Я всё время ною про наше старое кино.

И ною и ною, и при этом думаю: «Павлова, да ты всех заебала, — с этими своими «раньше вода была мокрее».

А потом появляется вдруг интервью Саши Миндадзе, где он «черным по белому говорит»: сегодняшнее кино — даже самое лучшее — близко не стояло по масштабу, художественному уровню, силе эмоционального воздействия с советским кино.

Саша, конечно, тоже совсем не юноша, но он — творец, и он работал и в те и в эти времена; он — потомственный кинематографист, сын Анатолия Гребнева, и его взгляд — это взгляд изнутри кино и кинопроцесса.

И когда сегодня торжествует точка зрения полуграмотного пэтэушника — «Да ну, а чего они там молчат всё время, ходят молча, улыбаются молча, смотрят друг на друга молча, и ничего там не происходит такого… Это скучно!» — это означает одно: не то, что кино ушло вперед, а то, что оно стремительно деградирует — вместе с участниками процесса.

Я вот сейчас читаю текст про послевоенную «лейтенантскую прозу», и кое-что понимаю и про кино.

Вернувшиеся с войны люди чувствовали, что в свои 20–25 лет ОНИ УЖЕ СДЕЛАЛИ ГЛАВНОЕ ДЕЛО СВОЕЙ ЖИЗНИ, и теперь всю оставшуюся жизнь им придется хотя бы личностно соответствовать этому главному делу.

Так было ведь и с кинохудожниками.

Ну, скажите на милость, что должен был чувствовать молодой актер Анатолий Солоницын, сыграв свою первую главную роль — Андрея Рублева?! А ведь фильм даже на экраны не сразу и не скоро вышел. А главная роль жизни уже сыграна.

А молодой Влад Дворжецкий — после «Бега»? После своего дебюта — роли Хлудова, травмировавшей его на всю его короткую жизнь?

Андрей Болтнев — со своими Лапшиным и Кротовым, сыгранными в самом начале актерской карьеры?

Люди вступали в профессиональную жизнь — уже имея за спиной ВЕЧНОСТЬ.

И они все жили с этим грузом, который не позволял им ронять планку, и который убивал их — будем честны.

А Нонна Мордюкова, Ия Саввина, Алексей Петренко, Ролан Быков — вообще продолжали жить и работать, имея за плечами главную роль жизни, КОТОРУЮ НИКТО НИКОГДА НЕ УВИДИТ (они же тогда не знали, что «Комиссара», «Асю-хромоножку», «Агонию», «Проверку на дорогах» когда-нибудь снимут с полки?).

А Виктор Аристов, своими руками вынимавший из «Пороха» лучшие эпизоды, и отдававший их не на хранение — а на смыв?

Я сама не знаю, что я хочу сказать этим своим криком души (возможно, напишу об этом когда-то — начав с этого фрагмента), но я прекрасно понимаю, что планка всё время снижается, и под ее уровень сегодня уже на карачках приходится заползать, а скоро уже придется — и по-пластунски.

И это означает, что тому, кто родился для того, чтобы к этой своей планке совершать высокий, выше самого себя, прыжок — места в этой иерархии пигмеев нет…

12.09.2018 г.

оригинал

Хорошенькая, как кукла, австрийская девочка, дочь и внучка известных актеров, вовсе не планировала стать продолжательницей знаменитой актерской династии Альбах-Ретти-Шнайдер, хотя прославленной актрисой была её бабушка Роза Ретти, популярным актером был отец, Вольф Альбах-Ретти, кинозвездой была мать, Магда Шнайдер.

А Розмари любила рисовать и собиралась поступать в Кельнское художественное училище. Но от судьбы не уйдешь, и на съемочной площадке Розмари Магдалена Альбах впервые появилась, когда ей было 14 лет.

Розмари, воспитанница интерната для девочек при женском монастыре, отнюдь не была ангелом – наоборот, любила проказничать, была довольно строптива, а монахини-воспитательницы и вовсе считали её хулиганкой.

Поэтому они совсем не расстроились, когда за ней внезапно приехала мать, Магда Шнайдер, и, не интересуясь мнением дочери, забрала её из монастыря.

Так Розмари попала на съемки фильма «Когда цветет белая сирень», где Магда играла главную роль, а на роль дочери главной героини предложила собственную дочь, убедив режиссера, что ей с Розмари будет сниматься комфортнее, чем с какой-то чужой девчонкой.

Впрочем, Розмари до того времени так редко видела свою мать, что тоже была для нее вполне «чужой девчонкой».

Премьера состоялась осенью 1953 года, и Розмари была совершенно счастлива – ей тогда понравилось не столько сниматься, сколько всё то, что сопутствовало съемкам – веселая кутерьма на площадке и светский успех – после выхода фильма.

«Мама сумела оградить меня от изнанки киностудии, от всего неприятного, чего немало в нашей работе», – писала Шнайдер в своем дневнике.

Уже в следующем году Розмари, под псевдонимом Роми Шнайдер, снялась в ленте «Фейерверк». Там ее увидел режиссер Эрнст Маришка и немедленно утвердил на главную роль в своем фильме «Молодые годы королевы», лирической комедии о юности британской королевы Виктории.

Очаровательной зеленоглазой пышечке так шли наряды и прически былых времен, она была так мила и так понравилась зрителям, что Эрнст Маришка моментально затеял съёмки новой костюмно-исторической романтической мелодрамы о другой юной королеве – Сисси, императрице Елизавете Баварской, деревенской девчонке, в которую влюбился прекрасный принц Франц Иосиф.

Роми в зрительском представлении стала той самой Золушкой, какой мечтала стать каждая хорошенькая простушка. Олицетворением вечной девичьей мечты.

Она и сама себя так воспринимала какое-то время.

Мать стала её агентом, и всячески культивировала в дочери этот провинциальный немецкий шарм, контролируя работавших с ней стилистов и художников.

Свежий румянец, пухлые щёчки, бирюзовый взгляд, – всё это, конечно было в ту пору главными достоинствами юной актрисы, но опытным взглядом нетрудно заметить, как от эпизода к эпизоду всё более уверенной становилась её игра, как девчоночья непосредственность прирастала профессиональным мастерством.

Зрительницы всех возрастов были в восторге: ослепительные туалеты, великолепные интерьеры, блистательные балы, роскошные натурные съемки – и посреди этого всего царила она! В скудные послевоенные годы люди нуждались в сказке – и Роми подарила им эту сказку.

За несколько дней до премьеры Вена запестрела рекламой со слоганом: «Завтра вам предстоит влюбиться в Роми Шнайдер» – и слова эти сбылись мгновенно: фильм «Сисси» вышел в 1955 году, «Сисси, молодая императрица» в 1956-м, «Судьбоносные годы императрицы» – в 1957 году.

Роми мгновенно стала невероятно популярна и всенародно обожаема в Австрии, Германии и Франции (куда трилогия о Сисси попала в прокат почти сразу). Сумасшедший успех поначалу окрылял, казался пределом мечтаний, но спустя некоторое время юная актриса стала чувствовать себя птицей в золотой клетке: она устала от своей Сисси.

– Для публики я была Сисси, а для продюсеров – живым олицетворением сладкой королевской особы. Режиссеры, критики, актеры из Германии и Франции видели меня только как Сисси. Других ролей мне не предлагали. Но я-то знала, что в жизни никогда не была ею, ни в десять лет, ни в восемнадцать. Конечно, я благодарна за свой успех, за чудесное время с режиссером Маришкой, наконец, и за деньги, которые сделали меня независимой. Слов нет – я играла Сисси с удовольствием, но мне не хочется, чтобы меня идентифицировали с этой ролью. Я чувствовала себя заштампованной. Нет ничего опаснее для актера, как дать поставить на свой лоб штамп. Мой штамп назывался «Сисси». Никто не желает верить в то, что я могу играть и что-то другое. Я снова и снова должна изображать принцессу. Сисси Первая, Сисси Вторая, Сисси Третья. Я была против второй серии, но меня заставили сыграть и третью! – заявила Роми в одном из своих многочисленных интервью.

Трилогия о Сисси принесла Роми мировую известность. На неё обратил внимание Голливуд. На пробы в Америку она отправилась вместе с матерью, правда, с Голливудом не срослось: она не попадала в голливудские стандарты.

Зато приглашение во Францию принесло ей успех. Фильм «Кристина» произвел в ее судьбе крутой поворот: на съемках Роми Шнайдер встретила главную любовь всей жизни.

Она к тому времени была самой знаменитой молодой немецкой актрисой конца 50-х, родом из театральной семьи.

Он был практически «подзаборник», вчера еще ради денег завербовавшийся наёмником на войну во Вьетнам, а потом решивший, что эффектная внешность поможет ему пробиться в кино. Малоизвестного актера, который стал партнером юной блистательной кинозвезды, звали Ален Делон.

«... Мальчик этот – просто тоска!» – писала Роми о своём партнере в дневнике.

Он тоже не был от нее в восторге: «Тщеславная, сладкая венская дурочка без малейшего шарма».

Она не знала французского, он – никакого, кроме французского.

Играя влюбленных, на съемках они постоянно конфликтовали между собой: она вела себя как звезда, а он даже перед камерой толком держаться не умел, чем раздражал не только Роми, но и всю съемочную группу.

И вдруг что-то между ними случилось – произошла какая-то вспышка, и в одну секунду «мальчик – тоска» сделался главным человеком в её жизни. Позже они говорили в один голос, что чувство настигло обоих внезапно, как гром среди ясного неба. Чувство это полностью перевернуло жизнь Роми Шнайдер.

Съемки были окончены, и, после премьеры фильма в Германии Ален улетел в Париж. Спустя немного времени Роми не выдержала разлуки, собрала вещи и отправилась за ним. Они поселились в маленькой квартирке в Париже. Она была счастлива.

«В Париже я узнала настоящего Алена, колючего, импульсивного юношу, который всегда опаздывал на съемки, носился по городу на своем «Рено» и рассказывал мне невероятные истории».

Карьера её мигом пошла на спад, её это не волновало.

Хотя до того она была всенародно обожаемой звездой немецкого кино, для французов она была просто немецкой актрисой, «сладкой австрийской булочкой», возлюбленной стремительно набирающего популярность Алена Делона.

Роми Шнайдер всегда говорила, что ее жизнь перевернули три человека: Ален Делон, Коко Шанель, Лукино Висконти.

Чтобы стать достойной своего красавца, она решила радикально сменить имидж, сделаться настоящей парижанкой – стильной, изысканной, утонченной.

Она обратилась за помощью к великой Коко Шанель.

Сама Роми вспоминала, что при первой встрече с Шанель она выглядела откормленным хомячком. Коко посадила «обжорку Роми» на жестокую диету: «Все, что пожелаете, но только первые три ложки!».

У Шанель Роми научилась стильно одеваться, изысканно держать себя в обществе, умению правильно себя подать.

Теперь осталось лишь найти своего режиссера.

Великий Лукино Висконти был страстным поклонником красоты.

Это он сумел по достоинству оценить не только Делона, но и Роми, и решил объединить их на сцене. Он поставил специально для влюбленной пары английскую пьесу «Нельзя ее развратницей назвать». Это была их с Делоном общая работа и первая роль Роми на французском языке.

Критика приняла спектакль холодно, чтобы не сказать – язвительно, Висконти и Делон были уязвлены, а Роми была в восторге от этого спектакля, который дался ей настоящей кровью: перед самой премьерой она попала на операционный стол с аппендицитом, и играла в послеоперационном бандаже.

Про Алена критики писали, что в нем сочетается «душа дьявола» и «лик ангела».

Впрочем, счастье её было недолгим, изменять Ален ей начал едва ли не сразу, не только с женщинами, но и с мужчинами. А при уровне известности Алена и Роми, скрыть измены от вездесущих папарацци было нереально.

Роми терпела.

Однажды, взяв в руки газету, она увидела фотографию, где на коленях у ее возлюбленного сидит юная блондинка. Она потребовала объяснений, но в ответ услышала привычное уже враньё Алена: «Это просто съемки, ничего не произошло».

А летом 1964 года она получила от Алена короткую записку с сообщением о его предстоящей женитьбе на той самой блондинке с фотографии, Натали Бартелеми.

«После измены Алена я была уничтожена, растеряна, унижена... Если бы это зависело только от меня, я бы никогда его не оставила... И раньше были моменты, когда я говорила себе: пора кончать! Но у меня не было сил. Я очень любила его и все прощала. Ни о чем не жалею. Но боже упаси еще раз испытать такое — я не переживу. Постараюсь сохранить в себе из всех этих лет только самое дорогое, самое лучшее...», – писала Роми в своем дневнике.

Много позже она писала о нем иначе: «Он был трусоват, но очень красив. Такой мещанский мачо. Ужасно честолюбивый, пёкся только о своей карьере, и ещё – чтобы набить квартиру картинами Ренуара».

Его уход стал для неё катастрофой, она пыталась вскрыть себе вены. Ей понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Но именно тогда в её жизни появились проблемы с алкоголем.

В 1966 году она вышла замуж за немецкого актера и драматурга Гарри Майена, 3 декабря 1966 года у пары родился сын Давид, и, казалось, началась новая жизнь. На два года Шнайдер ушла из кинематографа, и наслаждалась ролью жены и матери.

В 1968 году она, по просьбе Делона, согласилась сняться вместе с ним в фильме «Бассейн» режиссера Жака Дере, во время которого страсть вспыхнула снова, и снова скрыть её не удалось.

Жизнь Роми вновь рухнула: ее муж был уверен в измене и не смог ее простить. Они расстались. Она буквально выкупила у него право воспитывать сына Давида, выплатив бывшему супругу компенсацию в размере полутора миллионов марок.

Ей еще раз пришлось вернуться к образу Сисси. Она не могла к нему не вернуться – об этом её попросил обожаемый Висконти, в 1971 году снимавший фильм «Людвиг». Зрелая красота, зрелое мастерство и зрелая слава Роми, помноженные на безупречный художественный вкус Висконти, вновь заставили говорить о том, что она просто рождена для костюмного кино, для всех этих дивных платьев, причесок, романтики и тайного сдержанного драматизма.

Во второй раз Роми Шнайдер вышла замуж за Даниэля Бьязини. Он считался талантливым и перспективным драматургом, но известен только один фильм, поставленный по его сценарию – «Плохой сын». Он стал её личным секретарем и помощником. В 1975 году Роми и Даниэль поженились, 21 июля 1977 года родилась их дочка Сара Магдалена. Рождение дочери подарило Роми покой и счастье, но ненадолго: вскоре ей пришлось вернуться к работе. Она была единственным кормильцем в семье, и постоянно нуждалась в деньгах. Неопытная в финансовых делах, она всё заработанное раньше доверила в управление своему отчиму, который растратил всё до копейки, да ещё и оставил её по уши в долгах.

Про неё говорили, что она – актриса, сдирающая с себя кожу. Во время съемок в фильме «Старое ружье», где она сыграла женщину, которую заживо сжигают нацисты, актриса так тяжело переживала трагедию своей героини, что у нее случился нервный срыв. Драмы и страдания своих персонажей она переживала, как собственные. Успех в профессии был лишь одной стороной медали. Другой стороной было быстрое психологическое выгорание.

Один из ее коллег, актер Джордж Хэмилтон, говорил: «Если бы роль потребовала от нее вплавь преодолеть Ла-Манш, она бы это сделала».

Роми Шнайдер считала, что ее преследует злой рок.

Через 2 недели после свадьбы с Даниэлем Бьязини она попала в аварию и потеряла ребенка, которым была беременна. Затем умер режиссер Лукино Висконти, которого она боготворила и благодаря которому достигла успеха во Франции.

В 1979 г. Роми Шнайдер узнала о том, что ее первый муж повесился. Она винила себя в его гибели и тяжело переживала эту трагедию.

А в 1981 г. случилась еще одна беда, которую актриса не смогла пережить: ее 14-летний сын Давид, забыв ключи, перелезал через ограду виллы, не удержал равновесия и напоролся на острые пики ограды.

Смерть единственного сына окончательно ее подкосила...

Главный криминалист парижской прокуратуры рассказывал: «Когда мы вошли в спальню, мы увидели Роми Шнайдер, которая, казалось, спит. Доктор Депонж мог сразу же констатировать, что на ее теле не было следов удушения, гематом или других ран. У нас не было оснований полагать, что Роми Шнайдер покончила жизнь самоубийством, выбрав смерть, но ничто, в свою очередь, не позволяло сказать, что она хотела жить дальше».

Актер Жан-Клод Бриали, близкий друг Роми, говорил: «Она принадлежала к категории людей, которые притягивают к себе несчастья. Она получила слишком много тяжелых ударов, слишком часто была ранена. После пережитого она просто не смогла жить дальше».

29 мая 1982 г. сердце Роми Шнайдер остановилось.

Спустя много лет главный мужчина её жизни, один из самых знаменитых французских актеров, говорил:

«В моей жизни были работа, сын, и только одна женщина – Роми Шнайдер. У меня было много женщин, но всю жизнь я помнил лишь эту любовь, оценить которую по-настоящему смог слишком поздно».

Ирина Павлова

Журнал Black tie Moscow

(Компания Венский Бал Москва)

Наткнулась на свою старую статью про «Аритмию», и так она вдруг совпала с моими нынешними ощущениями от жизни, что решила всем этот текст напомнить.

ЗЕРКАЛО

«Аритмия сердца (от греч. «несогласованность, нескладность») - патологическое состояние, при котором происходят нарушения частоты, ритмичности и последовательности возбуждения и сокращения сердца, что в свою очередь может привести к целому ряду серьезных осложнений...»

Новый фильм Бориса Хлебникова так и идет – нервными рывками и толчками, и стоит только приноровиться к ритму жизни на экране, как мгновенно происходит сбой, и ты вновь начинаешь мучительно подстраиваться, чтобы через минуту начать все сначала...

Наше кино давно уже отучило нас смотреть.

В сущности, мы сегодня фильмы не смотрим, а слушаем, потому что герои беспрерывно тарахтят, пересказывая и суть происходящего на экране, и то, что за экраном, и свои эмоциональные состояния.

Весь визуальный ряд давно уже стал декоративным элементом, без которого никак не меняется смысл событий. И когда сегодня сталкиваешься с тем, что кино нельзя смотреть с закрытыми глазами и что нельзя, прибавив звук, выйти, чтобы приготовить чай, потому что потеряешь нить событий, – это почти повергает в ступор.

...Во время чинного праздничного семейного обеда, со всем подобающим «цирлих-манирлихом», где глава семейства (он же – виновник торжества) говорит с умным видом какие-то банальности, все отпускают ему комплименты, а один из участников этого обеда вообще не обращает внимания на происходящее. У него выходной, он голоден, ему хочется выпить, и вот все интеллигентно делают вид, что их не шокирует поведение человека, во время всего этого ритуала непрерывно себе что-то накладывающего, наливающего, напивающегося прямо на глазах у благородного семейства.

И это нельзя «просмотреть», пропустить, потому что это ключевой эпизод, во время которого героиня решает развестись с мужем – с тем самым непрерывно молча жующим и наливающим поганцем, который испортил людям праздник.

А мы только что видели, как этот поганец работает - виртуозно, талантливо, умно, остроумно – если так можно охарактеризовать работу врача «скорой помощи».

...А она ему: «Не смотри на меня», – и прикрывает рукой грудь. ...А он ей: «А теперь – попу видно». И мы смеемся – в зале, – а она злится на экране.

И так все время.

Видимое не совпадает с тем, что есть на самом деле, и поганец – вовсе не поганец, а светлейший, чистейший, да что там – лучший человек фильма.

И его гадина-жена, которая сама не знает, чего хочет, – вовсе не гадина, а хорошая женщина, которая просто устала так жить, вот этой самой аритмичной жизнью с аритмичным человеком.

В том, что Катя и Олег любят друг друга, никаких сомнений. Но – «странною любовью». Мучить друг друга – и не замечать, что мучают. Или замечать – потому что нельзя не заметить. И только что выгнав – бежать следом, кричать «остановись!». А он, который больше всего на свете боится ее потерять, уворачивается от ее ловящих рук и бежит от нее прочь...

Аритмия.

О нет, не пугайтесь, не подумайте, что вас ждет такая вот тягомотина – это я тем, кто не любит «про любовь», а любит, чтоб действие-действие, события-события...

Событий в картине не просто много, а нестерпимо много. Как в жизни любого врача «скорой помощи».

Спасаешь одного пациента, и его нельзя оставить, а в это время уже где-то ждет другой, и к нему нельзя опоздать... И приезжаешь – уже чтобы просто констатировать смерть, а на тебя бросается с кулаками быкоподобный сын умершей – от бессилия и боли...

Я сама вот так бросалась – с криком и кулаками – на слишком поздно приехавших врачей «скорой», и я сама видела их виноватые лица, и я сама осталась навсегда вот с этой мыслью «а если бы они приехали чуть раньше»...

И я, конечно, заплакала бы на этом эпизоде, но я к тому времени уже проплакала пол-фильма, в котором, кажется, смешного ничуть не меньше, чем драматического.

Меня этот фильм вообще застал врасплох.

Я не ждала от картины того человеческого наполнения, того живого и болезненного биения человеческого пульса, той постоянной неоднозначности, когда люди говорят одно, подразумевают другое, а делают третье. Когда невозможно с самого начала определить, кто хороший, а кто плохой, когда новый начальник подстанции «Скорой помощи» оказывается то нестерпимой сволочью, то – внезапно – вполне себе хорошим, все понимающим человеком, то опять сволочью...

Я не готова была к тому, что Олег поступит так, как поступают люди, но не поступают герои фильмов: вдруг заплачет навзрыд – взрослый мужик...

И что Катя в самый теплый, самый душевный момент, которого мы ждали всю картину, вдруг, как дура, скажет то, что она скажет, и Олег начнет быстро метать вещи в сумку – Олег, который больше всего на свете боится Катю потерять...

Все время, как в детстве, хочется орать экрану: «Молчи, дура!». «Не уходи, дурак!».

Но они не молчат и уходят...

А потом едут на работу, где их ждут больные, далеко не всегда милые и интеллигентные, а иногда продолжающие стрелять друг в друга (и в доктора) прямо во время экстренной госпитализации...

Аритмия.

Как писал Тарковский – «запечатленное время», «время в форме факта».

Этот фильм со своим сбивчивым ритмом, своими нескладными героями, с такой невыносимой похожестью экранной жизни на твою собственную, делает то, чего очень давно уже не делало современное русское кино, – пронзает не наворотом Мордора, не экстремальностью.

Он пронзает обыденностью.

Это то кино, которое потом продолжаешь крутить в голове, которое – несмотря ни на что – хочется смотреть еще раз, а потом – еще раз, но совсем не хочется обвешивать формулировками и концепциями. Потому что об него ломаются концепции.

Потому что – аритмия.

Конечно, когда думаешь об этом фильме, возникают мысли об удивительной по нынешним временам актерской игре – взглядами, паузами, молчанием – не только потрясающего Александра Яценко, не только блистательного открытия фильма – Ирины Горбачевой, но и всех без исключения персонажей второго плана: фельдшера и водителя (Николай Шрайбер и Сергей Наседкин), начальника станции (Максим Лагашкин) – ну просто всех. Оказывается, так могут играть и сегодня...

Про фильм Хлебникова уже написали, что он – как бы «недоискусство». Потому что если фильм можно и нужно смотреть нормальному человеку – значит «не искусство».

Я с этой логикой многих моих сегодняшних собратьев по профессии сталкиваюсь чуть не ежедневно и, надо сказать, впадаю от нее в ступор.

На робкий вопрос – а как же «Полет над гнездом кукушки», или «Двадцать дней без войны», или «Ночи Кабирии»? - мне отвечают, жестко глядя в глаза: «Это дела давно минувших дней!».

Ну, значит, минувших.

По мне, – так и Тарковский, и Бергман, и Висконти не просто абсолютно «смотрибельны», но и невероятно актуальны по сей день.

Впрочем, меня далеко занесло от «Аритмии» Бориса Хлебникова. От фильма простого и ясного, в котором понятно все и каждому и где каждого непременно – хоть раз – да ухватит за сердце.

Именно это и вменяется в вину картине ее противниками. Как и ее тихий, но настойчивый гуманизм – по отношению к человеку вообще и к зрителю в частности.

А я считаю, что эта картина и этот способ кинематографического мышления, это страстное желание говорить о душе, о жизни человека (и только через него – о несовершенствах мира) – блистательное свидетельство наступившей творческой зрелости художника. Которому уже не нужно никого эпатировать, кому-то что-то доказывать, которому уже хочется только одного: говорить с экрана о том, что волнует, о чем болит душа.

А болит она о человеке.

О таком, каков есть, – нескладном, пьющем, временами дурковатом, помешанном на своей низкооплачиваемой (и ныне не сильно уважаемой) работе – работе врача «скорой». Помешанном на своей – не чужой – жене.

Homo Ordinarius. Человек обыкновенный.

«Аритмия» - фильм, полный жизни.

Той самой, подлинной, где все не по правилам «искусства», где есть место смерти и боли, но есть место и неумелому, невысказанному, но прекрасному чувству. Где рифмуются почти неприличные «любовь» и «кровь». Где из-за каждого угла не торчит светлый образ автора с перстом указующим, зато довольно часто возникает зеркало. Не кривое, не искажающее. Просто показывающее тебе твое собственное, человеческое, залитое слезами лицо.

И в это зеркало стоит посмотреть.

Источник: пост в Фб

Оригинал: «Санкт-Петербургские ведомости» от 05.10.2017