу и тебе пора домой..
Вот самолет приземлился, тебя переполняют смешанные эмоции. В будке проверки посадочных сидит агашка, он их нежеланно пробивает, говоришь ему 'рахмет' уже практически забыв как произносится это слово.
Стоишь ждешь багаж. В перерывах оглядываешься на эту дверь когда кто-то выходит и видишь своих друзей, родных, прыгающих, пытающихся найти тебя среди толпы ожидающих багажа. Спустя 30 минут наконец ты получаешь свой багаж, выходишь. Тебя обнимают, целуют, еле сдерживая слез тебя приобнимает мама со словами: вот ты и дома сынок..
Близкие, друзья , обнимают, что-то говорят, шутят.
Ты уже едешь в машине в свой родной дом. Тебя не особо спрашивают о всей твоей поездке, понимая что ты после столь долгого пути в самолете очень устал. Смотришь в окно - видишь то, от чего ты уезжал.
Серый город, проезжаешь улицы, красный светофор, выглядываешь- видишь как какого то пацана прессуют возле гаражей. Видишь этих мамбетов ебаных, в носках и сланцах идущие за девушками крича: кыздар танысайык та щещес! И тут же этот громкий, бестолочный мамбетский смех, сопровождающийся парочкой смачных башей на асфальт. Видишь эти переполненные автобусы, ведущие людей на работу или же с работы. Ты не видишь счастья в их лицах, не видишь хотя бы обычной улыбки. В Казахстане живут лишь некоторые, остальные все - выживают, получая гроши за месяц упорного труда. Больно смотреть на эту серую массу людей, карабкающихся, ради себя или ради своих родных. Как будто этот смог - все что накопилось в нас за все эти годы..
Знаете, тяжело описать как каждая мелочь тебя начинает раздражать и в тот же момент нереально больно смотреть на это все. Ты думаешь - что же изменилось? Ведь тебя так долго тут не было, а все осталось на своих же местах.
Осознаешь - что в итоге поменялся лишь ты. А то что ты видишь -твой родной любимый город, и это все - твоя жизнь. Ты в шоке - неужели это то к чему я так хотел вернуться?
Спустя время, ты просто сливаешься в ритме выживающих в этом городе, от месяца в месяц работаешь, привыкнув к своей старой жизни, вспоминаешь то мгновение, этот как-будто сон, необычайно красочный и настолько счастливый отрезок твоей жизни, пролетевший нереально быстро.
С друзьями покуривая стаффа на крыше, чувствуя ветер своей кожей, одеваешь наушник , и вспоминаешь эти счастливые мгновения из жизни - как этот самый обычный полет.
А меня зацепило.
Бред. Улетая, я чувствую как тянутся ниточки из сердца к друзьям, к этим горам, этому городу. Я сразу начинаю грустить. Да, только я прилетаю куда-то, меня захватывает что-то новое, но только я сажусь на самолет домой, как чувствую "я еду домой" к моим горам, закатам, счастливым людям. Я вижу и мамбиков, и таких же русских гопников, и аульных, разных... Но я чувствую дух своего города, где люди хоть и заморочены, но счастливы, где любят делать добро друг другу. Я не знаю что видете вы, а я вижу, как забавный 40-летний чувак вышедший из геленвагена, покупает чужому ребенку мороженное, как на почте парень с какой-то консалтинговой конторы, отправляя отчеты, добавляет чужой бабушке на ком платежи, как девушка, видя в магазине чужого парня, советует, что купить в подарок его любимой, как парни можно сказать мамбеты переводят остановившуюся, посреди дороги, русскую бабушку. Вот это вижу я. А вы смотрите на что хотите. А я люблю этот город.

Очень прошу прощения, если уже читали.

Марик был маленьким мальчиком. Конечно, он-то себя маленьким не считал, потому что ему уже исполнилось шесть лет, а это, между прочим, не так уж мало.
Марик умеет сам одеваться. Например, гольфы и рубашку. Да что там гольфы, он умеет даже застегивать пуговицу на помочах и застежку на сандалиях. А еще Марик умеет рисовать. В ящике комода лежат настоящие акварельные краски и беличьи кисточки. Это все Марику подарил папа. Только папы сейчас нет, он уехал. Как говорит мама, по делам.
Марик достает краски из комода и рисует все-все, что только хочет. Он любит рисовать маму. Мама у Марика красивая, у нее длинные каштановые волосы, а еще она всегда смеется и от нее так вкусно пахнет духами. Эти духи подарил папа.
Еще Марик любит рисовать бабушку. Бабушка у Марика очень хорошая. От нее тоже вкусно пахнет, но не так, как от мамы, а по-другому, оладушками с яблоками. Если бы вы только знали, как Марик любит оладушки с яблоками! Пожалуй, ничего он так же не любит. Ну, может быть еще карамельные петушки на палочках, которые в горсаду продает тетя в крахмальном переднике и чепце. И еще, конечно, мороженое....
А еще Марик может нарисовать папу. Он высокий и сильный. Правда он носит очки, но они его совсем не портят. Папа очень умный и работает инженером.
Марик умеет рисовать голубое небо с облаками, деревья с зелеными листьями, траву, песчаную дорогу, оранжевое солнце и вообще, он умеет рисовать почти все.
Марик хотел бы стать художником. Но пока он еще маленький мальчик. Хотя ему уже шесть лет, а это, между прочим, не так уж и мало.
Было обычное летнее утро. Марик проснулся, умылся и вышел на кухню.
На кухне бабушка разговаривала с соседкой тетей Ниной Селезневой и Марика не заметила:
-Так что комод и стол ваш, Осиповна, я забираю себе.
-Как же так, Ниночка? Как же так? Мы же с тобой столько лет соседствуем...
-Да не причитай ты, Осиповна, тебе же лучше. Он у меня сохраннее будет. Ежели чего, верну... Ну, если все опять станет как было, сама понимаешь. У вас все равно мебеля конфискуют, не положено вам.
-Нина...Нина...
-Да что Нина-то? Ты скажи спасибо, что только комод и стол забираю. Вон Шварцманов, Фирку знаешь? Ну, медичка которая из травмопункта? Так тех вообще обобрали до нитки. Немцы -то вот-вот в город зайдут, может даже сегодня. Дочка-то твоя где?
-На вокзал пошла, может сможет билеты взять....
-Какие билеты, Осиповна? Не ходят поезда-то. Все, кончилось кино. Железку у Постышево взорвали, а Мишка мой на велосипеде на Авдошину Заимку гонял, говорит, танки там немецкие.
-Да что ты такое говоришь, Нина? Какие танки?
-Удивляюсь я вам, Осиповна. Евреи вроде, образование и все такое, а как дети малые. А, вот и внучек твой притопал. Здравствуй, деточка, на вот!
Тетя Нина Селезнева вынула из кармана кофты леденец с прилипшей к нему бумажной оберткой и протянула Марику.
Марик взял:
-Спасибо.
-Пожалуйста, деточка. Смотри какой вежливый он у вас, не то что мой Мишка, форменный оболтус.
-Нина, а ты про немцев не перепутала, может...
-Не может, Осиповна, не может. Точно говорю. Так я тогда пришлю потом за мебелью?
И тут оглушительно грохнуло. Казалось, небо разорвалось пополам. С потолка посыпалась штукатурка, а в комоде жалобно зазвенела посуда.
Марик очень испугался. Он бросился к бабушке, прижимаясь к ней, а та рухнула на пол, увлекая Марика за собой.
Рядом, закрыв уши руками, лежала тетя Нина Селезнева.
Через десять минут все стихло. И в город вошли немцы.
Наступил вечер, потом ночь, которая тоже закончилась, уступив место утру, звенящему тишиной.
-Вставай, майне юнгеле, пора просыпаться- сказала бабушка Марику, присев на край его кровати и поцеловала в лоб.
Это было странным, бабушка никогда не будила Марика по утрам, обычно он сам просыпался и прибегал на теплую кухню, где бабушка готовила ему вкусный завтрак.
-А где мама?- заспанно спросил Марик- Она вернулась с вокзала?
-Нет- ответила бабушка- Пока не вернулась. Но она вернется. Потом. Просто нам пора, вставай, умывайся и собирайся.
-Куда?- спросил мальчик.
Бабушка не ответила и отвернулась.
Через полчаса Марик шел с бабушкой по улице. Было пасмурно и низкие тучи обещали вот-вот вылиться на землю летним дождем. Бабушка шла очень быстро, так, что Марик практически бежал, не отпуская ее руку. Во второй руке бабушка держала чемодан.
Мимо них тоже шли люди с чемоданами. Некоторые держали за руку таких же маленьких детей, как Марик. Хотя он-то как раз не такой уж и маленький. Ему исполнилось шесть лет, а это, между прочим, не так уж и мало.
Люди шли по мостовой, а по обеим сторонам, по тротуару, направив дула автоматов к ним, шли немецкие солдаты, временами что-то выкрикивая на непонятном языке.
Кроме немцев, на тротуаре стояли другие люди.
-Куда их?- спросил какой-то старик полную женщину в белой праздничной косынке на голове.
-Да кто же их знает?- ответила та- Сгоняют куда-то евреев-то наших. И на кой им они?
-Ну, как на кой? Значит надо, раз сгоняют.
Бредущая по мостовой толпа завернула за угол и тут Марик увидел тетю Нину Селезневу:
-Осиповна!- кричит она-Осиповна, слышь! За комод не переживай, все как договорились. Если что верну!
И тут Марика как током ударило. Комод! Там же краски! Ну, конечно! Как он мог забыть?! Он резко вырвал свою руку из бабушкиной ладони и рванулся назад, к дому:
-Марик!- закричала бабушка- Марик! Нет!!!
-Я сейчас вернусь...- успел ответить тот, но короткая автоматная очередь заглушила его крик и вообще все звуки, которые Марик слышал всего секунду назад.
И Марик умер.
Марик умел рисовать голубое небо с облаками, деревья с зелеными листьями, траву, песчаную дорогу, оранжевое солнце и вообще, он умел рисовать почти все.
Марик хотел бы стать художником. Но он всего лишь маленьким мальчиком. Хотя ему было шесть лет, а это, между прочим, не так уж и мало. (с) Александр.

Когда папа меня ругал, я завидовал Славке. Вот кому хорошо. Живет с одной мамой. С мамой-то по любому хорошо. Нет, конечно, и мама может отругать, но она ругается по-другому. Да что там отругать, она даже подзатыльник может отвесить. И все равно это не страшно. И не больно.
Папа меня не бил. Но как только он начинал на меня ругаться, я съеживался до размера эмбриона и мне хотелось провалиться сквозь землю, а лучше убежать из дома. Я панически боялся его криков. Когда я получал двойку, я старался лечь спать до того, как он вернется домой, а если мне этого не удавалось, страх нависал надо мной темной кромешной тучей,как только раздавались его шаги в подъезде. Со временем я научился их различать.
Я часто представлял себя, едущим на крыше товарного поезда. Куда едет этот товарняк совсем не важно, главное подальше, туда, где меня не будет ругать папа. Дальше,дальше мчится поезд в неведомые края, где меня никто не ждет, но никто никогда не накажет.
А у Славки папы не было. Зато была мама. Ее звали тетя Настя. Хотя какая она тетя? Стройная, красивая, с копной светлых волос. Я тогда мало понимал в женской красоте, но тетю Настю я считал очень красивой. Почти как мою маму. Ну, почти.
А еще у Славки была маленькая собака Теша. Конечно, этот факт никакого значения не имеет, даже не знаю зачем я это упомянул. Наверное потому, что у меня собаки не было. Никакой, даже маленькой, как Теша.
-Хорошо тебе- говорил я Славке- У тебя папы нет, никто тебя не заругает.
-Это да- отвечал тот- Хотя в папах тоже есть смысл. Вот у тебя есть велик, батя твой тебе купил, правильно? А у меня нет.
-Да ладно, тоже мне смысл. Я бы от велика отказался, только бы он на меня не орал.
-Ну и что? Подумаешь, орет! Пусть себе орет. Зато велик есть! Ничего ты не понимаешь.
-Сам ты ничего не понимаешь. Вот пожил бы с папой, тогда бы по-другому запел.
-Ну, не знаю, я бы хотел иметь папу. Мы бы с ним на озеро ходили и еще куда-нибудь.
Я промолчал, потому что спорить не хотел. Да и чего с ним спорить, в чем-то он прав, я летом всегда ходил на озеро с папой, это правда. Еще мы ходили к нему на работу. Там было очень классно! Мне очень понравилось смотреть, как металлическая стружка кольцами выходит из токарного станка. Мой папа начальник цеха на атозаводе. Нет, на заводе мне правда понравилось. Хотя на озере лучше, безусловно.
А потом у Славика появился папа. Ну, как вам объяснить? Это не совсем, конечно, папа. Скорее его заместитель. Дядя Витя поселился у Славика дома.
Славик сказал, что дядя Витя раньше жил где-то на севере, заработал деньги и теперь обязательно купит ему велосипед.
Вот так, подумал я. Наверное не бывает так, чтобы велосипеды выдавались без папы. Скорее всего где папа, там и велосипед. Как бы в нагрузку.
Дядя Витя, как рассказывал Славик, уходил утром, вечером возвращался всегда с продуктами, иногда даже с конфетами. Короче, был бы он вполне неплохой папа, кабы не пил.
Пил дядя Витя не каждый день. Пил не более раза в неделю, но напивался до синих чертей.
Однажды он разбил кухонный стол и побил тетю Настю.
Правда стол он купил новый на следующий день. Но новую тетю Настю не купишь, поэтому она несколько дней не выходила из дома, стесняясь показаться на глаза соседям.
-Я этого гада убью!- говорил мне Славик- Возьму и убью! У меня нож есть!-и он заговорщицки показывал мне перочинный ножик, который таскал в кармане штанов.
-Вот, я же тебе говорил! Папы все такие. Но может велик купит.
-Не надо мне его велик! Пусть уходит! Я его убью, если он маму еще раз....
И Славик, сжав кулаки до белесых костяшек пальцев, беззвучно заплакал.
-Ты это...ты того, не плачь, ну чего ты!- пытался успокоить я друга.
-Я не плачу- Славик шмыгнул носом и вытер глаза рукавом.
-А мамка твоя чего?
-Ничего, плакала. А потом бабушке говорила, что любит его. Ну, как она может любить его? Он же дурак! Мало ей, что ли меня?
-Славик, ты тут ни причем. Мамы все такие. Они всегда любят пап. Но они хорошие, я например, маму люблю.
-И я люблю- соглашался тот.
А через месяц дядя Витя пришел домой пьяный и убил Славика. Нет, не подумайте, не то чтобы вот прямо взял и убил. Он стал бить тетю Настю, а Славик вытащил перочинный нож, заорал и ткнул дядю Витю в ногу. Дядя Витя со злости схватил его и сильно бросил на пол. Бросил не очень удачно, Славик ударился виском о дверной косяк и умер.
Приехала милиция, дядю Витю забрали назад на север, а тетю Настю в больницу. Больше я ее не видел, говорят, что куда-то уехала.
Мне было безумно жаль Славика, ведь этот дядя Витя был не настоящим папой, он даже велика ему не купил. Не то, что мой. Да, бывает ругает меня. Но если разобраться, то по делу. И еще никогда, никогда меня не ударит.
Вечером, когда папа пришел домой, я сам подошел к нему и сказал:
-Папа, я, получил пять по русскому, но зато по математике я получил двойку. Ты меня отругай, если хочешь.
Но папа почему-то не стал меня ругать, он неожиданно обнял меня и я почувствовал запах металлической стружки. И мне очень захотелось сказать ему, что я его люблю и никуда не поеду на товарном вагоне. Но я промолчал. (с) Александр

ДЕЖУРСТВО
Удивительно теплая зима в этом году. Наша капсула беззвучно скользит по улицам ночного города. Привычно притормаживаю на красный. Можно этого не делать, но я предпочитаю ездить так, словно есть смысл в том, чтобы соблюдать правила. По старой привычке еду медленно, рассматриваю огни ночного города. Пытаюсь понять, чем он дышит этой ночью? Пульс города сегодня нормальный. Всегда заранее чувствую, какой будет смена. По мельканию фонарей, порывам ветра, никому не заметным электрическим разрядам в воздухе.
Мой новый напарник молчит. Смотрит перед собой, изредка прищуривая и без того узкие глаза. Его первое дежурство.

- Квадрат 12А. – голос из динамиков заставляет вздрогнуть. – Девушка, 22 года. Самоубийство. Должна была дожить до 47.

Узнаю голос Эльзы. Люблю, когда наши смены совпадают. Эльза – диспетчер. Мы знаем их лишь по голосам. Ускоряюсь и еду, не обращая внимания на светофоры. Навигатор показывает точку в паре кварталов от нас. Кийоши, мой напарник с интересом наблюдает за происходящим. Пусть учится.
Через минуту оказываемся у нужного дома. Обычная панельная девятиэтажка. Белым пятном на тротуаре девушка с головой в луже крови, одна рука неестественно вывернута. Рядом трое прохожих, разговаривают по мобильникам. На балконах, несмотря на поздний час, полно зевак. Странный интерес у людей – посмотреть на труп выбросившегося из окна человека, который сейчас погрузят и увезут в морг. Что это? Любопытство? Или попытка самоутвердиться? – Она умерла, а мы еще живы. Еще держимся. Или попросту их жизнь настолько скучна, что нельзя пропустить такое событие? Скорее – все вместе.

Останавливаю капсулу в нескольких шагах от девушки. Беру электронное «лассо», и мы с Кийоши выходим из капсулы и идем к телу.

- Ты только наблюдаешь.

Японец кивает в ответ. Люди у трупа не видят нас, попросту не могут нас видеть, но чувствую, как их охватывает легкая паника. Они чувствуют присутствие. Именно поэтому мы ездим по дорогам и только в исключительных случаях сквозь дома.
Душа успела отделиться и висит в метре от земли, сразу над телом девушки. Она еще ничего не успела понять. Навожу прибор на цель и нажимаю кнопку. Разряд бьет из прибора, охватывает душу петлей. Та в панике мечется. Переключаю в режим «шар». Душа оказывается заключенной внутри шара, но уже не стянутая петлей.

- Держи, - протягиваю прибор Кийоше, - только не отпускай кнопку.

Подхожу поближе и внимательно рассматриваю душу. Как облачко, в котором мелькают кадры из жизни девушки. Имя – Наталья. Вот ее держит акушерка, показывает матери. Где отец? Отец и не знает о ребенке. Мать вроде бы рада рождению дочери. Ребенка прикладывают к груди. Мне приходит на ум, как в одной из религий описывают путешествие души после смерти. Душа встречает богов, которые задают вопросы: «Как тебя зовут? Кто твои родители? Как ты жил?»
Вот они с матерью и бабушкой. Девочке три года, заплаканная прижимается к бабушке. Мать, явно выпившая, что-то кричит, уходит из квартиры, хлопнув дверью. Вот бабушка объясняет внучке, что мама скоро вернется. Обман. Мать уехала на север и не вернется уже никогда. Задумываюсь, где она сейчас? Вижу располневшую женщину, разливающую суп по тарелкам в какой-то столовой. Неясно помнит, что у нее дочь. Мысли: «Надо бы поискать. Вдруг дочери повезло, и она удачно замужем? И меня пригреет».
Нет, дочери не повезло. Просматриваю дальше жизнь девочки. Обычный ребенок, школа, постоянная нехватка денег. Бабушка работает на двух работах, измотанная возвращается домой, кричит. Девочка плачет. Она давно уже поняла, что ее обманули, и мать не вернется. Мать она помнит неясно, как что-то очень красивое. Сознание стерло все плохое и оставило лишь хорошие краски. Бабушка поднимается, идет к внучке, пытается ее обнять и успокоить. Подростковый возраст. ПТУ, первая сигарета, вечерники в каких-то обшарпанных квартирах. Потеря девственности где-то в подвале. Парня вижу нечетко. Бабушка умерла год назад. Отчаяние. Влюбленность. Опять отчаяние. Прыжок с балкона.
Интересно, ей могло бы «повезти»?
Прокручиваю ленту возможных событий. Что, если бы девушка не покончила с собой? Безрадостная жизнь. Выпивки, брак по залету. Муж избивает ее на глазах у детей. Измены мужу. Где-то в подсобке магазина, «на скорую руку». Опять побои. Не сильные, но унизительные. Надежда, что кто-то придет, заберет. Деньги-деньги-деньги. Жажда денег. Попытки выглядеть хорошо. Эльза сказала, что девушке на роду было написано 47 лет. Не так и много. Точно. Общая палата. Смерть.
Последняя мысль – ее нет. Вместно последней мысли - обида на мать, на жизнь, на мужчин и злость на бабушку. Возвращаюсь к Кийоши, забираю лассо и прошу принести колбу. Подтягиваю шар на электронной «поводке» поближе, сжимаю душу до размера теннисного мячика. По мере того, как сжимается электронный шар, душа все больше мечется внутри. Глупая. Больно не будет. Я попросту помещу ее в колбу, и она уйдет на растопку. Наша Вселенная постоянно расширяется, для этого нужна энергия. Но душе больно не будет. Она попросту исчезнет, превратится в чистую энергию.
Возвращаемся в капсулу.

- При жизни ты, наверное, одобрил бы такой уход? – спрашиваю напарника.

Кийоши умер около трехсот лет назад. Потом некоторое время решали, что делать с его душей и только сегодня определили в нашу команду.

- Нет, - качает головой японец, - вы, европейцы, неправильно понимаете нашу жизнь.

Странно, что мы говорим о жизни. И я, и он уже стали высшими сущностями. Впрочем, не настолько развитыми как, скажем, диспетчеры. Нас слишком многое еще держит, слишком много земных воспоминаний. Когда-нибудь мы поднимемся на ступень выше, а пока… Поэтому я и езжу соблюдая правила, поэтому любуюсь ночным городом, потому и грущу порой. Слишком много земного, слишком сильны воспоминания. Сознание отказывается вытирать все плохое, отказывается оставить лишь теплые краски.

- Вы разве не стремитесь всю жизнь к смерти?
- Нет. Самурай стремиться к жизни. Но мы помним, что умрем и хотим умереть достойно. Но сначала – достойно жить…
- А почему с тобой так долго решали? Ты же совершил сэппуку, а японцев не судят за это. Обычно считается, что ваше время истекло ровно тогда, когда наступила смерть. Ты много грешил при жизни?
- Я жил достойно самурая, - Кийоши встрепенулся, его глаза загорелись.
- Что же тогда? – медленно веду капсулу и пытаюсь разобраться в судьбе японца.
- У него остались незаконченные вещи, - говорит голос из динамика.
- Точно, - кивает японец.
- Какие?
- Она лучше расскажет, - показывает рукой на динамик.
- Эльза? – переспрашиваю нашего диспетчера. Сказать честно, люблю ее слушать. Сам не знаю почему. Ее голос всегда успокаивает, словно слушаю какую-то старую сказку. Жаль, что она немногословна.

- Кийоши должен был умереть с честью. Он был готов совершить сэппуку и выбрал в помощники лучшего друга. Это продлилось пять часов.
- Почему пять? Самурай вспарывает себе живот, а друг должен отрубить ему голову, чтобы облегчить уход, разве нет?
- Я писал предсмертный стих. Мы пишем хокку.
- Кийоши слишком любил жизнь. Он бился над стихом пять часов. Слишком многое хотел рассказать миру. А потом решил, что хокку не расскажет всего.
- Да! – закивал Кийоши. – Я решил написать танку. Добавить две строки.
- Но увлеченный стихом, забыл сказать другу, - продолжила Эльза, - когда друг увидел, что написаны три строки, а Кийоши медлит и не берется за меч, он подумал, что тот струсил. Но был слишком хорошим другом и не мог допустить позора Кийоши. Он отсек ему голову и вспорол ему живот. А у Кийоши остался незаконченный стих.
- Да, - с грустью закивал японец.
- Так закончи его сейчас.
- Нет, - голос Эльзы зазвучал категорично, - он напишет когда-нибудь новый. Перед тем, как перейти на уровень выше. У меня для вас работа. Квадрат Д14. Парень, поэт. 28 лет, что-то с сердцем. По идее должен был прожить до восьмидесяти.

Я нажал на газ, мы рванули в нужный квадрат. Д14 – не так уж близко. За окнами замелькали фонари. Кийоши сидел не моргая. По-видимому, думает о своем незаконченном стихе. Девятиэтажки сменились хрущовками, я свернул во двор. Навигатор показывает, что мы почти у цели.

- Отбой!
- Что случилось? Просчет? – переспросил я Эльзу.
- Нет. Парню изменили судьбу. С восьмидесяти на двадцать восемь. А нас, как обычно забыли поставить в известность. Его заберут другие. Прямиком на более высокий уровень.
- За что они его так?
- Он писал песни, - голос Эльзы звучал спокойно, - эти песни нужны людям. Посчитали, если он умрет сейчас, когда написал и сказал так много, его услышит намного больше людей, чем если останется жить. А все самое важное, он уже сказал. Забрали в интересах человечества.

Я развернул капсулу и выехал со двора.

- Тех, кто прожил жизнь до конца, мы не забираем? – переспросил Кийоши.
- Их забирают другие. Мы разбираемся только с душами тех, кто ушел не вовремя.
- Самоубийцы?
- Нет, почему же. Система не идеальна и порой дает сбои. Мир слишком велик. Иногда гибнут по ошибке. А мы смотрим, как жил человек, что успел. У некоторых душ есть потенциал, мы их забираем, и они перерожлаются в новых людях. Совсем пропащие идут в реактор.
- Девушка, которую забрали, совсем пропащая?
- Потенциала – ноль, ты же видел.

Мы вновь скользим по улицам. Интересно, как с моей дочерью? Она погибла, ей не исполнилось и трех. Столько было отведено? Или сбой в системе? Ее тоже спросили, как ее зовут, и кто были ее родители?

- Много мыслей. Отпусти. Пройдешь свой путь – все узнаешь, - голос Эльзы звучит мягко, она словно уговаривает.

Диспетчеры выше уровнем. Они легко читают наши мысли, мы этого не умеем. «А мне все равно интересно, что с моей дочерью?» - упрямо думаю я.

- Отпусти…
- Почему мы просто не возвращаем к жизни тех, кто умер по ошибке, - перебивает нас Кийоши, - это же так просто.
- Когда-то возвращали. Но это слишком било по сознанию других людей, - отвечаю я. Меня когда-то тоже интересовал этот вопрос и я задавал его Эльзе. Довольна, наверное, сейчас, что повторил ее слова.

- Квадрат Ц