Harfager

на грозное смиренье океана
с развалин векового маяка
взираю, пока движется рука
к бурбону в пасть нагрудного кармана...

Вслушиваясь в падение вишнёвых лепестков, медведь созерцал рост придорожного камня...

Огурцы медведь не любил... Но ел...

Немец сидит в избе на конике возле двери, кусок хлеба держит, а есть не может – губы дрожат, плачет, и все фотографию жены с детьми показывает. Руки дрожат. Рыдает. Вдруг забегают другие в избу! Шум, гам, суета. Хватают из печи чугунок с совсем еще сырой картошкой, выбегают, прыгают в повозку. Паника. Грохот. Быстро ушли. Малость тихо... И – лязг! Наши! Танки, солдатики. В избу забегают: Где они? Целуют, обнимают солдатиков, показывают: Туда! Туда! Не попили даже, попрыгали на танки, и вперед! Лязг гусениц, крики. И... опять тишина... Тихо совсем стало... И вдруг – земля ходуном! Грохот! Стекла звенят! Скоро все стихло. И вновь – тишина...

Никто не ушел. И тот, что на конике сидел и плакал. И все лошади там полегли. В низинке-то. Ходили за ними потом, ели их, лошадей-то...

здесь человека человек внутри несёт
несёт неспешно, на меня не отвлекаясь
смотрю им вслед и незнакомого трамвая
зачем-то жду под хокку Мацуо Басё...

Предрассудков у медведя не было... Были недомолвки...

– Маааленькая такая...

– Покаж!

– Укусит.

– Покаж!

– Так укусит же...

– Покаж!

– Ладно. Осторожней только...

–АААААААААААААА!!!

– Говорил же...

– АААААААААААААА!!!

– Не так уж и укусила...

– АААААААААААААА!!!

– Маааленькая такая...

– АААААААААААААА!!!