Зеркало было мутным от пара, но она всё равно всматривалась в своё отражение, как будто хотела успеть разглядеть каждую черту — пока они не растворятся в чужих взглядах. Одри поправляла ворот рубашки, склонившись ближе к зеркалу, так, что чёлка едва не касалась стекла. Свет пробивался в ванную из прихожей, и в отражении блестели металлические пуговицы на её жилете — новеньком, строгом, подогнанном в талии. Медленно, с привычной аккуратностью, собирала свои густые каштановые волосы в небрежный пучок. Несколько прядей всё равно падали на висок. Она нервно провела пальцами по волосам, заметив на подбородке каплю тонального крема. Ещё один жест — и лицо снова выглядело безупречно. Почти.
За её спиной послышались мягкие шаги и знакомое покашливание. Малек. Даже не посмотрев, она уже знала: стоит, уставившись на неё, прищурившись и, конечно же, с этой своей раздражающе самодовольной ухмылкой.
— Знаешь, — протянул он, облокотившись плечом о дверной косяк. — С такими… выдающимися данными, как у тебя, вполне понятно, почему я взял тебя в напарницы. Люди начнут думать, что я беру к себе стажёров исключительно за формы.
Он лениво пересёк расстояние между ними, встал за её спиной, почти вплотную. Тепло его тела окутало её сквозь ткань. Одри настороженно взглянула в зеркало, но не двинулась. Он протянул руки и, не спросив, чуть приподнял её грудь снизу обеими руками, как будто «поправлял», и зафиксировал взгляд в зеркале — в её отражении, где она уже закатывала глаза.
— Но ты ведь не забыла, что тут, — он постучал указательным пальцем по её виску, глядя на неё через отражение, — тоже должно быть не пусто. Иначе окружающие начнут подозревать, что нашему отделу срочно нужна переаттестация. Или — новая кровать в кабинете начальства.
Девушка медленно закатила глаза, не отступив ни на шаг.
— Ты всегда такой разговорчивый перед вызовами, или просто возбуждает мысль, что мы едем проверять психов?
Она провела языком по внутренней стороне щеки, не сдержав усмешки. Малек ухмыльнулся шире.
— Знаешь, возбуждает вовсе не это. Но… психи тоже хороши. Они хотя бы честнее.
Она резко отодвинулась от него, проходя мимо. Его рука скользнула вдоль её талии, прежде чем соскользнуть в воздух.
— Ещё одно такое движение — и я впишу тебя в рапорт как «особо склонного к сексуализированной манипуляции».
— Ага, а я в ответ укажу «эмоционально нестабильную, но чертовски фотогеничную». Готовься. Нам предстоит встреча с самой странной квартирой в этом городе.
День обещал быть… насыщенным. Через несколько минут они уже сидели в салоне. Малек, щёлкнув замком и заведя двигатель, положил руку на руль, не глядя на неё. Она в ответ достала из сумочки влажные салфетки, аккуратно развернула одну — и, склонившись, начала стирать след от своей бордовой помады с его шеи. Движения были небрежно-ласковые. Он на мгновение дернулся, будто от ледяной капли, и хмыкнул:
— Знаешь, я бы не против оставить. Всё равно соседи думают, что мы трахаемся в каждом участке города.
— А они не ошибаются, — равнодушно заметила девушка, выбросив салфетку в его бардачок.
Фелония уже ждала у входа в подъезд, закатив рукава до локтей и скрестив руки на груди. Серая рубашка сидела на ней плотно, подчеркивая фигуру, и значок на груди казался нарочито блестящим в свете уличных фонарей. Под ее подошвами нервно трещал щебень. Она бросила взгляд на «чёрного зверя» — машину Синнера, из которой вылезли двое, будто сошедшие с экрана недопустимо стильного, но зловеще-реалистичного фильма о тех, кого вызывают тогда, когда обычные службы предпочитают сделать шаг назад.
— Ну и? — спросил Малек, хлопнув дверью и подходя к ней, засунув руки в карманы. — Это у нас что, вызов или вечеринка с фейерверками?
Фелония не ответила сразу. Губы ее сжались в тонкую линию. Она кивнула на девятый этаж:
— Три балбеса из девяносто девятой. Нарушения, жалобы, вчера дверь кто-то пинал, сегодня — снова истерика. Но… теперь пошло по наклонной. Один из соседей вызвал нас: слышал, как тот, что с дредами, угрожал кому-то, звонил, кажется, в панике. А потом — тишина.
— Прекрасно, — фыркнул. — Одри?
О’нил в это время закрывала дверь со стороны пассажира. Ее волосы были собраны в небрежный пучок, пара прядей мягко упала на висок. На ступенях, словно по заказу, появился Кассиэль. Он держал в руках мешок с мусором. Высокий, темнокожий, с выражением хронической усталости на лице, он остановился, увидев их троих у входа.
— Эти придурки опять? — спросил он, глядя мимо Фелонии на Малека, потом — на Одри. Его голос был сух, будто он уже десять раз повторял это кому-то в пустоту.
— Девяносто девятая, — кивнула Фелония.
— Трое идиотов, ор, какие-то странные шумы. Третий день не сплю, — продолжал Кассиэль, растирая пальцами виски. — Один из них, тот, что пониже, вчера весь вечер рыдал, потом смеялся. Я думал — спектакль. Сегодня — «позовите кого-нибудь», а потом снова ор и тишина. Лестничная площадка в крови. То ли свекольник, то ли кошмар.
Малек сдвинул бровь. Одри уже нажимала на кнопку лифта. Дверь открылась с долгим, капризным вздохом. Она повернулась через плечо:
— Погнали. Пора смотреть, кто там на этот раз.
Узкий коридор на этаже с желтыми стенами и звуками телека из соседней квартиры дрожал. Малек держал палец над кнопкой звонка, чуть не касаясь её. Он замер, лениво обернувшись к Одри — та стояла рядом, вытянув перед собой картонку со своей «лицензией» психотерапевта, явно нарисованной вручную фломастерами, с жирным автографом и липкой ламинатной плёнкой, пузырящейся по краям.
За дверью, прямо в глазок, на них смотрел Микаэль. Щека на руку, подрагивающее веко, и в голове ясный вопрос: какого чёрта за дверью стоит дура с пластиковой карточкой, похожей на ученический пропуск в спортзал?
Он не открывал. Малек терпеливо ждал, но всё же не сдержался:
— Ты долго ещё будешь таскать эту свою… картонку? — сухо спросил он, даже не поворачиваясь.
Одри хмыкнула, но взгляд от двери не отвела:
— Столько же, сколько недель назад я осталась без настоящей. Из-за кого-то, если ты помнишь.
— О, начинается, — пробормотал он.
Он закатил глаза, но не ответил. И она всё-таки напомнила — потому что не удержалась.
— Палата с особо больным, — начала она нарочито театрально, будто зачитывала сцену из дешёвого сценария. — Суббота. Я — в халате, без сна, ты — с этим твоим глупым блеском в глазах. А потом… ты решил, что предложить мне выйти замуж через пациента — это смешно. И романтично.
Малек засмеялся беззвучно.
— Ты дал мне стакан воды, сказал: «Пусть он сам передаст». Только вот…
— Не надо, — он поднял руку, но было поздно.
— …внутри стакана было кольцо. А я туда ещё таблеток подмешала, по инструкции. Пациент выпил — и всё, — она щёлкнула пальцами. — А потом ты стоял с этим своим лицом, пока я, уже крича, лезла пальцами ему в горло, сидя на нём, потому что надо было срочно достать кольцо, пока оно не ушло дальше. Помнишь, как его держал санитар?
— Честно? Я больше помню, как ты визжала: «Оно не должно выйти другим путём!» — едва сдерживал смешок.
О’нил смерила его убийственным взглядом.
— А знаешь, что ещё помню? Как через два часа ты писал объяснительную, а я подписывала бумагу о приостановке своей лицензии. Так что…
Она постучала по своей картонке.
— Теперь вот так. До суда или помилования. Что наступит раньше.
И тут дверь медленно отворилась. Микаэль смотрел на них, прищурив левый глаз и опираясь плечом на косяк.
— Чего вам? — буркнул он. — У нас всё легально.
Малек подался вперёд, как будто только этого и ждал:
— Мы специалисты. А вы — в списке проблемных. Поговорим о шуме, наркотиках и вашей привычке бросать вещи из окна.
Микаэль хотел закрыть дверь, но Одри уже просунула туда носок ботинка и улыбнулась.
— И, кстати, я психотерапевт, если что. — Она похлопала по лицензии. — Весьма квалифицированный. Чуть было не стала женой психа.
— Почти стала, — пробормотал Малек.
