Наткнулся в сети на пост, решил поделиться им с вами. Пост посвящен случаю из жизни человека, который многие годы работал переводчиком-синхронистом, зовут его Геннадий Русаков.
(вот ссылка на него в Википедию: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%83%D1%81%D0%B0%D0%BA... )
Итак, сам текст. Приятного прочтения.
Вот за это я и ценю свою профессию: она не дает переводчику права успокоиться. Сколь бы опытен ты ни был, как бы хорошо ни работал, ты все равно не застрахован от ошибок, от сбоев и вранья. Поэтому — держись начеку и не заносись: рано или поздно споткнешься и ты.
…Перед окончанием заседания в нашу кабину заглянул знакомый молодой дипломат. Я был свободен — за микрофоном работал мой коллега, и я вышел на кивок дипломата в коридор. Представительство часто просило нас в личном порядке помочь с какой-нибудь переводческой проблемой, наверняка речь шла об этом.
Так оно и оказалось: сразу же по закрытии заседания в том же зале для дипломатов намечена лекция американского нобелевского лауреата, который то ли изобрел, то ли реформировал информатику. Всего на полчаса. Постоянный представитель интересуется, не мог бы я в порядке шефской помощи взять на себя перевод? Только полчаса, у меня останется достаточно времени, чтобы пообедать…
Какой может быть разговор? Да за милую душу! И мне самому тема интересна: об информатике мы тогда только слышали, и никто толком не знал, с чем ее едят. Конечно, конечно, все будет сделано — представительству не принято отказывать.
Господи, почему на моем месте не оказался мой коллега! Знать бы, что потом последует, я бы заранее с ним местами поменялся!
А последовало вот что: перед микрофоном сел человек в курточке и без галстука, постукал по нему для верности и заговорил. Я спокойно перевел: “Благодарю, господин председатель, за эту возможность рассказать о нашей работе…”.
На этом перевод, собственно, и закончился. Дальше началось библейское избиение младенцев.
Никто меня не предупредил (да и не мог предупредить), что этот словоохотливый, дружелюбный человек не только изобрел информатику, но изобрел вприклад к ней и язык, на котором ее объясняют.
Он не особенно спеша и с явным удовольствием произносил слова, которых я не понимал! То есть не понимал ничего! Это мог бы быть язык племени зулу или древней Атлантиды — не понимаю, хоть убей, и все тут!
А оратор тем временем входит в детали, очень хочет, чтобы слушатели прониклись радостью открытий, которые сделали он и его команда, — как говорится, всю душу выкладывает, а я сижу столб столбом и с ужасом понимаю, что провалил лекцию, оказался профессионально непригоден и то, что после этого будет со мной, лучше не представлять…
Нет, конечно, я не молчу — до такого позора я еще не докатился. Я уверенно и ровным голосом занимаюсь тем, чем занимается любой синхронист в провальных ситуациях — “бегом на месте”.
Этот прием используется в тех случаях, когда переводчик “поплыл”, он “в грогги” — так боксер от неожиданного удара вешается на противника, чтобы передохнуть, чтобы развеялся туман перед глазами… Чтобы прийти в себя, догнать оратора и пойти с ним вровень.
На практике это означает, что я тяну бесконечную фразу-пустышку, не содержащую никакой информации: “За последние годы, следуя общей тенденции по развитию результатов, достигнутых за предшествующие десятилетия, мы проводили исследования, отражающие потребности и императивы современного общественного развития…”, и так далее.
Куда там догнать, пойти вровень! Оратор разбирает свою систему по косточкам, сыплет терминами, которых я, не зная, что они означают, даже склеить не могу, приводит какие-то классификационные категории, а я, безнадежно отстав и не представляя себе, что с чем связано, выхватываю из контекста отдельные, более или менее внятные слова, делаю из этого чудовищную окрошку — и вру, вру бессовестно, безоглядно!
Вторая фраза, которую я все-таки перевел, была: “Господин председатель, уважаемые коллеги, спасибо за внимание”. Оратор уложился ровно в тридцать минут.
Не стану описывать, в каком состоянии я вышел из кабины. Я был не в поту — я был в мыле. Рубаха прилипала к телу. Меня шатало от стыда и ненависти к себе.
Я знал, что нужно делать: немедленно, сейчас же пойти к делегации и, пока слух о моем позоре не разнесся по всей переводческой службе, покаяться в том, что я провалил лекцию…
Делегаты плотным потоком выливались из зала. Я стоял у стены и через головы угадывал где-то в конце потока советскую делегацию. Как только она подойдет ближе, я сразу же к ней…
Вот до нее уже несколько шагов, пора.
И тут я услышал голос главы делегации:
— Вот ведь, товарищи: полчаса человек говорил, а, в сущности, по делу так ничего и не сказал, а? Все вокруг да около, “мы то, мы се…”. Нет, я всегда утверждал: не хотят американцы своими секретами делиться!
И такое удовлетворение звучало у него в голосе, что я понял: не надо подходить. Не надо ни в чем каяться. Потому что американцы, они всегда такие.
Весь день я был сам не свой. А назавтра выяснилось, что лекцию столь же блистательно завалили на своих языках все кабины. Кроме английской, разумеется.
Правда, лучше мне от этого не стало.
