Ответ на пост «Лицемерие национальности и территориальных претензий»1
Насчёт "возврата Египта коптам", египетские арабы - тоже прямые потомки египтян, арабов в Египет пришло несколько тысяч, а египтян было пять миллионов, и эти арабы целиком растворились в египетской верхушке, которая к тому времени уже была нехило перемешана с греками, с римлянами и с персами. Египетской глубинку арабское завоевание вообще никак не коснулось, просто в очередной раз завоеватели растворились в египетской верхушке, как это не раз происходило за тысячи лет, начиная с гиксососов. Просто, на этот раз верхушка, приняв ислам, сама переименовалась в арабов, и переименовала население.
Коптов можно сравнить с арамейцами в Сирии, часть христиан там называет себя арабами, но часть христиан продолжает называть себя арамейцами.
Телохранитель
Он знал пыль дорог, что въедается в поры глубже окопной грязи. Знал холод приклада у щеки, единственную незыблемую вещь в мире, где все остальное было дымом, иллюзией, мишенью. Его звали по-разному, но имя было лишним грузом. Он был инструментом, точным, безотказным, как швейцарский механизм смерти. Армейская закалка, не доблесть, а привычка, как шрамы на теле, довела ремесло до автоматизма. Видишь цель, исключаешь помехи, нажимаешь курок. Дальше - тишина, звон в ушах и счет в банке. Ни раскаяния, ни гордости, только усталость. Глубокая, костная, как после многодневного марша по выжженной земле.
Задание было рутинным. Городской парк, сумерки. Цель - мужчина на скамейке у фонтана, читающий газету. Окружение идеальное - гуляющие парочки, дети, гоняющие голубей. Шум воды заглушит хлопок. Он занял позицию на крыше старого дома. Камень под коленями был холодным и твердым, как его решимость. Ветер шевелил воротник рубашки - единственное движение в его застывшем мире. Прицел, дыхание ровное, сердцебиение - метроном. Палец на спуске, легкое давление...
И тогда она встала на пути. Неожиданно, как вспышка света в кромешной тьме. Маленькая девочка, лет пяти, в ярко-красном платьице. Она отстала от родителей, увлекшись погоней за белым голубем, который приземлился прямо на плиты перед скамейкой цели. Девочка подбежала, присела, протянула крошечную ладошку с хлебной крошкой. И обернулась. Не на цель. Вверх. Прямо в его прицел.
Огромные, темные, непостижимо чистые глаза. Глаза, которые еще не знали цены жизни, потому что знали только ее начало. Они смотрели сквозь линзу, сквозь сотни метров, сквозь броню его цинизма - прямо в него. В того мальчишку, который когда-то, до войны, до всех этих смертей, тоже гонял в голубей и верил в доброту.
Он замер. Палец онемел на спуске. Весь его отлаженный механизм - расчеты, дыхание, сердце - дал сбой. В прицеле была не мишень. Была жизнь. Хрупкая, беззащитная, сияющая нелепым красным пятном в серых сумерках. И эта жизнь стояла между ним и его долгом. Между ним и оплатой. Между ним и привычной пустотой после выстрела.
Он знал, что должен сделать. Исключить помеху. Ждать или сменить позицию. Ремесло не терпело сантиментов. Сантименты убивали быстрее пули.
Но эти глаза... Они были зеркалом всего, что он растоптал в себе за долгие годы. Невинность, доверие. Саму возможность света.
В его внутреннем мире, где обычно царила мертвая тишина перед выстрелом, вдруг зазвучали голоса. Крик молодого лейтенанта, накрывшего собой гранату в афганском ущелье. Хриплый смех старого сержанта, отдавшего последний паек пленному мальчишке. Глупость. Бессмысленная, прекрасная глупость тех, кто верил во что-то большее, чем пуля и выживание.
Рука дрогнула. Впервые за много лет. Дрожь пошла по предплечью, к локтю, к плечу. Не от страха, от чего-то иного, от острого, режущего воспоминания о том, что он – человек. Не инструмент. Человек.
Он отвел винтовку. Резко, почти судорожно. Закрыл глаза. За спиной послышались шаги - его наводчик, удивленный задержкой. Он не обернулся, а просто снял палец со спуска, отодвинул оружие, как отодвигают раскаленный уголь.
- Отмена, - произнес он хрипло. Голос был ему незнаком. - Помеха неустранима.
Больше он не объяснял. Собрал винтовку с движениями автомата, но внутри все было перевернуто. Как после близкого разрыва - звон в ушах, дезориентация, тошнота. Он спустился с крыши. Прошел мимо наводчика, который что-то говорил, спрашивал. Слова долетали как сквозь вату. Он вышел на улицу. Сумерки сгущались. Он увидел девочку ее уже держала за руку молодая женщина, вероятно мать. Они уходили. Девочка несла в руке не голубя, а оброненную кем-то тряпичную куклу. Ярко-красное платьице мелькнуло в последних лучах и исчезло за углом.
Он стоял посреди тротуара. Люди обтекали его, как камень в потоке. Он чувствовал вес пистолета под мышкой, холод стали у щиколотки. Орудия его ремесла. И вдруг они показались ему невыносимо тяжелыми, грязными, чужими, как амуниция мертвеца.
Он не вернулся. Ни к клиенту, ни к брокеру, ни к деньгам на счету. Он исчез, как призрак, растворившийся на рассвете. Инструмент сломался.
Прошли месяцы, годы. В узких кругах, где цена человеческой жизни измеряется в нолях на чеке, появился новый игрок. Не киллер. Телохранитель. Говорили, он был дорог. Безумно дорог. И безупречен. Как отточенная катана. Его брали только на самые сложные случаи. Когда угроза была не абстрактной, а конкретной, как нож в спину. Когда защищать нужно было не просто VIP, а тех, кого обязательно надо было защищать. Политиков-идеалистов, разоблачителей мафии, врачей в горячих точках. И, странно, часто - детей. Особенно детей.
Он не носил костюмов. Носил старую кожаную куртку и вечную усталость в глазах. Движения его были экономны, точны, выверены годами войны. Он знал все уловки убийц, потому что сам когда-то был их мастером. Чуял засаду за километр, слышал щелчок предохранителя сквозь грохот толпы, читал намерение в малейшем движении зрачка. Он стал живым щитом. Человеком-крепостью.
Однажды, охраняя дочь дипломата в зоне этнического конфликта, они попали в засаду. Машину расстреляли. Он вытащил девочку лет восьми, с косичками и испуганными, огромными глазами из перевернутого авто, прикрыл своим телом, отстреливаясь, ведя ее через ад свинца и огня к спасительной каменной стене. Пули цокали о камни рядом. Он чувствовал мелкую дрожь маленького тела, прижатого к его спине. Слышал ее прерывистое, всхлипывающее дыхание.
И в этот момент, прижимаясь спиной к холодному камню, меняя магазин с привычной, убийственной ловкостью, он поймал ее взгляд. Огромные, темные, полные ужаса, но и бездонного доверия глаза. Такие же, как тогда, в парке.
Он не улыбнулся. Улыбка была роскошью, на которую у него не оставалось сил, лишь кивнул, коротко, по-военному, и прикрыл ее голову своей ладонью, когда рядом, за углом, разорвалась осколочная граната, осыпая их дождем пыли и щебня.
-Тихо,- прошептал он хрипло. - Я здесь.
Он снова стал щитом. Но теперь щитом для чужой, хрупкой жизни. Он знал цену пули. И цену того света в глазах, который пуля может навсегда погасить. Он искупал старую вину не покаянием, а новой войной. Войной против самого себя прежнего. И каждый спасенный ребенок, каждый чистый взгляд, который он защищал от тьмы, был крошечной победой. Победой, которая не стирала прошлое, но давала силы дышать сегодня.
Он все еще носил оружие. Но теперь, когда его рука ложилась на рукоять пистолета, это было движение не убийцы, а сапера, обезвреживающего мину. Мину, заложенную им самим в далеком прошлом, на крыше, глядя в бездонные глаза ребенка в красном платье. Война для него не закончилась. Она просто сменила фронт. И на этом фронте он стоял насмерть.
Квартира-студия 40 м2
Сомневаюсь в функциональности данного интерьера, но выглядит неплохо.
Агрессивен, нетерпим и жесток: почему волка в лесу не уважают, а боятся
Среди людей волк приобрёл репутацию бесстрашного, сильного и верного зверя. Организация быта на высочайшем уровне, методы охоты — эффективные. Более того, волк — один из немногих хищников, кто заботится о пожилых родственниках. За это его даже называют «праведным сыном».
Но если в наших кругах Серому привыкли высвистывать дифирамбы, то жители леса иронично вздёргивают брови и охают. Да, незнакомец может показаться достойным, верным и благонадёжным. А ты попробуй, поживи с ним по-соседски! И здесь начинается поток красноречия, щедро смазанный жалобами, роптанием и стенаниями.
Не стена, подвинется!
Стая — это дружный коллектив, который в работе опирается на инструкцию, выданную вожаком. Есть специалисты по загонному делу. Есть — засадники. Есть кураторы, задающие направление остальным и контролирующие ход преследования. Но всех объединяет общая квалификация — высокоорганизованная охота. Потомки Артемиды легко отслеживают полёвок и зайцев. И способны в одиночку справиться с крупной добычей вроде вепря, сохатого или зубра. Но шансы на успех заметно повышаются, если действовать слаженно и всем клыкастым скопом.
Конкурентам не доступна подобная привилегия. Та же рысь охотится в одиночку. Да и лисица не терпит напарников. О косолапом и говорить нечего! Он вообще плохо переносит соседство. Кому же понравится столь гармоничный террариум под боком?
Пока Патрикеевна мышкует в надежде выудить из-под снега тощего грызуна, серая компания демонстрирует чувственный оскал на камеру лосиных глаз. Рысь третий день сидит на дереве у водопоя, ожидая прибытия трепетной косули, а соперники уже сужают кольцо вокруг. Бодаться с табором голодных агрессоров кошка не будет, поэтому останется голодной.
Волки практикуют то, что учёные мужи называют клептопаразитизмом. Если проще — отъём добычи силой. Почуяв запах свежей провизии, серые явятся на пиршество! Хоть к росомахе, хоть к медведю. Поспорить со стаей? Себе дороже. Проще уступить и сохранить здоровье.
Волчья стая не просто охотится на чужой территории, она её «прихватизирует». Границы владений могут достигать не одну сотню км², и волки активно метят участок. Уриновые точки, клоки шерсти на коре и поскребы на земле — информационное табло для соседей. Надпись гласит: «Не влезай, убьёт!». А знаменитый вой — не тоска по Луне, а оперная ария о правах на недвижимость. Для других жителей леса это постоянный стресс.
Представьте кухню коммуналки. Тёте Фае нужно приготовить на семью из пяти человек, и она становится у плиты. Понравится ли холостому Семёну томиться в ожидании? Вот и обитателям леса волк не нравится!
На чёрный день.
Принято считать, что «санитар леса» регулирует численность животных. Мол, больных особей умерщвляет, а здоровым намеренно уступает дорогу: бегите, лоси дорогие, впереди у вас долгий жизненный путь. Дудки! Просто молодых и сильных догнать сложнее, а пожилых и слабых на всех членов волчьей семьи не хватает. Вот и приходится сбивать лапы в пыль.
У хищника нет понятия благородства. Главная цель стаи — получить максимальный результат при минимальных затратах энергии и отсутствии рисков. Нападая на стадо, волки ищут не самого болезного и пожилого, а самого слабого и уязвимого. Волки устраивают «собеседование на бегу», провоцируя в рядах добычи панику. Кто бежит медленнее, хромает или просто оказался не в том месте, не в то время, — тому не повезло.
Как бы Акела не вибрировал мышцами, а у его «обеда» беговые навыки отрабатывались веками. Тот же Косой носится по лесу как заправский бегун. Так некоторые ещё и следы умеют путать! Чтобы догнать «ретивую блоху», приходится энное время ходить голодным. Чем дольше волк не может насытиться, тем быстрее растёт уровень его агрессии.
В момент наступления долгожданной встречи с «дичью», ярость так застилает глаза, что хищник в прямом смысле рвёт и мечет. Волк нетерпим, волк место. А аппетиты у него такие, что рассчитывать на остатки роскоши другим зверям не приходится. Если даже свезёт, и обжора съест не весь «удой», то сдачу заботливо притараканит в тайник.
Конечно, это не про жадность. Волчий схрон — стратегический запас на чёрный день для себя и подрастающего поколения. А ещё волк форсит интеллектом. Это же надо додуматься: бежать туда, где шумят вороны!
Если там чернушки собрались, значит приметили что-то вкусное. Клювом взять не получается, вот и вызывают «103». Думаете, зря в популярном мультфильме волки поселились в «неотложке»? Всё с жизни списано!
Комендантский час.
Даже если волк сыт и мирно дремлет в логове, его незримое присутствие меняет весь лесной уклад. Специалисты называют это «экологией страха». Олени и косули больше не могут беззаботно пастись на открытых полянах. Вепрь отказывает себе в удовольствии полакомится желудями. Мыши не идут в пляс. Все они — вечно встревоженные невротики, вынужденные постоянно оглядываться и прислушиваться. Зверям приходится менять маршруты, кормиться в менее удобных, но более безопасных местах... Всё это сказывается и на их здоровье, и на будущем потомстве.
Даже ландшафт меняется: на открытых местах, где оленей стало меньше, начинают расти молодые деревья и кустарники, которые раньше съедались под корень. Волк, сам того не зная, подрабатывает ландшафтным дизайнером. Впрочем, это не меняет основного смысла статьи. Волка в лесу не любят! Жить в постоянном напряжении, когда в любой момент может начаться «проверка на прочность», — сомнительное удовольствие!
Всё или ничего.
Одна из самых вредных привычек в лесу — тяга к самообразованию. Ох, уж эти знатоки! И хищные коты, и нерасторопные медведи, и хитрые кумушки в рыжих шубах проходят школу жизни на своих ошибках. Не получилось у камышового кота удержать цель, в следующий раз выберет послабее. Изловить куропатку это одно, деревенскую ласточку — совсем другое. Вот подучится на фазанах, да пойдёт потом на зайца. А после — на кабаргу. Так постепенно и доберётся до статуса «опытный охотник».
И только матёрые серые аристократы дают своему потомству настоящее образование. И ладно бы открыли школу и проводили теоретические занятия в классе. Так нет, «ведут учеников сразу в поля».
Родители приносят к логову живую, но уже не способную к бегству добычу, чтобы молодняк мог отточить на ней навыки. Для обучения младшего поколения приходится истратить много «дидактического материала». Заприметив группу парнокопытных, волки могут выкосить её под ноль. Так называемые «санитар леса» охотятся даже на сытый желудок! Что сильно раздражает остальных жителей леса.
Наука говорит, что виной тому охотничий инстинкт, который не умеет «выключаться». Но почему же амурский леопард обедает одной порцией, а волк обносит по ночи столовую так, что другим не остаётся? Порядочность у волков присутствует, да только в отношении своих. Остальные — ни по чём!