Часть 1.
– Первым делом хочу напомнить, товарищи, что вы подписали акт о неразглашении, и за несоблюдение этого условия последствия вас ждут крайне печальные. Если есть какие-то сомнения, можете уйти прямо сейчас. Желающие?
Неопределённого возраста суховатый блондин в очках и белом халате обвёл вновь прибывших тяжёлым рептильим взглядом. Желающих уйти не оказалось. Блондин кивнул с таким видом, будто ничего другого и не ждал.
– Хорошо. В таком случае, идём дальше. Моя фамилия Семёнов, я руководитель новой экспериментальной ветки НИИИПС. Мы занимаемся изучением последствий Самосбора и его влияния на живых существ. Преимущественно разумных.
Пауза. Ещё один изучающий взгляд.
– Ближайшую половину цикла вы проведёте в закрытом секторе Института. Выходить за пределы сектора запрещается. Переписка, встречи с родственниками, друзьями, секретарём горкома КПСС и прочая, и прочая – запрещается. По всем каналам вы числитесь как добровольцы-Ликвидаторы, и войдя в эту дверь сегодня, выйдете из неё не раньше, чем через пол цикла. Вопросы?
Вопросов не было.
Одарив новичков ещё одним змеиным взглядом, Семёнов кивнул, призывая следовать за собой, и шагнул в открытый проём.
Гермодверь уныло заскрипела, и вдруг на мгновение захотелось выскочить в пока ещё приоткрытую щель и бежать что есть духу до ближайшего лифта, а оттуда на перекладных – домой, в родные пятнадцать квадратов, оставшиеся от родителей. И плевать, что они уже заняты сестрой, её мужем и двумя спиногрызами, а моё место будет на раскладушке у двери. Плевать, как-нибудь разместимся, лишь бы не здесь, не в этом полутёмном затхлом пространстве, где прямо в воздухе витает почти ощутимая гибель.
Герма с грохотом захлопнулась. Путь назад был отрезан.
Высокие потолки, скрытые полумраком. Надписи на облупленной штукатурке, грязные разводы вокруг выключателей, ржавые АВП с раскуроченными лотками выдачи пайков. Не очень-то похоже на НИИ, пусть даже экспериментальный.
– Сектор расположен на территории бывшего литейного цеха, – на ходу бубнил научрук, и чтобы расслышать его, пришлось прибавить шагу. – Направо Центральная Лаборатория, сразу за ней блок А – жилые ячейки для научных сотрудников, а также их рабочая зона. Налево блок Б – ячейки для всех остальных, зал для физподготовки и другого досуга. Обратите внимание, это УК – универсальный ключ, – взмах зажатой в пальцах пластиковой картой. – УК есть только у меня и ВОХРа – вахтенного охранника. Остальным выдаются ключи в соответствии с их научлабом.
Раздался писк, дверь со скрежетом отъехала в сторону, и все замерли на пороге, привыкая к яркому свету. Я тоже по инерции прикрыл правый – живой – глаз, бионический же левый перенастроился моментально и уже жадно всматривался в открывшееся за дверью пространство. Там был словно другой мир. Белоснежные стены, шкафы и столы-шестигранники. Свисающие с потолка огромные лампы, хромированные краны, странного вида приборы. Возбуждённо переговариваясь, все ринулись внутрь. Четверо учёных в белых халатах и масках с любопытством разглядывали вновь прибывших.
Я вошёл вместе со всеми и теперь топтался у дальней стены, не зная, куда себя деть, но научрук решил эту проблему.
– Янковский прошу за мной! Остальные, осматривайтесь, знакомьтесь с коллегами, – в воцарившейся тишине мы с ним прошествовали обратно к двери.
– Так это что, и есть Киборг? – послышался за спиной приглушённый шёпот, и я скривился – начинается. А ведь так надеялся, что моя «слава» останется в прежней жизни.
Шепотки преследовали меня повсюду с тех пор, как три цикла назад я умудрился спасти первого секретаря ГХ Фёдорова от нападения в жилом секторе, куда он торжественно нагрянул с проверкой. Она была плановой, и к ней подготовились все: от главы комблока до радикалов партии Перестройщиков, которые и устроили взрыв. Не подготовился только я, пробухавший с другом ночь напролёт и уснувший в его же в ячейке под столом. Стол-то меня и спас. Взрывной волной нас с ним откинуло к дальней стене, где он прикрыл меня словно щит. Спросонья я решил, что попал под Самосбор, но в нос лезло только крошево пыли и дым, а запаха мяса не было и помине, так что до меня дошло, что случилось ЧП и надо из него выбираться. Кровать Витька, прежде стоявшая у стены, полностью скрылась под обломками, и из моего убежища была видна только худая рука, торчащая из-под завала. Из коридора неслись стоны и ругань, кто-то звал на помощь. Я выполз наружу, кое-как встал, пошатываясь, и увидел, как в перепачканного человека в костюме целится другой, в кожаной куртке. Понятия не имея, кто они оба такие, я поднял обломок кирпича и зарядил Кожанке по затылку. Тот рухнул как подкошенный, а первый вдруг завизжал: «У него граната! Граната!»
После, ведущие телекоммуникатора восторженно вещали о том, как мгновенно работают рефлексы ликвидатора, заточенные на помощь гражданским. Как быстро он способен принять правильное решение, с какой готовностью идёт на самопожертвование, тра-та-та-та-та... Разумеется, при таком раскладе заявить, что я просто споткнулся, было бы верхом глупости, и я молчал. Однако факт оставался фактом – упав на первого секретаря ГХ Фёдорова, я спас ему жизнь. Очнулся в госпитале без руки, обоих ног и глаза, зато, сука, знаменитым. Мой подвиг воспели оба телеканала, и вручая орден, Фёдоров обещал восстановить мой искалеченный организм по последнему слову бионической техники. Журналисты радостно разнесли эту весть, и я превратился в Киборга.
Моя сомнительная слава усугублялась тем, что Фёдорова, мягко говоря, не любили. Мало кто из жителей хрущёвки расстроился бы, подорвись он на той гранате. Но стоит отдать ему должное – протезы мне и правда вживили новейшие. Научили ходить и бегать, рассказали, когда и как заряжать батареи, и отпустили восвояси домой, на 356-й уровень. Здравствуйте, родные пятнадцать квадратов, сестрица с семьёй, скандалы, упрёки и нескончаемая хандра. Назад, в ликвидаторы, не взяли – работа, мол, сложная, инвалидам в ней делать нечего. Но я подозревал, что и здесь мой чёртов подвиг сыграл свою роль. Пришлось перебиваться сторожем на местной фабрике концентратов за талоны на суточный паёк. Так паршиво я ещё никогда не жил. Работа – сутки через двое, семь часов на сон. В остальное время на выбор: сиди в ячейке и слушай бесконечную отповедь о том, какой ты непутёвый балбес, или шатайся по чужим коридорам, не зная, где в следующий раз тебя застанет Самосбор. И как ты при этом поступишь – влетишь в ближайшую герму или, наконец, решишься остаться снаружи, потому что – ну невозможно же, блядь.
В один из таких бессмысленно-тягучих дней, на грязной стене лестничного пролёта я наткнулся на объявление:
«ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ! Медицинских сотрудников, уборщицу и охранника с опытом ликвидатора не менее трёх циклов. Вахта. Имеется бесплатное питание и проживание. Отбор кандидатов ведётся на 146-м этаже, блок XIV-ФН, ежедневно с 10 до 11».
Может это последний шанс, подумал я, забыть всё, и с чистого листа…
И вот он, чистый лист, – на другом конце Гигахруща, а я в первый же день слышу за спиной сводящее скулы: «Это ТОТ САМЫЙ Киборг?» Получай, наивное мудачьё. Хрущёвка знает, помнит и никогда не прощает своих грёбаных героев.
– Что застыл, Янковский? – пучки бровей наурука выползли из-под тонкой оправы и застыли над ней, словно живой мох, облепляющий стены заражённых ячеек.
Я моргнул, выходя из оцепенения. Пальцы протеза нервно перебирали воздух паучьими лапками. Ну привет, мой старый фантомный тремор, как раз тебя сейчас не хватало. Не обращая внимания на жгущие спину взгляды, шагнул вперёд.
Мы вернулись в основной отсек, белизна стен осталась позади и хорошо – с непривычки она резала глаз. Никогда не думал, что такие в самом деле бывают. Люминесцентные лампы. На полу белоснежная плитка. Пожалуй, в лазарете и то не было так стерильно.
– Работа ВОХРа, – просвещал меня Семёнов, – следить за поведением подопытных. Вы первые, кто должен заметить, если что-то идёт не так. Заметить и доложить.
– Мы дежурим в химзащите? – нервный голос выдавал моё состояние.
– Не о чем волноваться, – покосился Семёнов. – Все камеры плотно герметизированы. А запах… К нему быстро привыкаешь.
Ну да, ну да.
– А что именно вы изучаете? – поинтересовался я.
– Не ваша забота, – отрезал научрук. – Что же, вот мы и пришли. Добро пожаловать, кхе-кхе…
* * *
Щёлк-щёлк.
Щёлк-щёлк.
Шарнир левой ноги разболтался и оповещал о моём появлении не хуже сирены.
Щёлк-щёлк.
Тридцать шагов по коридору, затем направо и ещё столько же. Упереться в древнюю заваренную гермодверь, развернуться и топать обратно. Спустя полчаса повторить.
Щёлк-щёлк…
Этот отсек сменные ВОХРы называют зверинцем. К тяжёлому запаху я и правда быстро привык и спустя два месяца практически не замечал. Такой же, хотя и гораздо слабее, знаком каждому жителю хрущёвки с детства – гнилую отрыжку Самосбора невозможно выветрить до конца чуть ли не пол цикла после зачистки. Но двенадцать часов дежурства в одиночестве
(…надо всё-таки что-то с ним сделать…)
натурально способны свести с ума даже самого здравомыслящего человека. Быть может поэтому
(…щёлк-щёлк)
я до сих пор и не подтянул свой грёбаный протез.
Зверинец – это восемь гермодверей, за которыми постоянно что-то шуршит, скрипит, стонет и чавкает, плюс ещё две, за которыми царит тишина. Это отстающая от пола плитка шахматкой, ржавые разводы на гермах, тусклые лампочки под потолком, которые всё время перегорают, а чтоб заменить хоть одну надо пройти через семь кругов бюрократии. Это тишина, скука и мысли. А в последние две смены – тихий стук за девятой, «бесшумной», дверью, когда я мимо неё прохожу.
Камеры явно остались здесь ещё со времён литейного цеха. Наверное, использовались как убежища рабочих от Самосбора. В первый день я поинтересовался у слесаря Кости, почему здесь больше нигде нет гермодверей. Он гордо, будто сам был к тому причастен, пояснил, что сектор НИИ герметизирован полностью, как одна большая ячейка, и внутри Самосбора можно не опасаться. Я сам видел новейшее оборудование в центральной лаборатории, так что прозвучало логично, но… Сомнения оставались, и первое время я постоянно осматривался, ища, куда спрятаться, если вдруг что. Не нашёл.
Дважды в день камеры отпирали. Кидали корыто с какой-то желеобразной субстанцией, называя это кормом и, когда существа выползали на запах, кого-то из них забирали с собой. В этих случаях ВОХРу полагалась химзащита и подобие огнемёта, стреляющего – чтобы раньше времени не угробить подопытного – сжатым воздухом. Такое оружие пришлось очень кстати. В бытность ликвидатором я всякого насмотрелся и самое трудное теперь было избавиться от рефлекторного нажатия на спуск огнемёта. Так что будь он настоящим, я выжег бы к чёрту весь их Зверинец в первую же смену. А так и говорить не о чем – всего-то пару раз раскидал тварей по стенам камеры и успокоился. Зато лаборантов повеселил. Поржав, они объяснили, что каждый новичок-ВОХР делает то же самое. Я заметил, что ничего удивительного, раз уж все ВОХРы из бывших.
Про себя я делил существ на два типа – Сонь и Агрессоров. Сони сидели по нескольку штук в одной камере и часто вообще не понимали, что происходит. Самосбор выел им мозги до основания.
Десять циклов назад, когда меня только призвали, наш отряд кинули на ликвидацию остатков куриной фермы при местечковом заводе концентратов, и вот там я впервые познакомился с Соней. Столько циклов прошло, а до сих пор помню эту картину: проступающие сквозь остаточный фиолетовый туман металлические насесты, на них кучками, как ни в чём не бывало – курицы. Я их прежде лишь на картинках видел и не сразу сообразил, что с ними не так. И только подойдя ближе, понял – у них нет голов. Совсем. Мало того – нет среза, крови, ещё каких-то следов. При этом они определённо были живы, но выглядели так, будто голова – совершенно ненужная им деталь. Переминались с лапки на лапку, встряхивали крыльями. Меня тогда замутило, а капитан хмуро сказал: «Держись, салажонок, хуже нет, чем умыться собственной блевотиной в противогазе».
А потом, пробираясь через куриное дерьмо пополам с опилками, мы наткнулись на Соню. В серой робе и резиновых сапогах, он деловито грёб одну и ту же кучу с места на место и выглядел чрезвычайно занятым. Вдруг выпрямился и повернулся всем корпусом к нам, будто услышав шаги. Только услышать их он не мог, потому головы у него тоже не было. Ни головы, ни шеи. Замусоленный воротничок аккуратно застёгивался до самой верхней пуговицы, а внутри было пусто. Он замер, постоял секунду, опираясь на лопату, а потом быстро-быстро засеменил в нашу сторону. Тогда я не выдержал – заорал со всей дури и жал на курок до тех пор, пока всё впереди не превратилось в гигантский костёр. После, опытные ликвидаторы снисходительно мне поведали, что безголовый был не опасен. «Хотя, конечно, зрелище неприятное, особенно для стажёра. Ничего, привыкнешь!» Привык. Но теперь, глядя, как во время кормёжки твари бестолково мечутся по клетке, сталкиваясь друг с другом, упираясь в стены и бессмысленно всплёскивая руками, я видел жёлтые куриные лапки на покрытом испариной металле насеста и пучки грязных перьев там, где должна была быть голова.
Но не все существа были так безобидны. В трёх камерах из восьми находились Агрессоры: твари из тех, кого ликвидатор уничтожает на месте. Если они не уничтожат ликвидатора первым. Их приковывали толстой цепью, а за час до кормёжки через вентиляцию подавали газ. Потом пять минут долбили в герму железной трубой, чтобы проверить, подействовал ли он. Если внутри царила тишина, дверь открывали. Стоит ли говорить, что при этом ВОХР вооружался по полной? Для Агрессора сжатый воздух был не опаснее старческого пердежа. Стены их камер приходилось обрабатывать химзащитой от слизи всякий раз, когда открывали герму. И всякий раз они обрастали ею заново. Будто, попав под Самосбор, эти твари сами становились его частью, сея вокруг себя смерть и разложение. Двоих из них я встречал раньше – монстров, отдалённо походящих на человека, с голой морщинистой, покрытой язвами, кожей, вытянутой мордой и длинными, паучьими конечностями. Они были дико сильны и нападали мгновенно, не давая ни секунды на размышления. Хватало двух секунд, чтобы здоровый человек умер мучительной смертью. При мне ни одного Агрессора из камеры не забирали, и я бы точно не согласился укладывать его на гермокаталку. Да и вообще, чтобы проводить опыты над такими, надо быть полным психом. Хотя, наверное, не зря говорят, что все учёные психи и есть.
Ещё одного, похожего на груду битых камней, сплетённых в искорёженное тело, мне прежде встречать не доводилось. Стены его камеры покрывал синий мох, приторно вопящий от прикосновений. Я старался не думать, что сделала бы с нами тварь, если б внезапно очнулась. О таком вообще лучше не думать.
Две последние камеры были пусты. Их не отпирали, чтобы поставить корм, оттуда не доносилось ни звука, и в вахтенном журнале напротив граф с цифрами 9 и 10 стояли прочерки. Но две смены назад совершая обычный рейд по коридору, я услышал едва различимый стук.
Такой же, как и сейчас…
Я остановился. Постоял, прислушиваясь, но кроме обычного шума из камер Сонь, ничего не разобрал. Трудно в таком гвалте отделить звуки один от другого. Скорее всего, эхо отзеркаливается от стен, вот и кажется всякое... Я шагнул дальше
(щёлк…)
когда из-за двери раздался неуверенный голос:
– Жека… Жека Янковский, ты?
* * *
На кухне было интересно. Стоя между холодильником и плитой в одном тапке и держа в руке второй, Юля сосредоточенно вглядывалась куда-то в стену. Полулёжа на стуле, Костя сосредоточенно вглядывался в голые Юлины ноги. Было неловко нарушать эту идиллию, но после смены до невозможности хотелось сосредоточенно вглядеться в холодильник.
– Что у вас там? – поинтересовался я.
– Таракана ловим, – поделилась Юлька. – И откуда они только берутся?! В этом секторе даже Самосбора не бывает, а они – пожалуйста!
– Притащил, эт самое, кто-то снаружи, – лениво протянул Костян, глаз не сводя с Юльки. Его можно было понять – Юля, техничка нашего блока, сама по себе красавица, а здесь, в закрытом пространстве ей, кажется, готовы были поклоняться все: от научрука до сурового начальника ВОХРа Игоря Натаныча.
Наконец Костя моргнул и перевёл осоловелый взгляд на меня.
– Чем ты там щёлкаешь? – спросил недовольно.
– Шарнир разболтался.
Я выложил концентрат на сковороду и включил конфорку. Он сразу же зашкворчал, и я потянулся за лопаткой. Красный быстро пригорает и, если вовремя не помешать, вкус будет безнадёжно испорчен. По лопатке метнулась коричневая тень и вскарабкалась мне на пальцы.
– Вот он! – взвизгнула Юлька, шарахнув тапком мне по протезу. Раз, другой, третий. Поверженный таракан спланировал на пол. – Ой, извините, – она почему-то упорно мне выкала. Наверное, полумаска биоглаза добавляла лет двадцать. Засмущавшись, девушка покраснела и, как была – с тапком в руке, скрылась в своей ячейке.
– Да ничего, – запоздало ответил я и снова повернулся к плите. Оттуда как раз потянуло горелым. С досадой понял, что мешать уже поздно, и понёс сковородку к столу.
– Слушай, – спросил Костю как бы невзначай, доставая ложку, – а кто у нас в девятой камере?
– В девятой? Так никого там.
– Да?
– Точно. Эт самое, в журнале запись о сидельцах в восьми. В девятой-десятой пусто.
Я угукнул и принялся глотать подгоревшее месиво. В самом начале вахты научрук велел сообщать обо всех подозрительных переменах в Зверинце. Но вот вопрос: собственные глюки являются таковыми?
– Как думаешь, там не могут держать кого-нибудь, не вписанного в журнал?
– Эй-эй! – Костян перешёл на шёпот и наклонившись продолжил: – О таком вслух-то, эт самое, не говорят. Но вполголоса болтают, знаешь…
Пересел поближе и почти на ухо закончил:
– Поговаривают, высоколобые новый вид вывели. Ну а кто, эт самое, скажет, что они там в своих лабораториях за зелья варят? Могли, я так думаю, точно могли вывести. Вряд ли, правда, тех тварей в Зверинце, эт самое, держат – мы-то б уж знали. А ты что-то видел?
– Да не, – я махнул ложкой, и жирная капля расплылась на столе. – Показалось, наверное.
– Ага, – протянул он. – Ну, если чё, расскажи.
Я кивнул. Рассказать что-то Косте всё равно что рассказать всему сектору. Так что он будет последним, с кем я поделюсь соображениями о том, чей голос доносился из камеры №9. Потому что для полного счастья кличке Киборг как раз не хватало приставки «Чокнутый».
Ведь того человека нет в живых уже полных три цикла.
За завтраком я сидел хмурый, измученный ночными кошмарами. В последнее время постоянно снился взрыв, в котором меня переполовинило, и просыпался я ещё более уставший, чем ложился в кровать.
Гранёный стакан с отколотым краем обжигал пальцы, но брать его протезом не хотелось. Пусть болит, зато хотя бы понятно, что это не сон. На плите засвистел чайник, из ячейки выполз сонный Игорь, снял его и, махнув рукой, потопал в умывальню.
На смену идти через восемь часов, и ни одну из них я не ждал с такой опаской. И одновременно – с нетерпением. Что-то странное здесь творилось, и нужно было разобраться, что именно, пока совсем с катушек не съехал. Лаборатории, куда никого не пускали, призрачные голоса из клеток. Ещё эти слухи про новый вид. Может и сплетни, но на пустом месте ничего не рождается. Да и что мы вообще знаем об этом НИИ? Кто его протежирует, государственный он, а может работает на оппозицию? Или это вообще не НИИ, а кустарная лаборатория, куда нас по незнанию втянули?
Я вздохнул и потёр глаз. Ну и чушь лезет в голову. Всё от недосыпа и дурацких кошмаров.
– Тебе-то чего не спится? Ты же во вторую? – Игорь с накинутым на плечи полотенцем кинул в стакан ложку кофейного порошка и плеснул кипятком.
Я неопределённо пожал плечами.
– Костян вчера говорил, ты что-то слышал в Зверинце?
Дёрнула же нелёгкая затеять разговор с Эт-Самое. Знал, чем закончится и всё равно спросил.
Игорь ногой придвинул стул и выдавил концентрат из тюбика прямо в рот. Хлебнул кофе. И буднично сказал:
– Там кто-то есть.
– Что?
– Точно, – сглотнул, закинул в рот ещё порцию. – Не проходит по журналу, и клетку не открывали при мне ни разу. Но я слышу иногда… типа цепь звякает. Ещё шорохи всякие.
– А голос?
– Вот голос – нет.
Но всё равно стало легко, будто спецзащиту снял. Значит я всё же не чокнулся. Какое счастье.
– А Серёга слышал?
– Не знаю. Никогда не спрашивал.
– Но клетку ведь должны открывать? Кормить там…
– Скорее всего, с другой её стороны тоже есть герма, – кивнул Игорь. – Блок А гораздо больше, чем кажется.
– Ты думаешь?
– Точно знаю. Мне кое-кто, понимаешь… экскурсию там проводил.
Он многозначительно закатил глаза и нарисовал в воздухе выпуклые формы. Игорь был известный ходок, лез под каждую юбку. Я криво улыбнулся в ответ, думая о своём. В блок А вела отдельная дверь с электрозамком, и до сих пор я считал это правильным – всё-таки серьёзная работа идёт. И только теперь подумал: а от кого им там запираться, если мы здесь все одинаково заперты. Или не одинаково?
Остаток дня я прослонялся между ячейкой досуга и своей, которую делил с Игорем. Столкнулся несколько раз с Юлькой, но в каждую встречу она так пугалась, что в конце концов я перестал шататься по коридорам, завалился на кровать и вырубился. А когда будильник затрезвонил подъём, еле продрал глаза. На автомате собрался, поел и пошёл на смену. Утренние пост-кошмарные переживания казались далёкими и глупыми, как детские страхи о Самосборе, являющемся из-под кровати. Игорь тоже ничего не сказал при встрече. Зверинец шумел как-то особенно громко, и он только рукой махнул, протопав на выход.
Тридцать шагов по коридору, направо и ещё тридцать. Дойти до заваренной гермы и отправиться обратно. В конце коридора перегорела лампа. Опять писать заявление на замену, и опять электрик придёт дня через три. Я так и не поправил протез, но почему-то он щёлкал гораздо тише. А может, так казалось из-за шума.
Смена тянулась своим чередом.
Тридцать шагов в одну сторону.
Тридцать в другую.
Каждый раз ненароком сбавить шаг у девятой камеры. Прислушаться. Ничего не услышать.
Туда. Обратно.
Сони сегодня разошлись не на шутку. Может, опять одного забрали, они всегда после этого долго не умолкают.
На каком-то по счёту круге я не выдержал. Остановился у девятой, подошёл ближе и прижался ухом к металлу. За криками Сонь ничего нельзя было разобрать, и неожиданно для самого себя я поднял руку и постучал. Один раз. Второй. Тишина. И вдруг в ответ целая серия дробных ударов. Спутать невозможно – позывной ликвидаторов! В горле моментально пересохло, воздух сжался, а в ушах запульсировало.
– Жека? – донеслось из-за двери. – Это ты?
– Ви… – проскрипел я. – Витёк?..
– Жека! Я так и знал! Услышал разговоры, думал, ты-не ты… – оживлённый голос вдруг резко умолк. И продолжил уже совсем не так радостно: – А ты-то какого хрена здесь делаешь?
– Я… – вздохнул, собираясь с мыслями. – Охранником. Уже третий месяц.
– Третий, – бесцветно повторил Витёк.
Я всё не мог поверить, что это не мираж, что голос и правда принадлежит Витьку. Тому самому, с которым в детстве слонялись по этажам, удирая с уроков, а при звуке сирены неслись по лестнице сломя голову, чтобы спуститься быстрей Самосбора. Особой удалью считалось дождаться, пока начнёт вонять мясом, и только потом бежать… Тому Витьку, с которым мечтали вырасти и стать ликвидаторами, чтобы спасать людей от последствий Самосбора, а там, чем чёрт ни шутит, может и сам Самосбор изловить и уничтожить! Тому Витьку, который вечно лез в самое пекло, едва успев натянуть защиту, а погиб под завалом при взрыве в собственном блоке…
– Стоп. Подожди, – я сделал глубокий вдох, пытаясь унять сердцебиение, но помогло плохо. – Ты, выходит, живой? Как ты здесь вообще?..
Из-за двери донёсся судорожный всхлип.
– Живой. Лучше б я сдох…
– Почему мне сказали, что ты умер?!
Тишина. Потом возня, тихий звон и голос, доносящийся откуда-то снизу. Я уселся на пол и прислонился ухом к двери.
– Тебя-то после взрыва в элитный госпиталь поместили… А нас, простых смертных, в 587-ю травматологию. Которая одна на тридцать блоков. Лечили… Да какое там лечение. До вечера не загнулся – и ладно. А я-то как раз загибался. Мне позвоночник перебило, ни стоять, ни сидеть не мог. Когда почки отказали, думал – и хорошо, хоть отцу с мамкой обузы не будет. А потом он пришёл.
– Он?
– Профессор. Сказал, что собирает совсем безнадёжных для экспериментального комплекса лечения. Пообещал поднять на ноги, ну я и согласился. А что оставалось? Подписал соглашение под грифом СС, меня в тот же день транспортировали. Родителям сказали, что умер, а тело в соответствии с законом передано на дробление для пересадки нуждающимся. Такие дела…
– А дальше что?
– А что дальше… Нас сюда привезли, двенадцать человек таких же, как я – безнадёг. А теперь я один остался, – тихий смешок. – Правда, на ноги меня он всё же поставил. Только теперь они вряд ли мне пригодятся.
Ещё один жуткий смешок. И странный звук. Будто железом по двери.
– Что с тобой сделали?
Тишина.
– Что сделали, Витя? Почему тебя держат в камере?
– Лучше тебе не знать, Жек. Ты только… помоги мне, а? Поможешь? Выпустишь меня? Ты ведь можешь, я знаю. У охраны есть ключ. Специальный, открывает все двери. Есть ключ, есть. Ты можешь её открыть. Открой дверь, а? Открой! – голос зазвучал громче, быстрее, обрывая слова, глотая окончания, пока не перешёл в визг. – Открой! Открой! Где ты есть?! Куда делся? Сука-сука-сууукаааааа, я же из-за тебя здесь, всё из-за тебя, долбоёба, откройоткройоткроооооООООЙЭТУПРОКЛЯТУЮДВЕЕЕЕЕРЬ!!!
Герма затряслась от ударов, я кубарем откатился от неё, приложившись затылком о противоположную стену, за которой, в такт Витькиному воплю, бесновался Агрессор. Перемена произошла так мгновенно, что не оставалось сомнений – заперт Витёк не зря.
И вдруг всё закончилось. Шум стих, даже Сони умолкли. В наступившей тишине я отчётливо слышал гул крови в ушах. Затем из девятой раздалось жалобно:
– Женя?
Я стоял чуть в стороне (и когда только успел подняться?), не решаясь ни уйти, ни приблизиться. А он будто слышал моё испуганное дыхание, потому что продолжил:
– Видишь, как… Нельзя мне тут оставаться. Это они заразили меня. А я не могу так... Не хочу. Я же не виноват…
Голос стих.
Как ликвидатор я прекрасно знал, что назад Витьку дороги нет, а вперёд – только одна. Но как человек, чей друг детства загибался от неизвестной заразы в закрытой камере, – не хотел этого знать. Я уже не был тем наивным ребёнком, который верил, что ликвидаторы – герои, призванные помогать людям. Они всего лишь мусорщики, ассенизаторы, выгребающие дерьмо Самосбора. Профессия нужная и полезная, но далёкая от совершенства. А люди, там работающие, от него ещё дальше. Жёсткие и непробиваемые, как несущие стены Хрущёвки. А я давно уже перестал таким быть. Если вообще был когда-то.
Сказал, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно, хотя ни того, ни другого совершенно не ощущал:
– Не могу я просто открыть дверь, ты же сам понимаешь. Но постараюсь тебе помочь. Узнать, что здесь творится, доложить, кому следует… Буду собирать информацию, а когда моя вахта закончится, пойду прямиком в…
– Ты что, так до сих пор и не понял? – перебил он. И пояснил с жалостью: – Никуда ты уже отсюда не выйдешь. Никто из вас не выйдет. Вы такие же подопытные крысы, как и мы, просто по ту сторону двери. Но это пока, Жень. Пока.
Звякнула цепь, потом стихла, и больше из-за двери девятой камеры я не услышал ни звука.
Продолжение следует...
Больше историй в Холистическом логове Снарка
