Вступление.
Несмотря на то, что я считаю себя человеком азартным, охота никогда не привлекала меня. И дело тут не в том, что не люблю оружия или являюсь вегетарианцем. Отнюдь! Запах ружейной смазки, горелого пороха и крови всегда дарили мне состояние лёгкого полубезумного счастья, точно такого же, что приносит третья выпитая подряд рюмка водки. А какое удовольствие приносит точный выстрел! Не тот, сделанный по всем правилам: с остановкой дыхания, плавным нажатием на курок и слиянием с винтовкой, а стремительный, совершённый по наитию, навскидку. И грохот ружья, и зверь, валящийся в снег, и бешеный стук сердца, — Попал, попал, попал!
Всё можно отдать за эти мгновения.
А, дальше…
Поддаваясь восхитительному головокружению, приваливаешься спиной к берёзе, и видишь спины егерей, бредущих по глубокому снегу к подстреленному тобой зверю.
— Знатного вы, барин, кабана добыли, — шепчет подбежавший слуга, протягивая тонкого стекла стакан, до краёв наполненный янтарным коньяком.
Но… кого я обманываю? Не будет почтительных егерей и слуг, а придётся самому возиться с окровавленной тушей. Измазавшись в крови, ампутировать ещё тёплую ногу у мёртвого животного. Видеть все эти сгустки, сухожилия, плёнки, артерии, сплетения и глянцево-белые суставы. Да ещё по шкуре будут скакать какие-нибудь блохи!
Нет уж, охота – не для меня!
Теперь, надеюсь, понятно, почему на предложения поохотиться, поступающие от моего старого знакомца S., я всегда отвечал твёрдым «нет». Отказывался до тех пор, пока тот однажды не позвонил, и не намекнул, что собирается «на Стенателя».
Примечание. Остяцкий Стенатель — один из видов семейства нелетающих тундровых птиц, отряда пингвинообразных. Первое упоминание в литературе датируется началом XVI века и встречается у Алессандро Гваньини «Описание Европейской Сарматии» (Sarmatiae Europeae descriptio).
Рост птицы 15-160 см. Вес 70-80 кг. Форма тела обтекаемая, что идеально для передвижения в снегу. В отличие от других нелетающих птиц, имеют грудину с чётко выраженным килем, к которому крепится мощная мускулатура, составляющая до 60 % массы тела. У всех птиц кости трубчатые, что делает их скелет легче и позволяет летать, а у Остяцкого Стенателя они похожи на кости млекопитающих и не содержат внутренних полостей. Питается, в основном, ягелем, но зимой включает в рацион и животную пищу (песцы, арктические волки, молодые олени). Продолжительность жизни около пятидесяти лет. Название своё получил из-за издаваемых во время брачных игр криков, напоминающих стенания. В начале XXI века был признан находящимся на грани вымирания.
— Послушай, — не поверил я, — а, разве он не в «Красной Книге»? Как-то не тянет меня, на старости лет, вступать на скользкую дорожку браконьера.
— Успокойся, — беззаботно рассмеялся S. – Это будет не совсем охота, а, скорее, отстрел. У нас с начала октября ходили слухи, что в тундре объявилась стая голов в пятнадцать. Сначала они вели себя прилично, ну, может быть, сожрали пару олешек. А, вот на той неделе, напали на стойбище и перебили семью оленеводов. Администрация района это дело замяла, но уже второй день раздаёт лицензии направо и налево. Так, что поспешай. Если завтра вечером не прилетишь, то послезавтра уйду в тундру один.
Салехард. Аэропорт.
Сделав первый шаг с трапа самолёта, понимаешь – вот он Север! Но, пронизывающий до костей, ветер с Полуя не даёт осмотреться и гонит в здание аэропорта, где ты немедленно попадаешь в толпу:
— золотоискателей, возвращающихся на Большую Землю, и зорко стерегущих мешки с добытым золотым песком;
— торговцев бивнями мамонта, сидящих на штабелях со своим товаром;
— изрядно выпивших газовиков, закончивших или заступающих на вахту;
— бесстрастных оленеводов в новых кухлянках;
Тут и там, разведя прямо на каменных плитах аэропорта небольшие костерки, греются чаем «встречающие» из местных. Переругиваются северные цыганки в длинных юбках из разноцветного меха. Бродят потерявшиеся этнологи, адепты спорной гипотезы С. Герберштейна о загадочном «Лукоморье». Лениво переговариваются золотозубые таксисты, все, как один с татуировкой «Север» на тыльной стороне ладони. Задирают пассажиров весёлые девицы в шерстяных рейтузах. У стены спит, укрывшись солдатским одеялом, пьяненький шаман.
S. встречал меня у автобусной остановки, вальяжно развалившись на нартах. Восемнадцать (особый салехардский шик!) голубоглазых хаски лениво переминались с ноги на ногу. В зубах у S. дымилась его знаменитая трубка из кости нарвала (ходят слухи, что А. Чилингаров предлагал за неё новый снегоход «Yamaha», но S. так и не смог с ней расстаться).
— Привет московскому гостю, — помахал мне рукой S. и вытащил из снега хорей, покрытый причудливой резьбой. – Садись, поехали.
Дорога.
Он вывел нарты на дорогу, пристроился в хвост колонны допотопных грузовиков, и мы поехали в сторону Салехарда. По мере приближения к городу, движение становилось всё плотнее, и я не успевал вертеть головой, разглядывая:
— оленьи упряжки;
— гигантские джипы с колёсами, закованными в сверкающие цепи;
— замёрзших ГИБДД-шников в тулупах и ушанках, верхом на заиндевевших лосях;
— снегоходы всевозможных марок и разной степени изношенности;
— армейские грузовики;
— буеры с надписью во весь парус «Спасибо Ермаку».
Ближе к центру с нами поравнялись изящные санки, запряжённые десятком голубоватых лисиц. Юноша в клетчатой кухлянке оживлённо говорил с кем-то по iPhone.
— Славная у парня упряжка, — прокричал я в ухо S., показывая на сани.
— Это песцы, — пояснил он. – Хипстерская мода.
Наши нарты резко заложили вправо, и мы остановились у трёхэтажного особняка.
— Вот мы и дома, — гостеприимно распахнул решётку кованых ворот S.
Дом.
— Жена с детьми сейчас гостит у родителей, — посетовал S., — так, что разносолов не обещаю. Пельмени с муксуном будешь?
— Наверное, — неопределённо пожал плечами я. – И, скоро твои вернутся?
— Где-то через неделю. Дороги занесло, так, что придётся им плыть по Оби на рейсовом ледоколе. А, у этих речников с расписанием вечная путаница.
Он сходил на кухню и вернулся с бутылкой 35-летнего «Kinklaith».
— Ого, — у меня перехватило дыхание. – Неплохие напитки ты употребляешь.
— Спокойствие, — ухмыльнулся S. – Саму бутылку я в тундре подобрал, а внутри сейчас тёщин самогон. Изумительная вещь! На весенней мошке настоен.
— Мошка, — осторожно уточнил я, — это местная ягода?
— Да, нет же! Это такая мелкая мошкара, гнус, одним словом. Сивуху убирает на раз, лучше всякого угля.
Выпили по рюмке. Самогон, действительно, оказался неплохим, но, почему-то с цветочным привкусом. Вторая пошла веселее, а к третьей подоспели знаменитые пельмени с муксуном, которые закончились на удивление быстро.
S. сходил на двор, и принёс холодец из оленьих ушей.
— Тут вся изюминка в тюленьем жире, — пояснил он.
Разлили самогон, и тотчас на улице грянул выстрел, за ним другой.
— Местное население разбирается? – я изо всех сил постарался сделать вид, что это для меня обычное дело.
— У нас, слава Богу, не Москва, — раскладывая холодец по хув-анам, обиженно ответил S. – Это дружинники волков отстреливают. В тундре со жратвой сейчас туго, вот они в город и лезут. Котов гоняют, крыс, но, в основном, на помойках подъедаются.
— За народную дружину! — поднял я рюмку.
— По последней, — чокнулся хозяин. – Завтра чуть свет на охоту.
Сборы.
Самогон на гнусе, и вправду, оказался чистейшим. Голова наутро не болела, наоборот, в ней появилась некая звенящая пустота, будто часть мозга была вымыта тёщиным продуктом.
Когда я спустился вниз, то S. уже погрузил в снегоход рюкзаки с вещами и покуривал костяную трубочку. Его бесстрастное лицо охотника было обращено на восток, где над горами вставало крохотное прозрачное солнце. Мне почему-то тут же вспомнились татуировки на руках аэропортовских таксистов. Хорошо, что я в этих краях на охоте, а не по какой-то иной причине.
— Сейчас заскочим к Шемановскому, — зевнул S., — и в путь.
— Мне бы переобуться, — кивнул я на свои демисезонные «Timberland». – Нет у тебя чего-нибудь, типа, валенок?
— Там и переоденемся, — ответил он.
Загадочный Шемановский оказался «Ямало-ненецким окружным музейно-выставочным комплексом имени И.С. Шемановского», в который мы проникли через вход «Для сотрудников». Внутри S. тотчас отыскал некую милую даму в строгих очках и, подмигнув мне, отвёл её под локоток в сторону.
— Клянусь Вам, Нурсафа Салимгареевна! Ничего не потеряем… Коллега из Москвы…, — время от времени доносилось до меня. – Когда это было-то?.. В целости и сохранности!
Вскоре он вернулся, и быстро повёл меня гулким холодным коридором к дверям с надписью «Хранилище». Там, на уходящих в бесконечность стеллажах, стояли разнокалиберные картонные коробки. Пахло кожей, мышами и мокрой тряпкой.
— Сейчас принарядимся, — потёр ладони S. и сбросил вниз несколько ближайших коробок. Из них на пол посыпались драные кожаные портки, облезлые меховые куртки, разномастные рукавицы, нечто напоминающее сапоги, какие-то накидки, обрывки шкур, ремни и берестяная кора. Вывалив содержание нескольких коробов, S. принялся копаться в образовавшейся куче, время от времени, обращаясь ко мне.
— Тебе кисы из выростка или неплюя? Размер малицы какой? Вот этот гусь подойдёт?
— Из неплюя. Три икса. Подойдёт, — наугад отвечал я.
Переодевшись, мы, точно два самоедских вождя, вышли на улицу.
— Занятное хранилище, – заметил я, пытаясь прикурить на ветру сигарету. – Откуда такие богатства?
— Оленеводы по весне везут, — ухмыльнулся S. – А, мы с мужиками, как на охоту идём, перехватываем у музейщиков. Вроде как во временное пользование. Один чёрт, через год-другой спишут.
— Не пойму я, зачем оленеводам сюда одежду привозить?
— У музея с ними договор о скупке предметов народных промыслов. А, самоедам, по поверьям, строго-настрого запрещено вещи с умерших носить.
— В смысле, с покойников? – я содрогнулся.
— Это Ямал, брат, — пояснил S., холодно блеснув глазами. – Тут иногда и не поймёшь, кто покойник, а кто ещё нет.
У озера.
Всю дорогу я дремал, удобно привалившись к спине S., пахнущей горелой травой и копчёным окороком. Мне снилось, что я еду верхом на огромном лосе вдоль берега реки. По воде неспешно плывут крохотные айсберги, и на каждом из них сидит пингвинёнок Linux. Несмотря на все понукания, лось входит в ледяную воду, которая сразу же добирается до моих ног. Становится жутко холодно, а проклятый зверь упорно бредёт, забираясь всё глубже и глубже, пытаясь дотянуться мордой до ближайшего пингвинёнка. Понимая, что лося уже не остановить, я отталкиваюсь от его спины, валюсь в стылую чёрную воду… и просыпаюсь.
— Вот и озеро, — говорит S. голосом лося из сна. – Приехали.
Я осматриваюсь и не вижу не только озера, но даже снежного бугорка, за который можно было бы зацепиться глазу. В голове немедленно всплывает ямщик, мучительно замерзающий в «степи глухой».
— Видал когда-нибудь такую красоту? – S. простирает руки к низкому небу, словно благодаря Бога, за то, что тот убил и заморозил всё живое вокруг.
— Фантастика, — фальшиво улыбаюсь я, думая, что в тундре ямщик из песни немедленно спятил бы от ужаса и потому умер бы легко и беззаботно.
— Фотоаппарат прихватил? – спрашивает S. – Снимай, пока светло. Покажешь своим в Москве, что такое простор и ширь.
Достаю «мыльницу» и, даже не глядя в видоискатель, покорно щёлкаю несколько раз. С таким же успехом я мог бы дома сфотографировать чистый лист бумаги. Тут, чёрт возьми, даже горизонта нет, а заснеженная тундра переходит в такое же белое небо, которое за твоей спиной вновь переходит в тундру.
S. тем временем, утоптав площадку, ставит небольшую палатку.
— Господи, — думаю я, — ну, почему же эта палатка белого цвета? Не красная, не оранжевая, не чёрная, черт возьми! Случись что, нас здесь в жизни не найдут.
— Только не пойму, — спрашиваю вслух, — где озеро-то?
— Да, вот же, — топает ногой S. – Под нами.
— Ага, — я знаю, что выгляжу страшно глупо, но всё равно спрашиваю. – А, как ты это понял?
— Да-а-а-а, — вздыхает S., и с сожалением смотрит на меня. – К снегу-то приглядись. Видишь, как лёг?
Покорно смотрю «как лёг» снег под моими ногами, как лёг чуть дальше, как он лежит повсюду.
— Вот оно в чём дело! – лживо улыбаюсь и, сняв со снегохода рюкзак, несу его к палатке.
Охота.
S. зажёг портативную газовую плитку «KOVEA», и в нашем убежище стало теплеть.
— План таков, — он разложил на газете буханку хлеба, две солёные рыбины и увесистый кусок сала, — сначала обедаем, затем охотимся.
— Понял, — кивнул я, — а, кружки у нас нет? Я бы кипяточком погрелся.
— Найдётся и кружка, — опять полез в рюкзак S., — и чем погреться.
Он извлёк видавший виды двухлитровый термос, открутил крышку и палатку наполнил незабываемый аромат тёщиного самогона. Мы сделали по бутерброду и по очереди выпили из крышки.
— Теперь оружие, — S. расстегнул молнию на брезентовом чехле и вынул из него два видавших вида карабина. – Ещё дедовы, с тех времён.
В том, что винтовки были точно «с тех времён», можно было не сомневаться. Единственное, что им не хватало, так это примкнутых штыков. На прикладах выстроились вереницы зарубок.
— Большие зарубки, наверное, означают мужчин, — невесело подумалось мне, — поменьше — женщин, а о совсем маленьких и знать ничего не хочу.
— Давай, ещё по капле, для бодрости, — S. плеснул самогон в крышку, — и начинаем.
Мы выпили и я, жалея, что приходится покидать тепло палатки, полез наружу.
— Ты куда? – искренне удивился S. – Мы же в засаде!
— То есть, — уточнил я, — хочешь сказать, что Стенатель сам сюда придёт?
— Так, для чего же мы тогда на озеро приехали?
— И, как, — продолжал я недоумевать, — он догадается, что мы здесь?
— А, для этого его сейчас начнём подманивать.
S. сел поудобнее, зажал карабин между ног, и, прикрыв глаза, затих.
— Пёс его знает, — решил я, — может быть, он сейчас молится богам тундры. Или ищет астральную связь между собой и пингвином. Это же Север!
Не открывая глаз, S. внезапно испустил глухой стон, затем ещё один, и ещё. Его тело начало раскачиваться, а, стоны перешли в горестный рёв. Всё это напоминало дурно снятую сцену из фильма, в котором отец-охотник вместо хорька пристреливает собственного сына и воет, проклиная злую судьбу.
— Бог мой, — догадался я. – Он же стенает! Подманивает Стенателя.
От усилий, лицо S. приняло багровый оттенок и вскоре, испустив очередной вопль, он замолчал.
— Выгляни из палатки, — просипел он. – Не подошёл?
Я приоткрыл полог и долго всматривался в белёсую полумглу.
— Пока нет.
— Тогда твоя очередь, — сказал S. – Давай.
Я, подражая ему, закрыл глаза, и представил одинокого маленького пингвина, бредущего по ледяной пустыне. Беззащитные голые лапы свело от холода, из круглых глаз катятся слёзы, клюв забит снегом.
— У-у-у-у-у! – запричитал я. – О-хо-хо-хо!
Стенал честно и так долго, что у меня начала кружиться голова.
— Мимо, — резюмировал S., высунувшись наружу.
Мы выпили, и он зажмурился, готовясь к новым причитаниям.
— Подожди, — осенило меня. – А, для чего пингвины стенают?
— Это у них, своего рода, брачные призывы.
— Вот! – я поднял палец. – Брачные. Может быть добавить страсти?
Что бы настроиться на нужную волну, глотнули ещё самогона и решили стонать в два голоса.
О! Как нам застеналось! На мой взгляд, каждая тварь от суслика до полярного медведя, должна была покинуть своё лежбище и, пуская слюни, устремиться к нашей палатке. Озёрные рыбы, парящие в ледяной воде под нами, и те должны были покраснеть от смущения!
— Родился тост! – отдышавшись, налил до краёв S. – Специально для московского гостя!
Он выпил и, хлопая в такт ладонями, простенал «Подмосковные вечера».
В свою очередь я ответил легкомысленной «Увезу тебя я в тундру».
— Давай что-нибудь классическое! – потребовал S.
И мы дружно застонали «Smoke on the Water».
— На волю! – взревел S. – Вылезаем отсюда!
Не закусывая, выпили и выбрались из палатки.
Было похоже, что наши стенания разогнали тучи, и над тундрой простёрлось чёрное небо, усыпанное мерцающими звёздами. Гигантская луна заливала желтоватым светом ледяную пустыню, а перед нами неподвижно стоял Стенатель.
— У! – осторожно сказал он.
— Я же говорил, — завопил S. – что к озеру придёт!
Не сговариваясь, нами, для новоприбывшего гостя, был исполнен матросский танец «Яблочко».
— У! – округлил глаза Стенатель и склонил голову набок.
— Закон тундры! – спохватился S. и, принеся из палатки сало, угостил пингвина.
Крышка от термоса где-то потерялась, и пришлось пить из горлышка.
— Сфотографируй меня с ним, — попросил S., становясь рядом с давящимся салом Стенателем.
Я сделал несколько снимков. И мы снова выпили…
Эпилог.
S. подбросил меня до аэропорта.
— Расскажешь дома, не поверят, — усмехнулся он.
— Ещё как поверят, я всё снял на мыльницу.
— Фотоаппарат ты подарил Стенателю. Не помнишь?
— Не может быть! — похолодел я.
— Надел ему на шею, и сказал, мол, владей, — вздохнул S.
Видя, как изменилось моё лицо, S. достал фляжку. Мы выпили, обнялись на прощание, и я зашагал к зданию аэропорта.
— Вы без багажа? – удивлённо спросила девушка на регистрации.
— Только воспоминания, — устало ответил я.
