Да, да. Не все девочки, покупающие сарафаны весенней коллекции с квадро-портретом в стилистике Эндрю Уорхола, знают, что Мерилин Монро была несчастной голливудской актрисой, а не, допустим, подиумной моделью и преуспевающей ТВ-ведущей. Или богиней. Потому что стала ММ $eх-символом. Просто символом.
Важно, что они не забыты. Юрий Гагарин тоже не будет забыт.
И кстати, в отличии, допустим, от пассионария-команданте, первый космонавт вечно жив, поскольку мёртвым его не видели.
Поэтому и возник миф о том, что космический первопроходец не погиб в авиакатастрофе под Киржачом в возрасте 34 лет, а на самом деле жив. Помню, когда Юлиан Семёнов узнал, что венгерский журналист Иштван Немере готовит к печати книгу «Гагарин – космическая ложь», в которой утверждалось, что первым космонавтом был в действительности сын знаменитого авиаконструктора летчик-испытатель Владимир Ильюшин.
Цель провокационной публикации – снивелировать набирающий в ту пору обороты скандал, связанный с обнародованием в США очередных документов, доказывающих, что американцы на самом деле никогда на Луне не были, а псевдовысадку снял Стенли Кубрик.
Семёнов предложил нам, членам редколлегии «Совершенно секретно» посвятить апрельский выпуск полету Гагарина с разбором всех версий + слухов.
Так вот, одна из гипотез – о том, что Юрия после пьяной ссоры с Брежневым на очередном кремлевском банкете могли упрятать в психлечебницу и сфальсифицировать его гибель в воздухе – оказалась настолько востребованной социумом, что публика требовала (скаламбурю) «продолжения банкета»: тираж «гагаринского» выпуска допечатывался трижды а первый и последний выпуск англоязычной версии «Совсека» был посвящен именно этой тематике и на облоге газеты был, естественно, Gagarin.
И возвращаясь в день сегодняшний. Конечно, то что Роспатент залитовал торговую марку «Гагарин» = зачёт.
Хотя, по уму, надо давно было этот бренд национализировать.
О стратегической роли титана советской литературы Юлиана Семёнова в лимоновской судьбе немногим известно. Когда умирает обычный человек, он больше никому не нужен, кроме близких.
Если же уходит человек известный, вокруг него немедленно собирается толпа вроде бы друзей, тон в которой, как правило, задают случайные попутчики большой жизни & люди, с которыми покойный расстался задолго до своей смерти.
Они засиживают образ усопшего своими воспоминаниями, словно голуби памятник. Таким образом забвение получается частичным – заслуги забываются, а обстоятельства жизни обрастают интерпретациями.
С дочерями
Семёнов любил повторять:
«Не бойтесь верить людям – потому что даже если вы в них разочаруетесь у вас останутся счастливые воспоминания о месяцах и годах дружества».
Разочаровавшись, он расходился с людьми, не опускаясь при этом до критики. Так было с поэтом Евгением Евтушенко, с политобозревателем Генрихом Боровиком, с журналистом Андреем Черкизовым, с диссидентом Анатолием Гладилиным… Семёнов никогда не говорил худо о тех, с кем расходился, но эти «бывшие» и поныне (за вычетом, само собой разумеется, усопших) обильно делятся своими воспоминаниями о нем.
Не вполне лояльно отозвался об усопшем и Эдуард.
В своей «Книге мертвых» Лимонов писал:
«С Юлианом Семёновым я познакомился в Париже в конце 1988 года… Если от бульвара Монпарнас добраться до площади Денфер-Рошро, там недалеко и улица со странным названием Томб Иссуар. «Томб» — это могила и по-английски, и по-французски. Кто такой или такая Иссуар, никто мне никогда не смог объяснить. Там на улице Могилы Иссуар жил тогда в доме 83, ателье А-2, пожилой американский верзила по имени Джим Хайнц. Именно у него в ателье-два я и познакомился с Юлианом Семёновым…
Джим купил себе ателье (они специально строились для художников: крупные окна и все удовольствия) ещё в 60-е годы. Тогда можно было купить ателье за копейки — утверждал он. Джим Хайнц — писатель, театральный постановщик (по-моему, это он положил начало Эдинбургским фестивалям), постановщик художественных порнофильмов, друг знаменитых людей, от Джона Леннона до вот Юлиана Семёнова… Абсолютная беда России, на мой взгляд, состоит в том, что из неё сосут кровь семьи, подобные семье Боровиков или Михалковых и прочих вельмож… Генрих Боровик, председатель Советского Комитета защиты мира, родил двоих: Артёма и дочку Марину. Дочка вышла замуж за Диму Якушкина, сына КГБэшного генерала. Дима Якушкин, как и подобает сыну КГБэшного генерала, работал журналистом в Париже. К этому ещё следует добавить, что жена Артёма Боровика — Вероника Хильчевская — тоже не безродная девушка. Её отец был представителем СССР в ООН, а первый муж был тоже мальчиком-мажором — сыном политического обозревателя Томаса Колесниченко. Одно из первых интервью со мной в русской печати, в газете «Московские новости», опубликованное чуть ли не в 1988 году, было взято у меня Дмитрием Якушкиным.
Дмитрий Якушкин
Позже я потерял его из виду, и выплыл он вновь уже в качестве пресс-секретаря Президента Ельцина. Когда в декабре 1998 года Министерство юстиции отказало в регистрации Национал-большевистской партии, я достал его домашний телефон и позвонил. Что называется, «голод не тетка», или «любовь зла — полюбишь и козла». Подошла дочь Боровика — Марина и довольно мило поговорила со мной. «Я ничего от Димы не хочу, — сказал я, — мне бы совет получить». — «Я сейчас ухожу, еду как раз встречаться с Димой, — сказала жена Якушкина. — Мы едем на банкет. Позвоните в 11:30, мы будем дома, он подойдёт к телефону. Кстати говоря, мы живём рядом с редакцией вашей газеты, часто проходим мимо ваших мальчиков».
В 11:30, когда я позвонил, у них был включён автоответчик. Я оставил свой номер телефона. Жду его звонка и по сей день... Мальчики-мажоры...
В 1990-м, в ноябре, после передачи «Камертон» прямо в студии Боровик познакомил меня с телеведущим Любимовым. Вот ещё один мальчик-мажор. Папа — большой советский разведчик.
Автор и Любимов в эфире ВЗГЛЯДА
Они такие все крупные, эти ребята, мясистые. Вспоминаю своего босса, наглого Питера Спрэга, оглоблю здоровенную: «Скажите, Питер, — спрашиваю я у него, мы сидим на кухне, — почему американцы такие здоровенные?» — «Бифштекс каждый день в трёх поколениях — вот и весь рецепт, Эдвард, — отвечает он и бросает газету на стол, встаёт. — У вас в России едят мало мяса», — смеясь, покидает кухню. Но в семьях Боровиков, Михалковыхили Любимовых ели каждый день это пресловутое мясо и в более чем трёх поколениях! Вот детки и вымахали все такие здоровые и мясистые. На всех мяса в России, правильно, Питер, не хватало, и если кто-то ел его ежедневно, то в прямом смысле вырывал его из других ртов.
Нет, я не испытываю личной неприязни к этим ребятам, я испытываю классовую ненависть…
Помню, Боровик устроил для меня ужин в «кооперативном» ресторане на Лесной улице. Тогда этот ужин не показался мне необычным, но сейчас, когда больше половины его участников мертвы, этот ужин выглядит в ином свете. Мертвенно-бледным кажется он мне, ужином мертвецов. Боровик с женой приехали за мной на машине и привезли в ресторан. Сам зал ресторана находился в полуподвальном помещении, столиков было немного. Было в изобилии мясо и много зелени — свежие помидоры, огурцы, лук, кинза.
Боровик объяснил, что это не парижский, конечно, ресторан, но здесь есть свежие овощи, мясо и нет бандитов.
Боровик и автор в Мехико (1989), нас пригласил туда Юлиан Семёнов на съезд писателей детективного жанра
Я сказал, что в Париже хожу в рестораны, только если меня приглашают издатели или ещё кто, кому что-то от меня нужно. Я плохо разбирался тогда в персоналиях России, я не знал, кто есть кто и потому не мог оценить тогда, какая там компания собралась. Долго я там не пробыл, у меня был ранний утренний авиарейс в Париж. Помню, что провожать нас вышел длинноволосый, как мне показалось, пегий человек в очках. Он сказал, что клятвенно обещает, что пригласит меня на своё телевизионное шоу. И дал мне визитку, а я, вежливый, продиктовал ему свой телефон там же, у входа в ресторан. В квартире на Герцена я поглядел на визитку. Там значилось: «Листьев Владислав».
Позднее, когда он погиб, я пытался осмыслить его смерть и понял, что значения его смерти мне не понять.
Я полагаю, он был неоригинальным и нетемпераментным тележурналистом.
Скажем, Невзоров* в своё время был много более интересным тележурналистом.
Его репортаж, где он суёт микрофон умирающему от ранения в живот молодому бандиту с калмыцкой физиономией, вызвал, помню, зависть французских коллег.
Часть репортажа продемонстрировало французское телевидение, по-моему, канал «Арте» с завистливой ремаркой, что в прекрасной Франции показать такое французу не позволили бы власти, блюдущие нравственность граждан. Невзоров* чуть ли не жмёт на живот умирающего и спрашивает: «Больно?» А парень вдруг тут же и преставился. Последний хрип, конвульсия.
В сравнении с такими репортажами Листьев — мыльный пузырь. Модные толстые ребята-мажоры (в школах таких дразнят «сало» или «пузо») на самом деле герои попсы. Они — подделка, слабый раствор. Толстый мальчик Боровик — слабый раствор феодала Семёнова».
Впрочем, за давностью лет все это особого значения не имеет. Страна по-прежнему зачитывается детективами Семёнова – стране никто не указ.
И все, что говорят представители нашей либеральной интеллигенции, а она Семёнова никогда не жаловала, благодарный читатель благополучно пропускает мимо ушей. Памятник Семёнову в лице разведчика Максима Исаева нерукотворен.
Впрочем, усилиями дочери Ольги 29 сентября 2012 был открыт памятник Семёнову в Ялте — перед гостиницей «Ореанда».
Автор с Ольгой Семёновой в Испании во время работы над фильмом о писателе
Увы, памятника создателю Штирлица в Москве никто пока не воздвиг. Впрочем, такова судьба и Семёновских героев – они совершают незримые подвиги, за которые Родина не воздает.
Посылать в будущую Россию диверсантов, которые бы взрывали заводы, - смешная затея. А вот если наша пропаганда точно и аргументирование докажет национальностям России, что каждая из них может существовать, разговаривая только на своем языке, - это будет наша победа, и противопоставить этой победе русские не смогут ничего.
Я люблю молчунов… Если друг молчун - это друг. Ну а уж если враг - так это враг. Я таких врагов уважаю. У них есть чему поучиться.
Настоящий разведчик сродни актеру или писателю. Только если фальшь в игре грозит актеру тухлыми помидорами, а неправда и отсутствие логики отмстят писателю презрительными усмешками читателя, то разведчику это обернется смертью.
Приказывают умирать. Нет еще таких приказов - жить, сдаваясь врагу. Не научились писать.
Сторож не знал, что Штирлиц - из СД, и был твердо уверен, что коттедж принадлежит либо гомосексуалистам, либо торговым воротилам: сюда ни разу не приезжала ни одна женщина, а когда собирались мужчины, разговоры у них были тихие, еда - изысканная и первоклассное, чаще всего американское, питье.
Никто так не продажен, как актер, писатель, художник. Их надо умело покупать, ибо покупка-это лучший вид компрометации.
Вы верите в обезьяну в человеке. А я верю в бога в человеке.
Они все фантазеры, наши шефы... Им можно фантазировать - у них нет конкретной работы, а давать руководящие указания умеют даже шимпанзе в цирке.
Он воспитывался в штабе у Геринга. А тот, кто работает под началом какого-нибудь вождя, обязательно теряет инициативу. И ловкость приобретает, и аналитиком становится, но теряет способность принимать самостоятельные решения.
Все громилы и подлецы слезливы. Это у них такая форма истерии, подумал Штирлиц. - Слабые люди обычно кричат или бранятся, а громилы плачут. Слабые - это я неверно подумал. Добрые - так сказать вернее. И только самые сильные люди умеют подчинить себя себе.
Маленькая ложь рождает большое недоверие.
Это не патриотично - слушать вражеское радио, но временами меня так и подмывает послушать, какую ахинею они о нас несут.
- Мюллер, - ответил он, - слушает вас. - «Товарища» Мюллера приветствует «товарищ» Шелленберг, - пошутил начальник политической разведки. - Или вас больше устраивает обращение «мистер»? - Меня больше всего устраивает обращение «Мюллер», - сказал шеф гестапо. - Категорично, скромно и со вкусом.
Контрразведчик должен знать, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому - порой даже самому себе. Мне, правда, верить можно.
Я верю в перспективу. В перспективу скорой гибели. Всех нас, скопом... Это не страшно, поверьте, когда все вместе. И гибель наша окажется такой сокрушительной, что память о ней будет ранить сердца многих поколений несчастных немцев.
- Кто из физиков или математиков, - горячился секретарь посольства, - приступает к решению задачи, надев на шею амулет? Это нонсенс. «Ему надо было остановиться на вопросе, - отметил для себя Штирлиц, - а он не выдержал - сам себе ответил. В споре важно задавать вопросы - тогда виден контрагент, да и потом, отвечать всегда сложнее, чем спрашивать…».
Запоминается последняя фраза. Важно войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора.
- «Ни одна вражеская бомба не упадет на города Германии»?! - нервно, с болью заговорил он, не глядя на Геринга. - Кто объявил об этом нации? Кто уверял в этом нашу партию?! Я читал в книгах об азартных карточных играх - мне знакомо понятие блефа! Германия не зеленое сукно ломберного стола, на котором можно играть в азартные игры. Вы погрязли в довольстве и роскоши, Геринг! Вы живете в дни войны, словно император или еврейский плутократ! Вы стреляете из лука оленей, а мою нацию расстреливают из пушек самолеты врага! Призвание вождя - это величие нации! Удел вождя - скромность! Профессия вождя - точное соотнесение обещаний с их выполнением!
Древний Рим погиб лишь потому, что захотел поставить себя над миром, - и пал под ударами варваров. Победы вне страны так увлекли древних правителей, что они забывали о глухом недовольство своих рабов, и о ропоте обойденных наградами царедворцев, и о всегдашней неудовлетворенности этим миром мыслителей и философов, которые жили грезами о прекрасном будущем.
Появилось некое новое, невиданное раньше понятие правдолжи, когда, глядя друг другу в глаза, люди, знающие правду, говорили один другому ложь, опять-таки точно понимая, что собеседник принимает эту необходимую ложь, соотнося её с известной ему правдой.