– А сможете вы дать определение «малолетнего преступника»?
– А-а… Н-ну, это те самые дети. Те, которые избивали людей.
– Неверно.
– А… Почему неверно? Ведь в учебнике сказано…
– Извините. Учебник действительно дает такую формулировку. Но если
назвать хвост ногой, то вряд ли он от этого превратится в ногу.
«Малолетний преступник» – понятие внутренне противоречивое, однако само
это противоречие дает ключ к разрешению проблемы и возможность понять
причины провала попыток разрешить эту проблему. Вам приходилось
когда-нибудь воспитывать щенка?
– Да, сэр.
– А сумели ли вы отучить его делать лужи в доме?
– Э-э… Да, сэр. В конце концов.
Честно говоря, я с этим промедлил – потому мама и решила, что собак в
доме быть не должно.
– Понятно. А когда щенок напускал лужицу, вы злились на него?
– Как? Нет, зачем же. Он ведь еще щенок, он же не знает…
– А что же вы делали?
– Ну, я ругал его, и тыкал носом в лужу, и шлепал.
– Но ведь он не мог понимать ваших слов.
– Конечно, не мог, но он понимал, что я на него сержусь!
– Но вы только что говорили, что не сердились на него.
Мистер Дюбуа иногда просто бесил меня – вот так приводя в замешательство.
– Нет, я только ИЗОБРАЖАЛ, что сержусь! Его ведь нужно было приучать, верно?
– Согласен. Но, объяснив ему, что вы им недовольны, как могли вы быть
таким жестоким, что еще и шлепали его? Ведь вы сказали, что бедный
звереныш не знал, что делает плохо! И все же причиняли ему боль! Как же
вам не стыдно? Может быть, вы – садист?
Я не знал тогда, что такое садист, однако в щенках кое-что понимал!
– Мистер Дюбуа, но ведь иначе – никак! Вы ругаете его, чтобы он знал,
что поступил неправильно, тычете его в лужу носом, чтобы он знал, в чем
заключается его проступок, и шлепаете, чтобы ему расхотелось впредь так
поступать. И шлепать его нужно сразу же – иначе от наказания ничего
хорошего не будет; вы его просто запутаете. И даже тогда он с одного
раза не поймет; надо следить, и сразу же наказывать его опять, и шлепать
немного больнее. И он очень скоро научится. А просто ругать его – только
зря языком молоть. Вы, наверное, никогда не воспитывали щенков.
– Почему же, многих. Сейчас я воспитываю гончую. Этим самым методом.
Однако вернемся к нашим малолетним преступникам. Наиболее жестокие из
них были примерно вашего возраста. А когда начинали свою преступную
карьеру – были гораздо младше вас. И вот теперь вспомним вашего щенка.
Тех подростков очень часто ловили; полиция производила аресты каждый
день. Их ругали? Да, и зачастую очень жестко. Тыкали их носом в
содеянное? Лишь изредка. Газеты и официальные учреждения держали их
фамилии в секрете – таков был закон во многих штатах для тех, кто не
достиг восемнадцати лет. Их шлепали? Ни в коем случае! Многих не
шлепали, даже когда они были малышами! Считалось, что порка или другие
наказания, причиняющие боль, могут повредить неустойчивой детской психике.
Я подумал, что мой отец, должно быть, никогда не слыхал о такой теории.
– Телесные наказания в школах были запрещены законом, – продолжал мистер
Дюбуа. – Порка дозволялась законом лишь в одной маленькой провинции – в
Делавере; полагалась она только за несколько преступлений и применялась
крайне редко. Она считалась «жестоким и неординарным наказанием». Лично
я не понимаю, что плохого в наказании жестоком и неординарном. Хотя
судья должен быть, в принципе, милосердным, все равно его приговор
обязательно должен причинять преступнику страдания, иначе наказание не
будет наказанием. Ведь боль – основной механизм, выработавшийся в нас в
течение миллионов лет эволюции! И этот механизм охраняет нас,
предупреждая всякий раз, когда что-либо угрожает нашему выживанию. Так
почему же общество должно отрицать такой хороший механизм выживания? Но
тот период был просто переполнен ненаучной, псевдопсихологической
бессмыслицей. И о неординарности: наказание должно выходить из ряда вон,
иначе оно не сослужит никакой службы.
Мистер Дюбуа указал пальцем на другого мальчика:
– Вот вы. Что произойдет, если щенка бить каждый час?
– Ну-у! Он, наверное, с ума сойдет!
– Возможно. И уж конечно, ничему не научится. Сколько времени прошло с
тех пор, как директор нашей школы в последний раз применял к ученикам розги?
– Ну, я точно не помню… Около двух лет. Тот парень ударил…
– Неважно. Времени прошло достаточно много. Значит, это наказание
настолько необычно, чтобы быть значительным, предостерегать и послужить
уроком на будущее. Вернемся теперь снова к нашим малолетним
преступникам. Очень вероятно, что их не наказывали во младенчестве,
известно в точности, что не подвергали порке за преступления. Обычно все
происходило в следующем порядке: за первое преступление
«предупреждали» – и зачастую вовсе без участия суда. После дальнейших
проступков приговаривали к тюремному заключению, но приговор обычно
откладывался, и юнец «отпускался на поруки». Такой подросток мог быть
несколько раз арестован и приговорен, прежде чем его наконец наказывали.
Затем его помещали в тюрьму, вместе с другими такими же, от кого он мог
воспринять только новые преступные обычаи. И если он не творил особенных
безобразий во время заключения, то приговор ему смягчали и отпускали его
на поруки – «давали помиловку», на жаргоне тех времен.
Такие поблажки могли повторяться из года в год, а тем временем подросток
преступал закон все чаще, все с большей жестокостью и изощренностью – и
всегда совершенно безнаказанно, только со скучноватыми, но вполне
комфортабельными отсидками иногда. А затем вдруг наступало
восемнадцатилетие, так называемый «малолетний преступник» становился по
закону преступником взрослым, и зачастую уже через пару недель сидел в
камере, приговоренный к смертной казни за убийство.
Мистер Дюбуа снова указал на меня:
– Вот вы. Допустим, что щенка просто отчитали, не наказывая его, и
позволили ему пачкать в доме… Только иногда выставляли за дверь, но
вскоре впускали обратно, предупредив на будущее о том, что так делать
нельзя. И вот в один прекрасный день щенок вырос во взрослую собаку, так
и не отучившись пачкать в доме. Тогда вы хватаете ружье и пристреливаете
его. Что скажете по этому поводу?
– Ну, это, по-моему, глупейший способ воспитывать щенка!
– Согласен. Ребенка – тоже. Но – кто же здесь виноват?
– Понятно, не щенок!
– Согласен. Но все же – объясните свою точку зрения.
– Мистер Дюбуа, – поднялась одна из девочек, – но почему? Почему не
наказывали детей, когда это было необходимо для них же? И не пороли тех,
кто постарше, когда они этого заслуживали? Ведь такое наказание не
забудешь никогда. Я имею в виду тех, кто действительно творил
безобразия. Почему?
– Не знаю, – нахмурившись, ответил мистер Дюбуа. – За исключением той
причины, что использование этого проверенного временем метода внушения
понятий об общественном долге и соблюдении законов в сознание молодежи
чем-то не устраивало ненаучную, псевдопсихологическую прослойку,
именовавшую себя «детскими психологами» или же «социальными служащими».
Видимо, им это казалось чересчур примитивным – ведь здесь нужны лишь
терпение и твердость, как и при воспитании щенка. Я порой думаю: может
быть, им зачем-то были нужны эти беспорядки? Однако непохоже на то; ведь
взрослые почти всегда поступают из «высших соображений»: неважно, что из
этого выходит.
– Но – боже мой! – сказала девочка. – Мне вовсе не нравится, когда меня
наказывают, да и ни одному ребенку это не нравится. Но, когда нужно,
мама делала это. Когда однажды меня высекли в школе, мама дома еще
добавила. С тех пор прошло уже много лет. И я уверена, что меня никогда
не потащат в суд и не приговорят к порке – веди себя как следует, и все
будет в порядке. В нашей системе я не вижу ничего неправильного – это
гораздо лучше, чем – ох, ужас! – когда за порог не ступить, чтобы не
рисковать жизнью!
– Согласен. Юная леди, трагическая ошибочность того, что делали эти
люди, заключалась в глубоком противоречии с тем, что они намеревались
сделать. У них не было научно обоснованной теории морали. Конечно,
различные теории на этот счет у них имелись, и они пытались жить по ним,
и над их побуждениями я вовсе не склонен смеяться, но все эти теории
были НЕВЕРНЫ – половина их была не более чем благими пожеланиями, а
другая половина – просто рационализированным шарлатанством. И чем
серьезней они относились к делу, тем дальше были от цели. Они, видите
ли, считали, что человек имеет моральный инстинкт.
– Сэр… но это действительно так! По крайней мере, у меня есть…
– Нет, моя дорогая! Вы имеете КУЛЬТИВИРОВАННУЮ совесть, тщательнейшим
образом тренированную. У человека нет инстинкта морали, он не рождается
с ее чувством. Чувство морали мы приобретаем путем обучения, опыта и
тяжелой умственной работы. Те злосчастные малолетние преступники не
рождались с чувством морали, так же, как и мы с вами! Но они не имели ни
одного шанса выработать его – обстановка не позволяла. Что такое
«чувство морали»? Это – усовершенствованный инстинкт самосохранения. Вот
он присущ человеку от рождения, из него вытекают все аспекты личности.
Все, что противоречит инстинкту самосохранения, рано или поздно
уничтожает соответствующую особь и, следовательно, в последующих
поколениях не проявляется. Это доказано математически и подтверждается
для всех случаев. Инстинкт самосохранения – единственная сила,
управляющая всеми нашими поступками.
– Однако инстинкт самосохранения, – продолжал мистер Дюбуа, – может быть
развит в значительно более тонкие мотивации, чем бессознательное
животное желание просто остаться в живых. Юная леди, то, что вы ошибочно
назвали «моральным инстинктом», есть не что иное, как внедренная в вас
старшими истина: выживание общее гораздо важнее вашего личного
выживания. Например, выживание вашей семьи, детей, когда они у вас
будут… Вашего народа, если подняться выше. И так далее. Но истинно
научное обоснование теории морали – только в личном инстинкте
самосохранения! И теория эта должна обрисовать иерархию выживания,
отметить мотивацию для каждого уровня этой иерархии и разрешить все
противоречия. Мы на сегодняшний день такую теорию имеем и с ее помощью
можем решить любую моральную проблему для любого уровня. Личный интерес,
любовь к родным, гражданские обязанности по отношению к
соотечественникам и ответственность за все человечество. И сейчас уже
разрабатываются нормы для межпланетных отношений. Однако все моральные
проблемы могут быть проиллюстрированы одной, несколько перефразированной
цитатой: «Величайшей любовью наделен не человек, но кошка, умирающая,
чтобы защитить своих котят». И однажды вы поймете проблему, с которой
пришлось столкнуться этой кошке, и как она ее решила; вы будете готовы
проэкзаменовать себя и узнать, насколько высока моральная вершина,
которую вам по силам преодолеть. Малолетние преступники были на самом
низком уровне. Они рождались с одним лишь инстинктом самосохранения,
самым высоким их моральным достижением была хрупкая лояльность к
«своим», то есть своей уличной банде. Но различные доброжелатели
пытались взывать к их «лучшим чувствам», «проникнуть в душу», «пробудить
их чувство морали». ВЗДОР! У них не было никаких «лучших чувств»; опыт
показывал им, что все ими творимое – единственный способ выжить. Щенок
не получает своих шлепков, а стало быть, то, что он делает с
удовольствием и успехом, для него – «морально». Основа морали – долг:
понятие, находящееся в таком же отношении к группе, как личный интерес –
к индивидууму. Никто не проповедовал тем детям их обязанности в той
форме, в какой они поняли бы, то есть вкупе со шлепками. Зато общество,
в котором они жили, без конца толковало им об их «правах». И результаты
нетрудно было предсказать, поскольку НИКАКИХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
В ПРИРОДЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ.
Мистер Дюбуа сделал паузу. Кто-то схватил наживку:
– Сэр, а как же насчет «жизни, свободы и погони за счастьем»?
– А, да, эти «неотъемлемые права»… Каждый год кто-нибудь да процитирует
эту великолепную поэтику.
Жизнь? А каковы «права» на жизнь у того, кого носит в Тихом океане?
Океан не слышит его криков. Каковы «права» на жизнь у человека, который
должен умереть ради спасения своих детей? Если он предпочтет сохранить
собственную жизнь, то сделает это «по праву»? Если два человека голодают
и альтернатива смерти обоих – съедение одного другим, кто из двоих
«имеет право» на жизнь? Это вы называете «правом»? Что касается свободы
– те герои, которые подписывали этот великий документ, клялись купить
эту свободу ценой собственных жизней. Свобода никогда не была
неотъемлемым правом, древо свободы полито кровью патриотов и нуждается в
регулярной поливке, иначе оно засохнет. Из всех так называемых прав
человека, изобретенных когда-либо, свобода всегда была самой дорогой, и
цена ее не упадет никогда.
И третье право – «погоня за счастьем». Его, конечно, не отнять, но
правом это не является. Оно – в существующем положении вещей, и тираны
не могут отнять его, а патриоты – восстановить. Бросьте меня в башню,
сожгите на костре или сделайте царем царей – в любом случае, пока длится
моя бренная жизнь, я имею право на «погоню за счастьем», и ни господь
бог, ни все святые, ни мудрецы, ни изощреннейшие наркотики не смогут
разуверить меня в этом.
Мистер Дюбуа обратился ко мне:
– Я сказал, что «малолетний преступник» – понятие внутренне
противоречивое. Под словом «преступник» имеется в виду «не выполнивший
свои обязанности». Но «обязанности» – дело взрослых, а взрослым он
станет тогда и только тогда, когда получит представление о том, что
такое обязанность, и будет ставить ее выше, чем собственный интерес, с
которым рожден. Никогда не было и быть не могло малолетних преступников.
Но на каждого малолетнего всегда найдется по крайней мере один взрослый
преступник, который в свои зрелые годы либо не знает своего долга, либо
через него преступает. И именно это явилось тем «гнилым столбом», из-за
которого развалилась культура, во многих отношениях замечательная. Юные
хулиганы, шляющиеся по улицам, были симптомом опасной болезни; их
сограждане (тогда гражданами считались все) всячески укрепляли мифы об
их «правах»… и при этом забывали об обязанностях. Ни одна нация,
поступающая так, не может существовать.
