Наконец, как и уговаривались, в завершение нашего пребывания в Волгограде мы получили машину для поездки в хутор Вертячий. С волнением сажусь я с сыном в черную облисполкомовскую «Волгу» — через каких-нибудь полтора часа я преодолею сто километров от Волги до Вертячьего — расстояние, которое зимой сорок третьего мы прошли без малого за месяц, — и окажусь в тех местах, которые вот уже треть века стоят у меня перед глазами, словно я только минувшим январем покинул их. Постоянно видятся мне заснеженная степь, наводящая тоску, безбрежная пустота и неприветливость, и леденящая тело и душу пронизывающая поземка. И никуда от нее не спрячешься, от этой поземки — тридцать лет она продувает меня. Стоит только попасть на прохватывающий ветер со снежком, и снова видишь себя в приволжской степи. Не хватает только черного неба, в котором то и дело вспыхивают ракеты. И неуютно становится на душе — оттого, что там, в окопах, люди под открытым небом ночью безуспешно стараются найти затишек в какой-нибудь щели, в траншее, пронизывающейся стужей из конца в конец.

Машина мчится бесшумно по асфальту, мелькают знакомые названия: Городище, Гумрак, Россошка. Названия знакомые, а села совершенно неузнаваемые. И вдруг стрелка показывает: Малая Россошка. Бог ты мой! Это же та самая Малая Россошка, на подступах к которой залег наш полк и никак не мог подняться в атаку. Командир полка послал двух новичков разведчиков поднять полк. Они побежали короткими перебежками с НП командира полка к батальону, потом мы видели (даже невооруженным глазом), как они перебегали с комбатом от взвода к взводу, поднимали людей в атаку. Солдаты вроде бы начинали шевелиться, но никто, видимо, не хотел подниматься первым. Потом на наших глазах одного за другим поубивало этих парней. И тогда командир полка послал нас с Иваном Исаевым…

Я попросил шофера свернуть с шоссе. Мы поехали по грунтовой дороге. Я во все глаза гляжу — стараюсь найти хоть что-либо отдаленно знакомое.

— Лесочка этого, — говорю, — не было.

— За тридцать лет мог вырасти. У нас в области много лесополос посажено…

Может быть, действительно изменились село и его окрестности за треть века до неузнаваемости? Смотрю, смотрю. Нет, ничего даже отдаленно знакомого не нахожу. Въехали на крайнюю улицу села, спросили у ребятишек (может, это не Малая Россошка, подумалось мне), ребятишки подтвердили: да, это Малая Россошка. Но я не узнавал ее.

— Может, ты перепутал, — старался выручить меня сын. — Может, не на Малую Россошку вы наступали?

Я мог перепутать — ничего удивительного. Но дневник! В дневнике у меня четко записано, что перед тем, как послать нас с Иваном Исаевым поднимать роты, командир полка разговаривал с кем-то из начальства по телефону и сказал при этом, что находится в Малой Россошке. Я еще тогда подумал, что как это так получается: говорит, что в Малой Россошке, а сам всего лишь на бугре перед деревней, перед этой самой Малой Россошкой.

Но это была не та деревня.

Развернулись. Выехали на тракт, помчались дальше.

Через десяток километров вдруг справа опять показалась деревушка.

— Вот она! Та самая, на которую мы наступали! — вырвалось у меня. — Там, левее, перед деревней должен быть лог.

Мы с сыном побежали по полю. С каждой минутой я все больше и больше признавал эту деревню. Вот из этой ложбины должен был наступать полк. Вот здесь, где мы стояли, и влево от этого места полк залег. А вон на том бугорке был НП командира полка. Мы не пошли с сыном на тот бугорок — чтобы не топтать посевы. Но если бы пошли, то я наверняка бы нашел хоть мизерное углубление от окопчика, в котором стоял командир полка. А в балке за НП горел костер, около которого грелись потом мы с Иваном Исаевым… И я только теперь понял, почему командир полка сказал тогда по телефону, что он находится в Малой Россошке. Он ждал танки, которые ему обещали, и поэтому просто-напросто обманул свое начальство для того, чтобы сберечь людей, не наступать по голому месту без артподготовки и без танков. Он уверен был, что с танками через час он будет в той самой Малой Россошке, которую мы только что проехали. Я раскрываю его святой обман через тридцать лет…

…Я стоял на том самом месте, по которому тридцать один год назад полз под пулями, поднимая солдат в атаку, и мог также быть убитым, как только что были убиты те два разведчика. И вообще с этого места и назад, к Вертячему, и вперед, к Сталинграду, я мог быть убит тридцать один год назад в любую минуту.

Мы стояли с сыном среди поля и смотрели на деревушку, названия-то у которой, как я после узнал, не было — она именовалась просто вторым отделением молсовхоза. В ней и в войну было полтора десятка дворов, и сейчас не больше, а решил дать бой на подступах к ней. Бывает такое. В сорок первом на Смоленском направлении одна из наших алтайских дивизий вела многодневные упорные бои за конюшню. И, конечно, не конюшня была нужна, не ради этого строения полегло много солдат. Нужна высота, на которой стояла эта конюшня и которая была господствующей над большой территорией. Так, наверное, и это второе отделение совхоза.

Мы едем дальше, то есть по событиям военного времени — назад, к тому месту, от которого наступали на Сталинград.

Окружающий ландшафт становится все знакомее, сердце колотится все сильнее. Вот где-то здесь, справа — мы тогда шли не по шоссе (да и вообще было ли оно?) — нам оказали яростное сопротивление несколько огневых точек, расположенных в капитально сооруженных блиндажах. Мы хотели стремительным броском захватить их, но у нас; кроме автоматов, не было никакого другого оружия. И наш натиск не удался. Мы обошли блиндаж, окружили их, а взять все равно не могли — блиндажи были крепкими, вход в них зигзагообразный, поэтому ни гранату туда не бросишь, ни автоматной очередью не достанешь. Показалось несколько «тридцатьчетверок». Мы объяснили танкистам нашу просьбу. Танкисты прямой наводкой почти в упор выпустили по снаряду в блиндаж. А что они могли сделать, эти снаряды, если блиндажи крыты в несколько накатов? Один из танков взобрался на блиндаж, покрутился, покрутился, поскреб гусеницами мерзлую землю, и на этом все закончилось. Высунулся танкист из переднего люка, развел руками — дескать, бессилен — и покатил дальше, догонять своих. Мы же не могли оставить у себя в тылу вооруженного сопротивляющегося противника. А что делать — не знаем. Сидим на крыше и курим, соображаем. И вдруг на кого-то из нас пахнуло теплом.

— Стой, братцы! У них же должна быть печка — блиндаж-то жилой. А раз печка, значит, и дымоход…

Точно. Среди набуровленной гусеницами земли откопали отверстие, из которого и тянуло печным теплом. Одну за другой кинули туда подряд две гранаты Ф-1. Бабахнули они как и должно быть. Рукавички, портянки, свитера вылетели наружу. Не дали опомниться — еще пару спустили. И вдруг в проходе появились белая тряпка и поднятые вверх руки. Выходят на милость победителя. Десятка полтора их оттуда вывалило. Спрашиваем, все, мол, вышли — «Аллес?» — не понимают. Ну и черт с ними. Идти в блиндаж и проверять — кому это нужно? Может, сидит какой-нибудь фанатик там, ему терять нечего. Пусть сидит. Долго не насидит, к утру закоченеет. К своим все равно не добраться — километров триста по бездорожью в мороз. В общем примерно так рассудили мы тогда. Послали двоих немцев обратно в блиндаж, чтобы принесли оружие, а этих решили обыскать — чем черт не шутит, кто и гранату спрячет. По-моему, несколько парабеллумов изъяли. Я, помню, облюбовал у одного толстую записную книжку, конфисковал как трофей. Потом я в ней вел свои фронтовые записи, и сейчас она у меня лежит в столе уже потрепанная, пожелтевшая, но дорогая мне как никакая другая записная книжка. В ней сохранилось несколько записей ее прежнего хозяина. Как-то недавно я показал эти записи знающему немецкий язык и попросил прочесть — говорит, адрес какой-то и фамилии, наверное, родственников. Написать разве по этому адресу?.. Короче говоря, послали мы в блиндаж двоих, а вышло оттуда их пятеро. Потом выползли еще двое раненых.

Пересчитали. Семнадцать человек. Написали записку в Вертячий по принципу «на деревню дедушке» — то есть тому, кто примет этих пленных, с просьбой, чтобы записали их на счет взвода разведки 971-го полка 273-й стрелковой дивизии. Показали им направление — в смысле нашу тропинку — и сказали, чтоб шли.

— Хутор Вертячий, поняли?.. Вертячий — ферштеен?..

Кое-как растолковали — больше на пальцах, чем словами. И пошли они, минуту назад еще наши злейшие враги, без конвоя, неся записку на листке, вырванном из моего будущего дневника. Километра через два-три их повстречают солдаты нашего полка, прочтут записку и все поймут. Может, командир полка даст конвой, который сопроводит их до Вертячего, а может, и без конвоя добредут, пообещай им только кухню впереди. А оружие их — десятка два винтовок и автоматов — мы сложили в кучу на тропе, наши подберут…
Георгий Васильевич Егоров, «Книга о разведчиках», 1973

Винтовку он принес, но идти со мной ему не пришлось — на другой день Ивана с ребятами послали на противоположный конец обороны, день-два понаблюдать, а потом добить «языка». Я же не утерпел и на следующее утро взял с собой снайперскую винтовку, дождался появления офицера, поймал его в прицел и чикнул. Не знаю, убил я его или нет. Но когда рассеялся дымок от выстрела, ни одного фрица на полянке за траншеями не было — как корова хвостом смахнула. А через минуты-две засвистели мины. Я не стал испытывать судьбу дальше — бросил винтовку вниз и следом за ней сам, не разбирая сучьев, кубарем к матушке-земле. Шмякнулся, сгреб винтовку и бегом к окопам. Пока добежал до нашего переднего края, с десяток мин около моего дерева разорвалось — ну, думаю, и оперативность у них! Наша пехота тоже стала собирать свои пожитки и спускаться в траншеи, в блиндажи. Ворчат солдаты на меня.

— Чего тебе приспичило тут со своей пукалкой?

— Не настрелялся еще. Как хорошо жили…

Я виновато отсиделся в траншее, пока кончился минометный обстрел, и побрел домой, во взвод.

А на следующий день рано утром Иван Исаев привел «языка», хорошего такого унтерочка. Сам возбужденный — и тем, что «языка» приволокли без потерь, и что отвыкнуть от тыла не так уж, оказывается, и трудно.

— Только знаете, ребята, что я скажу? Зимой лучше.

— Это почему же? — спросил Грибко, самый старый после нас с Иваном по стажу разведчик во взводе.

— Сейчас на каждый куст надо оглядываться. Везде фриц может сидеть и тебя караулить. А зимой, ясное дело, по блиндажам они сидят, родимые. Между блиндажами можешь прогуливаться свободно, только бы на часового не напороться, ясное дело. Ведь просто так, ни с того ни с сего на снегу фашист лежать не будет? Ясное дело — не будет. Он же не морж. А сейчас может лечь под куст и лежать… ну, допустим, неделю.

— Чего ему неделю делать под кустом? — пытался «завести» Исаева Грибко. Он умел это делать.

— А так, захочет и будет лежать.

— Что ж ты не захочешь и не ляжешь под кустом на неделю?

Иван вздохнул:

— Старшина кормить не будет…

— А у них, думаешь, кормят бездельников?

— Он же караулить будет.

— Кого?

— Ну меня…

— А откуда он будет знать, что ты пойдешь именно мимо этого куста?

— Ниоткуда, — стал в тупик Иван Исаев. Чувствовал, что Грибко закружил его. — Откуда я знаю? Что ты пристал ко мне?

— Это не я пристал. Это ты оглядываешься на каждый куст. Чего ты оглядываешься?

— Я не оглядываюсь.

— Но хочется оглянуться, правда?

— Ага, хочется, — обрадованно признался Иван. — Так и кажется, что он, сукин сын, сидит под кустом и ждет, когда ты пойдешь, чтоб сзади кинуться.

— Какой-то ты, Иван, стал трусоватый. На себя не похож.

Иван поскреб в затылке.

— Понимаешь, как-то непривычно. Под Сталинградом было хорошо.

— Чего уж хорошего — столько ребят полегло.

— Это само собой. — Иван опять вздохнул. — Тут еще неизвестно сколько поляжет… В общем, ясное дело, от легкой жизни пора отвыкать. Опять запрягаться надо… Хоть война бы скорее кончилась, что ли!

А несколько дней спустя мы ходили в тыл к гитлеровцам. Больше всего удивило Ивана — да не только его, а я всех нас — что за линией фронта точно такая же земля, такие же деревья, такая же трава растет. На войне до того привыкаешь к линии фронта, что даже мы, разведчики, при переходе этой линии ощущаем трепет в душе, словно перешагиваем в другой мир. Поэтому и ждешь по ту сторону переднего края чего-то необычного. А в этот раз даже не заметили, когда и перешли в тот чужой мир… Иван удивлялся:

— Ни за что не верится, что война, — никогда я летом не воевал. Такая благодать кругом, а тут война… — И вдруг догадался: — А-а… вон это почему — я в лесу никогда не воевал. Мне сейчас кажется, что я дома, в своей родимой тайге. Вроде на охоту пошел, и все.

Чтобы обвыкнуться, недели нам хватило. А через неделю мы втроем — Иван Исаев, комсорг взвода Грибко и я — пошли пощупать немцев в деревушке, которая называлась Малая Моховая. Задание казалось пустяковым. Кругом деревни болото, и где-то в этом болоте — а скорее всего между болотом и деревней — стоят минометы и методически жварят по нашим ближним тылам — от штаба полка и до самой передовой. Надо было засечь их позиции, нанести на карту, выследить немецкого корректировщика и по возможности обезвредить его. Ребята шутили:

— На такое плевое дело посылают трех стариков…

— Проминаж им делает пээнша, чтоб салом не покрылись.

Кто знал тогда, что это были их последние шутки и последнее наше расставание.

Болото оказалось поймой речушки. На противоположном ее берегу стояли две минометные батареи.

— А корректировщика, — уверенно заявил Иван, — надо искать на этом берегу, на самом высоком дереве.

И мы нашли. Нашли провод, который тянулся с дерева на дерево. Перво-наперво обрезали его. А потом двинулись по нему обратно, к нашей обороне. Шли со всеми предосторожностями, осматривая каждое дерево с вершины до самого комля. Провод вывел нас на пригорок и исчез в густой кроне кряжистого дерева. Иван приложил палец к губам, повернувшись к нам, предупредил, чтобы замерли, и сам осторожно стал обходить это разлапистое дерево. Вдруг на лице его появилась улыбка. Он поманил нас пальцем и сделал знак, чтоб шли тихо. Мы с Грибко подкрались на цыпочках и увидели прямо-таки изумительную картинку: на расшарашенных массивных ветвях устроен помост, а на помосте — в одних трусах лежит и загорает себе корректировщик. До того это выглядело мирно и забавно, что просто в голову не пришло поначалу поднимать автомат и стрелять в загорающего человека.

Иван окликнул его:

— Эй, фриц! Гутэн таг… Ком… Ком-ком!

Немец встрепенулся. Увидел нас в цветастых маскхалатах. Метнулся было к автомату, висевшему тут же на сучке, но Иван погрозил ему пальцем.

— Эй-эй! Ты брось свои фашистские замашки. С тобой как с человеком, а ты… Хэнде хох! Бросай оружие сюда. Ком!

Корректировщик растерянно смотрел на нас сверху и, конечно, начал уже соображать, что сопротивление — это самоубийство. Мы же изрешетим его помост вместе с ним, не сходя с места.

После того как он спустился, оделся и предстал в полное наше распоряжение, мы посовещались — считать задачу выполненной или вернуться к речушке с пленным и пусть он покажет, где еще стоят их минометы, где штаб и где вообще все ихнее?

И мы вернулись. На речушке же стояла старая мельница — почти такая, как в «Русалке». Не было только мельника. Противника тоже не было. Мы обшарили ее сверху донизу. Установили, что гитлеровцы тут бывают — валялись пустые консервные банки и прочие отбросы. Больше того — мельница даже работала недавно и на ней мололи пшеницу: около жерновов была просыпана свежая мука.

Иван обследовал все тщательно и досконально. И вдруг шепотом позвал:

— Ребя, гля, тут дверь куда-то. Вон заваленная.

Раскидали завал. Замка не было. Правильно хозяин рассудил: в войну никого замок не остановит, наоборот — привлечет внимание. Заглянули в подвал — всякое барахло навалено. Иван попинал, попинал хлам. Куда-то полез вглубь. Кричит оттуда:

— Ребя, кадка меду!

Вчетвером дулись, пока подкатили поближе к свету кадушку центнера на три — на четыре меда. Немец дулся на равных. Ел мед тоже вместе с нами.

— Эх, хлеба нету, — пожалел Иван. — А без хлеба много не съешь.

Грибко предупредил:

— А меду много есть нельзя. Сразу копыта откинешь.

— Ну уж прямо. А чего ж тогда говорят, что когда меду переешь, то после на пузе он выступает, если на солнце полежать…

Мы уплетали мед ложками — благо у солдата ложка всегда за голенищем. И очень жалели, что его в кадке не убывало.

Вдруг послышалось далекое тарахтенье брички.

— Вон они, голубчики, едут, — с сожалением заметил Иван. — Пожрать спокойно не дадут. — Ему так не хотелось отрываться от кадушки.

Вышли все вчетвером (пленный — тоже) из погребка. Остановились за углом. Видим: три подводы подкатывают к мельнице — явно хозкоманда. Выходим из укрытия навстречу без опаски. Иван смеется. Машет рукой:

— Ком. Ком-ком.

До обидного скуден наш немецкий лексикон: «хенде хох», «шнель» да «ком» — вот почти и все, с помощью чего мы объяснялись с пленными, хотя у каждого по четыре-пять лет обучения немецкому языку в средней школе.

Подъезжающие фрицы не сразу сообразили, кто перед ними, — маскхалаты одинаковы на первый взгляд и наши и их. К тому же мы улыбались. А один среди встречающих вообще вроде бы знакомый. Опомнились они, когда подъехали совсем уже близко. Сыпанули с бричек, как горох из мешка по полу. И как растворились, словно не в кусты, а в воду канули. Мы, правда, особо и не искали. Но посмеялись их проворству от души. Даже пленному показалось это смешным.

Мы забрались на крышу мельницы, и «наш» фриц показал, где размещен штаб их части, где запасные позиции минометных батарей, где живут офицеры и где проходит через болота дорога, по которой подвозят боеприпасы, продовольствие.

Домой мы вернулись на трех бричках с мешками пшеницы и двумя ведрами меда — больше не нашли посуды.

Во взводе нас ожидала страшная весть. Младший лейтенант Кушнарев с половиной взвода ходил на левый фланг, где две роты проводили разведку боем — ему надо было выяснить силы противника на этом участке и расположение огневых точек. Ребята увлеклись, младший лейтенант — тоже. Оторвались от стрелков. Напоролись в бурьяне на скрытую, тщательно замаскированную пулеметную точку. Пулемет ударил с фланга. Почти с тыла. Многих поранило. Но убитых не было. Так потом рассказывал комбат.

Роту нашу отогнали кинжальным фланговым огнем, а раненых разведчиков и стрелков пьяные фашисты докалывали штыками.

Иван стонал, метался по землянке ПНШ-два, скрежетал зубами и повторял:

— Женька-то… Женька-то Кушнарев уже разведчиком стал. Как он допустил, чтоб его обвели. Вокруг пальца обвели, как мальчишку…

Он не находил себе места.

— Гады! Сволочи! Раненых докалывали… Зверье!.. А мы с ними цацкаемся… Ну, я этой батарее сейчас покажу. Света белого невзвидят, гады. — Выскочил из землянки начальника разведки, пнул подвернувшееся ведро с медом. Опрокинул его. Мед медленно, толстым слоем потек по траве.

— Иван! Погоди, — кинулся было я следом.

Но капитан остановил меня.

— Ничего. Пусть.

Иван добежал до наших шалашей, сгреб свой автомат и запасные диски к нему. Он торопился. У него тряслись руки, и он никак не мог надеть чехлы с дисками на поясной ремень.

— Ребята! Кто со мной?.. Пойдем. Перевернем все вверх тормашками.

Начальник разведки капитан Сидоров, всегда спокойный и уравновешенный, не расшевелился даже сейчас, смотрел молча на то, как расхватывали ребята оружие и боеприпасы, запихивали по карманам гранаты. Наконец окликнул:

— Грибко. Ты пойдешь?.. Тогда смотри, чтоб без горячки.

У меня под кожей засуетились мурашки — уж очень захотелось туда же, с ребятами.

— Я тоже пойду, — обернулся я к ПНШ-два.

— Нет, — сказал он тихо, по-прежнему глядя на ребят. — Командир полка приказал разведать левый фланг, где погиб Кушнарев с ребятами. Пойдешь туда. А на эти батареи и деревню завтра хотели послать стрелковую роту. Но мы сами справимся. Грибко! — окликнул капитан. — Может, поддержать вас минометным огнем?

— Не надо. Мы и так дадим, небу жарко будет!

— Только осторожно! — вдогонку крикнул капитан Сидоров ребятам. — Чтоб ни единой жертвы. Поняли?..

Исаев прошел мимо нас, не глядя ни на начальника разведки, ни на меня. У него дрожали ноздри, на лице были красные пятна. Таким он мне и запомнился. Больше мы не виделись.

Через час с тремя автоматчиками я пошел вдоль наших траншей на левый фланг, и меня накрыл тяжелый снаряд.

Очнулся я через два дня в Калуге на операционном столе чурбан чурбаном — ничего не слышал и не говорил, с поврежденным позвоночником.

Так до сих пор я и не знаю, как поквитались там, в Малой Моховой, с гитлеровцами наши ребята. Еще через два дня раненый Грибко разыскал меня в госпитале. Но я не успел спросить его об этой вылазке, потому что он ошарашил меня более тяжелым сообщением — на мине подорвался командир полка. Погиб он вместе со своим ординарцем Колькой.

А в Малой Моховой ребята, видимо, распотрошили фрицев. Не могли они впустую сходить. Не такой это народ был.

Что же добавить об Иване Исаеве?

Через полтора года, в декабре сорок четвертого, уже дома, на Алтае, списанный по инвалидности, я однажды услышал по радио рассказ о подвиге на одном из Прибалтийских фронтов. И первым среди героев был назван разведчик энской части Иван Исаев. Может, это был он?

Наверное, это был он. Во всяком случае мне очень хотелось верить в это. Мне очень хотелось верить, что Иван Исаев вообще остался жив. А почему бы действительно ему не быть живым? Правда, почему бы?
Георгий Васильевич Егоров, «Книга о разведчиках», 1973

Оказалось, что спасенный прекрасно летает!

Второй случай - жук шлепнулся в пруд около моего дома, где я иногда полавливаю карасиков.

Тут уже получилось все заснять нормально!

Как вы можете заметить, бедный жук пытается неловко грести - от него расходятся "мелкие" круги! Вот именно этого нам и нужно добиться!! Поддергиваем Notobug коротенькими рывочками, катушку практически не крутим, делаем паузы в пару секунд. Если видим, что голавль ходит кругами, но не атакует, то рывочки спином можно делать реже, но мощнее - Noto как бы приседает в воде и круг расходится более жирный... комбинаций проводок много, но это прям базовые.

P.S.

Второго тоже спас, но он сразу оклемался и моментально улетел)

Среди отдыхающих, как настоящие акулы, плавают вот такие красавцы :)

Весов не было, но длина 54см! Не рекорд, но хороший!

Здоровяк, соблазнился маленьким Sakura Notobug 22мм.

Фото и домой кабанчика :)

@ Новости/Первый канал/Rutube

Специалисты оборонки, изучив трофейную технику НАТО, предварительно, выяснили, что западные образцы имеют приемлемое бронирование, однако обладают посредственной подвижностью и излишней сложностью конструкции, сообщил РИА Новости информированный источник.

В ходе безуспешных попыток атак российских позиции ВСУ в этом году начали широко применять образцы западной бронетехники, включая немецкие танки Leopard 2, американские БМП Bradley, французские колесные танки AMX-10RC. Кроме того, еще с прошлого года украинские войска в большом количестве применяют гаубицы, бронемашины и РСЗО, поставляемые странами НАТО.

В июне в Минобороны сообщали о захвате на запорожском направлении танков Leopard и БМП Bradley. В пятницу стало известно, что российские военные взяли в качестве трофея под Запорожьем французский колесный танк. По данным холдинга "Высокоточные комплексы", на данный момент специалистам компании удалось изучить шесть типов западной техники, захваченной в ходе СВО.

Как отметил РИА Новости источник, трофейная западная техника изучается широким пулом специалистов из различных компаний оборонно-промышленного комплекса России.

"На данный момент в ходе испытаний трофейной натовской техники получены предварительные результаты, которые в целом соответствуют ожиданиям. В частности, испытания показали, что западные образцы имеют приемлемый уровень бронезащиты, хотя и с наличием большого числа слабых мест из-за не отвечающего требованиям современного боя распределения защиты", - рассказал собеседник агентства.

С другой стороны, отметил он, натовская техника имеет крайне посредственную подвижность и маневренность, особенно на сложных и вязких грунтах, в том числе из-за низкой проходимости

Еще одно слабое место западной техники – излишняя сложность конструкции, добавил собеседник. Речь, уточнил он, идет не сложности освоения техники, а о ремонтопригодности и техническом обслуживании.

"Ремонтопригодность у западных образцов крайне низкая, особенно в полевых условиях, а техобслуживание очень ресурсозатратное. И связано это в первую очередь с особенностями конструкции их техники, в отдельных случаях, прямо скажем, нерациональными", - пояснил источник, добавив, что изучение трофеев продолжается.

Источник: РИА Новости