Улицу Карла Маркса в Сергиевом Посаде переименовали в улицу патриарха Пимена.

История сделала круг:

Мужику Дерябину Афанасию — за шестьдесят, но он еще сам покрыл оцинкованной жестью дом, и дом его теперь блестел под солнцем, как белый самовар на шестке. Ловкий, жилистый мужичок, проворный и себе на уме. Раньше других в селе смекнул, что детей надо учить, всех (у него их трое — два сына и дочь) довел до десятилетки, все потом окончили институты и теперь на хороших местах в городе. Сам он больше по хозяйству у себя орудует, иногда, в страдную пору, поможет, правда, по ремонту в РТС.

Раз как-то сидели они со стариком Ваниным в ограде у Дерябина и разговорились: почему их переулок называется Николашкин. А переулок тот небольшой, от оврага, где село кончается, боком выходит на главную улицу, на Колхозную. И крайний дом у оврага как раз дерябинский. И вот разговорились… Да особо много-то и не говорили.

— А ты рази не знаешь? — удивился старик Ванин. — Да поп-то жил, отец Николай-то. Ведь его дом-то вон он стоял, за твоим огородом. Его… когда отца Николая-то сослали, дом-то разобрали да в МТС перевезли. Контора-то в МТС — это ж…

— А-а, ну, ну… верно же! — вспомнил и Дерябин. — Дом-то, правда, без меня ломали — я на курсах был…

— Ну, вот и — Николашкин.

— А я думаю: пошто Николашкин?

— Николашка… Его так-то — отец Николай, а народишко, он ить какой — все пересобачит: Николашка и Николашка. Так и переулок пошел Николашкин.

Дерябин задумался. Подумал и сказал непонятно и значительно:

— Люди из городов на конвертах пишут: «Переулок Николашкин», а Николашка — всего-навсего поп, — и посмотрел на старика Ванина.

— Какая разница, — сказал тот.

— Большая разница, — Дерябин опять задумался и прищурил глаза. Все он знал — и почему переулок Николашкин, и что Николашка — поп, знал. Только хитрил: он что-то задумал.

Задумал же он вот что.

Вечером, поздно, сел в горнице к столу надел очки, взял ручку и стал писать:

«Красно-Холмскому райисполкому.

Довожу до вашего введения факт, который мы все проморгали. Был у нас поп Николай (по-старому отец Николай), в народе его звали Николашка, как никакого авторитета не имел, но дом его стоял в этом переулке. Когда попа изъяли как элемента, переулок забыли переименовать, и наш переулок в настоящее время называется в честь попа. Я имею в виду — Николашкин, как раньше. Наш сельсовет на это дело смотрит сквозь пальцы, но жителям нам — стыдно, а особенно у кого дети с высшим образованием и вынуждены писать на конвертах «переулок Николашкин». Этот Николашка давно уж, наверно, сгнил где-нибудь, а переулок, видите ли, — Николашкин. С какой стати! Нас в этом переулке 8 дворов, и всем нам очень стыдно. Диву даешься, что мы 50 лет восхваляем попа. Неужели же у нас нет заслуженных людей, в честь которых можно назвать переулок? Да из тех же восьми дворов, я уверен, найдутся такие, в честь которых не стыдно будет назвать переулок. Он, переулок-то, маленький! А есть ветераны труда, которые вносили пожизненно вклад в колхозное дело, начиная с коллективизации.

Активист».

Дерябин переписал написанное, остался доволен, даже подивился, как у него все складно и убедительно вышло. Он отложил это. И принялся писать другое:

«В Красно-Холмский райисполком.

Мы, пионеры, которые проживаем в переулке Николашкином, с возмущением узнали, что Николашкин был поп. Вот тебе раз! — сказали мы между собой. Мы, с одной стороны, изучаем, что попы приносили вред трудящимся, а с другой стороны — мы вынуждены жить в переулке Николашкином. Нам всем очень стыдно — мы же носим красные галстуки! Неужели в этом же переулке нет никаких заслуженных людей? Взять того же дядю Афанасия Дерябина: он ветеран труда, занимался коллективизацией и много лет был бригадиром тракторной бригады. Его дом крайний, с него начинается весь переулок. Мы, пионеры, предлагаем переиначить наш переулок, назвать — Дерябинский. Мы хочем брать пример с дяди Дерябина, как он трудился, нам полезно жить в Дерябинском переулке, так как это нас настраивает на будущее, а не назад. Прислушайтесь к нашему мнению, дяди!»

Дерябин перечитал и этот документ — все правильно. Он представил себе, как дети его узнают однажды, что отцу теперь надо писать на конверте не «переулок Николашкин», а так: «переулок Дерябинский, Дерябину Афанасию Ильичу». Это им будет приятно.

На другой день Дерябин зазвал к себе трех соседских парнишек, рассказал, кто такой был Николашка.

— Выходит, что вы живете в поповском переулке, — сказал он напоследок. — Я вам советую вот чего… Кто по чистописанию хорошо идет?

Один выискался.

— Перепиши вот это своей рукой, а в конце все распишитесь. А я вам за это три скворешни сострою с крылечками.

Ребятишки так и сделали: один переписал своей рукой документ, все трое подписались под ним.

Дерябин заклеил письма в два конверта, один подписал сам, другой — конопатый мастер чистописания. Оба письма Дерябин отнес на почту и опустил в ящик.

Прошло с неделю, наверно…

В полдень как-то к дому Дерябина подъехал на мотоцикле председатель сельсовета Семенов Григорий, молодой парень.

— Хотел всех созвать, да никого дома нету. Нам тут из района предлагают переименовать ваш переулок… Он, оказывается, в честь попа. Хотел вот с вами посоветоваться: как нам его назвать-то?

— А чего они там советуют? — спросил Дерябин в плохом предчувствии. — Как предлагают?

— Да никак — подумайте, мол, сами. Как нам его лучше?.. Может, Овражный?

— Еще чего! — возмутился Дерябин. Он погрустнел и обозлился: — Лучше уж Кривой…

— Кривой? А что?.. Он, правда что, кривой. Так и назовем.

Дерябин не успел еще сказать, что он пошутил с «Кривым»-то, что надо — в честь кого-нибудь… А председатель, который, разговаривая, так и не слез с мотоцикла, толкнул ногой вниз, мотоцикл затрещал… И председатель уехал.

— Сменили… шило на мыло, — зло и насмешливо сказал Дерябин. Плюнул и пошел в сарай работать. — Вот дураки-то!.. Назло буду писать — «Николашкин».

И так и не написал детям, что его переулок теперь — Кривой, и они по-прежнему шлют письма, «переулок Николашкин, дом 1, Дерябину Афанасию Ильичу».

(Шукшин)

Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, рассуждая о лозунге французской революции "Свобода, Равенство, Братство" (фр. Liberte, Egalite, Fraternite), который потом укоренился и в сознании русской интеллигенции,  как-то высказал мнение, что при свободе не может быть равенства.

"Если свобода, то не может быть равенства. Потому что свобода - это просто луг, на котором растут цветы и травы, и каждая трава поднимается в меру своей силы. Равенства нет: одна более сильная, другая послабее, а третью вообще не видно. А вот если равенство, то это подстриженный газон, все равны, но никакой свободы", - сказал он в своей авторской программе "Слово пастыря".

Я не уверен в правомерности сравнения человеческого общества с лугом, не говоря уж о распространении этических категорий до уровня биохимии и выведения из действия слепых законов природы представлений о свободе. Тем не менее, слово Патриарха заслуживает внимания хотя бы тем, что сегодня нечасто на столь высоком уровне озвучиваются идеи, касающиеся фундаментальных вопросов общественного бытия. Удивительно разве только то, что исходят они от Церкви, на фоне полной идейной и нравственной деградации как официальной, так и оппозиционной философии, превращения её в коммерческий продукт, обслуживающий классовые и политические интересы, далекие от поиска Истины.

Почему человек не растение, а общество не луг с разнотравьем? Да потому, что человек обладает сознанием, чувственностью, разумом, что принципиально меняет положение дел. Механистическая аналогия ничего не объясняет, поскольку ни о какой «свободе», впрочем, как и о «равенстве» трав речь идти не может. Поэт, метафорически используя похожесть внешних форм, может, конечно, расширять понимание свободы до представителей животного мира и даже слепых сил природы – «свободен, как птица», «вольный ветер», но науке требуется более надежная терминологическая основа, исключающая всякую неоднозначность толкования.

Свобода есть осознанная необходимость. После Спинозы никто не сформулировал лучше эту неочевидную связь свободы с деятельным разумом. Чем более расширяются границы нашего познания о мире, тем уже становятся границы разумного, стремящегося в своем пределе к единственности. Тем самым вся свобода сводится к нахождению единственно верного решения и возможности его практического воплощения. Все остальные варианты, будучи неразумными, превращаются в видимость свободы, в то, что в метафизическом либертарианизме именуется «свободой воли». Но если принять такое расширенное понимание свободы, то окажется, что пресечение, скажем, преступной деятельности есть посягательство на свободу воли индивидуума. Несостоятельность теории «свободной воли» очевидна в случае столкновении интересов отдельных индивидуумов, когда воля одного человека безжалостно растаптывается волей другого человека, превращающей его свободу в фикцию.

Сущность свободы, как ограниченной рамками разумного воли индивидуума, очень важна для понимания её роли в общественных отношениях. В современной философии, на мой взгляд, совершенно необоснованно, противопоставляются два понимания разума. В первом, расширенном толковании, разум сводится к познавательной деятельности человека, его способность мыслить вообще. Во втором случае, разум рассматривается как та же мыслительная способность, но имеющая нравственную составляющую - систему абсолютных этических ценностей, ориентированных в категориях добра и зла. Истинная свобода ограничена не только законами физического мира, но и законами нравственными, порядком должного в отношениях людей друг к другу и к обществу. Если бы это было не так, то «разумной» деятельностью можно было бы назвать чудовищные эксперименты над людьми в нацистских концлагерях, что в принципе несовместимо с Разумом. Таким образом, разум существует лишь в одном виде – нравственном, поэтому не нуждается в дополнительном выделении в особый вид «разума нравственного».

Разобравшись с определением разума и свободы, как осознанной (разумной) необходимости, имеющей конкретную форму воплощения в действиях индивидуума, можно проложить мостик логических связей к равенству людей – вывести необходимость его из абсолютных этических ценностей присущих разуму. Несомненно, что высшей этической ценностью, «началом отсчета» этических координат является сам человек. Каждый человек со своей неповторимой индивидуальностью, чувственностью, способностями являет собой целую Вселенную – удивительный феномен Природы в своем космизме не имеющий ни меры, ни стоимости.

Однако, неравенство предполагает наличие меры прилагаемой к человеку, согласно которой, неважно кем, производится «сортировка» людей, деление «высших ценностей» на более «ценных» и менее «ценных» индивидуумов. Не так давно это деление проводилось топорно и грубо – по цвету кожи, национальности, физическим данным и прочим биологическим признакам, «обосновывающим» превосходство одних людей над другими. Постыдные рецидивы такой селективности можно наблюдать на постсоветском пространстве, когда под предлогом возрождения «национальной идентичности», проводится попытка закрепления власти этнических калифов, жирующих на развалинах великой цивилизации.

У современного неравенства есть два источника – алчность и невежество, что несовместимо с Разумом. Алчность ведет к буржуазному неравенству, неизбежному спутнику капиталистического способа производства. Невежество номенклатурных бонз, оторванных от народа, не знавших ни марксистской теории, ни самой жизни, в попытках воплощения придуманного «принципа социализма» - распределения «по труду», под камлания о вреде «уравниловки», привело к таким отвратительным формам неравенства, которые, в конечном итоге, взорвали советское общество.

Равенство есть мера Справедливости. В революцию люди взяли в руки оружие не ради вожделенной «свободы» торговать, заниматься «бизнесом» и обогащаться. Неистребимая тяга к Справедливости, к Равенству вела людей на баррикады. И в перестройку народ возмущался не отсутствием частной собственности, «демократии» и олигархов с их яхтами и яйцами Фаберже. Народ протестовал против привилегий партийной знати, засилья спекулянтов, появившихся воров-«кооператоров», жирующих на «дефиците», т.е., требовал Равенства. И, разумеется, снова был обманут.

Справедливость нельзя обеспечить проповедями и благими пожеланиями. Для достижения справедливости следует обеспечить социальное, экономическое равенство людей, что при капитализме невозможно ни при каких условиях. Более того, равенство является не только моральным требованием - оно обеспечивает наиболее благоприятную среду для свободного труда, творчества, поиска нового, ведет к максимально возможной эффективности общественного производства, что и подтверждено всей практикой строительства социализма в Советском Союзе.