
Практика фотографии и хорошие картинки
4 поста
Авария - это когда ничего не понятно и уже всё произошло. Вы просто пытаетесь осмыслить последствия.
Летом я с ребёнком чуть не утонул.
Во время путешествия по Сибири, близкий друг отца постарался украсить наше пребывание лодочной прогулкой по реке Лене.
Мы отбуксировали стремительную остромордую алюминиевую лодку с 50-сильным Ямаховским движком к берегу.
Сильно сощурившись на солнце, можно было наблюдать переливы боке в собственных ресницах, а ветер словно проводил по коже горячими перьями.
Магазин был только на нашем берегу. Поэтому шустрый пятиместный челнок то и дело шнырял к деревне на той стороне реки, перевозя за полтинник граждан с пакетами продуктов.
Сморщенные коричневые рыбаки в безразмерных сетчатых жилетах соблюдали торжественную статику голов с острова Пасхи, лишь изредка бросая многозначительную фразу типа:
- Кажись ушёл, сука...
Мы столкнули лодку на воду. Надели спасательные жилеты, стыдливо защелкнув карабин между ног. Я положил камеру и смартфон в поясную сумку. А её, по старой традиции Кощея, в пластиковый рыбацкий ящик на защёлке.
Лодка прыгала по ослепительной речной ряби, в которой устроили игры наперегонки искры жаркого солнца.
Слева от нас лениво шла бывалая баржа. Мы ловко поравнялись и стали ее обгонять. Ветер насмешливо запустил свою пятерню в волосы, а солнце превратило пейзаж в белёсый пастельный набросок.
Бах! Я в кипящей пузырями воде! Солнце где-то далеко. Выныриваю, озираюсь - Арсений в оранжевом жилете плавает, гребя ручками в пяти метрах от меня. Отец тоже. Кажется все живы. В полутора метрах распахнутый рыбацкий ящик. Рядом моя поясная сумка, на глазах набирающая в себя коварную воду. Я успеваю подхватить вещи с поверхности.
С берега нам протягивают руки. Мы все встречаемся на горячем бетонном настиле, стягивая прилипшую одежду.
Осматриваемся. Никто видимо всерьёз не пострадал. В объективах щедро плещется вода, перекатывается под экранами смартфонов и капает из разъёмов.
Водитель пострадавшего челнока неуверенно ругается. Но всем очевидно, что не прав он. Мы шли по фарватеру и имели приоритет. Удар нашего киля пришёлся на заднюю часть его лодки, мы оставили большую вмятину и прошли верхом. Лодку развернуло в воздухе, а нас катапультировало на 5-15 метров. Дальше всего Арсения - он самый лёгкий. От удара о воду двигатель захлебнулся и заглох.
А как могло быть? Если бы вошли на полсекунды раньше, то снесли бы головы 4х пассажиров. Нас могло протащить инерцией через стойки твёрдого лобового стекла. Могло ударить лодкой сверху. Могло порубить мотором.
Такие сценарии случаются здесь периодически.
Я купил в соседней лавке шорты за несколько сотен и отнёс технику на сушку и переборку в ближайший сервис.
Сохранил работоспособность только телефон сына. Потемнел лишь небольшой угол экрана.
Арсений торопливо схватил телефон и стал спешно что-то нажимать. Потом поднял глаза, улыбнулся и сказал:
- Все уровни в игре сохранились!)
Подвыпивший мужик опёрся на открытые двери автобуса и громко закричал обернувшись:
- Лёва!!!
Я посмотрел, вокруг не было его приятеля, никто не спешил к дверям.
- Лёва!!! - вдвое громче закричал мужчина.
Люди на остановке недоуменно озирались по сторонам.
- Да Лёва, твою мать!!! - закричал мужчина, придерживая двери.
Издали показалась рыжая, коротколапая собачонка, летевшая не касаясь земли.
Вздохнув, мужчина зашёл в автобус, следом пулей влетел пёс.
Мужчина сел.
Лёва деловито обошёл автобус.
Дама уступила место, сказав что на сдвоенном им будет удобнее.
Хозяин пересел и пёс ловко расположился рядом.
Затем забрался на руки и благодарно лизнул нос.
Детство моё проходило на юге Руси – в Сумской области, у бабушки и дедушки. Сельская культура действительно походила на ту, что описывал в своих мистических произведениях Гоголь. Родной дядя Володя всерьёз рассказывал, как его сопровождал к дому катящийся по дороге клубок.
Перепалки соседей в деревне порой заканчивались необъяснимыми увечьями и даже смертями. Ведьмины таланты приписывали многим: Кукушке, Свижевской, Карманихе. На отшибе за пеньковым заводом жила Ульяна. Говорили, что её покойный муж был полицаем при немцах, а родившийся карликом сын прожил до тринадцати лет. Её дом объезжал стороной на своём мотоцикле с коляской даже лихой киномеханик Женя – балагур и бабник.
Как-то раз я заплутал по дороге с речки в редком сосновом подлеске недалеко от дома Ульяны. И, увидев на песчаной почве свежую могилу с крупной надписью «Пантейлемон», бежал домой три километра. Казалось, что ветви деревьев хотят меня схватить.
Самые вкусные яблоки росли у Кукушки. Дородная баба с колючим взглядом имела дурную славу. Да мы и сами однажды поздно вечером видели в окно, как она крутилась голой задницей на иконах, задрав в хохоте голову с чёрным ртом. Её муж, мелкий жилистый мужичок, весь день проводил в работе, а вечерами горько пил и тихо всхлипывал, схоронясь на лавке.
Говорили, что Кукушка метит свои яблоки от воришек большой иглой-цыганкой, шипя проклятия. Конечно, нас с пацанами эти истории ничуть не останавливали. Мы прокрались к ней на участок, набили карманы спелыми яблоками и, пригнувшись, добежали до заросшего берега реки Лопатины. На тайном месте скрутили сигары из берёзовых листьев. Смеялись, вспоминая приключения, и хрустели сочными кукушкиными яблоками.
Мельком опустив взгляд на откусанный плод, я почувствовал, что спину словно обдало кипятком, а потом невообразимый холод прошёл от пяток к макушке. На яблоке были видны длинные коричневые линии – окислившийся след иглы. Я судорожно выплюнул мякоть и швырнул яблоко в реку. Парни стихли. Мы смотрели друг на друга со страхом и обречённостью. Всем было ясно: проклятие нашло адресат.
Утром я почувствовал себя взрослым, от беспечной радости детства не осталось и следа. За забором галдели мальчишки-соседи. Но стоило мне выйти из калитки, как они замолкли, словно во мне была угроза. В гараже возился с мотоциклом дед, однако, вместо обычного разговора, он скорбно махнул рукой и ушёл смотреть за хозяйством.
Бабушка накрыла на стол. Я жевал неожиданно потерявшую всякий вкус еду и слышал мириады звуков, слившихся в гнетущую симфонию. Переведя взгляд на бабушку, я увидел в её глазах слёзы.
Река, бор, походы в колхозный гараж, кролики, жаренные беззубки, мотоцикл – ничто не вызывало интереса. Мир словно прикрыли вуалью, лишив яркости и вкуса. Близкие люди с болью в душе наблюдали за тем, как тоска поглощает меня целиком.
В дверном проёме виднелась грязно-жёлтая, свитая в спираль лента от мух. Её медленное вращение отчего-то напомнило мне само лето. И то, как однообразно теперь проходят его дни.
Ночь встречала сериалом сновидений. Каждый раз начинаясь с яркого события, сон заводил меня в тихое и тёмное место. Из тени выходила жуткая старушка и, улыбаясь, тянула свои костлявые руки. Я в ужасе хватал воздух ртом, силясь кричать, но голоса не было. Просыпался в поту и долго не мог закрыть глаза, рассматривая в ночи орнамент на ковре.
Я начал заикаться. Эта напасть заставляла меня ещё больше сторониться людей.
Как-то, сидя в беседке, я слушал шелест листьев яблони. И вдруг почувствовал, как бабушка положила на мою руку свою мягкую и тёплую ладонь.
– Внучок, а пойдём сходим к Марфе. Она всё видит, пусть скажет, какая напасть на тебя легла.
День был ярким, но серым, словно в пыльной пелене. Вскоре мы дошли и расположились на веранде. Марфа готовилась к своим ритуалам, а я отстранённо смотрел, как в окно билась толстая серая муха. Касаясь стекла с другой стороны, тёмные листья вишни словно дразнили её.
Марфа лила в воду расплавленный воск, и они с бабушкой обсуждали получившиеся фигуры. Дымили пучком сухой травы. Лили что-то красное в высокий стакан с молоком. Посидев немного в тишине, Марфа отправилась в чулан и принесла оттуда ветхий свёрток промасленной коричневой бумаги, исписанной мелким обрывочным текстом, и потемневший железный поднос.
Затем ведунья перевернула лист текстом вниз и положила его на поднос. Чиркнула спичкой и подожгла бумагу с четырёх сторон, по очереди назвав огонь, землю, воду и воздух. Плотная бумага горела медленно и чуть пощёлкивала, а Марфа, закатив белки глаз, издавала тихий звук, напоминавший очень быстрый разговор, хрип и пение одновременно. Губы её не шевелились.
Лист горел неравномерно. Пламя будто ползло в мою сторону, сокращая небольшой островок в центре. Но, когда языки пламени почти касались друг друга, всполохи стали пульсировать и вскоре погасли. На блюде остался недогоревший клочок бумаги.
Марфа взяла его желтоватыми ногтями, словно пинцетом, и поднесла к глазам. Бабушка с трепетом прильнула к её плечу, внимательно прищурилась и, увидев слова, на мгновенье потеряла равновесие. В её глазах, метавшихся между мной и написанным, был первобытный страх.
Ведунья протянула обгоревший листок с моим проклятием, твёрдо сказав: «Читай!»
Взяв в руки огарок, я отчётливо увидел два слова, которые не одолело пламя: «Сложный юмор».