Разговариваем с коллегой по болячке. Оба гемофилики.

Он описывает симптомы своего обострения. Рассказывает, как сходил в баню, после чего переохладился и теперь у него болит колено, очень похоже на гемартроз, только не пухнет. Но больно сгинать-разгинать.

Я его слушаю и говорю, мол, чувак, это очень похоже на то, что происходило у меня. А у меня начинавшееся с таких же симптомов закончилось гнойным артритом, операцией и ногой, которая перестала гнуться в коленном суставе. Слава богу, что не ампутировали. Поэтому не еби мозги и вали к докторам, чтобы не было потом мучительно больно.

- Та не пухнет же...

- Так у меня тоже дня три не пухло, потом начало припухать.

- Та я ж фактор колю...

- Я тоже колол. И также, как у тебя, было без улучшений...

- Та я подожду... Может пройдет...

- Ты дурак? Ладно я не знал, во что это может вылится, но ты же в курсе уже. У тебя ноги лишние есть?

- Ну оно ж не пухнет...

- У меня тоже не пухло. Фотки в итоге видел?

И, короче, два дня в таком режиме: "Иди к доктору" - "Да может пройдет..."

Сегодня, такой, сообщает мне:

- Пухнуть начало колено.

Я снова завожу шарманку:

- Пиздуй к врачу! Даже если это не гнойный артрит, лучше сейчас попаниковать, чем ногу похерить...

Молчит.

Добавляю:

- Ты смотри, если гной сустав разъест, может и спасут её, но сгибаться-разгибаться она перестанет. Считай, что секс у тебя, если и будет, то всего в одной-двух позах и то не часто. Потому что нога увечная не позволит позы разнообразить...

И в ответ:

- Ладно, я пошел доктору звонить...

Надо было сразу ему про неудобство в сексе рассказывать. Лишних пару дней бы выиграл.

Начальным звеном оказалась поликлиника нашего Распиздяйловска, в которую я честно пришёл, озвучив: диагноз, необходимый вариант лечения, вариант лечения, применяемый в условиях, когда нет нужных лекарств и самый нежелательный вариант лечения, когда нет заменителей, заменяющих оригинальные препараты. Я знаю это, потому что болею наследственным заболеванием – гемофилией, болею всю жизнь и отдаю себе отчет, в каком состоянии мой организм, как протекают осложнения и чем они чреваты.

Положил, значит, карточку доктору на стол, рассказываю, а он открыл страницу наугад и без каких-либо эмоций в нее пырится.

– Ау, – говорю, – доктор, ю андестенд ми хоть чуть-чуть? Я за вас мозг уже включил, все вам разжевал. Выпишите мне направление в терапию (ну нет у нас в городе отделения гематологии), потому что гемартроз не ждет и внутрисуставное кровотечение само себя не остановит.

Молчит. Тупит в ту же самую страницу больничной карточки. Потом выдает:

– Надо анализ крови взять.

Стоп, горшочек, прекрати варить!

– Док, – говорю, – я терминатор только на вид. На самом деле, по десятибальной шкале, боль в локтевом суставе, пока я с вами тут пиздел, бодро шагнула с семерочки на цифру восемь (кто ломал руку и помнит первых полтора часа с момента перелома поймут). А пока я буду вам тут кровь сдавать с мочой и прочим экссудатом, сустав будет продолжать пухнуть. И я могу просто отключиться.

И локоть ему показываю, который размерами уже как кулак.

– Есть же, – спрашиваю, – у вас такое понятие, как экстренное медицинское вмешательство? Пишите направление. Потому что есть второй вариант развития событий: я тут отъеду в обморок, а вы вызовете скорую. В поликлинику. Не смешно? Скорая помощь, так же без анализов, отвезёт меня в приёмное отделение. Приёмное отделение, так же без анализов, направит в терапию. А там уже и возьмут вашу кровь-гавно на исследование.

– Это, – говорит, – завполиклиникой должна подписать направление.

– Ну так в чем проблема?

– Она без анализов не подпишет.

Да ебись ты, думаю, ракушкой. Вроде моложе меня доктор, а мозги скрипят, как у старой дрезины, двадцать лет под дождем без смазки простоявшей.

– Ок, – говорю, – давайте ваши чудо-бумажки, сейчас буду вам кровь сдавать.

И тут начинается новая серия квеста: взять талончик можно только до 7 утра, потом нужно дождаться, когда анализы сделают (а это уже вторая половина дня), получить результаты, вклеить в карточку у доктора в кабинете (а это еще раз очередь и определенные часы приема) и только тогда завертится карусель с переадресацией меня в больничную палату, на лечение.

При этом я прекрасно знаю, что механизмы терапевтического отделения начнут вертеться только в тот момент, когда я туда попаду. А это снова время на запрос плазмы, расписывание кипы бумажек, без которых любой медик в этой цепочке может волшебным образом стать безработным и т.д. и т.п.

У братьев по несчастью, живущих в России, проблема решается посещением (раз в определенный промежуток времени) поликлиники, где выписывают необходимое, и последующими уколами на дому. К тому же, есть еще один немаловажный фактор – обезболивающее. Российским «братьям по крови» их выписывают наравне с основными лекарствами. Здесь же ссутся делать это, потому что «ну ты ж не онкобольной». И срать всем, что не только онкобольной может охуевать от болевых ощущений. Работа-зарплата дороже.

Справедливости ради стоит отметить, что в России легкие недонаркотические средства гемофиликам ПОЛОЖЕНО выписывать и их выписывают.

Почему именно слабые наркотические? Потому что 95% обезбола состоят из веществ, усугубляющих ситуацию. Например, анальгин делает кровь еще жиже, чем она есть. Пенталгин – это тот же анальгин, только умноженный на 5 (почитайте состав и пропорции), диклофенак облегчает боль при артрозах, но у гемофилика может в два хлопка активировать желудочное кровотечение, с НПВС – аналогичная хуйня. Парацетамаол… а он вообще кому-нибудь помогает, как обезболивающее? И если да, то сколько за раз сожрать нужно, поделитесь в комментах, кто пробовал? Остаётся трамал и то, что около него в аптечных списках.

Да хрен бы с ним, с обезболом, если бы была возможность сделать инъекцию VIII фактора вовремя. Тогда б обезбол и нафиг не нужен был.

Короче говоря, ситуация трусости и бюрократического футбола накаляется и я, психуя, сообщаю, что времени ждать у меня нет, и чтобы сэкономить себе сутки, я пошел реализовывать то, что обещал – набирать номер скорой помощи прямо из поликлиники. А они тут со своими бумажками пусть потом совокупляются, сколько их душе угодно. И о, чудо! Всё мгновенно подписывается! Мне остается только взять направление и пойти прямиком в терапевтическое отделение.

Терапия – странное место. С чем только тут не встретишь больных. От давления до послеоперационных процедур. И вот тут яркий контраст между терапевтом в поликлинике и терапевтом в отделении. В поликлинике задача терапевта – определить, к какому врачу перенаправить больного (стоп-стоп-стоп, терапевты, прекратить хуйню! Я о своей поликлинике). В терапевтическом отделении, с чем бы к тебе не прислали больного – лечить.

Так вот, в отделении контрастом меня и окатило, как только доктору направление протянул.

– Группа крови какая?

– Три плюс.

– Понятно, – и уже в телефон: – Терапия, доктор такой-то. Мне на сейчас нужно 400 мл плазмы третьей положительной группы.

Добавляю:

– У меня аллергия на плазму, если донор мужчина.

– Как проявляется?

– Крапивница со всеми вытекающими.

– До отека не доходило?

– Не успевало. Купировали.

Снова в телефон:

– Желательно, чтобы от донора-женщины, – пауза, слушает ответ. – Хорошо. Пусть будет что есть. Да. До конца дня все бумажки вам принесут. Нет, сейчас некогда.

Бумажки – потом. Бумажки – не люди, подождут. Контраст.

Положил трубку и спрашивает:

– А что против аллергии, если начинается?

– Антигистаминные.

– Вместе с гормонами купировали? Разово можно?

Я понимаю по тону, что он знает: в моём случае можно. Просто уточняет. Типа, хрен вас гемофиликов разберешь.

– Да, – говорю. – Просто антигистаминка чаще.

– Ну, значит, супрастин плюс преднизолон.

За 15 минут доктор затребовал в отделении переливания крови плазму, пока она оттаивала, подсоединил меня к компоту из транексамовой кислоты, аскорбинки, дицинона… в общем, весь второй ряд обороны из имеющихся в отделении лекарств. При этом со мной разговаривали на равных и не устраивали цирка из серии «это ж проверить надо, кто вас знает». Т.е. человек понимает, что выгляжу и веду себя я адекватно, что раз карточку я ношу с собой, а не храню в поликлинике, значит, для этого есть причина и, следовательно, не теряет времени. Хотя, наверняка нарушает хуеву тучу инструкций. А еще, док созвонился с облцентром, в котором есть отделение гематологии и договорился, чтобы меня там довели до ума. И с транспортом вопрос решил.

Да, про транспорт для большинства может дико прозвучать, но в наших ебенях за транспорт, перевозящий тебя из больницы в больницу, надо договариваться. Ага.

А обязательные для таких случаев анализы взяли позже, когда притормозили развитие кровотечения.

Позже док подошел и сказал:

– Ну, ты ж понимаешь, что с тем, что у нас есть, я сделал всё что мог, но не всё, что нужно?

– Да, – говорю.

– Значит, сегодня ночуешь в отделении, а завтра я тебя отправляю в облцентр.

И я не возражаю. Хотя, честно говоря, в сложившейся ситуации, очень сложный выбор, между здоровьем и нахождением без денег в чужом городе. Склоняюсь, конечно, в пользу здоровья. Деньги – это потом. Не до них сейчас. Как-то вывернется ситуация… Словом, уже утром меня везут в облцентр.

А в облцентре мне показалось, что я попал в, как минимум, социализм. Потому что людям не пофиг. Именно Людям. Называть их медперсоналом язык не поворачивается. Потому что:

– Лечащий врач моего соседа по палате, понимая, что карантин и по городу просто так без дела не порассекаешь, берет на себя инициативу и после работы находит одну единственную в городе аптеку, в которой есть необходимое лекарство.

– Мой лечащий врач, узнав, что я, скорее всего, не смогу добраться до дому, как только меня «починят» (карантин же ж, сообщение между городами перекрыто), пошутил, что время нужно проводить с пользой и уже со следующего дня я прошел все возможные обследования у кучи врачей: УЗИ, ЭКО, эндокринолог, рентген проблемных суставов с последующей консультацией у травматолога, уролог, тесты на все разновидности гепатита и т.д. и т.п. И всё это абсолютно бесплатно.

– Выяснив, что лекарств у меня дома нет и не предвидится (обычно передавали братья-россияне, отрывая от себя, а тут же перекрыты все дороги), сказала, что напишет, будто здесь, в процессе лечения, я получил чуть больше процедур, чем я получу на самом деле. А то, что сверх – смогу увезти домой, чтобы лишний раз не закручивать карусель с поликлиникой, местным отделением и т.д. Хотя не обязана. Но она ведь понимает, что в цивилизованных странах такие лекарства хранятся у больного на дому.

– Однажды в палату зашла медсестра (не с нашего отделения) и спросила, кто здесь Вася Пупкин из Козюбердовки? Когда Вася отозвался, сказала, что в их отделении послезавтра выписывают одну из пациенток из той же Козюбердовки, что и Вася. Её заберет транспорт с пропуском. Поэтому Вася, раз его выписывают в тот же день, может поехать с ней. Улавливаете, да? Доктора между собой составляют графики, благодаря которым в режиме изоляции помогают пациентам добраться домой, а не куковать в больнице. Забегая вперед, скажу, что уехал таким же способом.

– Лечащий врач всё того же соседа по палате, когда выяснила, что у него осталось приличное количество редкого лекарства, которое уже не пригодится, созвонилась с другим больным из того же города, которому это лекарство необходимо. И состыковала их, чтобы они обменялись.

И это далеко не всё, что вернуло мне веру в человечество за время нахождения там. Еще было бесплатное питание, которое как минимум на уровне крепкой заводской столовой, отсутствие очередей в кабинеты благодаря тому, что прием пациентов из отделений расписан по минутам, бесплатные лекарства и изменяющееся в течение дня меню, как только приходят результаты очередных анализов. И истории двух соседей по палате (охотников), которые они травили без конца.

За последние годы, никуда не выбираясь из своего городка, я уже смирился с тем, что вокруг процветает похуизм и эгоизм. И понимая, что в моей поликлинике в очередной раз встречусь с бюрократическим футболом, даже перестал туда наведываться. Но воистину, нет худа без добра. Критическая ситуация показала, что так происходит не везде. И этот контраст до сих пор кажется мне каким-то чудом.

З.Ы. Предвижу комменты на тему того, что многое из перечисленного выше докторам делать нельзя и такие действия противоречат существующим нормам и правилам. Мне есть что ответить. Мир сходит с ума. И очень часто, чтобы остаться человеком, приходится нарушать инструкции. На свой страх и риск. Не только докторам. Может, только благодаря этому, я до сих пор в состоянии, не упоминая имен и мест, травить байки, а вы – верить в написанное. Или не верить. Это ведь байки.

Это пятая история из серии зарисовок так или иначе связанных с гемофилией. Истории эти не несут какой-то там смысловой нагрузки и не призывают меня пожалеть. Просто в какой-то момент мне подумалось, что надо-бы описать, как оно было болеть в 90-х чем-то таким, посложнее гриппа. И чтобы взгляд был не только из больничной палаты.

Годиков эдак восемнадцать-двадцать мне было, когда моя семья в другой район города переехала. И, надо сказать, не очень удачно.

Во-первых, все друзья-собутыльники остались в старой части города, до которой пешим ходом, сквозь частный сектор, минут сорок добираться. А ежели петлю закладывать, да по городу, да по освещенным людным улицам, чтоб в морду лица не отхватить по причине того, что ты не местный, то еще дольше.

Не знаю как сейчас, а в конце девяностых - начале двухтысячных у нас с этим на периферии очень просто было:

– Стоять, ты откуда?

На в жбан!

Или:

– Чё-то у тебя морда незнакомая.

– У меня не морда, а лицо.

– Ну сейчас мы тебе из него морду сделаем…

На в жбан!

Или, совсем просто: На в жбан!

Когда в голове шум пройдет, да привстать сможешь, чтоб оглядеться, жбаностучальной команды уже и след простыл, а вместе с ними и содержимое карманов улетучилось в страну проёбаных вещей.

Во-вторых, там, куда я переехал, было очень много молодёжи моего возраста, но в чести у моих новых соседей был рэп, а не хеви-метал. На всю девятиэтажку, состоящую из восьми подъездов, по 4 квартиры на этаже, было только два артефакта в косухах и с патлами – я и такой же, недавно переехавший, Джус.

Понятное дело, что поначалу нас пытались бить поодиночке. Потом, когда мы с Джусом скооперировались, чтобы чувствовать себя увереннее, нас били вдвоём. И такое недопонимание было между нами и жителями «четверки» очень долгое время.

Давить на жалость и объяснять, что я гемофилик и чем чреват для меня даже слабый удар по голове, я не мог. Точнее, мог бы попытаться, но… С одной стороны, это означало клеймо изгоя, калеки, ущербного недоделка – этого я себе позволить не мог (о том, как моя психика дошла до таких умозаключений, я рассказывал в третьей байке). С другой стороны (и с этим парадоксом мне еще предстоит разобраться), я не мог вот так вот взять и выкинуть то, что нагромоздил у себя в голове, ради того, чтобы мимикрировав под большинство, вписаться в другой коллектив. Поэтому я принимал бой за боем до тех пор, пока однажды кто-то не услышал брыньканье гитары с моего балкона.

Через пару дней меня остановили не для того, чтобы самоутвердиться, а для того, чтобы пригласить в компанию и накурить. Тогда я впервые попробовал коноплю.

– Так чё ж ты не говорил, что на гитаре играешь? – спрашивали в тот вечер местные, передавая косяк по кругу.

– Так вы ж вопросов не задаёте, а я с транспарантами не привык ходить, – отвечал я, выпуская дым после задержки дыхания.

– Ну чо, как трава? – поинтересовался кто-то, спустя несколько минут.

– Водка, кажись, лучше, – сообщил я.

Так и познакомились. Умение играть на гитаре оказалось пропуском в большинство дворов и компаний этой части города. А моя приверженность к изменению сознания классическим способом – бухлом – почему-то заставляла моих ровесников относиться ко мне, как к персонажу, повидавшему в своей жизни некоторое дерьмо, а значит, человеку бывалому.

Нет, мои новые знакомцы не сидели на одной лишь траве. Они могли и прибухнуть, но только если с травой был полный голяк. А если доступными были оба варианта, то их выбор был очевиден. Как, собственно, и мой.

Однако большую часть времени всё-таки проводил в той части города, где мы жили раньше. Просто стал носить с собой гитару. Это очень часто оборачивалось посиделками до пяти утра с незнакомыми мне пьяными или накуренными людьми в каком-либо из дворов на пути следования домой, но всё же было лучше чем «Стоять, ты откуда? На в жбан!».

Взрослые между собой тоже общаются. Человек ведь животное социальное. Кто-то из родителей в разговоре с новыми соседями обронил пару слов о моей болезни, они, между делом, упомянули в разговоре с кем-то из соседнего подъезда… И спустя пару-тройку лет, во время вечерних посиделок кто-то спросил у меня, как называется та херня, которой я болею и как часто мне выписывают наркоту в качестве обезболивающего.

К тому моменту, когда это произошло, некоторая часть покуривавших «планчик» и уверявших, что на него не подсядешь, уже давным-давно перешла на более тяжелые вещества и суетилась в постоянном поиске денег на дозу. Вот, собственно, они и поинтересовались. Именно с тех пор, когда мне говорят, что "планчик" надо легализовать и он безобидный я, каждый раз, мысленно кручу у виска. Не с нашим менталитетом, ребята. Отдающих себе отчет, ЧТО они принимают - единицы. Большинство же, обязательно захочет чего покруче. И всё равно найдет.

Мои заверения, что наркоту мне никогда не выписывали, разбивались о доводы в стиле «Да ладно, чё ты, мы ж люди понимающие» и плавно перетекали в плоскость «ну не жопься, просуетись, нарежь и нам колёсиков».

Каждый раз, когда подобная тема поднималась, градус давления на меня был немножечко выше, чем в предыдущий раз и с этим нужно было что-то делать, а я совершенно не представлял, что. Идея пришла вместе с анекдотом об идеальном самоубийстве, когда киллер подмешал жертве снотворное со слабительным, а жертва проснулась и умерла от стыда.

Несколько следующих диалогов о «достань-ка нам наркоты, тебе ж не тяжело, мы ж знаем» я потихонечку сдавал позиции, упирая на то, что лично мне, с моей болезнью, выписывают только специальное обезболивающее, которое не факт, что подойдет им. Однако, «да ладно, чё ты» становилось только настойчивее. И, в конце концов, сделав выражение лица максимально похожим на грустного пожилого зайца, я сказал, что, мол, окей, у меня осталось несколько таблеток, а на днях мне уже получать новые. Поэтому остатки я им передам. Но так как наркота – дело подотчётное и конвалюты я обязан сдавать, то отдам я только таблетки, без упаковки. Только чё-то очкую, потому что доктора мне постоянно, когда выписывают, напоминают о том, что таблетки заточены только под мою болезнь. Поэтому, парни, мол, я без вопросов передам, только если что, не вздумайте меня спалить. Ибо я всё отрицать буду и следующий раз на ваши настоятельные просьбы не поведусь. Потому что, сука, таблетки особенные и доктора об этом напоминают постоянно. Короче, раз пять одно и то же в разных вариациях повторил.

А через пару дней таки вручил им завернутые в обрывок тетрадного листа, 12 таблеток копеечного (на тот момент) фуросемида. На двоих.

До сих пор не знаю, ощутили ли эти любители острых ощущений какой-то наркотический эффект от мочегонного. Они не рассказывали. Даже если и догадались о том, что я им что-то не то впарил, общались после этого, вроде бы, нормально. Но наркотой поделиться больше не просили.

(с)VampiRUS

Мой мозг безошибочно узнаёт многие лекарства из тех, которые попадают в организм через вену более-менее регулярно. Они обязательно проявляются каким-либо ощущением.

Этамзилат даёт привкус желчи где-то в горле. Будто запах шибанул в нос, и осталось послевкусие, словно оно пришло без запаха. Забавно, что дицинон является аналогом этамзилата (или этамзилат аналогом дицинона, я не углублялся в вопрос, что было первым), но дицинон такого эффекта не даёт. От дицинона появляется ощущение, будто вокруг вен, ближе к плечу, в процессе введения лекарства начинает ломить, словно ты застудил мышцу. Недолго. Секунд тридцать-сорок.

Преднизолон и некоторые другие гормональные препараты дают легкое, будто щекочущее, покалывание в районе спины. Там, где почки. Это не щекотка в прямом понимании слова, но присутствует чувство, будто мягким пёрышком ведут где-то под кожей – слегка неприятно и вместе с тем, невозможно переключиться на другие ощущения.

На анальгин носоглотка реагирует сухим больничным привкусом, который хочется немедленно запить водой. Чтобы понять, на что это похоже, попробуйте истолочь таблетку анальгина в порошок и попытайтесь вдохнуть носом. Когда прокашляетесь и сплюнете всю горечь, почувствуете то, что чувствую я, когда мне вводят анальгин внутривенно.

Знаете, пожалуй, анальгин – это самое больничное из всех лекарств на свете. Еще в момент укола к описанным выше ощущениям в носоглотке мозг пририсовывает образы белого кафеля, одинаковых металлических кроватей в ряд и тоскливый вид за окном, из которого видны такие же здания, как и то, в котором ты себя невольно представляешь.

Говорят, что реакция на свежезамороженную плазму индивидуальна. Утверждать чего-то обратного я, естественно, не буду. Я же о себе рассказываю.

После попадания в мою кровь чужой плазмы есть два варианта реакции. В первом начинают чесаться подмышечные впадины, шея, локтевые сгибы. Это наверняка заканчивается аллергической реакцией в виде крапивницы. Так вот, если начинаются позывы к крапивнице, значит из пакета в мои вены перекочевывает плазма донора-мужчины. Поэтому, когда на этикетке с пакетом плазмы стоит мужское имя (обычно фамилия и инициалы), желательно держать наготове антигистаминный препарат, типа супрастина. Он наверняка понадобится.

Если фамилия не палит, какого пола донор (Иваненко, Оленёвич и т.д.), то антигистаминку всё равно лучше подготовить заранее.

Во втором случае, если донором была женщина, в районе почек и позвоночника начнётся тянущая боль, провоцирующая спину непроизвольно выгибаться. В моём случае вероятность вышеописанных реакций и в том и в этом случае – 100%.

Сами антигистаминные препараты вызывают тёплую сухость во рту, словно дышишь горячим сухим воздухом через открытый рот, прижав язык к нёбу.

А вот XIII фактор крови (порошок такой, разбавляется водой для инъекций, повышает свертываемость) не даёт никакого узнаваемого в момент инъекции эффекта.

Иногда я ловлю себя на мысли, что будь у меня побольше опыта, а спектр принимаемых препаратов пошире, я мог бы зарабатывать на такой своей особенности деньги. Просто заключая пари, что угадаю, что попадает в мою вену.

Но пока опыта маловато. И поэтому я просто травлю вам очередную байку, в которую вы можете либо поверить, либо нет.

Вводная, которая, как я и планировал, будет, слегка видоизменяясь, кочевать из байки в байку:

Гемофилия – наследственное генетическое заболевание, проявляющееся, если повезло, очень плохим свёртыванием крови, или отсутствием свертываемости, если не повезло. Бывает и третья стадия, когда совсем-совсем не повезло – организм отторгает предназначенные для повышения свёртываемости лекарства. Соответственно, любой слабенький ушиб – это потенциальный синяк (по умному – гематома) на приличную площадь туловища, неглубокий порез при бритье – вялотекущее кровотечение, продолжающееся несколько часов.

А иногда даже ушиба или пореза не нужно: в мышце, суставе или мозгу просто лопается кровеносный сосуд и «здравствуй, веселая жизнь»...

Сегодня я расскажу вам об алкоголе в жизни одного гемофилика.

Хотя я уже давно разобрался с большинством причин, по которым он в моей жизни появился, написание этой части дается мне очень тяжело. Не привык я выворачивать себя наизнанку. Однако понимаю, что сделать это необходимо. И мне и, возможно, кому-то, кто наткнется на эту статью вовремя. И это могут быть не только больные, но и, например, их родители. Им, думаю, эти буквы будут даже более полезны.

Традиционно оговоримся: это описание частного случая, не имеющего прямого отношения ко всем, кому не повезло родиться с таким недугом. Я рассказываю только о том, что видел, что прочувствовал, что испытал на собственной шкуре. О том, какие мысли у меня появились в процессе анализа ситуаций и т.д. и т.п. Короче говоря, не все такие идиоты как я. Мой случай, скорее, исключение.

Поехали…

Насколько адекватно будет воспринимать окружающую реальность гемофилик, как и любой здоровый человек, зависит от того, что вложило в него с детства его окружение. И я говорю сейчас не только о семье, а и о тех, с кем придется контактировать в раннем возрасте: друзья, соседи, преподаватели, доктора...

Мой первый шаг к алкоголю.

Мне года четыре. Мама остро комплексует по поводу отсутствия в моей жизни сверстников, с которыми я мог бы общаться на равных. И выбирает не особенно адекватный момент для того, чтобы устроить знакомство с детьми со двора.

После очередного обострения (в тот раз голень, поэтому на ногу я наступать не могу) она выносит меня на руках в песочницу, где играют другие дети.

Недолгое время валяю в песке какую-то игрушку (помню, что зелёную), а потом все дети в один миг срываются и бегут куда-то. То ли увидели что-то интересное, то ли кого-то из них позвали, а побежали все.

– Детки, – кричу я вслед убегающей малышне, – куда же вы? Я же хотел с вами поиграть!

Мама (субъективное ощущение) очень долго не приходит на помощь. Я в песочнице. Я один. Я не могу ходить. И расстояние до подъезда, которое необходимо преодолеть, чтобы вернуться домой, кажется невероятно огромным. Мне страшно.

Когда спустя вечность я пересиливаю этот страх и начинаю ползти в сторону подъезда на четвереньках, появляется мама, берет меня на руки и несет домой сама. Она плачет.

Почему первый шаг? Я впервые осознал, что я чем-то отличаюсь от сверстников. А это осознание очень быстро трансформировалось в желание быть таким как все.

Бегать как все. Прыгать как все. И не оставаться одному.

Мой второй шаг к алкоголю.

Мне лет семь-восемь. Мы играем в какую-то игру, в которой нужно бегать. Я, как и другие дети, бегаю. Соседка кричит:

– Куда ты носишься! Ты ж калека! Тебе нельзя! Вот я твоей мамке расскажу!

Дети жестоки потому, что не осознают, насколько больно тому, к кому они проявляют жестокость. Руки-ноги у меня на месте. Просто они иногда не работают так, как нужно. Однако это не мешает кличке «Калека» приклеиться на несколько лет.

Ощущение, что о твоих недостатках, в которых ты, собственно, не виноват, знают чужие люди – ужасно.

И я играю в футбол, кулика, салочки, девять камешков и другие подвижные игры с еще большим рвением. Потому что это единственный придуманный мною способ доказать, что я такой же как все.

Тётя Наташа, а спустя некоторое время к ней присоединяются и другие тётки-соседки, не упускает случая проорать вслед, что я калека, а я не упускаю случая, проигнорировав её вопли, мощнее ударить по мячу, прыгнуть подальше, залезть на дерево повыше, разогнаться посильнее на самокате, взятом у друга. Так я показываю ровесникам, что соседки ошибаются.

Мне ведь нужно быть таким как все, чтобы не остаться в одиночестве. Мне ведь почти физически больно, когда раздаётся «Калека вОда».

И я доказываю обратное, как умею.

Мой третий шаг к алкоголю.

Ровесники записываются в качалку. Я, втихаря от родителей, тоже. После тренировок суставы опухают – перенапряжение опасно для хрупких сосудов гемофилика. Мне, конечно, очень хочется быть как все. Но я отдаю себе отчет, что во время игр вероятность повредить себя гораздо меньше, чем при регулярных, сознательных нагрузках.

И я делаю то, за что благодарен сам себе до сих пор – смиряюсь с тем, что физнагрузки не моё и бросаюсь в противоположную крайность – записываюсь в несколько библиотек.

В одной беру фантастику, в другой – исторические книги, в третью хожу потому, что там есть читальный зал, а в нём – периодика. От журнала «Трамвай» до «Юного техника». БСЭ становится моим лучшим другом. И вскоре я начинаю пожинать плоды такого решения – меня охотно берут в компанию старшаки.

Я знаю множество разных историй, многие приукрашиваю на своё усмотрение. И пока ребята постарше ремонтируют мотоцикл, я развлекаю их пересказами книг. Если у них возникает между собой спор по поводу чего-либо, мне не составляет труда пойти на следующий день в библиотеку и попробовать разобраться в причинах спора.

А вернувшись, сообщить:

– Ребята, помните, вы говорили о том-то и том-то? Я узнал, где это/что это/как это…

И пересказать то, что узнал в библиотеке.

Вскоре старшаки даже начинают просить меня поискать информацию по какому-либо вопросу. Я прочно занимаю своё место в компании людей на 4-5 лет старше меня. А в 13 лет это дорогого стоит.

К тому же, старшие ребята адекватнее относятся к тому, что я болен и даже задают вопросы: чем болен, как это проявляется, что мне можно, а что нельзя. Благодаря им, я начинаю интересоваться аспектами своей болезни, а попутно и вообще медициной, сам.

Но главное – я чувствую себя взрослым, потому что старшаки общаются со мной почти на равных. С лёгким налётом снисходительности. И еще, у меня теперь есть «подписка». За меня заступаются, в случае чего. Но я не злоупотребляю этим. Очень часто даже во вред себе. Вы ведь помните, что мне нельзя быть увечным в глазах окружающих, чтобы не остаться одному посреди песочницы.

Главное – я со взрослыми. И вести себя нужно по-взрослому.

Привет, алкоголь!

Мне лет 15. Меня берут с собой. И не куда-нибудь, а на махач.

Участвовать я не буду. Здравый смысл подсказывает, что и в попытках делать вид, будто ты ничем не отличаешься, есть свои границы. Тем более, если городские идут бить поселковых.

По факту еще неизвестно, кто и кому навешает, но после долгих совещаний старшаки берут меня с собой. В качестве охраны. Охранять мне придется бутыль самогона и нехитрую закусь, ожидая в небольшой рощице на краю поселка, пока человек десять-пятнадцать старшаков будут выхватывать свою порцию адреналина, размахивая кулаками, велосипедными цепями, струной от бас-гитары, кастетами и еще не бог весть чем.

– Ты ж понимаешь, что там пацаны постарше будут, не твоя весовая категория, – деликатно смягчает причину моего неучастия в основном действии Джон. – Но польза и от тебя будет. Посторожишь то, чем мы отмечать победу будем.

Ощущение, что ко мне не относятся как к увечному, накрывает с головой. Ура! Я нормальный! Я на равных вписался во взрослый по моим меркам коллектив.

Когда старшаки наконец-то собираются в роще после «рейда» и делятся впечатлениями, всем по очереди наливают. Я с интересом слушаю, прогоняя на задворки мозга мысль, что мне никогда не светит быть полноправным участником вот таких вот побоищ, после которых ты, даже получив в глаз или схватив в запале драки нож противника за лезвие, всё-таки становишься героем. Настоящим мужиком, который не просто идет навстречу опасности, а сам ищет её.

– Малой, – обращается ко мне всё тот же Джон, – а тебе хоть алкоголь можно? А то чего ты как будто и не с нами.

На самом деле его зовут Евгений. Джон – это кличка. И я часто думаю о том, что Джоном быть лучше, чем Калекой. Даже Малым быть лучше, чем Калекой.

Но вот этот вопрос: «тебе ХОТЬ алкоголь можно?», звено цепочки, на другом конце котором моя увечность.

Хоть алкоголь.

Хоть.

Я же не могу, как обычный парень, участвовать в драке? Я же должен проявить себя как обычный, не увечный, хоть в чём-то? В чём-то, что делают другие не увечные. И я говорю, что можно. И мне наливают. Совсем немного.

Привет, алкоголь!

Как это работает.

Коротко и без заумных терминов.

1. Алкоголь разжижает кровь за счет того, что склеивает между собой некоторые её составляющие. Гемофилику с его хреновой свёртываемостью, как вы понимаете, это нахрен не нужно.

2. Все ядовитые вещества, в том числе и алкоголь, фильтрует печень. Она же и участвует в выработке того самого отвечающего за свертываемость фактора.

Комбо!

Ну а потом…

Нет, я не пристрастился к алкоголю с первой рюмки. Я постепенно, словно лабораторная крыса, бегавшая много раз по одному и тому же лабиринту, усвоил, что пьющий = такой как все. И в какой-то момент, когда лабиринт убрали и вокруг меня были совершенно другие люди, а мне вслед давно уже не кричали «Тебе нельзя, ты ж калека!», я продолжал бегать по маршруту, который заучил ранее.

Отдавал ли я себе отчет в том, что алкоголь для меня опаснее, чем для других? Да. Но мне ведь нужно выглядеть в глазах окружающих обычным. И разрывающее меня на части желание быть не хуже других вытесняет здравый смысл всё чаще и чаще.

Со временем выясняется, что алкоголь помогает заводить новые знакомства, вести себя непринуждённо, быть душой компании и выглядеть круче других. Изумлённое: «Вот это ты бухаешь!» звучит как похвала, ради которой можно наплевать на то, что завтра опухнет локоть или колено, на то, что ставшие хрупкими сосуды станут пропускать кровь в почке или желудке, как результат, уложив меня на больничную койку на месяц.

Есть здесь и сейчас.

И здесь и сейчас «Вот это ты бухаешь!» звучит как похвала. Как признание того, что я не хуже других.

Я вписываюсь в тусовку людей, слушающих тяжелый метал. Потому что, помимо музыки, которая мне нравится, металлисты выглядят более оторванными, и одной из неотъемлемых частей их тусовки является бухло. А я уже давно лабораторная крыса, выучившая каждый поворот в своем лабиринте. Бухать – быть таким как все. А мне нужно быть таким как все.

Кто-то из металлюг дарит мне нож-бабочку, который я постоянно ношу в рукавном замке косухи – создаваемое зиппером уплотнение маскирует его идеально. А еще я разучиваю несколько трюков, позволяющих открывать и закрывать нож красиво. В моих руках «бабочка» будто машет крылышками, то обнажая, то пряча лезвие. Все признают, что у меня это получается лучше, чем у остальных. В чём-то, оказывается, я не такой как все, а даже лучше. Это тешит самолюбие.

Однажды я приобретаю репутацию отморозка.

Мы сидим на лавочке втроём, допиваем поллитровку «катанки» – спирта, разбавленного водой и выдаваемого за заводскую водку. К нам подходит группа из шести человек, в народе до сих пор именуемых гопотой. Слово за слово и вот уже меня пытаются отвести в сторону, поговорить.

Обычно после таких разговоров, в лучшем случае человек возвращается обратно без всего, что было до этого в карманах. В худшем – избитым и без куртки. На свою косуху я зарабатывал сам. Долго. И ношу её меньше месяца. Но дело даже не в этом.

Косуха – признак того, что я такой же, как и все вокруг. И лишиться её – перестать быть таким как все. А этого я себе позволить не могу.

Когда мне приказывают снимать куртку, первым я расстегиваю рукавной зиппер и падающую в руку «бабочку» раскрываю полуобротом – самым простым и быстрым способом. Второй взмах руки – это уже в цель. Гопник рефлекторно выставляет ладонь, которую я и дырявлю. Он орет. Второй в испуге делает шаг назад в тот момент, когда я хватаю раненого за грудки свободной рукой и, притягивая к себе, начинаю давить остриём в шею.

И я кричу как ненормальный.

Чтобы все валили нахер, пока я не вскрыл горло их корешу. Оставили в покое моих кентов и валили. Иначе ему пиздец.

Стоявший рядом подтверждает:

– Ебать, у него в натуре нож!

И пятеро гопников отступают, ретируются. А я еще долго надрываю глотку им вслед, чтобы не вздумали останавливаться сразу за углом.

Думаю, они и не останавливались. Просто побежали за подмогой.

А мы недолго, но изо всех сил, бьем того, который захотел снять с меня куртку.

Утром я понимаю, что трезвым бы на такое не решился. Просто отдал бы косуху.

Именно после этого я начинаю на равных участвовать в разборках между рэперами и металлистами. Естественно, на стороне металлистов. В конце девяностых, начале двухтысячных у нас на периферии это было актуально.

От работы дохнут кони.

Ну а я – бессмертный пони. И я смогу спокойно относиться к тому, что пишут в общественно-политической газете, в которой я работаю верстальщиком. Несмотря на то, что каждый день вижу на улицах города совершенно другую картину. Несмотря на то, что слышу в очередях совершенно другие разговоры. Всё ведь просто: закрывай глаза на несоответствия между словом и делом. А кто у нас к этому времени лучший закрыватель и открыватель глаз?

Вы проницательны! Причем, любой. Качество уже давно не имеет значения.

Но беда заключается в том, что при употреблении алкоголя забыть о увиденном/услышанном не получается. Проблемные аспекты жизни/работы становятся легче, но занимают всё большую площадь пьяного мозга. Постепенно система перестаёт работать так, как хочется и начинает работать так, как и должна: к тридцати семи годам алкоголь становится нормой. Обыденностью. Посиделки должны сопровождаться алкоголем. За завтраком нужно выпить пару рюмок. Выходной – он ведь на то и выходной, чтобы выпить. Выпить, чтобы лучше работалось, выпить, чтоб лучше отдыхалось. Выпить, чтобы выпить. И закрывать глаза на то, как алкоголь усиляет симптомы гемофилии. Ведь в моей голове я болею, потому что болею. А алкоголь – друг, который помогает быть таким как все, несмотря на болезнь.

Хорош, наверное.

В какой-то момент, я ловлю себя на мысли, что эффект от алкоголя пропал. Я выпиваю, чтобы заснуть, но вместо этого до четырех утра курю сигарету за сигаретой на кухне. Я выпиваю, чтобы появился аппетит, но кусок не лезет в горло. Я выпиваю, чтобы поднять настроение, но становится всё тоскливее.

– Может, я мало выпиваю? – спрашиваю сам себя и выпиваю еще.

Круг замыкается, система перестает работать, а я всё бегу по ставшему привычным маршруту. Хотя лабиринта уже давно нет. Я лабораторная крыса.

Вы знали, что при травле крыс яд рекомендуют подмешивать в алкоголь? У крыс запредельная тяга к бухлу. Если оставить в месте скопления крыс бутылку, в которой водки на донышке, то одна крыса будет засовывать туда хвост, мочить в алкоголе, а другие будут этот хвост облизывать.

А если крыса остается одна?

Честное слово, не понимаю, как я дожил до почти сорока. И часто задаю вопрос небесам: Господи, да что ж у тебя за планы-то такие масштабные? Для чего ты меня, идиота, бережёшь? Но небеса молчат. Интрига, блядь, длиною в жизнь.

Скорее всего, ответа я не слышу потому, что бог – некая сила, запустившая волчок эволюции, как Доминик Кобб в фильме «Начало». Сила, так же, как герой ДиКаприо, поставившая этот вертящийся волчок в сейф. И этот волчок, где-то в сейфе, крутится, крутится, крутится… в ожидании того, кто увидит его и поймет: пора просыпаться.

Может быть, он крутится в ожидании каждого из нас. А может быть, вы прочитали очередную байку.

(с)VampiRUS

Байка вторая (скорее, размышления на тему): почему пунктирование лучше наркотиков. В комментариях же ж спрашивали.

Наркотические вещества при острых болевых синдромах, конечно, хороши. Но это не тот способ, который я считаю правильным при любых острых болях.

Если причина болевых ощущений – гемартроз, то облегчить себе жизнь можно без наркотиков. Даже нужно. Однако, гемартроз гемартрозу рознь и описываемый ниже метод на начальной стадии распухания может сделать хуже. Иногда лучше потерпеть до того, как локоть/коленку поприличнее раздует. Сможешь дотерпеть усиливающуюся боль до нужной стадии опухоли – честь тебе и хвала. Нет? Ну, что ж...

Одним из неприятных бонусов гемофилии (есть и приятные, но о них как-нибудь в следующий раз), помимо плохой свертываемости, является высокая проницаемость сосудов. Они как резиновый шланг, проткнутый много раз иголкой. Пока вода течет по нему самотёком, этих микродырочек не видно и шланг кажется целым. Но стоит давлению внутри подняться, его распирает, он растягивается и вуаля! Из дырочек начинает сочиться вода. Вот вам и еще одна причина гемартроза – смена давления. Самым невезучим достаточно перепада в 5-7 единиц. И это хуже травмы. Потому что в таких случаях кровь, скорее всего, не будет собираться в одном месте, а станет заполнять промежутки между клетками, наполнять сами клетки.

Это как с впитывающей воду губкой для мытья посуды. Попробуй положить такую в пакет, завязать пакет на водопроводном кране, пустив внутрь максимально-тонкую струю и при помощи шприца с иглой начать собирать из губки воду, прокалывая пакет. Чем сильнее она пропитана, тем больше наберётся в шприц. Особенно, если елозить иглой внутри туда-сюда.

Но губка в пакете не локтевой сустав. Елозить иглой внутри организма, как скрипач смычком, в поисках маленьких скоплений жидкости – не очень-то приятно. Поверь, не проверяй. Добавь к уже имеющимся условиям ещё одно: каждый прокол – повреждение тканей, а каждое повреждение тканей – новые очаги кровоизлияния. Капец, квест, да?

Теперь дождись, пока губка максимально промокнет и излишек воды станет собираться на дне пакета. Проткни иглой дно пакета – там, куда стекла вода. Хоба! – в шприц набирается без проблем. Для пущего эффекта можно даже сдавить губку с боков.

Так же и с гемартрозом. Если только почувствовал дискомфорт и понимаешь, что это внутрисуставное кровотечение – делай укол кровоостанавливающих препаратов, дожидайся, когда начнется их действие, и только потом пунктируй. При условии, что крови в сустав натекло достаточное количество. Если достаточное количество не набралось, значит, боль не настолько сильная, чтобы взывать к наркотикам.

Да и в долгой перспективе наркотические препараты (буторфанол, налбуфин, морфин, трамадол и прочие) сделают только хуже. И дело тут не в зависимости. Принимая такие препараты строго по делу, подсесть на них невозможно. Причина, наверное, в том, что боль никуда не девается, но отходит на второй план – удовольствие от инъекции получать некогда и мозг, скорее всего, просто не создаёт связи между попаданием вещества в организм и кайфом. Тебе просто становится немного легче. И это «немного» позволяет дотерпеть до того момента, когда подстёгнутый кровоостанавливающими средствами организм сам начнёт разбираться с проблемой.

Но если суставы (обязательно под прикрытием кровоостанавливающих средств) не пунктировать, то рассасываться гемартроз будет очень долго – 2-3 недели. И всё это время конечность функционирует не полностью – мешает собравшаяся внутри кровь. Плохо функционирует = не разрабатывается = кровь долго остаётся в суставе, постепенно всё-таки превращаясь в сгустки, налипающие на хрящи, между костями. Со временем эти микросгустки затвердевают и начинают мешать локтю/колену разгибаться и сгибаться в полной мере.

Это как песок в подшипнике. Но если стальные шарики могут постепенно раскрошить песчинки, то хрящи не такие крепкие как сталь. Регулярно соприкасаясь с застывшими остатками крови, которые не успел рассосать организм, хрящи повреждаются. При следующем гемартрозе застывающая кровь обязательно останется в деформированных участках хряща. В перспективе – ограниченная подвижность сустава и его деформация. Гемартрозы-то у гемофилика явление регулярное.

Вот и получается, что обезболив себя, но, не проведя пунктирование, ты оказываешь своим локтям или коленям медвежью услугу. В перспективе. А если после пунктирования болевой синдром становится не таким явным, то какой смысл в наркотиках? Иногда лишний раз проткнуть опухший сустав иглой полезнее, чем сделать так, чтобы срочно перестало болеть.

Как же определить правильный момент для процедуры? Не знаю. Я никогда не делал откачки кому-то. Только себе. А потому и признаки идеального момента для пунктирования без промаха я могу назвать только у себя.

Кто-то скажет: «Да ну нафиг такую жизнь! Какой-то трэш на квадратных колёсиках!» Возможно. Но это лучше, чем приобретенный в зрелом возрасте диабет. Хотя бы потому, что ты болеешь с детства. И с детства привыкаешь к тому, что тебе можно, а что нельзя. А 35-40-летнему, абсолютно здоровому человеку, привыкшему есть что хочет, пить что хочет и жить как хочет в один день узнавать, что теперь всё это нельзя, или можно, но в ограниченных количествах и только по праздникам, гораздо тяжелее.

А мой вариант вполне сносный. В конце концов, это ж всего лишь байка.