Холодный ветер срывал с губ проклятия, смешивая их с паром от дыхания. Перевал Чилкут, 1898 год. Каменистая тропа, больше похожая на змею, извивающуюся меж скал, была усеяна фигурами в потрёпанных шубах. Они двигались медленно, как муравьи под грузом тюков, привязанных к спинам верёвками. Среди них был Джек — бывший плотник из Огайо, променявший рубанок на кирку. Его пальцы, обмотанные тряпьём, впивались в ремни, удерживающие мешок с мукой, гвоздями и единственной сменой белья. За спиной — три недели пути и три тысячи миль надежды.

— Двигайся, старина, или замёрзнешь как пень! — крикнул кто-то сзади. Очередь на перевале растянулась на часы. Здесь, на границе Аляски и Канады, время измерялось не минутами, а шагами. Каждый из них знал: упадешь — не встанешь. Внизу, у подножия, уже лежали те, кто не рассчитал сил, их тюки растаскивали, как падаль стервятники.

Река Клондайк манила вдали, но до неё ещё нужно было дожить. Джек вспомнил Доусон-Сити — город-призрак, где соль стоила на вес золота. Там, в лавках, купцы с лицами хищников взвешивали песок на крошечных весах, приговаривая: «Удача — товар редкий, как и всё здесь». Но Джек верил, что его удача зарыта где-то под вечной мерзлотой, рядом с жёлтым металлом.

К ночи, у костра, делились слухами. Говорили, что из ста тысяч мечтателей до Клондайка добрались лишь тридцать. А золото нашла горстка. Молодой парень из Канзаса, обморозивший щёки, дрожал у огня:
— Сосед мой продал ферму, чтобы купить лопаты. Теперь его детишки голодают…
Джек молчал. Он тоже заложил дом. «Вернусь богачом», — обещал жене. Но чем дальше на север, тем больше сомнений глодало душу.

К весне, когда река вскрылась, Джек стоял на промысле. Руки в мозолях, спина в рубцах. Золото? Горстка пыли за месяц. А вокруг — сотни таких же, как он: измождённые, с глазами, потухшими как угли. В лавке, обменивая песок на соль, он усмехнулся: «Килограмм на килограмм. Жизнь — на удачу».

Позже, подсчитав затраты, Джек понял: даже если бы он нашёл вдвое больше, это не покрыло бы цену инструментов, провизии, тех месяцев в аду. Но писем домой он не отправлял. Стыд и упрямство гнали его вперёд, вглубь тайги, где Клондайк продолжал смеяться — глухим эхом ветра в пустых шахтах.

Они всё шли. Потому что обратной дороги не было.

ВЗЯЛ ТУТ