С этим человеком связан один из самых ярких случаев, глубоко поразивший меня.
Звали его не Нос, а Анатолий. Нет, он вполне себе жив и здравствует, а я говорю «звали», потому что описываю именно те моменты, когда, за особенности его физиономии, этого низкого ростом человека называли таким вот образом. Наверное, даже в его сознании это армейское прозвище Нос более ассоциировалось с его собственным именем, чем имя Анатолий, данное ему при рождении. Анатолий - это слишком длинно, сложно и даже несколько величественно. Посему, угнетенные недосыпом, страхом и отсутствием сахара мозги сослуживцев отторгли данный вариант обращения, ограничив его названием органа обоняния.
Толиком его называла, пожалуй, только начальник столовой, старший прапорщик Оксана Вострикова, в хозработники к которой Нос попал к исходу своей службы по причине отсутствия других претендентов на это сладкое место. Вострикова, в отличие от других рабовладельцев, имела прямое отношение к питанию и все же была хоть и истеричкой, но женщиной. Именно из ее уст я узнал, например, что одного из ее бывших подручных, молчуна-колхозника Сирина, зовут Миша. Лицом Сирин был похож на коровье копыто и имя Миша с ним совсем не ассоциировалось. Вот так и тусовались у Оксаны Востриковой и майора Дикунова в крепостных Миша Сирин и хитрозадый, заикающийся в период острого волнения, ефрейтор Карнаухов, как зовут которого я не припомню. Если верить легенде, Карнаухов проявил недюжинную стойкость характера, оторвав трубу, питающую водой ротный писсуар, когда его пытались за что-то коллективно опустить, роняя на пол в туалете (история сомнительная, потому что всего пара ударов по внутренним органам легко бы могла решить проблему удержания и сопротивления объекта экзекуции). Так вот, тусовались в столовой эти двое прямо до неизбежного дембеля, после чего их и заменил Нос. Справедливости ради стоит отметить, что по качеству выполняемых работ он превосходил предшественников.
Толика я увидел впервые стоящим на посту дневального, он был похож на гриб, и нос его слегка возвышался над книгой устава, лежащей на тумбочке. Уважения Нос не имел. Он относился к касте рабов, бесправных рядовых, которые, при помощи денежных траншей старослужащим, не смогли выкупить себе неприкосновенность, как не смогли получить любовь и покровительство ротного начальства, став сержантами. Могла бы помочь еще физическая сила и умение ее применять, но Толик ее не имел. Промышлял он в основном выполнением мелких поручений: прошмонать тумбочку, подшить подворотничок дембеля, что-нибудь достать. Колоссальная, легендарная мужицкая сметка при отсутствии предпринимательской жилки не позволяла Носу обратить результаты работы в материальные или социальные капиталы.
Когда крысятничество становится нормой оно теряет градус порицания. Здесь, как и во всех сложных ситуативных моментах и обстоятельствах, не всегда все бывает однозначным. Нос не крысятничал, он выживал.
Однажды ночью со второго яруса кровати, в темноте пронизанной светом уличных фонарей, проникающим в щели светозатемнения, я увидел юркий силуэт, изучающий содержание моей тумбочки. Я мигом прикинул свои позиции и понял, что обладаю достаточным количеством дерзости для своего положения, чтобы возмутиться. В то же время объект, оказавшийся Толиком, имел не меньшие основания на то, чтобы после моего возмущения посоветовать мне «завалить ебало». Человека в объекте выдало неуклюжее оправдание, дескать он не по своей воле бомбит тумбочки личного состава.
Стоит сказать, что в роте воровалось все с поразительной быстротой. Что-нибудь стоящее без внимания оставить было совершенно невозможно. Сохранить удавалось лишь кусок мыла, заботливо выданный государством для омовения солдатского тела, и зубную щетку, которая в списках снабжения не значилась. Впрочем, щетка тоже была под угрозой исчезновения, она идеально подходила для чистки газовой трубки, расположенной над цевьем автомата Калашникова. Например, свою козырную зубную щетку от заграничного производителя я после пропажи обнаружил в дезуголке, обильно покрытую ружейным маслом. Различные зубные пасты и кремы для бритья активно использовались при наведении порядка и создания «Запаха Весны» в ротных помещениях, особенно в туалетах. Поэтому о их сохранности говорить не приходится.
После ночного визита Носа к моей тумбочке я заподозрил, что именно он умыкнул мою зубную пасту, чем и поделился со старшим по призыву земляком Сашкой, призванным из поселка Южный города Барнаула, назвав Носа крысой. Сашка, испытывая, в свою очередь, некоторую ненависть к нашему призыву за свое бесправие (хотя мы не были виноваты в том, что ему, первому годовому призыву, не удалось стать дембелем по причине на момент увольнения представителей призыва полуторагодовалого) довел до Толика мою позицию.
При первом выдавшемся случае Нос пригласил меня в сушилку на разговор. Совершенно неумело ударив меня в грудь, он возмутился, почему дескать он крыса. Ответить на удар я не посчитал нужным. Во-первых, трогать рабам друг друга запрещалось, за это можно было дополнительно пострадать от рук власть имущих, во-вторых, у Носа в глазах от произошедшего показался белый свет страха. Он был напуган произошедшим больше меня. Я обосновал свою позицию тем, что видел, как Толик шмонает чужие тумбочки. Помолчав, Нос посмотрел мне в глаза и изрек такую откровенность, которую более в процессе своей жизнедеятельности я не смог добиться ни от одного человека. «Послушай, - сказал он мне, - ну зачем мне нужна твоя зубная паста? Я уже восемь месяцев зубы не чистил.» Конфликт был исчерпан. Все слова были сказаны.
Стоит упомянуть, что Нос не врал. Иногда мы днями не попадали в умывальник или попадали на такой ничтожный отрезок времени, что на зубы его не хватало. Основной задачей было бритье. Бритьем называлось скобление наших юных лиц и шей тупыми одноразовыми станками по тонкому слою пены от вышеупомянутого солдатского мыла. Пена и кремы для бритья давно уже были израсходованы на мытье полов. Если не хватало времени в умывальнике, можно было доскоблить в расположении при бесконечном перестилании кроватей. Зачастую одним станком на пятерых. Иначе за плохое бритье можно было получить при утреннем осмотре по плохо бритому лицу. С зубами же вопрос обстоял проще, чистоту их никто не проверял и чистить зубы украдкой в расположении не имело практического смысла.
В январе командование соединения, наверное, посмотрев программу из сетки спортивного вещания, приняло решение восстановить солдатский спортзал, находившийся на территории войсковой части. До озарения высших командных умов этой созидательной мыслью помещение спортзала было закрыто о семи замках на веки вечные, и в разверзание дверей его поверить было сложно. В самом доблестном подразделении - Мобильной Роте - которую постоянно кидали в авангард на всякое дерьмо потому, что конкретной работы у подразделения не было, сформировалась лютая строительная бригада, состоящая из старослужащих: ефрейтора Харисова по кличке Харя, младшего сержанта Петрова Николая Александровича по кличке Петровна, которого оторвали от непосредственной обязанности руководить третьим отделением второго взвода ради возведения храма спорта и так называемых «слонов», моих земляков Нестера, Блатного ну и усть-илимца Толика Носа.
Контролирующим органом был назначен заместитель командира Гранатометно-Пулеметного Взвода старший сержант Жилкин, внешнее составляющее которого было похоже на замечательного актера Алексея Полуяна, а внутреннее - на алкашей и маргиналов, которых он изображал в картинах Балабанова. С другой стороны, Жилкин своим вниманием не досаждал и, надеясь на смекалку младших товарищей, на объекте появлялся редко, наслаждаясь свободным временем в Административно-Жилом Городке.
В связи с этим роли в строительстве распределялись наиболее эффективно, согласно поставленным задачам. Петровна и Харя, проведя периодические мотивационные мероприятия, при которых зачастую об голову Нестера ломались плахи двадцатимиллиметровой толщины, предавались отдыху. Поскольку руководителям на местах без развлечения и питания отдыхать было неинтересно, Нос сутками носился по войсковой части рождая печенье, сгущенку, хлеб, масло, а также сырую картошку, чтобы пожарить ее на хоздворе, на котором можно было разжиться еще и молоком прямо из-под коровы. Так же доставались Носом и материальные блага различного толка. В войсковой части активно шел обмен дембельскими аксессуарами: несуществующими ни в одном документе значками типа «Долг И Честь», «За СибВО», «Отличник Спецназа», аксельбантами, свитыми из бельевых веревок и белых ниток, шевронами с различными родами войск, обклеенными по краям веревочками, смотанными хитроумным способом из тех же ниток, белыми ремнями, бархатом для дембельских подшив и золотыми нитками для пришивания их к воротнику паутинкой, бархатом для обложек блокнотов с армейскими стихами, золотыми пуговицами с «орликами», одним словом, всякой дрянью. Данная специфика работы позволила Носу не только иметь налаженный контакт с различными подразделениями войсковой части, но и иметь многочисленные «нычки» по всей ее территории, поскольку одновременно иметь все ликвидные ценности при себе было опасно. Вот так, с двухлитровой бутылкой из-под кока- колы, наполненной кофе с молоком в солдатской столовой, несся бравый герой этого рассказа, убегая от очередного патруля, перепрыгивая через квадратные сугробы, петляя и путая следы, ибо за поимку Носа патрулем Петров и Харя обещали ему смерть, а Толян умирать молодым не планировал.
Блатной, Коля, мой земляк с ВРЗ, был обучен экспресс методом и выставлен на наблюдение (встал на секу). В качестве всевидящего ока он целыми днями простаивал, установив глаз в щель входной двери, фиксируя фигуры офицеров и докладывая Харе с Петровной об их приближении. За уход с поста или допуск проверяющих лиц на объект без предупреждения руководства ему тоже была обещана смерть.
У Сашки же Нестера была особая роль. Нестер работал.
История ремонта для этой бригады закончилась вполне закономерно. После того, как дежурный по части, майор Тупицын по прозвищу Рыжая Бестия, обнаружил в спортзале следы свежей пьянки, он нагрянул с проверкой в расположение Мобильной Роты, разбудив весь личный состав. Выстроив его на центральном проходе, Тупицын вскоре диагностировал у ефрейтора Харисова глубокую алкогольную интоксикацию, не совместимую с жизнью. Тупицын был весьма изощренный и хитрый садист. Не зря он занимал должность начальника службы Радиационно-Химической и Бактериологической Защиты. При нем занятия с костюмами химзащиты обретали такой градус изобретательного издевательства, что доктор Менгеле или любой другой видный гестаповец почли бы за честь работать с Тупицыным в одном кабинете.
После произошедшего на объект нагрянула комиссия и, посмотрев на слабые наметки начинающегося ремонта, которые за полтора месяца сумел изобразить своим трудом Нестеренко, признала подобный подход к организации рабочего процесса неэффективным и закрыла спортзал на замки амбарные на долгих три месяца. Следующими строителями в нем по истечении этого времени будут попавшиеся на пьянке контрактники. Вот такие превратности судьбы: одних за пьянку выгоняют с объекта в качестве наказания, других за точно такой же проступок определяют туда на работы...
В то время, когда строительство еще шло, произошел казус, который и привел к событиям, обозначенным в начале моего повествования. У командира отделения по кличке Мелкий пропал блокнот. Это была восхитительная драгоценность. Книга формата А5, на листах которой аккуратным почерком рядового Стецова разноцветными гелиевыми ручками были выведены солдатские стихи, содержащие сакральный смысл.
Был июнь, когда, надев пилотки,
Призвала нас Родина служить.
Песней строевой срывая глотки,
Без залетов мы старались жить.
Обложка книги была обтянута зеленым, словно благородная патина, бархатом, под которым красовались объемные буквы
Стоит ли говорить, что после пропажи такой драгоценности Мелкий был в ярости. Потом, уже через несколько месяцев, солдатское радио донесло уехавшему на дембель Мелкому, что блокнот, как и сотовый телефон, умыкнул его товарищ-положняк ефрейтор Амиров из прекрасного города Красноярска. А пока шло неистовое расследование. Опираясь на род его занятий, подозрение пало на Толика. Я не владею информацией о том, как шло дознание, потому что тогда ходил через сутки в наряды дневальным по роте, а оно проводилось за стенами вверенных мне для поддержания порядка помещений. Но на финале следствия мне побывать пришлось.
После обеда в роту прибежал напуганный ефрейтор Куркин и, обращаясь к дежурному, передал, что Мелкий просил прислать Мясо за здание солдатского клуба. Мясом называли меня. Прибыв туда, я обнаружил интересную картину. Между кирпичной стеной клуба и трубами теплотрассы, на которых, как воробьи на проводах, сидели немногочисленные зрители из приближенных, на коленях стоял Нос. На голове его была солдатская шапка с завязанными на подбородке ушами. Уши были завязаны с целью минимизировать следы от бокового удара в челюсть. Также, судя по топорщащемуся левому лацкану мехового воротника носовского бушлата и выставленной с боков солдатского клуба секи, было понятно, что допрос идет основательно и с пристрастием. Напротив стоящего на коленях человека находился, опираясь на большую саперную лопату, черенок которой доходил ему чуть ли не до ключиц, будущий отец троих прекрасных детей и примерный семьянин младший сержант Мелкий. Толпа неистовствовала, требуя зрелища.
«Я последний раз спрашиваю, ты взял блокнот, сука?» - тихим спокойным голосом спросил бывший хозяин блокнота. Вся его фигура выдавала решительность и торжество момента. Мелкий был собран, отбитый и вычесанный на шапкоправе головной убор оголял франтоватый завиток дембельской челки, подшитый в ширине бушлат с новым цигейковым воротником был низко обтянут ремнем и завернут складкой вдоль позвоночного столба. Юфтевые сапоги до блеска начищены. Не дожидаясь ответа, он поднял лопату над собой во всю длину черенка и с усилием опустил штык плашмя на голову стоящего перед ним на коленях человека. Раздался звонко-глухой звук соприкосновения металла и головы. В эту секунду время для меня замедлилось. Я успел увидеть и ненависть в глазах Мелкого, и ужас, сопряженный с попыткой вытерпеть боль, в глазах носа, и даже краешек штыка лопаты, погружаемый в край желтоватого от старых следов мочи сугроба. Нос сдавливал в себе крик, который превращался в стон, по его красно-бордовому лицу текли слезы.
«Отвечай, сука, ты взял блокнот? Я сейчас еще раз пиздану» - таким же спокойным голосом сказал Мелкий, но лицо его не соответствовало этому тону. Его трясло, у него дрожали щеки и веки, пальцы тоже ходили ходуном, это было заметно даже через солдатские варежки с завернутыми краями, которые были надеты на его руках. Не гнев в нем свирепствовал. Нет. В нем свирепствовала досада и обида за утраченный блокнот и ненависть к его возможному похитителю. В глазах носа был животный ужас. Штык БСЛки взмыл и опять с этим же страшным звуком опустился на голову стоящего на коленях человека. «Мелкий, хватит! - раздался голос наблюдавшего за сценой Петровны. - Убьешь же пидора!». Петров, несмотря на свой низкий моральный уровень, все же имел крупицу человеческого. Понимая, что дальнейшие удары по носовой голове могут привести его на этап, Мелкий отыскал взглядом мою щуплую фигуру в вышарканном безразмерном бушлате на фоне кирпичной стены. «Э! Сюда иди! - скомандовал он мне, указав на пространство между ним и Носом.» Я встал в указанное место. «Повернись и обоссы его, Мясо» - последовала следующая типовая команда. Я повернулся понимая, что о выполнении приказа не может быть и речи и посмотрел в глаза Толику. В этот момент я не дышал. Нос не боялся меня, не боялся действия, которое я мог произвести, он просто, внимательно стоя на коленях, смотрел снизу-вверх мне в глаза и молчал. Он радовался, что его больше не убивают. Пролепетав что-то прерывистое о том, что писать я сейчас не хочу, под улюлюканье толпы и крики о моей нетрадиционной сексуальной принадлежности, я был изгнан с поля брани пинками под зад. Увиденное там до сих пор производит впечатление самой страшной драмы, которую я видел в своей жизни.
Прошло несколько месяцев. Уехали по домам вливаться в гражданскую жизнь дембеля, положняки, рубанки, уступив свое место новым элементам организации военной службы.
Новые представители оказались даже несколько гаже предыдущих, потому что те мерзавцы были чужие, а эти стали свои. И, забыв свои недавние страдания, так же мучили и угнетали они ближних своих, аргументируя это двумя незыблемыми положениями: Воровским законом и Войсковым уставом, не имея отношения к первому и плохо зная положения другого.
Когда Носу оставалось несколько дней до увольнения, нас назначили для выполнения ответственного задания. Я уже не припомню детали зачем и почему. Кажется, следовало украсть на химическом городке, за который отвечала Отдельная Инженерно-Техническая Рота, плахи, разобрав свежепостроенный пост наблюдателя за химической опасностью. Раздолбив будку, мы не спешили возвращаться в расположение и предавались короткой неподконтрольной минуте отдыха на свежем воздухе.
- Толян, а тебе за службу хотелось хоть раз убежать?
- Да, - растягивая звук «а» ответил мне Нос. Шел я однажды лесочком вдоль склада НЗ и увидел, как Петров кассу* в сугроб прячет. Петров меня заметил и подозвал к себе. «От тебя ничего не скрыть, Нос, сказал он и спокойненько удалился». А потом я эту кассу в пришитом кармашке на внутренней стороне кальсонов возле мудей три месяца таскал.
- Зачем? - поинтересовался я.
- Ни хера не шаришь, Мясо… Он бы ее потом сам из нычки достал, а меня бы обвинил и намотал отдавать. Там было четырнадцать тысяч. Где бы я их взял... Вот тогда и была мысль в СОЧ (Самовольное Оставление Части) нагореть. Хотя Петров единственный тогда за ГСК был, кто за меня заступился, - помолчав секунду сказал Нос.
- Как-то слабо он за тебя заступился, - парировал я, - тебе тогда всю шуфлядку расколотили товарищи и тыкву стрясли с размаху лопатой…
- Тормози! - не дав договорить сказал Нос - как Петро мог, так он и заступился. Сам знаешь, слону помогать западло. Просто он действительно знал, что мне этот блокнот на хрен не нужен. Если бы потребовалось, я бы материалы для его изготовления за пару часов бы родил. Зачем мне его было воровать, тем более у рубанка Мелкого.
- А помнишь, Нос, я мог тебя обоссать и не обоссал!
Май основательно наступал своей мягкой ногой на земли Иркутской области. Зелень молоденькой травки ласкала взор, измученный за период протяженной жестокой сибирской зимы. Наступившая Весна нивелировала в памяти все жестокости и несправедливости, произошедшие за время отбитых кубами сугробов, посыпаемых расколотым ломом замерзшим в кость песком путей следования личного состава и морозных полутораминутных перекуров, когда над четырьмя десятками человек поднимается облако из дыма и пара, и пробирающий через ватные штаны и бушлат ветер уносит его в сторону Саянского Хребта, но оно рассыпается, не перелетев даже инженерное ограждение. Вокруг нас летали редкие очумевшие от тепла и запахов насекомые, солнце деликатно припекало наши подстриженные по ротной установке под полубокс головы, недавно выданные вместо шапок кепки небрежно валялись рядом. Местные вороны, величиной с хорошую бройлерную курицу, издавали в ста метрах от нас свое улюлюканье, которое больше я нигде и никогда не слышал. На хоздворе редко и нежно мыкал теленок, перебиваемый фырканьем счастливой лошади, которая всего то таскала телегу с бочкой для бытовых отходов от хоздвора до столовой и обратно три раза в день. Прохладный робкий ветерок играл листочком на березке, растущей неподалеку от химгородка. Нос молчал, глядя на сваленный ворох досок. А я сидел на траве и жалел о том, что задал ему такой глупый вопрос.
*Кассой называется денежная сумма, которую уволенный срочник везет со службы домой. Особым шиком считается приехать на дембель с некоторой суммой денег. Обычно это либо деньги от поборов с младших по призыву, либо от воровства и продажи военного имущества.
