Отца надо было переворачивать и протирать. Грузное серое тело человека, которого ни разу, сколько помнит, не видела трезвым, теперь надо было еще и уважать. За что уважать, Катя не спрашивала, просто так положено. Но даже с уважением, даже, если преодолеть отвращение, сил приподнять тело не хватало, приходилось звать мать.
Мать являлась в комнату в сползшей грязной ночнушке под замызганным халатом, вымазанная красной помадой, всегда полусонная и полупьяная. Материла Катю и ее отца.
Как ни гнусно вспоминать, всё же в эти минуты Катя чувствовала хоть какую-то общность хоть с кем-то в мире, пусть даже с этим вонючим куском человека, её отцом: их обоих ругали, и это сближало. Сейчас она вспоминала те моменты с удовольствием, потому что в них не была настолько одинока. Сейчас казалось, что тогда была счастлива. А тогда считала, что счастлива не была никогда. Хотя, как стало ясно теперь, тогда счастлива была уже хотя бы потому, что не знала счастья: то есть не о чем было жалеть.
По-настоящему счастливы были только те, которые в телевизоре: с белыми зубами, с собаками в обнимку, с гладкими ногами, верными мужьями-красавцами, с добрыми непьющими родителями в красиво украшенных под рождество домах… Ей тоже хотелось быть счастливой.
Кто ж знал, что ее счастье будет таким маленьким и уродливым: ворочать тело отца под матюги матери. Счастье быть не одинокой, пусть даже в прокисшем вонючем союзе с бессмысленным молчаливым обрубком. В союзе не с куклой и не в мечтах, а с живым, да!
Отец умер. Казалось бы, куда хуже. Оказалось, можно и хуже. Теперь вместо отца в доме стали бывать всякие мужчины. Мужчины разные, чаще пьяные, мать всегда пьяная, а Кате уже 17. Фигурой она пошла в мать: сама маленькая, буфера огромные…
Сегодня Катя мышью прокралась в комнату и тихонько щёлкнула щеколдой. Выбить задвижку мог любой очередной мамин ухажёр, и такое бывало не раз, но всё же хлипкий замочек частенько спасал от навязчивых ухаживаний. Очередной пьяный охотник до буферов пару раз толкался в дверь и уходил: в открытом доступе была мать. Не так приятно, но без усилий. Это спасало.
Сегодня, в канун нового года, счастья хотелось особенно сильно. Телевизор покорно, по щелчку, показал все возможные варианты: известная певица, очень известная певица, жена известного человека, любовная история, женщина, выходящая замуж, женщина-мать пятнадцати детей, женщина, отказывающая красивому мужчине, много известных певиц в одном месте, богатая женщина с грудью, богатая женщина с губами, богатая женщина с красивым лицом…
Кате было всего семнадцать, но она уже давно не витала в облаках, как сверстницы. Те, глупышки, ещё верили, что встретят какого-то там принца, верили в любовь, самое смешное – они надеялись, что смогут чего-то добиться в жизни, кем-то стать, они даже старались сдавать экзамены на хорошие отметки.
Катя давно всё понимала: принцев в округе не существовало, петь было уже поздно, упущено время для посещения музыкальной школы. Единственные из телевизионных вариантов счастья, которые были доступны: вариант матери пятнадцати детей и… чудо. Ни то, ни другое не требовало отметок или знаний. Если становиться многодетной счастливой матерью, начинать стоило уже сейчас. Но Катя тянула. Она всё ещё надеялась на чудо, а с этими чудесами твёрдо известно: чтобы они сбылись, надо верить, нельзя веру бросать.
Однако время шло, а чуда не происходило, зато происходила жизнь и уходила возможность стать счастливой матерью. Катя начинала волноваться. Непонятно, что именно она делала не так: с утра до вечера водила скрюченных старушек через дорогу, помогала ворчливым старикам прочесть то, что написано на ценнике… Однако той самой заветной колдуньи или колдуна так и не встретила. Год назад Катя расширила поле своей деятельности, впустив в круг опекаемых пенсионеров еще и стариков из храма неподалеку (тех, которые меняли свечи на обещание помочь). Ну, а вдруг. Ведь чудо может прийти внезапно, неизвестно, откуда и когда.
Сегодня канун нового года. Сегодня обязательно должно случиться то самое. Обязательно! Неизвестно, как, но она поймёт, что это произошло. На всякий случай Катя зажмурилась и сосредоточила взгляд на двери. Несколько секунд она рассматривала облезлую потрескавшуюся краску, тёмное пятно возле ручки, ржавую щеколду… Вдруг дверь резко отворилась. Катя не успела отпрыгнуть. Что-то ударило ей по носу. В носу сразу стало как-то мокро и щекотно. В глазах мутилось, было страшно, она попыталась поднести руку к лицу. Оказалось, кто-то крепко прижал обе её руки к полу. Голову не повернуть. Катя лежала молча, глядя в потолок, понимая, что что-то суетится около неё, чувствовала резкие движения, потом какие-то шлепки, её трясло, потом качало. Потом и вовсе окружила тьма, проникая в самую глубь из уголков глаз и заволакивая мир.
Катя пришла в себя от странных криков. Глаза болели, голова раскалывалась. Рядом кто-то верещал. Она попыталась перевернуться набок. Из такого положения стала видна подробная картина происходящего: дверь в комнату болталась открытой, щеколда виновато свесилась, держась на одном гвозде, пьяная мать скандалила с очередным мужиком. Потом, обернувшись на Катю и заметив, что та открыла глаза, мать кинулась в её сторону. Она материла Катю на чем свет стоит. Катя даже почти улыбнулась, вспомнив недавние свои рассуждении об убогом своем счастье, однако, как скоро стало понятно, материла мать только Катю. Костерила за то, что отняла у неё … вот этот самого мужика. Катя снова была одна.
Она медленно поползла в сторону своей кровати, встать не было сил. Крики стали удаляться и пропали. Катя обернулась – перед ней зияла дыра в прихожую, появилось ощущение, будто бы Катя совсем голая и стало неловко. Но сил закрыть дверь не было.
Затянувшись под одеяло, Катя заснула. Что было сегодня вечером, то было. Об этом завтра. А сегодня канун нового года. Обязательно должно случиться чудо. Иначе невыносимо. Сил больше Катиных нет.
На грязном окне играло во всю яркое золотое невыносимо блестящее зимнее солнце. Все тело болело. Болели ноги, голова, нос… Болело всё. Вставать и просыпаться не хотелось. Но ведь если остаться в кровати, в этих засаленных простынях, можно пропустить чудо. Катя подтянула себя на руках и перевернулась на бок.
У кровати стояла ёлка. Самая настоящая зеленая лесная красавица. А под ёлкой – подарок. Даже если там, внутри красивой коробочки, пусто, всё равно подарок уже существует! Катя дотронулась до него. Он не пропал, он был тут, по-честному, он существовал, аккуратно перевязанный блестящей ленточкой.
Катя прижала его к груди, не торопясь распаковывать, всё ещё сомневаясь в том, что чудо случилось. Вдруг это все ещё обман, пусть он ещё чуточку побудет нетронутым и неразгаданным. Не стоит спешить навстречу правде из такой прелестной лжи.
Всё же любопытство взяло своё. Катя торопливо разорвала хлипкую обёртку. Внутри… в общем, там была палочка. Сразу понятно, какая палочка. Конечно, волшебная. Такая, как у Гарри Поттера, только для девочек. Как в кино. Катя тут же поняла, что она способна творить и вытворять, она может делать все, что захочет. Вообще всё!
Но что?! Что именно ей захотеть? Хорошо всё же волшебникам, их в школах учат, чего хотеть. А обыкновенному человеку, откуда знать, что делать. Хорошо, что по телевизору всё же не только новости показывают.
Катя взмахнула, и её комната засияла всеми цветами радуги, исходившими от прыгающих через цветочные поля единорогов. Что ещё? Ах, да! Птицы! Сквозь отворенное окно влетели поющие пташки, неся в клювах красивое-красивое, всё в блёстках, новое Катино платье и поспешили надеть его на неё. «Ещё! Что ещё!» – беспокоилась Катя, закрывая окно.
Вся комната была наполнена ароматами цветов, пеньем птиц и сверкающими единорогами… Пищащая, поющая, вертящаяся чехарда мешала сосредоточиться. Катя схватила наволочку и стала махать ею в комнате, пытаясь напугать птиц, чтобы те улетели. Парочку удалось сбить, теперь они молча лежали на полу, как и совсем недавно сама Катя.
Единороги попрятались, кто куда. В комнате стало тихо. В голове было пусто. Идей никаких. Катя включила телевизор… И сразу всё стало понятно! Нормальных родителей, конечно! Семью нормальную. На секунду она задумалась, стоит ли брать с собой мать, но потом поняла, что в приличном обществе, в том, куда она через мгновение попадёт, мать не возьмут. Вздохнула, взмахнула палочкой …
Она сидела на уроке английского языка. Строгая учительница, блестя стеклами очков, смотрела на неё исподлобья. Катя поняла, что эта мамзеля что-то у неё спрашивает, но не поняла, что. Послушав ещё немного, Катя встала и вышла из комнаты. Тут же она оказалась в белом коридоре с высокими потолками и разноцветными колоннами. К ногам мягко, по-кошачьи, ластился ковер. В конце коридора балкон манил развевающимися занавесками. Катя подошла ближе. Прямо у балкона начиналось шикарное, роскошное Оно. «Наверное, это и есть море», – подумала Катя и рванула по лестнице вниз туда, к огромному шепчущему ласковому зверю…
По дороге её остановила женщина, как две капли воды похожая на мать, только какая-то словно опрятная, в стираной одежде, аккуратная, с причёской… Новая мать не дала Кате покинуть урок английского. Это было что-то новое. Сколько себя помнила, Катя всегда ходила, где ей вздумается. Никто и никогда её не держал. А тут всё наоборот. Стало странно, что кому-то не всё равно на её обучение и жизнь. Это было нагло даже со стороны матери. Никогда ничего, а тут вдруг кто-то предъявляет права! Катя взмахнула палочкой, и мать снова стала похожа на себя: старые треники повисли под брюхом, глаза обросли красными мешками, зубы стали реже, появился знакомый запах…
Нет, к чёрту эту счастливую семью с её морем и уроками. Лучше сразу стать взрослой. Взмах палочки, и Катя оказалась за столом с удивительными дамами и собаками, с теми самыми, которых она много раз видела на экране. Правда, вблизи дамы не были настолько хороши. Уродливые неестественные выражения лиц, губы, словно хлопающие друг об друга спасательные круги, ногти, как стадионы… Собаки да, были, и правда, очаровательны.
Катя прислушалась. Говорили о деньгах, о деньгах, о деньгах, о глупых людях, снова о глупых людях. Разговор был захватывающим. Эти некрасивые женщины так много знали о жизни, о том, как надо, о том, почему другие люди несчастливы. Правду говорят, женщины бывают двух типов: красивые или умные. Эти были сверхумными.
Катя решилась задать им вопрос, который мучил давно: почему некоторые люди бедны и несчастны, и как им выбраться из бедности?!
– Ну, дорогуша, они сами виноваты в своих бедах.
– Как это? – удивилась Катя.
– Да очень просто, – сказала шлепогубая человекорыба. – Что им мешает решить свои проблемы? Например, взять и открыть своё дело, заняться бизнесом…
– А если человек родился у пьющих родителей? Тоже сам виноват?
– А что ему мешает бросить этих пьющих родителей? Поступить в престижный вуз и закончить его с отличием? Сама подумай?! Только его собственная лень мешает! А потом открыть свой салон. Что ей мешает завести свой блог? Прокачать инстаграм? Чтобы её заметили. Ведь всё просто. Пару фоток в инстаграм, и всё, разве это трудно? Если ты хороша, то к тебе подписчики валом повалят. Я, например, умею хорошо встать на камеру. У меня с первой фотки три тысячи подписались. Но надо работать много, конечно. Это не так всё просто.
Катя лихорадочно соображала, какой ещё из видов телесчастья она не попробовала? Со старенького дивана все эти тёти и дети завораживали и манили, но стоило очутиться внутри вожделенной картинки, всё оказывалось совсем другим. Здесь было кисло и неинтересно. Здесь было тупо и противно. Это обман, обман! Все эти единороги и эти люди, всё это…
А где же? В чём же тогда? В тех самых минутах с полумёртвым отцом? Катя взмахнула палочкой. Теперь она сидела у постели парализованного папаши. Мать орала на неё благим матом. И вдруг Катя поняла. Это было так просто. Счастье – не быть одиноким. Ещё взмах палочкой. И вот она – мать и жена. В слегка порванной блузе, напоминающей о былых успехах, в замызганном халате, с цигаркой, зажатой красными губами, еле стоящая на ногах… Вылитая мать…
Очень болела голова. Ноги тоже тянуло. Дверь в коридор была открыта. Оттуда нёсся мат и сигаретный дым…
Катя проснулась совсем взрослой. Больше она не верила в чудо. Зато она знала, что делать детей не страшно, просто немного неприятно и потом ноги болят.
