Надпись на авторучке: Привет, я экоручка, в прошлой жизни я была стаканчиком.

Он родился рабом. Сколько себя помнил с детства, всё его окружение были рабы. Потом, из рассказов матери, узнал, что его предков привезли из далёкой Африки белые люди – им требовалась рабочая сила на тростниковых плантациях. И его ждала та же участь. Нельзя сказать, что он печалился об этом – просто вставал рано утром, совершал скудный обряд омовения и отправлялся на работы вместе с другими чернокожими. Конечно, он видел белых леди, праздно проводящих свои дни, и даже, когда пришла пора буйных гормонов, увлёкся одной из них, но сознание раба не позволило ему пойти наперекор своей судьбе. В сильном молодом теле натиск гормонов особенно невыносим: не зная, что с ним происходит, он в отчаянии царапал себе кожу, чтобы болью снять желание. Так долго продолжаться не могло. Одна благосклонная улыбка желанной леди и многозначительный взгляд, брошенный на его крепкое, блестящее от пота тело, свели его с ума. Слова матери и господ о своём месте под солнцем на миг выветрились из его сознания, он поддался зову гормонов и поцеловал леди. Собственно, именно поэтому оборвалась его жизнь в столь раннем возрасте – всего двадцать лет. Белый хозяин забил его до смерти.

В следующей жизни он родился крестьянином. Исправно отдавая феодалу часть своего урожая, он возделывал отведённый ему участок земли с утра до позднего вечера. Жирная плодородная земля отвечала богатым урожаем и, хотя приходилось много работать, призрак голода не маячил за спиной. В нужное время появилась семья – такая же простая крестьянская девушка, нарожавшая ему много детей, часть которых умерла в младенчестве. Стоя над первым остывшим телом месячного ребёнка, он испытывал печаль вперемешку с недоумением – земля всё даёт для прокорма, почему же этот маленький человек умер, так и не успев вкусить её плодов? Задумываться над подобными вопросами не было ни времени, ни пользы, и он возвращался на поля. Вести о смерти других детей воспринимал более спокойно, понимая, что не в состоянии изменить ход событий. В конце концов, рядом бегали другие его отпрыски – здоровые, крепкие, и по мере возможностей он приучал их к тому, как надо ходить за плугом и сеять урожай. Местный священник заверял, что природа к ним благосклонна, и пообещал в случае необходимости замолвить словечко перед лицом грозного и всемогущего бога. Крестьянин смотрел на то, как преподобный читает, и диву давался, не в силах понять, откуда появляется смысл у нарисованных закорючек. Действие это внушало ему благоговейный страх, заставляя проникнуться уважением к священнику. Но однажды несколько лет подряд бог проявил равнодушие к местной деревеньке – из-за неурожая половина жителей умерла от голода. В их числе оказался наш крестьянин.

В очередной жизни он родился женщиной. Мать, которую он никогда не узнал, подбросила девочку к приютскому крыльцу. Но ей повезло – она выросла и стала привлекательной женщиной. Её заметил один сутенёр – благодаря ему она имела любовников среди аристократов. Один из них брал её с собой в морские путешествия, в которых, кроме всего прочего, почитывал кое-что из современных писателей. В основном прозу эротического характера. В таких путешествиях, кроме самих любовных утех да подобного чтения, было скучно. Чтобы занять себя, она стала проявлять интерес к письму – её любовник сам баловался сочинительством, подражая скабрезным поэтам. Он же научил её азам грамотности. Своё первое сочинение она написать не успела – на их корабль напали пираты и в перестрелке случайно убили прекрасную даму.

В следующий раз он родился в семье клерка. Сам стал клерком, всю жизнь выполняя бесконечную канцелярскую работу, переписывая вручную тонны документов; вырастил благовоспитанных детей, чем очень гордился. Он даже успел дать им образование, и мирно скончался в окружении дипломированных чад, отходя с греющей душу мыслью, что больше ему не придётся выводить пером цифры и буквы, которые ровным счётом ничего для него не значили, но за которые регулярно платили жалованье.

Потом он родился в другой стране. В ней всё время бушевали революции, снимали головы королям и непокорным, заставляя простой народ метаться среди смуты. Семья его была убита, а он сам чудом избежал смерти. Неприкаянность и страх вынудили его примкнуть к революционерам, в их среде он узнал многое из того, о чём раньше смутно догадывался. Он узнал, что каждый человек от рождения талантлив, и что каждый может быть полезен для общества, если создать благоприятную атмосферу для развития талантов. Прежде живя для себя, он с удивлением обнаружил, как замечательно получается жить среди тех, кто относится к тебе с уважением и пониманием. Платя той же монетой, он стремился угодить им и из кожи вон лез, чтобы чувствовать себя достойным их общества. В нём, кстати, была одна девушка, которая ему весьма нравилась, но в её присутствии он робел и терялся, понимая, насколько жалок в сравнении с её умом и жаром сердца. Отчаянное желание ей понравиться заставило его пренебречь собственной безопасностью и он кончил свою жизнь на плахе, на той самой, на которой был обезглавлен король.

Череда его последующих жизней пришлась на войны. Он рождался в разных странах, где пылали кострища войны, и шёл защищать свою страну от захватчиков. Он становился наёмником, вступившим на этот путь из-за денег. Он записывался в партизаны и порой расстреливал соотечественников-предателей. Иногда он рождался в семье музыкантов или артистов, но пойти по стезе родителей не давала начавшаяся война, и тогда в редкие минуты затишья перед боем он развлекал своих однополчан игрой на гитаре или смешными рассказами. Однажды после очередного боя он очень устал и уснул прямо в захваченном доме. Его товарищи с победными криками продвигались вглубь города, пока он спал – как обычно, без снов. Проснулся от шороха. Над ним стояла молодая женщина, за которой прятался мальчик – примерно того же возраста, что и оставленный в тылу сын. Увидев, как он открыл глаза, женщина направила на него пистолет и спустила курок. В тот момент, когда она сделала это, он почувствовал всю пустоту и грубость войны, и напоследок остался благодарен женщине, освободившей его от усталости.

На этот раз он родился в семье мастера. Его отец имел, как говорили, золотые руки. Мебель и игрушки из дерева, изготовленные им, пользовались популярностью по всей стране, но он превзошел своего отца в мастерстве. До глубокой старости он делал вещи своими руками, бережно и с любовью обрабатывая куски дерева, превращая их в настоящие произведения искусства. Иногда его навещали друзья – профессора и академики. Каждый раз, слушая их, он не мог взять в толк, что они ищут в обществе рукастого, но необразованного мастера. Однако некоторые их разговоры чрезвычайно бередили его воображение и заставляли работать ум. Как-то он сильно задумался над мироустройством Вселенной, вытачивая в это время деталь на станке, и не сразу заметил, что грубый механизм шоркнул его по руке. Нелепо было умереть от потери крови в возрасте, в котором обычно умирают от старости, но больше всего перед смертью он сожалел о том, что не сможет смастерить соседскому мальчику деревянного коня, которого задумал на днях.

И снова он родился женщиной. Семья её была состоятельной, девочку с раннего возраста обучали наукам и искусствам. Выросла она и хотела пойти в политику, но передумала, встретив мужчину своей мечты. Они создали крепкую дружную семью, в которой вскоре появились дети. Она с удовольствием научила их всему, что умела сама, и умерла в окружении благодарных правнуков.

Последняя его жизнь протекала в семье музыканта и поэтессы. Домашнее образование пошло, конечно, ему на пользу, и впоследствии учебные заведения наложили свой отпечаток, но чаще всего он был предоставлен сам себе. Одиноко и скучно быть не могло, ведь его окружали книги. У родителей была богатая библиотека, в которой он проводил всё свободное время. Город, где они жили, стал мегаполисом, куда часто приезжали умные и образованные люди. Поступив в университет, он стал изучать нейрофизиологию. Слава пришла к нему в расцвете сил, как и любовь. Прекрасная образованная женщина, понимающая его с полуслова, сопровождала везде, где его ждали. Её любовь вдохновила его на ряд открытий, за которые он получил премии и признание коллег. Однажды он вошёл в свою лабораторию, оснащённую самыми современными приборами, и принялся за загадку, томившую его дух неизвестно по какой причине – природу человеческого мозга. Открытие, на пороге которого он стоял, должно было изменить всю систему обучения и воспитания человека, и он уже готовил доклад о нём, как вдруг ночью накануне выступления остановилось сердце. Он умер во сне, гуляя со своей возлюбленной по зелёным лугам прохладной страны. В его рождении на этой планете больше не было смысла.

Бог не творит новые души для малых детей. У него было бы слишком много работы. Душа умершего переходит из тела в тело, пока не попадет в руки добрых людей [совершенных катаров].

Жительница Тулузы (Из протоколов судов инквизиции 1273 г)

Раймон Д'Альфар ударил Вильгельма Арно своим жезлом и раздробил ему череп. Арно не мог спастись. Д'Альфар и его товарищи по заговору изрубили Арно, а заодно второго инквизитора и девять их помощников. Арно со свитой гостил в замке в городке Авиньонет на юге Франции. Они прибыли в один из весенних дней 1242 года; Д'Альфар — управляющий графа встретил их и разместил в одном из залов замка своего господина.

Арно был инквизитором из числа доминиканских монахов. Ему и его свите было известно, что на юге Франции их недолюбливают. Наверно поэтому они забаррикадировали дверь зала, прежде чем присесть, чтобы мирно выпить и закусить, а потом лечь спать. Утром они собирались открыть заседание своего трибунала и  начать розыск еретиков-катаров среди жителей городка.

Когда д'Альфар решил, что приезжие уже уснули, он, надев белую накидку и взяв факел, пошел к

маленькой боковой двери в стене замка, через которую впустил группу людей, вооруженных топорами. Среди них были горожане и несколько человек из крепости Монсегюр, в которой обосновались катары. Д'Альфар повел их в зал, где спали инквизиторы. Они выломали дверь и ворвались внутрь.

―Va be, esta be!, — воскликнул д'Альфар. — Вот они! — и с ликованием начал бойню.2 Потом

нападавшие забрали добычу — одежду, книги и лошадей и вернулись в лес, где их поджидали товарищи.

Пьер Роже де Мирпуа, начальник гарнизона Монсегюра, с нетерпением ждал известий. ―Где чаша [Арно]? (то есть, череп) — спросил он у Асерма, одного из убийц.

―Она разбилась, — сказал Асерма.

―Почему вы не принесли мне осколки? Я бы скрепил их золотым обручем и пил из этой чаши вино до самой моей смерти.

Почему Мирпуа так ненавидел инквизиторов? Не только за то, что они преследовали катаров. Но и потому, что они представляли церковь, которая привела армию, чтобы опустошить его край, и отдала земли его предков северянину.

Авиньонетская акция увенчалась успехом, но имела печальные последствия. Она была частью

восстания против власти северян, подчинивших себе Лангедок — область на юге Франции — за тринадцать лет до описываемых событий. Убийство инквизиторов должно было послужить сигналом к общему восстанию. Но после его подавления эти убийства навлекли на катаров гнев церкви и короля и стали причиной их полного уничтожения.

Священники катаров, так называемые совершенные, были миролюбивы и привержены идее

ненасилия. Хотя никто из совершенных не участвовал в этом нападении, среди убийц, вероятно, были катары. Что могло привести их к такому неосторожному поступку, как хладнокровное убийство двух инквизиторов и их свиты?

Плодородная почва

Чтобы понять, почему катары участвовали в этом кровавом нападении, нужно вспомнить события предшествовавших тридцати лет и начать следует с изучения плодородной почвы Лангедока, на которой пустил корни катаризм.

На исходе XII века Лангедок был одним из самых процветающих районов Европы. Его купцы богатели на торговле, которую вели между собой северные земли и страны Средиземноморья. Он отличался особенными архитектурным стилем (романским) и культурой, включавшей литературу, которая дала миру трубадуров. Культура Лангедока была пестрой. Его могущественное купечество поддерживало связи с мусульманским миром. В отличие от большей части Европы Лангедок предоставил евреям права гражданства, и те могли открыто

проповедовать свои идеи.

Область не подчинялась французскому королевскому дому. Ею управляли граф Тулузский и другие бароны. Города обладали статусом независимых республик, граждане которых находились под защитой общего закона.

Еврейские мистики чувствовали себя в этих городах достаточно спокойно, чтобы писать

каббалистические тексты и проповедовать идеи Каббалы. Царившие в области терпимость и утонченность делали ее идеальным местом для расцвета катаризма.

Катары были еретической христианской сектой, считавшей себя истинной христианской церковью. Они исповедовали идеи перевоплощения души и единения с Богом в христианском контексте. Их вера упрочилась в Лангедоке в середине XII столетия. К 1140 году катары создали церковную организацию со своими епископами, литургией и вероучением. Поскольку их центром был город Альби, они получили другое название— альбигойцы.

В отличие от некоторых еретических движений, популярных только среди простого народа, катары старались привлечь на свою сторону также и рыцарство. Их первыми прозелитами стали люди образованные, знатного происхождения, которые распространяли это учение среди бедноты. Церкви было трудно бороться с такой широкой поддержкой этой религии.

Катаризм высветил то жалкое положение, в котором находилась ортодоксальная церковь. В XII и XIII веках католические епископы Лангедока задавали тон остальному духовенству, пренебрегая мессой и, в то же время, торгуя церковными должностями и святынями. Они брали плату за все — от назначения на церковные должности до нарушения завещаний и утверждения незаконных браков. Епископы жили, как знать, посвящая свое время охоте, азартным играм и увеселениям.

Народ высмеивал паразитическую жизнь священников, которые, подобно епископам, манкировали службой, живя на десятину, содержа любовниц. Даже Папа Иннокентий III критиковал свой клир. "По всей этой области прелаты служат предметом насмешек для мирян", — писал он, жалуясь, что и мелкопоместные рыцари, и простолюдины не уважают Бога и церковь.

В 1145 году в Лангедок приехал проповедовать Бернар Клервоский (позднее — святой Бернар). Он сообщал, что церкви остались без прихожан, прихожане без священников, священники без надлежащего к ним почтения и, наконец, христиане без Христа.

Прочная вера

Катары делились на две категории: совершенных и верующих. Совершенные — духовенство катаров — вели аскетическую жизнь, их отделяла от верующих церемония посвящения, или духовного крещения — консоламентум (утешение).

Они проводили время в размышлениях, и от них требовалось соблюдать высокие моральные нормы. Строгие аскеты, они отличались, как правило, бледностью и худобой из-за постов и скудной еды: исключались мясо, яйца и молоко, рыбу есть разрешалось.

Совершенные странствовали пешком из города в город, носили черную одежду из грубой ткани,

служили молебны в частных домах, поддерживали живых и готовили умирающих к вечной жизни. Ведя нищенский образ жизни, они не были настолько отрешены от всего земного, чтобы пренебрегать материальными ценностями. Они раздавали милостыню бедным и часто занимались врачеванием.

Катары отводили видную роль женщинам. Им разрешалось становиться совершенными, хотя и не епископами. Верующие-мужчины почитали совершенных-женщин так же, как и совершенных-мужчин, и слушали их проповеди. Женщины-катары знатного происхождения часто становились совершенными после того, как подрастали их дети.

Они открывали общежития для других женщин-катаров, в которых совершали обряды, учили своей вере и лечили больных. В то время как совершенные следовали строгим нормам, образ жизни рядовых катаров не слишком отличался от того, какой вели их соседи-католики. Приверженцев катаризма можно было найти во всех слоях общества. К ним принадлежало большинство ткачей, встречались они среди купцов и среди крестьян.

Катаризм настолько прочно укоренился в аристократии, что отделение катаров от ортодоксальных христиан привело бы к раздроблению всей страны. Как сказал один рыцарь епископу Тулузскому, когда тот спросил, почему рыцарство не прогонит еретиков: ―Это не в наших силах. Мы все выросли вместе. Многие из них связаны с нами родственными узами. Кроме того, мы и сами видим, что они — люди добропорядочные и заслуживающие уважения.

У катаров не было церквей, свои простые службы они проводили в частных домах. На фоне быстрого роста их общин, несомненно, полупустые нефы католических соборов выглядели жалко.

К середине XII столетия церковь осознала угрозу, которую представляла эта быстро

распространяющаяся ересь, и начала принимать меры для борьбы с ней. Кампания против катаров в Лангедоке началась с мер убеждения. В этот край направили священников, которые должны были увещевать народ вернуться в лоно церкви. Но их усилия не принесли больших плодов. Даже в тех случаях, когда католические проповедники старались вести скромный образ жизни, подобно совершенным катаров, им удавалось обратить в свою веру немногих.

Доминик де Гусман (позднее — святой Доминик) вел еще более аскетическую жизнь, чем совершенные, но, очевидно, его доводы не были столь же убедительными. Один спор, который вели Доминик с помощником против двух совершенных, продолжался восемь дней, но Доминику не удалось обратить ни единого человека.

Святой Бернар писал Папе, что "вера — это дело убеждения, и ее нельзя навязать силой". Но Доминик придерживался другого мнения. Свои бесплодные четырехлетние усилия он, как сообщали, в раздражении подытожил следующим замечанием: "Как говорят в Испании, когда не помогли благословения, — поможет хорошая палка". Он говорил безучастным еретикам: ―Теперь мы поднимем против вас князей и прелатов... Пусть царит сила там, где не смогло воцариться мягкое убеждение.

К 1208 году Папа Иннокентий III был готов применить силу. Непосредственным поводом стало убийство папского легата Пьера де Кастельно якобы по приказу графа Тулузского Раймона VI, которого подозревали в принадлежности к катарам.

Иннокентий призвал начать крестовый поход против Лангедока. До этого термин ―крестовый поход применялся только по отношению к войнам против мусульман. На этот раз крестовый поход впервые предпринимался против христианского народа. Но Папа объявил, что катары заслуживают этого, так как они ― даже хуже, чем сарацины [мусульмане].

Он пообещал участникам похода такую же награду, какую получили крестоносцы, сражавшиеся в Палестине, — отсрочку уплаты долгов на время похода и отпущение всех грехов, что гарантировало доступ в рай. И все это за обязательство принять участие в сорокадневном походе. Папа также обещал трофеи и земли богатых лангедокских городов. Это сочетание земных и небесных благ привлекло целую армию рыцарей и крестьян, главным образом с севера Франции, под знамена креста.

К июню 1209 года армия была готова к выступлению. Богатые горожане и рыцари Лангедока почти не готовились к обороне своих городов. Они не представляли себе, с какой яростью эта "армия божья" собиралась обрушиться на их землю, где католики и катары мирно жили бок о бок.

Конь находит свою подкову

Во что верили катары и какую опасность в них видела церковь? Трудно разобраться в верованиях катаров, так как церковь запутала их так же, как учение гностиков, изобразив его в карикатурном виде и постаравшись, чтобы это представление укоренилось посредством уничтожения всего того, что могло его опровергнуть.

Церковные хроники изображают катаризм как нездоровую веру, делая акцент на отказе катаров от евхаристии, веры в воскресение мертвых и поклонения кресту. Она обвинила катаров в таких противных жизни обычаях, как добровольное самоубийство и отказ от деторождения. Если бы катары действительно совершали такие поступки, их можно было бы обвинить в том, что они представляют опасность для людей.

Однако, согласно историческим сведениям, катары заключали браки и рожали детей, и только

совершенные соблюдали безбрачие. Целые поколения многих знатных семей хранили эту веру, воспитывая в ней своих детей и внуков.

Церковь обвинила некоторых совершенных в практике поста, приводившего к смерти, который

назывался эндура, а в некоторых случаях в намеренном ускорении наступления смерти с помощью яда. Если кто-нибудь и держал такой пост, то это, скорее, было у катаров нововведением‖, а не обычаем.

Несомненно, некоторые верования катаров сегодня могли бы показаться странными. Но сущностью их религии было ни что иное, как возрождение гностическо-оригенистско-арианских идей, которые, как полагала церковь, были выкорчеваны еще шестьсот лет назад!

По-видимому, реинкарнация была неотъемлемой частью их веры с самого начала. Катары считали, что цель перевоплощения состоит в том, чтобы дать душам возможность воплотиться в теле совершенного и, таким образом, прийти к единению с Богом.

Души переходят из одной оболочки в другую, пока не войдут в благую оболочку, то есть в тело

мужчины или женщины, которые поняли, что есть благо, гласит один источник. В этом тексте слова "поняли, что есть благо" использованы в гностическом смысле и означают, что душа стала единым целым с благом, или Богом. Это, как мы увидим, и было целью катаров.

Катары по-разному представляли себе, сколько жизней отведено каждому человеку. Некоторые

считали, что число воплощений ограничено и что, если душа не найдет спасения, то будет потеряна. Другие полагали, что возможность спастись продлевается для всех душ по мере необходимости. Верующие расширяли рамки этой концепции и, возможно, рассказывали о своих прошлых жизнях.

Концепция катаров о перевоплощении включала и представление о том, что души могут переселяться в тела животных. Инквизиция выжала из одной последовательницы катаризма следующую забавную историю, дающую представление об идее переселения душ в животных: ―Душа одного человека, покинув тело, вошла в тело коня. Некоторое время он принадлежал помещику. Однажды вечером помещик верхом на этом коне преследовал своих врагов. Дорога была каменистой. Нога коня попала между камнями. Он с трудом высвободил ногу, но потерял подкову. Когда он умер, его душа перешла в тело человека, который стал добрым христианином [совершенным].

Однажды он с другим еретиком [катаром] проходил мимо того места, где, будучи конем, потерял

подкову. Он рассказал своему спутнику, что, когда был конем, то потерял на этом месте подкову, и оба стали искать подкову между камней и нашли ее.

Женщина сообщила инквизиторам о том, что, когда она обычно рассказывала эту историю, ее

слушатели громко смеялись. Можно вообразить эту сцену, скажем, в средневековой харчевне, как она угощает без разбора и католиков, и катаров этой сказкой о прошлой жизни.

Перевоплощение ереси

Можно проследить формирование веры катаров от гностиков, оригенистов и ариан IV-V веков. После того как Константин и другие римские императоры начали преследовать христианских еретиков, те ушли на восток — в Армению, а затем на запад — в Болгарию. Балканы стали тем местом, где перемешались все ереси.

Около 950 года болгарский священник по имени Богомил основал богомильство—веру, построенную из элементов раннехристианского еретического мистицизма. К XI столетию она распространилась по всей Малой Азии.

В какой-то период в XII веке богомилы покинули Болгарию и пришли в Боснию, где им было разрешено открыто исповедовать свою веру. Богомилы рассылали своих проповедников по всему христианскому миру. Они оказали влияние на знатные семьи в Константинополе, включая патриарха, а также в византийских колониях в Италии. Приблизительно в это же время французские крестоносцы узнали в святой земле о богомильстве и по возвращении в Южную Францию, возможно, в сопровождении проповедников-богомилов, основали катаризм.

Если более внимательно рассмотреть догмы катаров, то можно найти другие параллели с

гностицизмом, оригенизмом и арианством. Катары, подобно гностикам, не поклонялись кресту, и их обвиняли в принятии еретических идей Оригена, в том числе и веры в то, что воскресение не связано с плотью.

Подобно протестантам XVI столетия, катары сосредоточивали внимание на просвещении личности и чтении Писания на родном языке. (Совершенные ходили с переводом Евангелия от Иоанна, подвешенным к поясу.)

Но в отличие от протестантов катары не принимали Ветхий Завет и Никейский символ веры. Вместо этого они, по-видимому, сохранили до-никейскую форму христианства. Подобно арианам, они говорили, что люди по природе своей причастны Иисусу и что им назначено уподобиться ему. Это сказалось и на их представлении о спасении. Катары верили, что им суждено достигнуть тесного духовного союза, когда душа соединится с Духом, который она покинула на небе.

Одеяние Христа

Одной из самых священных церемоний у богомилов и катаров был консоламентум — принятие Святого Духа, во время которого совершенный возлагал руки на голову верующего. Эта церемония обычно совершалась только один раз в жизни верующего. После нее верующий должен был вести себя как совершенный. Катары верили, что во время этой церемонии падшая душа возвращается к своему Святому Духу и состоянию божественного единения. Они считали, что, получив консоламентум при жизни, избегнут перевоплощения и останутся с этим Духом.

При условии достижения этого союза душе было назначено после смерти облечься в одеяние Христа и занять место рядом с ангелами. Очевидно, что это— описание вобожествления или единения с Богом. Как мы уже знаем, идея вобожествления пронизывает гностицизм, оригенизм и арианство. Следовательно, катары подхватили эту идею, снова связав и ее, и идею реинкарнации с христианством.

Богомилы и катары даже сохранили текст под названием "Видение Исаии", написанный евреями-христианами во втором веке. Он повествует о странствии Исаии в небесном Царстве и его превращение в ангела. Манускрипт не только описывает восхождение Исаии на небо, но и побуждает читателя последовать за ним.

Исаия сообщает, что, по словам ангела, вернувшись на небо после смерти, он будет носить духовные одежды, небесный покров. И тогда он станет ―равен ангелам, которые (пребывают) на седьмом небе‖. Исаия ясно дает понять, что другие могут повторить его судьбу. Он ликует при мысли о том, что те, кто любит Всемогущего и Его Возлюбленного [Сына], после своей смерти поднимутся туда [на седьмое небо] через ангела Святого Духа. Там они получат одеяние, престол и венец славы. В иудейском мистицизме облачиться в одеяние, получить венец и воссесть на престол — было символом союза с Богом.

Наличие такого текста среди священных книг катаров, показывает, что катары (подобно гностикам) сохранили учения о странствиях души, которые приводят к вобожествлению. А как мы увидим в пятой части этой книги, подобное представление о странствиях души было также частью раннего христианства.

Как говорят историки, катары, по-видимому, сохранили и остатки раннехристианских обрядов. Это дает дополнительное свидетельство о том, что у них был доступ к изначальной форме христианства. Тогда можно считать, что катары получили истинное учение Иисуса и, возможно, его тайные наставления.

Но катарам юга Франции недолго довелось следовать этому учению. В то время как совершенные катаров искали корону славы небесной, католических прелатов больше заботило сохранение их земного царства.

"Убивайте всех"

Армию, насчитывавшую свыше 15 000 крестоносцев и наемников, вел не полководец, а назначенный самим Папой легат — Арно Амори. Их первой целью был богатый укрепленный город Безье.

Католический епископ Безье попытался не допустить осады города, вступив в переговоры с

крестоносцами. Он предложил выдать 222 еретика, если армия обойдет город, но когда представил свой план гражданам-католикам, те отвергли эту сделку. Они сочли ее нарушением своего суверенитета и предательством своих друзей-катаров.

Католики заявили, что скорее дадут утопить себя в морской воде, чем примут эти условия. Они

предпочитают довериться высоким стенам, воротам и рвам вокруг своего города, которые защитят их от армии. Поэтому епископ выехал из города, бросив там и католиков, и катаров, а заодно и своих священников.

Казалось, что Безье способен выдержать длительную осаду. Но уже на следующий день, 22 июля 1209 года, группа горожан совершила вылазку за стены города, предприняв плохо подготовленное нападение на наемников. Поднятые по тревоге, эти бывалые вояки взяли штурмом ворота и захватили стены. Они хлынули на улицы, убивая застигнутых врасплох горожан, а за ними последовала вся армия.

Многие люди в панике искали убежища в церквях. Крестоносцы выламывали их двери и убивали

каждого, кого находили внутри — мужчин, женщин, детей, больных и священников. Крестоносцы старались отнять добычу у грабителей-наемников. Взбешенные этим, наемники подожгли город, и его охватило ревущее пламя. Пожар уничтожил даже каменный собор, в стенах которого образовалась трещина, и он рухнул, развалившись надвое.

Четыре дня спустя армия оставила тлеющие развалины и горы изрубленных тел католиков и катаров и двинулась дальше под развевающимися на ветру знаменами.

Как сообщал один монах-цистерцианец, который вел хронику этого похода, крестоносцы не знали, как отличить католиков от катаров. Они не хотели убивать добрых католиков, но и не хотели дать улизнуть нечестивым, выдающим себя за добрых.

Согласно легенде. Арно Амори, папский легат, предложил простое решение: Убивайте всех; Бог узнает своих. Сказал он так на самом деле или нет, эти слова стали лозунгом похода. Сея ужас повсюду, где города оказывали сопротивление, крестоносцы казнили католиков, словно они были еретиками.

Именно эта политика противопоставила Лангедок церкви и привела к тому зловещему событию, когда жезл Раймона д'Альфара сокрушил череп инквизитора-доминиканца. За долгие кровавые годы этого крестового похода обе стороны совершили злодейские преступления. Но население Лангедока заплатило самую дорогую цену.

(После провала своей проповеднической кампании против катаризма св. Доминик выступил в

поддержку применения силы для уничтожения ереси. Тысячи катаров были казнены и сожжены заживо во время крестового похода и судов инквизиции. Доминик умер до создания инквизиции, но члены основанного им ордена стали первыми и самыми ревностными инквизиторами).

Выжженная земля

Поход продолжался двадцать лет. Хотя Лангедок и получал временами передышку благодаря своим рыцарям, они не могли противостоять непрерывным ударам свежих частей крестоносцев, которых поддерживали и французская корона, и церковь. Поскольку католики не хотели ни отказаться от своей независимости, ни повернуть оружие против своих соседей-катаров, они страдали вместе в этой одной из самых жестоких войн средневековья. Не полагаясь только на силу оружия, армии северян также стремились подчинить себе людей голодом, систематически уничтожая посевы и виноградники и убивая скот.

Некоторые города избегали участи Безье, если предлагали своим совершенным на выбор покаяние или казнь на костре. Но другие посетил неописуемый ужас. Французские крестоносцы вырывали своим пленникам глаза и отрезали губы, убивали женщин и детей. Они насмерть забили камнями последовательницу катаризма Жирод — жену смотрителя замка Лавор, известную благотворительницу.

Крестоносцы устроили такую кровавую бойню в городе Марманд, что утопавшие в крови улицы были усеяны мозгами, отрубленными конечностями и кусками печени и сердец. Никто, от рыцаря до младенца, не остался в живых.

Папа и его епископы знали об этих зверствах. Но как отмечает историк Зои Ольденбург, ―ни одним своим решением курия не заклеймила злодейства, совершенные христовым воинством, и не запретила подобную практику‖. Крестовый поход заставил население — катаров и католиков, рыцарей и простой народ—сражаться бок о бок. Во время обороны Тулузы, столицы Лангедока, богатые горожане вооружались кирками и лопатами и сражались рядом с простыми тружениками. От служанок до знатных особ, женщины сражались рядом со своими мужьями, отцами и детьми.

К 1229 году силы страны истощились и население страдало от голода, она ничем не напоминала тот крупный центр ремесла, торговли и культуры, каким была за двадцать лет до этого. Хотя население Лангедока было готово бороться до конца, ни церковь, ни французский король не остановились бы, пока полностью не подчинили область. Папа созвал совет епископов, которые провозгласили короля Франции полноправным сувереном Лангедока.

Раймон VII, граф Тулузский, согласился подписать жестокий мирный договор, вероятно, в надежде получить передышку. Вместо этого он потерял свой край. Лангедок уже никогда более не смог подняться на сопротивление после подписания этого договора, который требовал, чтобы Раймон отдал права на две трети своих земель и разоружил многие из крепостей и чтобы после его смерти остальная часть области отошла короне, если у его дочери и ее мужа не будет детей.

Но, несмотря на все кровопролития и разрушения, цель — уничтожение ереси — не была достигнута. Крестоносцы сожгли на кострах сотни совершенных, но епископы и совершенные катаров продолжали тайно совершать службы на протяжении всего крестового похода. Народ продолжал осуждать церковь и еще сильнее держался веры катаров. Она стала воплощением национальной самобытности, за сохранение которой они боролись.

Семена недоверия

К 1233 году церковь выработала новую стратегию борьбы с еретиками-катарами — допросы с

пристрастием, которые проводили монахи, опиравшиеся на силу французских солдат. Папа объявил о создании инквизиции, которая будет терроризировать Европу в течение по крайней мере шестисот лет. Там, где потерпела поражение тупая сила вторжения, церковь стала использовать более тонкое оружие, рассчитанное на то, чтобы выискивать еретиков, восстанавливая соседей друг против друга.

Церковь действовала просто. Монахи приезжали в город, создавали трибунал и начинали с обещания помилования тем еретикам, которые признаются добровольно. Монахи составляли списки на основании таких добровольных признаний, налагали на признавшихся епитимью и приступали к розыскам. Поскольку признания делались втайне, без присутствия представителей закона, люди часто пользовались возможностью, чтобы обвинить своих врагов, независимо от того, были те катарами или нет.

Инквизиторы арестовывали людей и держали их, пока те не признаются и не назовут другие имена. Арестовывали даже тех, кто исповедовал ортодоксальную веру, чтобы выявить, выражаясь словами историка Генри Ли, их тайные заблуждения.

Церковь создала новые законы, которые предписывали гражданским властям повиноваться монахам в случае ареста и наказания еретиков. Условия содержания заключенных были неописуемы. Обвиняемых часто держали в полной темноте или в таких маленьких камерах, где нельзя было ни лечь, ни встать. Королю Людовику пришлось построить новые тюрьмы для потока обвиненных в ереси. Обвинения разрастались, как снежный ком, и даже мертвых не оставляли в покое.

Если в ереси обвиняли умершего, его тело эксгумировали и сжигали. И что более важно, его имущество могли конфисковать и отдать в королевскую казну. Еретиков, отказавшихся покаяться, сажали в тюрьму или сжигали. Отказавшихся от своей веры подвергали суровому церковному покаянию и отпускали. Степень наказания колебалась от длительного паломничества до конфискации домов и имущества. Паломничества вели к

распространению бедности и голода, так как поля оставались невозделанными, а семьи лишались кормильцев, покуда паломники добирались до Рима или Компостелы в Испании.

Инквизиция преуспела там, где не принес результата двадцатилетний крестовый поход. Ее тактика создала атмосферу подозрительности и страха, самые близкие друзья могли оказаться информаторами, а малейшее подозрение в поддержке катаров сказывалось на жизни всей семьи.

Доминиканский орден, основанный святым Домиником, находился на передней линии борьбы. И Вильгельм Арно, которого ждал кровавый конец в Авиньонете, был одним из первых доминиканцев, отобранных в инквизиторы. Он колесил по провинции, проводя трибуналы и осуждая еретиков.

В городе Муассак он, по-видимому, наткнулся на богатую жилу ереси: Арно со своим коллегой-

инквизитором приговорили 210 человек к сожжению на костре. Неудивительно, что один его приезд в Авиньонет мог посеять ужас среди населения и вызвать зарождение того заговора, который привел к его смерти.

Один из убийц Арно, Вильгельм де Ма-Сен-Пюэль, был бейлифом, против своей воли участвовавшим в арестах и сожжении еретиков. Наверно, убийством Арно он хотел положить конец страданиям и недоверию, которые испытывали граждане Лангедока друг к другу.

Но, в конце концов, усилия инквизиторов дали плоды. Медленно и мучительно они приучали народ к мысли, что добрососедские отношения между католиком и катаром недопустимы. Катаров нужно было избегать и разоблачать.

Протоколы инквизиции показывают, насколько церковь стала неодобрительно относиться к контактам, которые прежде могла посчитать случайными. Одного священника лишили прихода за то, что он говорил с еретиками, читал их книги и ел с ними груши. Других наказывали за то, что они принимали от еретиков медицинскую помощь или ели вместе с ними. Снабжение их припасами, например, едой, вином, шерстью или одеждой, считалось преступлением.

Последний погребальный костер

Инквизиции удалось загнать веру катаров в подполье. Но она держалась десятилетиями, а

совершенные скрывались в лесных хижинах и убежищах в Пиренеях. Самое известное из них — горную крепость Монсегюр — около двухсот совершенных выбрали своим последним оплотом.

Рыцари, спустившиеся из Монсепора, чтобы возглавить нападение на инквизиторов в Авиньонете той роковой ночью 1242 года, входили в состав гарнизона, который оборонял Монсегюр. Возможно, они приняли участие в вылазке вопреки совету совершенных. В любом случае, их глупые действия подняли церковь и государство против этой последней группы руководителей катаров.

Эта маленькая крепость, имевшая в плане форму неправильного пятиугольника, стояла на вершине горы высотой в тысячу футов. С трех сторон ее окружали обрывы. С четвертой стороны к воротам крепости подходила крутая и извилистая дорога.

Когда инквизиция начала затягивать петлю, Монсегюр стал популярным пристанищем для беженцев и паломников, которые просто хотели открыто исповедовать свою веру. Скоро он превратился в штаб-квартиру церкви катаров в Лангедоке.

В итоге крепость стала приютом для четырех-пяти сотен человек — около двухсот совершенных и от пятидесяти до ста солдат, их жен, маркитантов и слуг.

Среди совершенных был епископ Раймон Эгийе, который провел жизнь в пассивном сопротивлении и за сорок лет до этого участвовал в дискуссии со святым Домиником.

Убийства в Авиньонете убедили церковь, что настало время нанести катарам последний удар.