Живёшь вроде вперёд, не в детство же обратно впадая, — и всё равно сам себя не постигаешь. Не скажешь ведь о себе то же, что о постороннем. И теми же словами не опишешь, по детскому принципу. Ну, потому что Анька, вон, дура, куклу в песочнице зарыла, а я, Серёжа, молодец! Машинку доламываю и мир так познаю...

Потому что ты — это всегда ты. Теперь вот взрослый культурный человек. А не бичара с остановки, который, проделав то же самое, заслужил бы отзыв "козёл вонючий". (В самом цензурном случае.) Ты же испытал сильный стресс, упадок сил и неконтролируемый выброс эмоций.. Не безумно орал, выбрасывая слюну с коронками на метр, не пинал скамейки и не разбил павильон до трещин своей головой, не извивался, словно гадюкой укушенный, подвывая от ярости и бессилия какие-то песнопения. Молодняк рядом даже решил сначала, что ты под "солью" сочинил рэпчик и теперь его зачитываешь...

А тебя просто обошли обещанной работой, о чём и сообщили с ликованием. Так что какой же ты бомж, словивший белочку от прочистителя засоров, ты экономически активное население. С пониженной происками врагов, конкурентов и подголосников активностью...

Но бомжа этого ты запомнил. Который под белочкой, в тряпье, воняя угарно, ржал над тобой во весь двухклыковый рот. И, шуруя назад, с лицом, героически перевязанным и обнесённым, как забором, пластырем, с квитанциями на штрафы за порчу остановки и протоколом о предупреждении, ты видишь его спящим. Удобненько, за остановкой, с початой чекушкой, обнятой неполными восемью грязными пальцами. И ты подходишь и пихаешь его ногами, бормоча вслух такое, чего про себя-то не произносил.. Стеснялся филологического оргазма. Ты совершенно отключаешься от всего белого света, вибрируя в злобной тряске, как твой телефон, забитый ухищрениями коллег.

И не замечаешь маленького кудлатого человечка, похожего на седого пуделя, в каком-то чесучовом костюмчике из лабаза "Первые ленинцы". Он смотрит на тебя с ужасом, боясь даже твоей дёргающейся от ярости спины. Но вдруг падает на колени, превозмогая страх самой слабости своей, подползает под твои ботинки. Ты замираешь с поднятой ногой и с богом-душой-матерью на губе: кто это ещё?! А слабенький старикашка, прикрывая глаза под твоей толстой недёшевой подошвой, кричит во все остатки лёгких: "Оставь его! Изыди, дух поганый, из этого человека! Николушка, батюшка, спаси его!". Иконкой вперёд себя тычет, вытертой, на картоне, с еле узнаваемым Николаем Чудотворцем...

И ты позорно убегаешь, снова с окровавленной рожей, сминая руками неясно когда содранный пластырь. Бомж-насмешник громко и сладко храпит, наслаждаясь новой победой. На старикашку же совсем больно и боязно смотреть. Разве что издали.. И ты видишь, смахивая кровоподтёки, как кудлатая голова посеменила дальше, через дорогу.

У дома, где опять всё перекопано, ты бодро сверзаешься в овражек. Под ногами-то не разбираешь ни хрена, морду поразодрав.. К новострою будущему спускаешься быстро, чередуя кувырки с прокатом на заднице.

А там внизу — долина отцветших одуванчиков. С летящими по ветерку клоками пушистой седины. И я хожу тут долго, облепленный этим пухом, как свежим пластырем, вспоминая разное.. Особенно чего-то, как мелким ещё звал девочку свою под окнами. А потом как вы уже "большими" шли с ней под руку,  ужасно счастливые, в вашу общагу. Однажды случайно проходили тем же двором, где жили в детстве. И совсем другой Серёжа истошно вопил в палисаднике: Аня, ну Аня-я-я-а, выходи! И вы очень смеялись, целовались и краснели...

А теперь из тебя можно бесов изгонять. Сейчас, когда эти твари покидают его по одному, им не хватает целой долины. И ему не хватит ни слёз, ни духа, ни чистых воспоминаний, чтобы избавиться от них совсем.

Всё облетает, но такую иконку надо в старой машине поискать. Была где-то, точно.