В городишки на севере цирк заезжает редко. Уж слишком они разбросаны, а народец в них слишком бедный, чтобы оправдать расходы на перевозку животных, реквизита и работу циркачей в номерах. Стоит ли ради этого вставать становищем у заброшенных дорог и неделю выступать перед полупустыми рядами? Отражения ярких цирковых фургончиков в грязноватых зеркалах придорожных луж смотрятся как минимум неуместно, и даже купол циркового шатра отчасти словно сдувается, лишаясь своей бравурной притягательности на фоне оловянно-тяжелых туч и нескончаемого мелкого дождика.

Бывает, что в сезон чёса здесь с недельку кочует какая-нибудь забытая телезвезда, или музыкант-однодневка из семидесятых пробует зажигать перед выходной публикой в одном из мрачноватых, похожих на приземистые ящики клубов в более-менее крупных пригородах, но чтобы цирк… Цирк здесь гость редкий. Поистине сказочный.

За все свои десять лет жизни Уильям не припоминал, чтобы в их городок хоть раз приезжал цирк, хотя родители как-то рассказывали, что в тот год, когда он родился – в самом его начале, – цирк у них все-таки выступал. Мама говорила, что почувствовала, как Уильям у нее в животе брыкнул ножкой как раз в тот момент, когда погасли огни и на арене появился первый клоун; получается, будущий Уильям как будто сознавал то, что происходит вне его красноватого мира. С той поры большой шатер ни разу не разворачивался в большом поле возле леса. Не рычали здесь львы, и ни один слон не оглашал своим трубным ревом здешние окрестности. Не крутились на трапециях акробаты, и шпрехшталмейстер во фраке не выходил на манеж. Не было и клоунов.

С друзьями у Уильяма обстояло неважнецки. Было в нем нечто, отчуждающее сверстников, – быть может, угодливое желание радовать, что нередко является оборотной стороной чего-то более темного и тревожного. Изрядную часть своего свободного времени он проводил один, а школа для него была своеобразным движением по натянутому канату между потугами быть замеченным и обоснованным желанием не получать тычков, обычно сопутствующих этим потугам. Меленький и хилый, Уильям не мог противостоять своим мучителям, а потому развил стратегию, как их удерживать на расстоянии. В основном он пробовал их рассмешить.

Удавалось это ему не всегда – точнее, редко. Вообще жизнь в таком месте мало радовала яркими красками, а потому первые афиши, что появились в магазинных витринах и на фонарных столбах, наполнили Уильяма удивлением и восторгом, окрашивая блеклые улицы городка яркими цветастыми пятнами. Афиши были желтые с оранжевым, зеленым и синим, а по центру каждой красовалась фигура шпрехшталмейстера в красном пиджаке, с невиданным цилиндром на голове и бойкими усами, завернутыми как спиральки. Со всех сторон его окружали звери – львы, тигры, медведи, – а еще (вот это да!) танцоры на ходулях и женщины в трико с блестками, грациозно парящие под куполом. Углы занимали клоуны с большими круглыми носами и нарисованными улыбками. Афиши сулили интермедии и скачки цирковых лошадей, а еще всевозможные трюки, которые прежде никогда не демонстрировались на публике. «Прямиком из Европы! – кричали афиши. – Всего один вечер – цирк «Калибан»!» Из всех возможных дат циркачи выбрали девятое декабря, день десятилетия Уильяма.

У того ушло всего несколько минут, чтобы разыскать тех, кто расклеивал афиши. Он застал их на одной из боковых улиц, где они с помощью стремянки клеили очередную афишу, возвещающую о грандиозном представлении. Холодный северный ветер грозил опрокинуть и сдуть карлика в желтом костюмчике, который сейчас тянулся на цыпочках на самом верху лестницы, пытаясь повидней приладить афишу к верху фонарного столба. Снизу стремянку удерживали лысый силач в коленкоровой накидке, а также худой мужчина в красном френче. Уильям, сидя на своем велике, молча во все глаза на них смотрел. Под его взглядом мужчина в красном пиджаке обернулся, и Уильям увидел те самые усы-спиральки над ярко-розовыми губами.

Шпрехшталмейстер улыбнулся.

– Ты любишь цирк? – спросил он.

Говорил он забавно: «любишь» у него выходило как «люубищь», а «цирк» как «тсирк». Зато голос был очень глубокий, густой и солидный.

Уильям ошеломленно кивнул.

– Ты не разговариваешь? – спросил шпрехшталмейстер.

Уильям наконец обрел голос.

– Цирк я люблю… кажется. Я в нем ни разу не был.

– О-о-о!

Шпрехшталмейстер отпрянул в шутливом испуге, выпустив при этом лестницу. От этого она покачнулась, и лишь усилие силача спасло ее, а заодно и карлика, от падения.

– Так ты ни разу не был в цирке? – изумился шпрехшталмейстер. – В таком случае ты должен —нет, просто обязан – туда прийти!

Из кармана своего веселого пиджака он выудил тройку билетов и, держа их веером, торжественно протянул Уильяму:

– Держи. Это тебе. Тебе, твоей маме и твоему папе. Всего одно представление. Цирк «Калибан».

Уильям оторопело взял билеты и, зажав в кулаке, задумался, куда бы их понадежней спрятать.

– Спасибо, – промямлил он.

– Пожалуйста, – кивнул шпрехшталмейстер.

– А клоуны там будут? – робко спросил Уильям. – То есть на афишах-то они есть, просто я хотел знать, чтоб уж точно.

Силач молча на него уставился, а карлик на лесенке осклабился. Шпрехшталмейстер наклонился вперед и ухватил Уильяма за плечо. На мгновение Уильяма кольнула боль, как будто острые ногти шпрехшталмейстера были иголками, через которые, как из шприца, вводится неизвестная отрава.

– Клоуны есть всегда, – сказал шпрехшталмейстер назидательно, и Уильяму показалось, что дыхание у него пахнет сладко-сладко, как драже, карамель и мармеладки вместе взятые. – Без клоунов цирк не цирк.

Он выпустил плечо Уильяма, карлик слез с лесенки, силач ее подхватил, и они все втроем пошагали к другому фонарю и на другую улицу. В конце концов, представление было всего одно, а значит, хлопот у них полон рот, чтобы вечер стал именно таким особым, как объявлено в афише.

***

Всю следующую неделю в городок прибывали циркачи, их становилось все больше и больше. Ставились аттракционы, появлялись будки с реквизитом для номеров. Пованивало зверьми, и дети во множестве собирались на краю поля глазеть, как возводится цирковой шатер, но циркачи отгородились от всех расписной стеной и предупредили, что животные могут быть опасны, или же говорили, что не хотят до срока раскрывать сюрприз. Уильям все пытался углядеть клоунов, но их нигде не было видно. Наверное, большинство времени они смотрятся как обычные люди, пока не намалюются гримом и не нацепят свои башмаки с задранными носами, красные носы и смешнючие парики. А пока они не разодеты и не смешат, они просто люди, а не клоуны.

В заветный вечер родители привезли Уильяма с животом, полным праздничного торта и стреляющей в нос газировки, припарковав машину на краю большого поля. Люди отовсюду сходились на представление, и на вагончике кассы уже висела табличка «Все билеты проданы». Уильям наблюдал, как взрослые сжимают желтые входные билеты. Билеты же Уильяма – специальные, бесплатные, выданные ему шпрехшталмейстером, – были синего цвета. У других таких не было. Видимо, шпрехшталмейстер просто не мог себе позволить разбрасываться бесплатными билетами, если цирк в городе всего на один вечер.

Шатер стоял посередине поля. Был он черным с красной окантовкой, а на его небольшом шпиле развевался один-единственный флаг багрового цвета. Позади шатра стояли вагончики циркачей, вольеры для зверья и транспорт, перевозящий все это из города в город. Большинство реквизита смотрелось на удивление старо, как будто бы этот цирк неведомо как перенесся из середины прошлого века в начало следующего, сквозь пространство и время, – звери в нем постарели, но внешне остались без изменений; акробаты превратились в стариков и старух, но бог их миловал сохранить молодые тела. Прутья пустых львиных клеток были заржавлены, а интерьер одного из вагончиков, куда случайно упал взгляд Уильяма, изнутри был обшит красным бархатом и богатым темным деревом. На Уильяма оттуда глянула женщина, которая поспешила закрыть дверь от посторонних глаз. Тем не менее Уильям успел мельком заметить там еще кое-кого: мрачного толстяка, чьи голые телеса отражались в зеркале, и какую-то девушку (точнее, даже девчушку), едва прикрытую, которая омывала его при свете свечей. На мгновение их взгляды встретились (девчушка как раз натирала толстяку жирную спину), но она проворно скрылась из виду, а Уильям остался с незнакомым ему прежде чувством отвращения, как будто он каким-то образом соучаствовал в совершении чего-то гнусного.Вслед за родителями он брел через обширную зону аттракционов. Здесь размещалось несколько тиров, колышки для набрасывания обручей, стояли столики со всевозможными головоломками и азартными играми. Тут и там зазывалы мужскими и женскими голосами сулили чудесные призы – но не было видно никого, кто бы нес набивного слона или плюшевого мишку, которые, пусто поблескивая стеклянными глазами, рядами стояли на верхних полках игровых стендов. Если говорить точнее, то выигравших не было вообще. Те, кто считал себя заправскими стрелками, напропалую промахивались. Дротики отлетали от пробковых кругов, обручи неизменно шлепались мимо колышков. Всюду были разочарованность и порушенные надежды. Уже становилось заметно, что улыбки начинают блекнуть, а на ветру слышался плач расстроенных детишек. Лукаво перемигивались деляги из своих будок, зазывая вновь прибывших, у которых еще была надежда урвать удачу.

Уильям не заметил, как отбился от родителей. Еще с минуту назад они были здесь, рядом, и вот уже весь цирк как будто чуть сдвинулся, бесшумно сместился по огромному кругу, так что Уильям уже стоял не среди игр и каруселей, а на самой окраине цирковых вагончиков. Отсюда он мог видеть огни аттракционов, слышал приглушенные крики ребятни на каруселях, но все они были укрыты от него перевозочной техникой и палатками. Эти выглядели грязнее и поношеннее тех, что вблизи циркового шатра: ткань где неряшливо залатана, где порвана, фанера на вагончиках тронута плесенью и ржавчиной. На земле были лужи отходов, а в воздухе висел стоялый запах дешевой кормежки.

Робко, уже немного пугаясь, Уильям шажок за шажком начал крадучись пробираться обратно к родителям, переступая через канатные растяжки и огибая буксирные балки вагончиков, пока наконец не поравнялся со стоящей особняком желтой палаткой. Снаружи здесь стоял украшенный воздушными шарами красный драндулет на полусдутых колесах и с клаксоном-грушей. Из палатки доносились сипловатые голоса, и тут Уильям понял, что наконец-то отыскал клоунов. Он подобрался ближе и лег на живот, чтобы можно было подглядывать в палатку снизу (ведь иначе, завидев со входа, его, конечно же, отправят, и тогда ничего не разузнать).

Взгляду открылись пошарпанные туалетные столики с ярко освещенными зеркалами в обрамлении лампочек, работающих от невидимого, гудящего где-то генератора. За столиками сидели четверо в костюмах попугайской раскраски: сочно-вишневой, едко-зеленой, цыплячьи-желтой и огненно-оранжевой. На ногах у них были здоровенные ботинки с уморительно раздутыми носами. Все четверо были лысы, но без грима. Вот досада: это были всего лишь люди. Пока еще не клоуны.

На глазах у Уильяма один из тех четверых взял тряпочку и смочил ее жидкостью из черного бутылька. Хмуро оглядев себя в зеркале, он поднес тряпицу к лицу и провел. Там тут же прорезалась белая линия, а также угол большого красного рта. Человек провел еще раз, размашистей, и на лице возникли круглые красные щеки. Наконец он окунулся лицом в салфетку и взялся яростно ею натирать. Когда он отнял ее от лица, та была измазана гримом телесного цвета, а из зеркала смотрел размалеванный клоун. Примерно тем же сейчас занимались и остальные, оттирая грим, под которым скрывались клоунские личины. Только они совершенно не были ни смешны, ни симпатичны. Да, действительно, эти люди смотрелись клоунами. Их толстенные губы лыбились от уха до уха, глаза смотрели из клоунских овалов, на щеках краснели жирные круги, однако прыщавая кожа была недужно сморщена, а белки глаз желты и прокрыты кровяными прожилками. Поражали сероватой белизной их голые руки, напоминающие то ли дешевые колбасы, то ли куски сырого теста. Апатично двигаясь, они что-то бормотали на языке, который Уильям слышал впервые (похоже, они разговаривали скорее сами с собой, чем друг с другом). Язык казался очень старым и каким-то непередаваемо чужим; Уильяму становилось все страшней. Некий голос у него в голове вторил тем словам словно эхом, как будто их вблизи кто-то специально для него переводил.

«Дети, – деревянно скрипел голос. – Мы их ненавидим, этих замарашек. Дурачье – они смеются над тем, чего не понимают. Хохочут над тем, чего должны страшиться. Но уж мы-то знаем. Мы знаем, что скрывает цирк. Знаем, что скрывают все цирки. Гнусные дети. Мы заставляем их смеяться, но когда можем…

Забираем их!».

Тут крайний из них повернулся и вперился в Уильяма взглядом; влажные руки схватили мальчика и из-под свернутой рулоном парусины заволокли в палатку. Двое клоунов, до этого момента невидимых, опустились рядом с ним на корточки, прижимая к полу. Попытка Уильяма криком позвать на помощь была пресечена ладонью одного из клоунов, сдавившей ему губы.

– Тихо, дитя, – прошелестел он все на том же незнакомом языке, который, как ни странно, был Уильяму полностью понятен.

Нарисованный рот клоуна осклабился, но другой, настоящий, оставался чопорно поджат. Остальные клоуны сгрудились вокруг, кто-то со следами старого грима, отчего они казались наполовину людьми, а наполовину какой-то нежитью. Радужная оболочка глаз у всех была непроницаемо черной, а глазницы окружены набрякшей, воспаленно-красной плотью. Один из них, теперь уже с оранжевым париком на голове, поднес лицо почти вплотную к Уильяму и принюхался. Затем он открыл рот, обнажив очень белые, очень тонкие и очень острые зубы. Снизу они загибались вовнутрь как крючки, а меж ними виднелись лиловатые зазоры десен. Наружу выпростался язык – длинный, серо-лиловый и покрытый крохотными шипиками. Он разворачивался как хоботок у мухи или как бумажная свистулька, медленно распрямляясь из глубины клоунского рта. Язык лизнул Уильяма, пробуя на вкус его слезинки (по лицу как будто провели влажным стеблем алоэ). Клоун отступил на шаг, готовя язык, чтобы лизнуть повторно, но тут его ухватил двумя пальцами другой клоун – с синими волосами, выше и крупнее остальных – и сжал так, что его толстые зазубренные ногти пропороли плоть, и из раны закапала желтая жидкость.

– А ну! – призвал клоун.

Остальные сомкнулись ближе, и на языке оранжевого клоуна Уильям заметил жилку или струйку чего-то розоватого; оно с хлюпающим звуком втянулось обратно в рот. Синий клоун поднял палец так, что стало видно, что на нем такое.

Это было что-то вроде розового грима. Уильяма дружно подняли, поднесли к одному из туалетных столиков и пихнули на стул, одновременно воткнув в рот старую салфетку. Уильям ерзал, пытался кричать, но тряпица гасила все звуки, а клоуны цепко пригвождали его к месту. Руки держали его за плечи, за ноги, за макушку и подпирали снизу подбородок, запирая рот как на замок.

Вот клоуны надвинулись на него, выпростав изо ртов свои гнутые языки и обдавая дыханием с застарелым, стойким табачно-спиртовым духом. Он чувствовал, как эти языки шершаво лижут ему лицо, шлифуют своими шипиками веки и щеки, змеисто вползают в уши, губы и ноздри, покрывают лицо липковатой слюной. Уильям плотно зажмурился; кожу начинало жечь как крапивой. И вот, когда терпеть уже не оставалось сил, клоуны прекратили эту экзекуцию. Они стояли и не мигая глядели на него сверху вниз, а на их лицах под нарисованными улыбками проглядывали еще и настоящие. Длинные языки попрятались обратно в щели ртов. Клоуны отступили, открывая Уильяму его отражение.

Из зеркала на него таращился еще один Уильям, совсем другой – бледный и желтоглазый, с застывшей улыбкой и воспаленно-румяными щеками. Синий клоун вкрадчиво потер Уильяму голову и одним движением снял с нее горсть шелковистых мальчишеских вихров. Остальные клоуны присоединились, пуская в ход свои острые ногти, и вскоре на голове у Уильяма не осталось ничего, кроме нескольких случайных прядок. Лицо Уильяма болезненно сморщилось; безудержно хлынули слезы, но клоунская улыбка теперь не покидала его лица, так что даже во время плача казалось, что он смеется; смеется или плачет, плачет как еще никогда по всему тому, что он утратил и что больше уже никогда не назовет своим.

– Я хочу к ма-аме, – слезливо тянул Уильям, – к па-апе хочу!

– Это нье надо, – с деревянной строгостью сказал синий клоун с акцентом тяжелым и иноземным, как у шпрехшталмейстера. Вид у него был как у глубокого старика. – Нье надо семьи. Семья тепер новая.

– Зачем, зачем вы так со мной поступили? – безутешно плача, не унимался Уильям. – Зачем сделали это с моим лицом?

– Сдьелали? – переспросил синий клоун, в голосе которого было неподдельное удивление. – Что сдьелали? Сдьелали ничего. Клёун не учится. Клёун выбирается еще в матьеринской утробы. Клёун не становится – Клёун есть. Клёун не дьелается – Клёун рождается.

***

Представление в тот вечер действительно удалось, в то время как родители Уильяма все искали и искали своего сынишку; приехала полиция, и поиски проходили под взрывы смеха, что петардами рвались под куполом циркового шатра, пока клоуны раскатывали на своем развеселом драндулете и раздаривали шарики детишкам, ненавистным детишкам. А когда они прощались с публикой, та почти вся провожала их улыбками – вся, кроме самых смышленых детей, которые исподволь чуяли, что в клоунах кроется нечто большее, чем яркие костюмы, смешные драндулеты и нелепые ботинки. И что если вам хватает ума, то лучше над ними не смеяться, а держаться от них подальше и никогда, никогда не соваться, не выведывать их дел и секретов, потому что клоуны одиноки и злы, и в своем унизительном, напускном веселье хотят быть не одни, а для этого им нужна компания. Поэтому они всегда ищут, всегда выведывают, всегда приглядывают себе новых клоунов.

Цирк «Калибан» на следующий день уехал, и о его пребывании в городке не осталось и следа. Полиция искала, но Уильяма так и не нашла, а у «Калибана» уже на следующей стоянке (на краю леса, далеко-далеко от этих мест) появился новый клоун. Он был мельче остальных и все смотрел куда-то в ряды смеющейся публики, растерянно ища взглядом своих родителей, которые, надеялся он, его все-таки найдут, но они так и не пришли.

Со временем зубы у него выпали, а вместо них выросли острые белые крючочки, прикрытые лиловатыми пластинками; ногти у него подгнили и превратились в жесткие желтоватые обрубки на концах мягких бледных пальцев. Тем не менее он вырос высоким и сильным, и в конце концов забыл свое имя, а стал просто «Клоуном», и клоуном поистине отменным. Язык у него стал длинным, как у змеи, и он якобы в шутку проводил им по детям, а те, глупые, беспечно смеялись, не понимая, насколько клоуны голодны, как им тоскливо, как они завидуют всему людскому. И вот они колесят по городишкам, высматривая и выискивая тех, кого можно похитить, всегда подмечая очередного ребенка, который бьет в утробе ножкой, и непременно находя его по возвращении.

Потому что клоунами не становятся. Клоунами рождаются.

Автор - Джон Коннолли

К тому времени, как он заперся в своей квартире, включил приемник и повалился на диван-кровать, вулкан уже взорвался, наполнив жилы кипящей лавой мести. «Месть: вот сладкое слово, – думал Кэлвин. Этот боевой клич Сатаны теперь был клеймом выжжен в его душе.– Как же поступить? – недоумевал он. – Как? Как? Почему я вечно оказываюсь паскудным недомерком?»

Он чуть повернул голову и вгляделся в ящичек с гримом.

Коробка опять была открыта, серебряная скрюченная рука манила.

– Ты приносишь несчастье! – заорал Кэлвин. Но теперь он знал: тут кроется нечто большее. Гораздо большее! Набор был странным, быть может, недобрым, но в нем, в этих баночках, обитало могущество… возможно, и месть тоже. «НЕТ! – сказал он себе.– НЕТ, я не воспользуюсь им. Куда у меня едет крыша, если я думаю, будто грим даст мне желаемое? Каким психом я становлюсь?» Он расширившимися глазами уставился на футляр. Коробка была чем-то странным, жутким – товаром из волшебной лавки Люцифера. Кэлвин сознавал, что в заднем кармане брюк у него – свернутые в трубочку деньги, а рубашка пробита пулями. «От лукавого этот ящик или нет,– подумал он,– но он может дать мне то, чего я хочу».

Сунув руку в коробку, Кэлвин наугад выбрал баночку. На ней стоял номер 13. Шумно принюхавшись к крему, он обнаружил, что тот пахнет грязным кирпичом, скользкими от дождя улицами, фонарями на китовом жире. Он ткнул пальцем в красно-коричневую густую массу и на миг задержал на ней остановившийся взгляд. Запах кружил голову и рождал… да, бешенство.

Кэлвин размазал грим по щекам, втер в тело. В глазах медленно разгоралась маниакальная решимость. Зачерпнув еще грима, он принялся втирать его в лицо, шею, руки. Грим был жгучим, как безумная страсть.

Крышка коробки упала. Щелкнул вставший на место замок.

Кэлвин с улыбкой поднялся и шагнул к буфету. Выдвинув ящик, он достал наточенный мясницкий нож. «Так, – подумал он.– Так, мисс Дийни-Подстилка, вот и пришла пора получить по заслугам, а? Нельзя же допустить, чтоб дамочки вроде тебя шлялись по улицам, вихляя задом и, точно уличные торговки, старались всучить свой сладенький товар всякому, кто назначит цену повыше, а, голубушка? Не-ет, ежели мне дадут хоть словом обмолвиться на этот счет, нет!»

И Кэлвин заспешил прочь из квартиры, к машине – человек, выполняющий чрезвычайно важную, не терпящую отлагательств миссию любовной мести.

***

Кэлвин ждал Дийни в глубокой тени за «Клубом Зум». Дийни вышла в самом начале третьего. Она была одна, и Кэлвин обрадовался, ведь с Максом он не вздорил. Его предала женщина – Женщина. Очень красивая девушка с длинными светлыми волосами, искрящимися голубыми глазами и чувственными пухлыми губками на прелестном овальном личике. Сегодня на ней было зеленое платье с разрезами, выставлявшими напоказ шелковистые бедра. «Одеянье грешницы»,– подумал Кэлвин, наблюдая, как Дийни крадучись переходит через стоянку.

Выступив из темноты, он держал нож за спиной, точно хотел удивить девушку подарком, сверкающим и блестящим.

– Дийни? – улыбаясь, шепнул он.– Дийни, любовь моя?

Она круто обернулась.

– Кто здесь?

Кэлвин стоял между тьмой и красным кружением неона. Глаза мерцали, как кровавые лужицы.

– Твой верный возлюбленный, Дийни,– сказал он.– Твой возлюбленный пришел забрать тебя в Рай.

– Кэлвин? – прошептала она, делая шаг назад.– Что ты здесь делаешь? Почему… у тебя такое лицо?

– Я кое-что принес тебе, любовь моя,– негромко проговорил он.– Поди сюда, я отдам тебе это. Ну же, миленькая, не робей.

– Что с тобой, Кэлвин? Ты пугаешь меня.

– Пугаю? Да что ты, с чего бы? Я же твой голубчик Кэл, пришел поцеловать тебя и пожелать доброй ночи. И потешную такую штучку принес. Красивую, блестящую. Иди посмотри.

Дийни медлила, бросая взгляды на безлюдный бульвар.

– Ну же,– сказал Кэлвин.– Приятней подарка тебе никто не сделает.

По лицу Дийни пробежала смущенная, неуверенная улыбка.

– Что ты принес мне, Кэлвин? А? Еще одно ожерелье? Давай поглядим!

– Я держу его за спиной. Иди сюда, любушка. Иди посмотри.

Дийни нехотя шагнула вперед. Глаза блестели, как у испуганной оленихи. Поравнявшись с Кэлвином, она протянула руку.

– Дай Бог, чтоб вещица была неплохой, Кэл…

Кэлвин крепко схватил девушку за запястье и рванул на себя. Когда голова Дийни запрокинулась, он вспорол ножом подставленное ему беззащитное горло. Девушка покачнулась и начала падать, но ее тело не успело коснуться земли – Кэлвин оттащил ее за «Клуб Зум», чтобы приятно провести время. Кончив, он посмотрел на остывающий труп и пожалел, что не прихватил карандаш и бумагу, оставить записку. Он знал, что в ней было бы: «Придется покумекать, чтоб поймать меня. Стать хитрыми, как лисы. Из глубин Ада – Ваш Кэл-Потрошитель».

Он вытер лезвие о тело Дийни, сел в машину и поехал в Хэнкок-Парк, где бросил орудие убийства в смоляные ямы Ла-Бреа. Потом им овладела тошнотворная слабость, и он без сил опустился на траву, подтянув колени к самой груди. Когда он понял, что весь перед рубашки у него залит кровью, его забила мучительная крупная дрожь. Надергав полные горсти травы, Кэлвин постарался оттереть большую часть крови. Потом улегся на землю (в висках гудело и стучало) и, несмотря на боль, попытался поразмыслить.

«О Боже! – думал он.– Что за набор грима попал ко мне в руки? Кто сделал эту коробку? Кто заколдовал баночки, тюбики и карандаши?» Да, это было волшебство – но волшебство недоброе, обернувшееся зловещим, уродливым, опасным. Кэлвин припомнил: мистер Марко говорил, что этот набор принадлежал актеру по имени Кронстин, игравшему в фильмах ужасов, и что этот Кронстин прославился своим гримом, масками монстров. От внезапной жуткой мысли Кэлвин похолодел: сколько же в этих фильмах было от грима, а сколько – настоящего? Быть может, половина на половину? Когда наносишь грим, сущность чудовища голодной пиявкой впивается в тебя, а потом, насытившись, досыта напитавшись кровью и злом, ослабляет хватку и отваливается? «Там, в офисе мистера Марко,– подумал Кэлвин,– я действительно был отчасти вампиром. А потом, на стоянке у „Клуба Зум“ – Джеком-Потрошителем. В этих баночках,– подумал он,– не просто грим; в этих кремах и пастах живут подлинные чудовища, они ждут, чтобы их разбудили мои желания, страсти, мое… злое начало».

«Я должен избавиться от этой коробки,– решил он.– Я должен вышвырнуть ее, пока она не успела меня уничтожить!» – Он поднялся и побежал через парк к машине.

***

Коридор на его этаже был темным, как полночные грезы оборотня. «Чертовы лампы, что с ними стряслось? – подумал Кэлвин, ощупью пробираясь к своей двери.– Разве они не горели, когда я уходил?»

И тут в конце коридора очень тихо скрипнула половица.

Кэлвин обернулся и вперил взор во мрак, рукой с ключом нашаривая замочную скважину. Он неуверенно подумал, что, кажется, различает какой-то неясный силуэт. С бешено колотящимся сердцем Кэлвин вставил ключ в замок.

И за ничтожную долю секунды до того, как увидел оранжевую вспышку, которую изрыгнуло дуло револьвера сорок пятого калибра, понял: Кроули. Пуля угодила в косяк, в лицо полетели острые, колючие щепки. Кэлвин в ужасе закричал, повернул дверную ручку и ввалился в комнату. Едва дверь захлопнулась, филенку примерно в дюйме от его виска с визгом прошила вторая пуля. Он крутанулся в сторону от двери, пытаясь вжаться в стену.

– Где те пять штук зеленых, Досс?! – крикнул Кроули из коридора.– Они мои. Гони денежки, или ты не жилец, мразь, недоросток паскудный! – Центр двери пробила третья пуля. Она оставила большую, с кулак, дыру. Потом Кроули принялся бить в дверь ногой. Дверь затряслась на дряхлых петлях. Теперь по всему зданию стоял крик и визг, однако дверь угрожала в любой момент загреметь внутрь. Скоро Кроули окажется в комнате, чтобы сдержать обещание и вогнать Кэлвину пару пуль сорок пятого калибра.

Кэлвин уловил едва слышное щелк.

Он резко обернулся. Серебряная скрюченная рука сама собой отстегнулась; коробка с гримом была открыта. Кэлвин дрожал, как лист во время урагана.

Дверь затрещала и заскулила, возражая против ударов плеча Кроули.

Кэлвин смотрел, как она прогибается внутрь почти до точки разлома. Грянул новый выстрел, пуля вдребезги разнесла окно в противоположной стене. Он обернулся и вновь испуганно посмотрел на гримировальный набор. «Он может спасти меня. Вот чего я хочу, вот что может эта штука…»

– Когда я попаду в комнату, Досс, я вышибу тебе мозги! – ревел Кроули.

В следующую минуту Кэлвин очутился в другой половине комнаты. Он схватил баночку под номером 15. Крышка отвинтилась практически сама собой, и ноздрей Кэлвина коснулся исходивший от содержимого баночки мшистый аромат горного леса. Дверь раскололась посередине; указательный палец Кэлвина нырнул в баночку.

– Я убью тебя, Досс! – сказал Кроули и очередным пинком распахнул дверь.

Кэлвин резко обернулся, чтобы встретить нападающего лицом к лицу, но тот в полном ужасе прирос к месту. Кэлвин прыгнул, испустив полный звериной ярости вой; его когти прошлись по лицу Кроули, сдирая кожу, оставляя алые полосы. Противники повалились на пол. Зубы Кэлвина рвали незащищенное горло жертвы. Опустившись на четвереньки, он нагнулся над останками Кроули, зубами и когтями срывая мясо с костей. Потом поднял голову и победно завыл. Тело Кроули под ним корчилось и подергивалось.

Тяжело дыша, Кэлвин отвалился от Кроули. Тот выглядел так, точно его пропустили через мясорубку. Подрагивающие руки и ноги уже начинали коченеть. В здании царил невообразимый шум, с нижних этажей неслись вопли, крики, визг. Кэлвин расслышал быстро приближающуюся полицейскую сирену, но страха не испытал. Он совершенно не боялся.

Поднявшись, он перешагнул лужу крови и заглянул в гримировальный набор Орлона Кронстина. Внутри таились власть, могущество, сила. Сотня личин, сотня масок. С этой штукой его больше никогда не назовут паскудным недомерком. Спрятаться от легавых будет раз плюнуть. Как нечего делать. Стоит только пожелать. Кэлвин взял баночку номер 19. Отвинтив крышечку, понюхал белый, почти прозрачный грим, и понял, что тот пахнет… пустотой. Он размазал его по лицу, по рукам. «Спрячь меня,– думал он.– Спрячь». Сирена умолкла перед самым домом. «Скорее! – скомандовал Кэлвин той непонятной силе, что правила содержимым ящичка.– Сделай так, чтобы я… исчез».

Крышка упала.

Серебряная скрюченная рука стала на место со щелчком, похожим на шепот.

***

Двое сотрудников лос-анджелесского полицейского управления, Ортега и Маллинэкс, отродясь не видели человека, растерзанного так, как был растерзан труп, лежавший на полу этой квартиры. Ортега нагнулся над телом, морщась от тошноты.

– Этот парень давно уж покойник,– сказал он.– Вызови-ка лучше машину из морга.

– А это что? – спросил Маллинэкс, стараясь не наступить в поблескивающую лужу крови, сочившейся из истерзанного трупа. Он отпер стоявшую на столе черную коробку и поднял крышку.– С виду вроде… театральный грим,– негромко сказал он.– Эй, Луис! Эта штука соответствует описанию той, которую прошлой ночью увели из Музея Воспоминаний.

– А? – Ортега подошел взглянуть.– Господи Иисусе, Фил! Она самая! Это вещица Орлона Кронстина, помнишь такого?

– Не-а. Куда провалилась эта хозяйка?

– Думаю, еще блюет,– сказал Ортега. Он подобрал открытую баночку, понюхал содержимое, потом бросил ее обратно в коробку.– Я, наверное, видел все фильмы ужасов, в которых только довелось сниматься Кронстину.– Он тревожно посмотрел на труп и вздрогнул.– Кстати говоря, амиго, этот парень выглядит точь-в-точь как то, что осталось от одной из жертв Кронстина в «Мести волка». Что могло так распотрошить человека, Фил?

– Не знаю. И не пытайся меня напугать.– Маллинэкс повернул голову и уставился на что-то другое, лежавшее на полу за диваном-кроватью с неубранной постелью.– Боже ты мой,– тихо проговорил он,– ты погляди! – Он сделал несколько шагов вперед и остановился, сузив глаза.– Луис, ты ничего не слышал?

– А? Нет. Что это там? Шмутье?

– Ага.– Маллинэкс нагнулся, хмуря брови. Перед ним, еще сохраняя форму человеческого тела, распростерлась рубаха. Штаны. Ботинки – неразвязанные шнурки, носки. Ремень и молния на брюках тоже были застегнуты. Заметив на подоле рубашки пятна крови и что-то вроде прожженных сигаретой дыр, Маллинэкс вытащил ее из брюк и увидел внутри штанов трусы.

– Занятно,– сказал он.– Чертовски занятно…

Глаза у Ортеги были большими, как блюдца.

– Ага. Забавно. Как в той картине с Кронстином… «Возвращение человека-невидимки». Он там оставил одежку в точности так и… э…

– По-моему, нам понадобится помощь,– сказал Маллинэкс и поднялся. Его лицо приобрело мучнисто-серый цвет, и глядел он мимо Ортеги, на пухлую женщину в халате и бигуди, стоявшую в дверях. Она с отвратительным жадным интересом глазела на труп.

– Миссис Джонстон? – поинтересовался Маллинэкс.– Чья, вы говорите, это квартира?

– Кэл… Кэл… Кэлвина Досса,– заикаясь, выдавила миссис Джонстон.– Он никогда не платит вовремя.

– Вы уверены, что на полу – не он?

– Да. Он… некрупный мужчина. Мне примерно до подбородка. Ох, по-моему, мой желудок сейчас взорвется! – Пошатываясь и шаркая тапочками, она покинула комнату.

– Мама родная, что за бардак! Эти пустые шмутки… говорю тебе, прямиком из «Возвращения человека-невидимки».

– Ага. Ладно, наверное, можно уже отправить эту штуку туда, где ей место,– Маллинэкс постукал пальцем по черной коробке с гримом.– Так, говоришь, она принадлежала актеру из фильмов ужасов?

– Точно. Давным-давно. Теперь, небось, вся эта ерунда годится только на помойку.– Ортега слабо улыбнулся.– Дрянь, из которой делают грезы, верно? Пацаном я почти все картины Кронстина посмотрел по два раза. Про человека-невидимку, например. А потом он снялся еще в одной – тоже было нечто! – под названием… погоди-ка… «Человек, который съежился». Вот это был класс!

– Я в фильмах ужасов понимаю слабо,– сказал Маллинэкс. Он провел пальцем по серебряной руке.– У меня от них мурашки. Почему б тебе не побыть тут с нашим приятелем-жмуриком, покуда я свяжусь с моргом? – Он сделал пару шагов вперед и остановился. Что-то было не так, странно. Он прислонился к разбитому косяку и осмотрел свою подметку.– Хм! – сказал он.– На что это я наступил?

Автор - Роберт МакКаммон

Украсть это было так легко. В три часа утра Кэлвин Досс посетил голливудский Мемориальный Музей на Беверли-бульваре, проникнув внутрь через боковую дверь с помощью загнутой крючком полоски металла, которую он извлек из черного кожаного мешочка, спрятанного под курткой, у сердца.

Скитаясь по длинным залам мимо колесниц, использовавшихся в «Бен-Гуре», мимо шатров из «Шейха», мимо макета лаборатории из «Франкенштейна» в натуральную величину, он тем не менее точно знал, куда идет. Днем раньше Кэлвин уже приходил сюда с платной экскурсией, а посему, проскользнув в музей, десять минут спустя уже стоял в зале «Меморабилия». На обоях, где бы их ни касался луч крошечного фонарика-«карандаша», вспыхивали звезды из фольги. Перед Кэлвином были запертые кубы стеклянных витрин: одну заполняли парики на безликих головах манекенов, следующая содержала флаконы духов, использовавшихся в качестве реквизита в дюжине лент с Ланой Тернер, Лореттой Янг, Хеди Ламарр; в следующей витрине на полках разместились украшения из стразов – бриллианты, рубины, изумруды, сиявшие, точно товар из ювелирных магазинов Родео-драйв.

За ними находилась та витрина, что искал Кэлвин. На ее полках стояли деревянные ящички разных цветов и размеров. Луч фонарика скользнул на нижнюю полку – а, вот. Большая черная коробка, за которой он пришел. Крышка была открыта, внутри Кэлвин увидел лотки с тюбиками, маленькими пронумерованными баночками и чем-то, похожим на завернутые в вощеную бумагу мелки. Рядом с коробкой лежала маленькая белая карточка с парой строчек машинописи: «Коробка с гримом, принадлежавшая Джин Харлоу. Выкуплена из имущества Харлоу».

«Порядок! – подумал Кэлвин.– Есть!» Он расстегнул молнию на мешочке с инструментом, обошел витрину и несколько минут трудился, выбирая из своего богатого снаряжения нужную отмычку.

Легкотня.

***

А теперь почти рассвело, и Кэлвин Досс сидел в своей крохотной квартирке за бульваром Сансет, дымя сигаретой с марихуаной, чтобы расслабиться, и глазел на черную коробку, стоявшую на карточном столике перед ним. «Ей-Богу, ничего особенного,– думал Кэлвин,– просто горстка баночек, тюбиков и карандашей, да и те, похоже, по большей части такие засохшие, что так и рассыпаются». Даже в самом футляре не было ничего привлекательного. Хлам, если спросить Кэлвина. С чего мистеру Марко взбрело в голову, будто он сумеет толкнуть эту штукенцию кому-то из лос-анджелесских коллекционеров, было выше его понимания. Ну, поддельные камушки, парики – еще туда-сюда, можно понять, но это?.. Никак!

Коробка была обшарпанной, исцарапанной, по трем углам из-под черного лака виднелась голая древесина. Но вот замочек был необычным: серебряная человеческая рука, пальцы с длинными острыми ногтями скрючены и больше напоминают когти. Серебро от времени потускнело, пошло пятнами, однако замок работал как будто бы исправно. «Мистер Марко это оценит»,– подумал Кэлвин. Сам грим выглядел совершенно усохшим, но, когда Кэлвин отвинтил крышки нескольких из пронумерованных баночек, на него слабо повеяло диковинными ароматами: из одной – холодным, глинистым запахом кладбищенской земли, из другой – свечным воском и металлом, из третьей дохнуло чем-то, вызывавшим в воображении кишащую гадами трясину. Ни названия фирмы, ни каких-либо иных свидетельств того, где купили этот грим или чья это продукция, ни на одной баночке не было. Несколько гримировальных карандашей, вынутых Кэлвином из лотка, раскрошились, и Кэлвин спустил кусочки в унитаз, чтобы мистер Марко не обнаружил, что он с ними возился.

Мало-помалу марихуана одолела его. Кэлвин закрыл крышку коробки, защелкнул серебряную руку-замок и, думая о Дийни, улегся на диван-кровать.

Проснулся он точно от толчка. Сквозь пыльные шторы струился резкий свет послеполуденного солнца. Кэлвин нашарил часы. Два сорок! Ему было велено позвонить мистеру Марко в девять, если дело выгорит нормально.

…Пока Кэлвин шел в конец коридора, к таксофону, изнутри его сжигала паника.

В антикварном магазине на Родео-драйв секретарша мистера Марко ответила:

– Будьте любезны, как мне доложить, кто звонит?

– Скажите, это Кэл.

– Минутку.

Подняли еще одну трубку.

– Марко слушает.

– Это я, мистер Марко. Коробка с гримом у меня. Все в лучшем виде, дельце прошло, как сон…

– Как сон? – негромко переспросил голос. Раздался тихий воркующий смех, похожий на журчание бегущей над опасными камнями воды.– Вот как, Кэлвин? В таком случае ты должен спать очень неспокойно. Ты видел утреннюю «Таймс»?

– Нет, сэр.– Сердце Кэлвина забилось быстрее. Что-то вышло наперекосяк, он где-то по-царски напортачил. Казалось, стук его сердца заполнил телефонную трубку.

– Удивительно, что полиция еще не навестила тебя, Кэлвин. Похоже, вскрыв витрину, ты затронул скрытую сигнализацию. Ага. Вот этот очерк – страница семь, вторая колонка.– Послышался шелест разворачиваемой газеты.– Бесшумную сигнализацию, разумеется. Полиция считает, что они прибыли на место как раз когда ты уходил; один из офицеров полагает даже, что видел твою машину. Серый «Фольксваген» со вмятиной на левом заднем крыле. Знакомо, а, Кэлвин?

– Мой… у меня «Фольксваген» светло-зеленый,– сказал Кэлвин, у которого сдавило горло.– Я… мне вмазали по крылу на стоянке у «Клуба Зум».

– В самом деле? Я бы посоветовал тебе начать укладывать вещички, мальчик мой. В это время года в Мексике должно быть очень славно. Теперь, если ты меня извинишь, мне нужно заняться другими делами. Счастливого пути…

– Погодите! Мистер Марко! Пожалуйста!

– Да? – Теперь голос был холодным и твердым, как глетчер.

– Выходит, работу я запорол? Ну и что? Всякому может выдаться худая ночка, мистер Марко. Я же взял коробку! Можно сделать так: я приношу ее вам, получаю свои три штуки, а потом уж подхватываю свою девчонку и двигаю в Мексику, чтобы… Что такое?

Мистер Марко опять разразился холодным, начисто лишенным веселья кудахчущим смехом, от которого вверх по позвоночнику Кэлвина неизменно пробегал озноб. Кэлвину представил себе мистера Марко, сидящего в черном кожаном кресле с подлокотниками, вырезанными в форме оскаленных львиных морд. Широкое лунообразное лицо, должно быть, ничего не выражает, тусклые страшные глаза черны, точно отверстия в стволах двустволки, рот чуть скошен на сторону, губы красные, как ломти сырой печенки.

– Боюсь, ты не понимаешь, Кэлвин,– наконец сказал он.– Я ничего тебе не должен. Похоже, ты увел не тот гримировальный набор…

– Что? – хрипло выговорил Кэлвин.

– Все это есть в «Таймс», голубчик. Ну-ну, не вини себя. Я тебя не виню. Какой-то безнадежный кретин из музейных напутал, и набор грима Джин Харлоу поменяли местами с одним из наборов Комнаты Ужасов. Ее набор – черного дерева, со вшитыми в красную шелковую подкладку бриллиантами, предположительно символизирующими ее романы. Тот, что ты взял, принадлежал Орлону Кронстину – актеру, снимавшемся в фильмах ужасов. Благодаря своему гриму, маскам чудовищ, он был очень известен в конце тридцатых и в сороковые годы. Его убили… лет десять-одиннадцать назад в венгерском замке, который он заново отстроил на голливудских холмах. Бедняга: помнится, его обезглавленное тело нашли болтавшимся на люстре. Ну, так. Ошибки – дело житейское, верно? А теперь, если ты меня извинишь…

– Прошу вас! – сказал Кэлвин, чуть не задохнувшись от бешенства и отчаяния.– Может… может, вы сумеете продать коробку с гримом этого парня, что снимался в ужасах?

– Возможно. Кой-какие из его лучших фильмов – «Восставший Дракула», «Месть волка», «Лондонские крики» – все еще нет-нет да и откапывают для поздних ночных телепрограмм. Но на поиски коллекционера потребуется время, Кэлвин, а эта коробка действительно сильно паленый товар. Ты погорел, Кэлвин, и я подозреваю, что очень скоро тебе предстоит остывать в тюрьме Чайно…

– Мне… мне до зарезу нужны эти три тысячи долларов, мистер Марко! У меня уже есть планы!

– Да что ты? Я же сказал – я ничего тебе не должен. Впрочем, прими мое предостережение, Кэлвин. Уезжай далеко-далеко и насчет моей… э… деятельности держи рот на замке. Уверен, что с методами мистера Кроули ты знаком.

– Да,– сказал Кэлвин.– Да, сэр.– В голове стучало в лад сердцу. Мистер Кроули – скелет шести футов росту, чьи глаза всякий раз, как он видел Кэлвина, начинали пылать вожделеньем крови – работал у мистера Марко «специалистом по уговорам».– Но… что же мне делать?

– Боюсь, ты – мелкий человечишка, мальчик мой, а что делают мелкие людишки – не моя забота. Зато я растолкую тебе, чего ты не сделаешь. Ты больше не будешь звонить в эту контору. Ты больше не будешь упоминать мое имя до конца своей жизни… которая, коль скоро право решения предоставили бы мистеру Кроули, находящемуся в эту минуту непосредственно за дверью моего кабинета, оборвалась бы раньше, чем ты успел бы повесить трубку. Что я и собираюсь сделать. – Послышался последний холодный смешок, и телефон умолк.

Кэлвин секунду не сводил глаз с трубки, надеясь, что та, может быть, снова оживет. Трубка презрительно гудела ему в лицо. Он медленно опустил ее на рычаги и как зомби двинулся к себе в комнату. Послышались сирены, и в душе Кэлвина расцвела паника, но звук доносился издалека, постепенно замирая. «Что делать? – вертелось в голове, точно там заедала сломанная пластинка.– Что делать?» Он закрыл и запер на щеколду дверь, а потом обернулся к коробке с гримом, лежавшей на столе.

Крышка была открыта, и Кэлвин подумал, что это странно – ведь он помнил (или так ему казалось), что вчера вечером закрыл коробку. Пыльный свет лизал серебряные скрюченные пальцы. «Так глупо облажаться! – подумал Кэлвин, и его захлестнула злость.– ГЛУПО, ГЛУПО, ГЛУПО!» Он двумя широкими шагами пересек комнату и занес коробку над головой, чтобы вдребезги разбить об пол. Вдруг что-то словно укусило его за палец, и, взвыв от боли, он уронил коробку обратно на стол; ящичек перевернулся, из него хлынули баночки и гримировальные карандаши.

На пальцах Кэлвина, там, где по ним ударила захлопнувшаяся, точно клешня омара, крышка, остался багровый рубец. «Она меня укусила!» – подумал он, пятясь прочь от предмета.

Серебряная рука поблескивала, согнув один палец, точно приглашала.

– Надо от тебя избавиться! – сказал Кэлвин, испуганно вздрогнув при звуке собственного голоса.– Если фараоны тебя найдут, я влип! – Он впихнул весь просыпавшийся грим обратно в футляр, закрыл крышку и прежде, чем взять коробку в руки, с минуту испытующе смотрел на нее. Потом он пронес ее по коридору к черной лестнице, спустился в тянувшийся за домом узкий проулок и там затолкал в недра помойного бака, под старую шляпу, несколько пустых бутылок из-под «Бунз Фарм» и коробку от пончиков. Потом вернулся к таксофону и, трепеща, набрал телефон квартиры Дийни; номер не отвечал, и Кэлвин позвонил в «Клуб Зум». Трубку поднял бармен Майк. «Как делишки, Кэл?» На заднем плане играл музыкальный автомат; «Иглз» пели о жизни на скоростной полосе. «Нет, Кэл. Дийни сегодня раньше шести не появится. Извини. Может, хочешь оставить записку?».

– Нет,– сказал Кэлвин.– Все равно спасибо.– Он повесил трубку и вернулся к себе, гадая, где черти носят Дийни. Кажется, ее никогда нельзя было застать на месте. Она никогда не звонила, никогда не давала знать, где находится. Разве не купил ей Кэлвин симпатичное позолоченное ожерелье с парой бриллиантиков, чтобы показать, что не злится за того старикана из Бель-Эйр, которого она динамила? Да, ожерелье стоило Кэлвину кучу денег; из-за него-то он и попал в нынешний финансовый переплет. Кэлвин стукнул кулаком по карточному столику и попытался разобраться, что к чему: надо было так или иначе раздобыть денег. Он мог бы заложить свой приемник и, может статься, стребовать с Корки Макклинтона давнишний бильярдный долг, но этого им с Дийни в Мексике вряд ли хватило бы надолго… Кровь из носу, нужно было получить свои три тысячи с мистера Марко! А как насчет Кроули? Этот профессиональный убийца сбреет Кэлвину брови из своего сорок пятого!

Что делать, что делать?

Перво-наперво, понял Кэлвин, пропустить глоток, чтобы успокоиться. Он открыл буфет, вынул бутылку джина и стакан. Пальцы тряслись так, что Кэлвин не мог налить, поэтому он оттолкнул стакан и сделал большой глоток прямо из горлышка. Джин адским пламенем опалил горло и пищевод, скатился вниз. «Черт побери эту коробку! – подумал Кэлвин и сделал еще один глоток.– Черт побери мистера Марко! – Еще глоток.– Черт побери Кроули. Черт побери Дийни. Черт побери идиота, который махнул местами эти вшивые коробки с гримом. Черт побери меня самого, что взялся за эту придурошную работу…».

Закончив проклинать своих троюродных и четвероюродных братьев, проживающих в Аризоне, Кэлвин вытянулся на диван-кровати и уснул.

***

Проснулся он с одной-единственной ужасающей мыслью: Легавые! Но он был в комнате один, никого больше, никаких легавых, все в полном ажуре. В голове гудело; свет за небольшими, затянутыми пленкой смога окошками тускнел – вечерело. «Что делать? – подумал Кэлвин.– Проспать весь день?» Он потянулся за бутылкой, стоявшей на карточном столике рядом с футляром с гримом, и увидел, что джина осталось примерно пол-глотка. Поднеся бутылку к губам, Кэлвин проглотил остатки, и в животе забурлило еще сильнее.

Когда его затуманенный взор остановился на коробке с гримом, он выронил бутылку на пол.

Крышка была откинута, серебряная рука собрала в горсти синие сумеречные тени.

– Что ты тут делаешь? – невнятно проговорил Кэлвин.– Я же избавился от тебя! Разве не так? – Он силился сообразить: кажется, он припоминал, что отнес эту штуковину в помойку, но, опять-таки, это могло ему присниться.– От тебя одни несчастья, вот что! – выкрикнул он. С трудом поднявшись на ноги, Кэлвин, покачиваясь, выбрался в коридор, добрался до таксофона и еще раз набрал номер антикварной лавки.

Низкий холодный голос ответил:

– «Антиквариат и коллекционные вещицы» Марко.

Кэлвин вздрогнул; это был Кроули.

– Это Кэлвин Досс,– выговорил он, собравшись с духом.– Досс. Досс. Позвольте мне поговорить с мистером Марко.

– Мистер Марко не хочет с тобой говорить.

– Послушайте, мне нужны мои три тысячи зеленых!

– Сегодня вечером мистер Марко работает, Досс. Перестань занимать телефон.

– Я просто… я просто хочу получить то, что мне причитается.

– Да-а? Тогда, может, я смогу тебе помочь, паскудный недомерок. Как насчет того, чтоб побренчать в твоем котелке с мозгами парой-тройкой патронов от сорок пятого? Слабо сунуть сюда нос! – Телефон умолк прежде, чем Кэлвин успел сказать хоть слово.

Он обхватил голову руками. Паскудный недомерок. Низкорослое отребье. Мелкий человечишко. Безмозглый метр с кепкой. Казалось, всю жизнь – от матери и уродов из детской колонии до лос-анджелесской полиции – Кэлвина кто-нибудь да обзывал этими словами. «Я не паскудный недомерок! – подумал Кэлвин.– Когда-нибудь я им всем покажу!» Спотыкаясь, он добрался до своей комнаты, по дороге врезавшись плечом в стену. Пришлось включить свет, пока тьма не заполнила всю комнату.

Тут Кэлвин увидел, что коробка с гримом подползла ближе к краю стола.

Он уставился на нее, загипнотизированный скрюченными серебряными пальцами.

– Есть в тебе что-то занятное,– тихо проговорил он.– Что-то о-о-о-очень занятное. Я запихал тебя в помойку! Или нет? – Кэлвин не спускал с коробки глаз, и тут скрюченный указательный палец как будто бы… пошевелился. Согнулся. Поманил. Кэлвин протер глаза. Никакого шевеления. Показалось. Или нет? Да! Нет. Да! Нет…

Да?

Кэлвин коснулся ящичка – и с хныканьем убрал руку. Ее тряхнуло, точно вверх, к плечу, пробежал слабый электрический заряд. «Что ты такое?» – прошептал он и потянулся, чтобы закрыть крышку, но на сей раз скрюченные пальцы как будто бы цепко ухватили его за руку, потянув ее в коробку. Он вскрикнул: «Эй!» и, когда отнял руку, увидел, что сжимает баночку с гримом, обозначенную цифрой 9.

Крышка захлопнулась.

Кэлвин испуганно подскочил. Скрюченные пальцы замочка стали на место. Кэлвин долго смотрел на баночку в своей руке, потом медленно – очень медленно – отвинтил крышечку. Внутри оказалась сероватая с виду дрянь, что-то вроде масляной краски с явственным запахом… «Чего?» – подумал он. Да. Крови. Крови и чего-то холодного, мшистого. Кэлвин сунул в баночку палец и втер грим в ладонь. Ладонь закололо и пронизало таким холодом, что словно жаром обдало. Кэлвин вымазал гримом руки. Ощущение не было неприятным. Нет, решил Кэлвин, вовсе не неприятным. Он ощущал… силу. Непобедимость. Хотелось броситься в объятия ночи, улететь с проносящимися по ухмыляющемуся лику луны облаками. «Приятно,– подумал он и намазал немного грима на лицо.– Боже, видела бы меня сейчас Дийни!» Он заулыбался. Покрытое пленкой холодного вещества лицо казалось странным, не таким, словно черты Кэлвина заострились. Рот и челюсти тоже казались иными.

«Я хочу получить с мистера Марко свои три тысячи долларов,– сказал он себе.– И получу. Да-сссс. Получу немедленно».

Чуть погодя Кэлвин оттолкнул пустую баночку и повернулся к двери. Мышцы трепетали от влившейся в них силы. Он чувствовал себя старым как само время, но при этом его переполняла невероятная, чудесная, вечная молодость. Подобно разворачивающей свои кольца змее, Кэлвин двинулся к дверям и дальше, в коридор. Настало время взыскать долг.

Легким дымком проплыв в темноте, он скользнул в свой «Фольксваген» и поехал через Голливуд, направляясь в сторону Беверли-Хиллз. Над зданием «Кэпитол Рекордз» вставал белый серп луны. У светофора Кэлвин почувствовал, что из соседней машины на него кто-то пристально смотрит; он чуть повернул голову – и молодая женщина за рулем «Мерседеса» оцепенела, в лице внезапно проступил ужас. Свет сменился, и Кэлвин поехал дальше, оставив неподвижно замеревший на месте «Мерседес».

Да-ссссс. Определенно пришло время взыскать долг.

Кэлвин притормозил у бровки тротуара на Родео-драйв в двух магазинах от густо-синего с золотом навеса с надписью «Антиквариат и коллекционные вещицы Марко». Почти все дорогие магазины уже закрылись, на тротуаре виднелись редкие любители поглазеть на витрины. Кэлвин прошел к антикварной лавке. Дверь, разумеется, оказалась заперта, жалюзи спущены, а табличка гласила «ЗАКРЫТО». «Надо было прихватить инструмент»,– сказал себе Кэлвин. Ну да не беда. Этим вечером он мог творить чудеса; этим вечером ничего невозможного не было. Он представил себе то, что хотел сделать, потом выдохнул – и сырым серым туманом втянулся в щель между дверью и косяком. Это перепугало его до чертиков, а один из зевак схватился за сердце и подрубленной секвойей повалился на мостовую.

Кэлвин стоял в устланном светлым ковром демонстрационном зале, заполненном поблескивавшим антиквариатом: полированное пианино красного дерева, некогда принадлежавшее Рудольфо Валентино, латунная кровать – имущество Пикфорд, лампа с колпаками в виде роз – былая собственность Вивьен Ли. Свет фар, скользивший по потолку, выхватывал из темноты серебряные, латунные, бронзовые вещицы. Из глубины магазина, из-за двери, которая вела в короткий коридорчик к офису мистера Марко, к Кэлвину доносился знакомый голос: «…все это чудесно и замечательно, мистер Фрэйзер,– говорил мистер Марко,– я слышу, что вы мне говорите, но не уступлю. На эту вещь у меня есть покупатель и, если я хочу ее продать, то передача должна состояться самое позднее завтра во второй половине дня».– Несколько секунд паузы.– «Совершенно верно, мистер Фрэйзер. Не моя забота, как ваши люди достанут дневник Флинна. Но я надеюсь, что завтра к двум часам дня он будет у меня на столе. Понятно?..»

На губах Кэлвина заиграла улыбка. Бесшумно, как дым, он пересек комнату, ступил в коридор и приблизился к закрытой двери офиса Марко.

Он уже собирался повернуть ручку двери, как вдруг услышал, что мистер Марко положил трубку.

– Ну, мистер Кроули,– сказал Марко,– на чем мы остановились? Ах, да; проблема Кэлвина Досса. Я очень боюсь, что на этого субъекта мы положиться не можем – вряд ли он станет молчать, столкнувшись с превратностями судьбы. Мистер Кроули, где он живет, вам известно. К вашему возвращению деньги будут приготовлены…

Кэлвин протянул руку, схватился за ручку двери, дернул. К его изумлению и немалой радости дверь целиком сорвалась с петель.

Марко, который сидел за массивным письменным столом красного дерева, втиснув свои триста фунтов в кресло со львиными мордами, издал перепуганный писк. Черные глаза чуть не выскочили из орбит. Кроули, сидевший в углу с журналом, отпущенной пружиной распрямился во весь свой башенный рост. Под густыми черными бровями мерцали холодные бриллианты глаз. Кроули сунул руку под клетчатую спортивную куртку, но Кэлвин одним-единственным взглядом приковал его к месту.

Лицо Марко приобрело цвет испорченного сыра.

– Кто… кто вы? – дрожащим голосом выговорил он.– Что вам нужно?

– Не узнаете? – спросил Кэлвин голосом, мрачным и мягким, как черный бархат.– Я Кэлвин Досс, мистер Марко.

– Кэл… вин? – Вылетевшая на двойной подбородок мистера Марко ниточка слюны сорвалась на лацкан угольно-серого костюма от братьев Брукс.– Нет! Не может быть!

– Однако это так.– Кэлвин усмехнулся и почувствовал, как выдвигаются клыки.– Я пришел за возмещением убытков, мистер Марко.

– УБЕЙ ЕГО,– пронзительно взвизгнул мистер Марко, адресуясь к Кроули.– УБЕЙ!

Кроули еще не оправился от потрясения, однако инстинктивно выхватил из скрытой под курткой кобуры автоматический пистолет и ткнул его Кэлвину в ребра. Времени отпрыгнуть у Кэлвина не было – палец Кроули уже судорожно жал на курок. Грянули два выстрела, и Кэлвин ощутил едва уловимый жар. Так же быстро ощущение исчезло. Позади, сквозь завесу синего дыма, в стене виднелись два пулевых отверстия. Кэлвин не вполне понимал, почему ему тут же не разворотило живот, но это и впрямь была ночь чудес; он сграбастал Кроули за ворот и одной рукой швырнул через комнату, будто набитое соломой пугало. Кроули с истошным воплем врезался в противоположную стену, рухнул на пол и, путаясь в руках и ногах, огромным крабом лихорадочно промчался мимо Кэлвина и побежал по коридору.

– КРОУЛИ! – завопил Марко, пытаясь выбраться из кресла.– НЕ БРОСАЙ МЕНЯ!

Без малейшего усилия, словно махина красного дерева была соткана из снов, Кэлвин толкнул стол вперед и пригвоздил тучного Марко к креслу. Марко заскулил, глаза плавали в налитых влагой глазницах. Ухмылка Кэлвина напоминала оскал черепа.

– А теперь,– прошептал он,– настало время платить.– Он потянулся и ухватил толстяка за галстук, медленно затягивая его, так что в конце концов лицо мистера Марко стало походить на красный пятнистый воздушный шар. Потом Кэлвин очень грациозно прыгнул вперед и погрузил клыки в пульсирующую яремную вену. Из углов его рта закапала ударившая фонтаном кровь. Несколько мгновений спустя труп Марко, потерявший, казалось, добрых семьдесят пять фунтов, обмяк в кресле, ссутулив плечи и подняв руки, будто полностью сдался на милость победителя.

Кэлвин на миг задержал взгляд на безжизненном теле. Из-под ложечки внезапно поднялась волна тошноты. Закружилась голова. Кэлвин почувствовал, что не владеет собой, что затерялся в еще более глубоком сумраке. Он развернулся и, спотыкаясь, выбрался в коридор. Там он согнулся пополам и его вырвало. Наружу ничего не вышло, однако вкус крови во рту заставил Кэлвина пожалеть, что у него нету мыла. «Что я натворил?» – подумал он, привалясь к стене. По лицу каплями стекал пот, рубаха липла к спине. Он опустил взгляд к своему боку. В сорочке было две дыры с обожженными порохом краями. «Это должно было бы убить меня,– осознал Кэлвин.– Отчего же не убило? Как я попал сюда, в магазин? Почему так разделался с мистером Марко?» Он сплюнул, потом еще и еще; от вкуса крови мутился рассудок. Кэлвин потыкал пальцем в десны. Все зубы опять пришли в норму. Все пришло в норму.

Во что меня превратила эта коробка с гримом? Кэлвин носовым платком вытер с лица пот и опять шагнул в офис. Да. Мистер Марко по-прежнему был мертв. В стене по-прежнему красовались два пулевых отверстия. Кэлвин задумался, где же Марко держит деньги. Раз он мертв, сообразил Кэлвин, они ему больше не понадобятся. Верно? Он перегнулся через стол, избегая неподвижного взгляда мертвых глаз, и принялся рыться в ящиках. В нижнем, под всевозможными бумагами и прочей дребеденью, лежал белый конверт с напечатанной на нем фамилией КРОУЛИ. Кэлвин заглянул внутрь. Сердце подпрыгнуло в груди: в конверте лежало самое малое пять тысяч долларов; «небось, та монета, которой Кроули собирались заплатить за мою смерть»,– подумал Кэлвин. Он взял деньги и кинулся наутек.

***

Пятнадцатью минутами позже он тормозил на стоянке у «Клуба Зум». В красном свете неоновых трубок он, дрожа от радости, заново пересчитал деньги. Пять с половиной тысяч долларов! Таких денег Кэлвин не видел никогда в жизни.

Ему отчаянно хотелось пива – смыть вкус крови. Да и Дийни, должно быть, уже в клубе, танцует. Сунув деньги в задний карман, он заспешил через стоянку к «Клубу Зум». Внутри взбесившимися молниями полыхали цветные фонари-мигалки. Откуда-то из темноты гремел музыкальный автомат, дробь басового барабана болезненно отдавалась в еще не успокоившемся желудке Кэлвина. У стойки и за рассыпанными по залу столиками потягивали пиво редкие посетители. Они смотрели на сцену, где равнодушно вращала бедрами одна из девиц. Кэлвин взобрался на табурет у стойки.

– Эй, Майк! Дай-ка пивка. Дийни уже здесь?

– Да. Она там, за сценой.– Майк подтолкнул к нему кружку с пивом, потом нахмурился.– Ты в порядке, Кэл? Вид у тебя такой, точно ты привидение увидел.

– Я в полном ажуре. Или буду в полном ажуре, как только прикончу вот это.– Кэлвин одним глотком осушил больше половины кружки, прополоскав рот.– Так-то лучше.

– Что лучше, Кэл?

– Ничего. Забудь. Мать честная, ну и холодно же тут!

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – спросил Майк. Он казался искренне встревоженным.– Здесь, небось, градусов тридцать. Кондиционер сегодня под вечер опять сдох.

– Ты за меня не волнуйся. Все отлично. А как увижу свою девчонку, станет еще лучше.

– Угу,– тихо проговорил Майк. Он стер тряпкой пивные брызги со стойки.– Я слыхал, ты на той неделе купил Дийни подарок, золотую цепочку. Сильно обеднял?

– Примерно на сотку. Впрочем, потратиться стоило хоть бы просто для того, чтоб увидеть, как моя прелесть улыбнется… Я хочу попросить ее скатать со мной на несколько дней на юг, в Мексику.

– Угу,– опять сказал Майк. Теперь он оттирал воображаемые брызги. Наконец он поглядел прямо в глаза Кэлвину.– Ты хороший парень, Кэл. От тебя тут ни разу не было неприятностей. Могу точно сказать, ты – мужик что надо. Просто… Ну, ладно! С души воротит, как подумаю, что тебя вскорости ждет. Нету мочи на это смотреть.

– А? Это что же значит?

Майк пожал плечами.

– Давно ты знаешь Дийни, Кэл? Несколько недель? Девки вроде нее приходят и уходят, мил человек. Нынче здесь, завтра там. Само собой, поглядеть на ее приятно: все они красотки и торгуют своей наружностью так, точно их тела – недвижимость в прибрежной полосе Малибу. Понял, к чему я клоню?

– Нет.

– Ладно. Как мужчина мужчине. По-дружески, лады? Дийни из тех, кто берет, Кэл. Она высосет тебя досуха и пинком выкинет на помойку. У нее на веревочке не то пять, не то шесть парней.

Кэлвин моргнул; в животе опять бурлило.

– Ты… ты врешь.

– Святой истинный крест. Дийни играет тобой, Кэл; то вытянет, то макнет – точно рыбку с крючком в брюхе…

– Врешь! – Кэлвин с пылающим лицом поднялся со своего места и перегнулся через стойку к бармену.– Ты не имеешь права так говорить! Все это враки! Небось, хочешь, чтоб я от нее отступился, пусть тебе достанется? То-то удобный случай! Я пошел. Сейчас же я повидаюсь с ней, а ты лучше не пытайся меня остановить! – Он двинулся от стойки. Голова шла кругом, как волчок.

– Кэл,– тихо сказал Майк, и в его тоне слышалась жалость.– Дийни не одна.

Но Кэлвин уже шел за сцену, за черный занавес, к раздевалкам. Третья дверь вела в комнату Дийни. Уже собравшись постучать, Кэлвин услышал сочный, раскатистый мужской смех и застыл, сжав руку в кулак.

– Кольцо с бриллиантом? – говорил мужчина.– Ты шутишь!

– Клянусь Богом, Макс! – Голос Дийни. Такой теплоты Кэлвин никогда в нем не слышал.– На прошлой неделе этот старпер подарил мне брильянтовое кольцо! По-моему, когда-то он работал в Эн-Би-Си или Эй-Би-Си – в общем, в какой-то из этих «Си». Без разницы – теперь он все равно вышел в тираж. Знаешь, в чем он ложится в постель? В носках с резинками! Ха! Он сказал, что хочет на мне жениться. Наверное, не шутил – в ломбарде за это колечко дали шесть сотен.

– Да ну? Тогда где моя доля?

– Потом, малыш, потом. После работы буду у тебя, договорились? Можно принять душ и потереть друг другу спинку, а?

Наступило долгое молчание, и Кэлвин услышал скрип собственных зубов.

– Конечно, детка,– наконец сказал Макс.– Какой ты сегодня хочешь, черный или красный?

Кэлвин готов был прошибить дверь кулаком. Вместо этого он повернулся и побежал. В голове назревало извержение вулкана. Он пробежал мимо стойки, мимо Майка, за дверь, к своей машине. «Я думал, она меня любит! – бушевал он, со скрежетом выезжая со стоянки.– Обманщица! Она всю доро– гу играла мной, держала за фраера!» – Стиснув руль так, что суставы пальцев побелели, Кэлвин отжал акселератор до пола.

Когда сбросил десяток лет. Разница между фотками год. Решил выложить данный пост, в первую очередь для того, чтобы поддержать худеющих и заставить нехудеющих похудеть :) ( и еще повыпендриваться).

Скажу одно - подбирать шмотки стало легче.