Как-то командир нашего дивизиона морских дирижаблей Штрассер, будучи в министерстве
военно-морского флота в Берлине, вызвал туда и меня. Пользуясь этим благоприятным случаем, теплым и тихим вечером мы сидели в кафе «Аустермейер» на Курфюрстердамм. Берлин был прекрасен в эту пору года, впрочем, он был великолепен всегда. Негромкая музыка навевала лирическое настроение, образы романтических приключений будоражили мою молодую душу, наполняли ее трепетным ожиданием чего-то светлого и необыкновенного. И мне нужно завтра уезжать? Покинуть этот покой, этот уютный мирный уголок? Если бы Штрассер мог читать мои мысли

Неожиданно он спросил меня:
– Скажите Буттлар, согласились бы Вы пожить несколько недель в Берлине, в Потсдаме?
– Согласился бы я!?… Вы меня спрашиваете!?… Позволительно ли Вам, господин капитан, будить во мне столь несбыточные надежды? Господи, если ты есть, ты должен исполнить эту мечту… Господи, ты хорошо меня слышишь? Мы выпьем за это много раз! Официант!!!…

Между тем, Штрассер сообщил мне, что хочет на несколько ближайших месяцев приостановить боевые вылеты дирижаблей. Дело в том, что в Фридрихсхафене полным ходом идет строительство новых кораблей 40-го типа, и до завершения их постройки осталось немного времени. Кроме того, он сказал, что мой экипаж с самого начала войны непрерывно участвует в боевых действиях и нам просто необходим отдых. Он пообещал, что как только боевые вылеты над Северным морем возобновятся, он назначит мой экипаж в дело одним из первых. Я с радостью согласился.

Далее Штрассер рассказал, что армейское командование решило отказаться от применения собственных дирижаблей, в связи с чем, было принято решение предать их флоту, и что моя команда будет их принимать. Оценка их состояния и официальная передача армейских дирижаблей будет происходить в Потсдаме. О чем еще можно мечтать молодому офицеру? Таким образом, в начале января 1917 года, мы сдали свой безотказный L 30 другой команде, а сами из Альтхорна, через Ольденбург, приехали в Потсдам. На следующий день прибыл и армейский дирижабль, который получил морское обозначение L 25. Все наши морские дирижабли, которые нам поставила фирма «Цеплелин» получали обозначение «L». Мы должны были работать в тесном сотрудничестве с техническими специалистами исследовательского отдела флота, поэтому корабль должен был находиться рядом с Берлином. На дирижабль необходимо было установить оборудование для полетов над морем, а также опробовать различные новшества и изобретения, которыми собственно и занимались специалисты морского ведомства.

Когда мы приступили к делу, оказалось, что вблизи эллинга, в котором находился воздушный корабль, не было казармы для размещения команды. С офицерами и унтер-офицерами дело обстояло проще – мы были размещены в Потсдаме на квартирах, хозяев которых выбирали, прежде всего, с выгодой для себя. Дело в том, что тогда было время продовольственного дефицита, поэтому один из нас жил у булочника, другой у мясника, третий ухаживал за дочерью владельца кондитерского магазина, потом мы менялись местами, подселялись друг к другу, и, таким образом, жили просто великолепно. Как и следовало ожидать, эти обстоятельства не способствовали укреплению дисциплины, но люди, после однообразной службы на побережье Северного моря, нуждались хотя бы в кратковременном отдыхе. Сейчас, по прошествии нескольких лет, я могу с уверенностью и гордостью сказать, что все люди, которые служили под моим началом, вели себя честно и безупречно, как на войне, так и во время революции, что было совсем не просто.

Гораздо больше проблем вызвало размещение рядовых членов экипажа и наземной вспомогательной команды. Наш экипаж состоял из 24 человек, и примерно столько же моряков было во вспомогательной команде. Это были прикомандированные к кораблю матросы и техники, которые выполняли различные наземные работы – заправку газом, ремонт, ввод и вывод корабля из эллинга и т.д. Тех из них, кто показал себя с хорошей стороны, обучали и они со временем вводились в состав экипажа дирижабля. Таким образом, я всегда имел возможность при необходимости увеличить свой экипаж из числа моряков вспомогательной команды.

Экипаж L 25 и его командир Хорст фон Буттлар (сидит второй слева).

С просьбой о постройке казармы для команды я неоднократно обращался к «компетентному» адмиралу из министерства ВМФ и так надоел ему, что однажды он в довольно резкой форме сказал: «Ради Бога, делайте что хотите, только оставьте меня в покое!». Нам не нужно было повторять дважды. Мой старший офицер, лейтенант фон Шиллер буквально понял выражение – «делайте, что хотите» – и уже после обеда был на Потсдамской ярмарке древесины. Через несколько дней стройматериалы прибыли к месту строительства, в район зоопарка. Мы собирались построить приличную казарму с жилыми комнатами, спальнями и кают-компанией. Клуб-бар для унтер-офицеров и моряков, само собой, подразумевался. Мы выбрали место для постройки как можно глубже в лесу, чтобы казарма находилась в тени деревьев. Каркас здания был уже практически готов, когда к нам прибыл «компетентный» адмирал из министерства, осмотрел казарму и приказал переместить ее в другое место, так как, согласно инструкции, казарма должна располагаться «не менее чем в пятидесяти метрах от эллинга». Этого мы, «к сожалению», не знали до сего дня и, наверное, мы чего-то не понимали в воздухоплавании. Хорошо, казарма будет в пятидесяти метрах от эллинга, взяли мы под козырек.

Следующий раз адмирал появился у нас, когда осталось только поставить окна и двери. Высокопоставленная персона осмотрела здание, и, к нашему удивлению, снова осталась недовольна. Казарма не может располагаться на этом месте, – заявил адмирал – она будет мешать выводу дирижабля из эллинга. Интересно, это означало следующее: мы ничего не понимаем в воздухоплавании. Я не думаю, что этот деятель хоть раз в жизни выводил из эллинга дирижабль. Кроме нас никто не был так заинтересован в том, чтобы наш дирижабль благополучно входил и выходил из эллинга, но по сравнению с мнением такого «специалиста», наши робкие возражения были просто дилетантскими. Таким образом, закончить строительство казармы нам было не суждено и во второй раз. Я думаю, что разборка-сборка здания стоили больше, чем вся казарма. В конце концов, казарма была построена и еще долго стояла на том месте. Позже, после решения о закрытии воздухоплавательной станции в Потсдаме, она была перевезена в Тондерн (Шлезвиг-Гольштейн).

Все было бы не так печально, если бы не …изобретатели. Изобретатели, которых мы получили на свою голову по воле министерских чиновников, были просто ужасны. К нашему недоумению и огромному сожалению, все изобретения, которые мы были вынуждены обсуждать или испытывать, были абсолютно оторваны от реальности и абсурдны. Я вспоминаю об одном таком типичном изобретателе. В один из дней мне позвонили из министерства и пригласили на беседу с одним, как мне уточнили, известным деятелем науки и техники. Взяв с собой моего помощника лейтенанта Шиллера, который был силен во всяких там технических штучках, я отправился в штаб. Профессор Эрфиндер, с которым мы познакомились, был очень образованным человеком. По его утверждению, он много лет интересовался проблемами военно-морского воздухоплавания. Глубоко разобравшись в этом непростом вопросе, профессор решил предложить для практической реализации оригинальную идею, которая позволит без особого труда и риска уничтожить весь военно-морской флот Великобритании. Мы с Шиллером изумленно переглянулись и с неподдельным интересом приготовились слушать. Проект профессора был тщательно и подробно разработан. Суть его состояла в следующем.

Дирижабли должны уничтожать различные транспортные средства, вражеские суда на море и, прежде всего, военные корабли – с нескрываемым пафосом начал профессор. – Чтобы при этом исключить опасность для самого дирижабля, как в результате ответного огня зенитных средств, так и при хранении бомб на борту воздушного корабля, которые представляют несомненную потенциальную угрозу для самого корабля, все бомбы необходимо вынести на аэростат, буксируемый за дирижаблем на канате длинной 1000 метров.

У Шиллера, сидящего напротив меня, глаза полезли на лоб, и, чтобы предотвратить вмешательство в выступление Эрфинденра, мне пришлось под столом лягнуть его ногой.

– Бомбы мы подвесим вдоль бортов корзины аэростата на специальных замках – незаметно входя в раж, продолжал профессор, – одновременно к днищу корзины прикрепим длинный стальной трос, примерно до уровня воды, на нижнем конце которого установим электромагнит. Дирижабль должен будет пройти над вражеским кораблем, буксируя аэростат с бомбами и стальным тросом с электромагнитом на конце.

– О, Господи, зачем – невольно вырвалось у меня, – зачем этот проклятый электромагнит?

Господин Эрфиндер ликующе посмотрел на нас, подмигнул и снисходительно улыбаясь, ответил:

– Н-да, судари, быстрее соображайте. Электромагнит может быть приведен в действие только с борта дирижабля, не правда ли?

Сохраняя олимпийское спокойствие и демонстрируя непритворное любопытство, спрашиваю:

– Прекрасно профессор! Итак, он приводится в действие с дирижабля, но я думаю…

Не дав мне закончить мысль, и торжествуя над моей бестолковостью, Эрфиндер восторженно выпалил:

– Как только электромагнит будет включен, он прилипнет к броне корабля! Вы теперь понимаете, о чем я? Прекрасно, не так ли? Да, действительно, прекрасно! А затем, когда трос будет прочно присоединен электромагнитом к корпусу корабля, вражеская команда может делать все что угодно, но оторвать этот трос от судна будет уже невозможно…

– А дальше что? – все еще не догоняя гениальную мысль профессора, обреченно спрашиваю я.

– Что дальше? – с нескрываемым презрением глядя на меня, ответил он, – бомбы с аэростата соскользнут по тросу к кораблю и взорвутся, тут уж промахнуться будет никак нельзя…

Полный придурок, мелькнула у меня шальная мысль. Лицо Шиллера побагровело и превратилось в сморщенную свеклу. В развитие «гениальной» идеи профессора, в моей голове неожиданно родилась новая, – а нельзя ли сделать такую «дорожку из проволоки» для артиллерийского снаряда? Вопреки здравому смыслу, вежливо пытаюсь убедить господина Эрфиндера в том, что его предложение невозможно реализовать на практике.

– Трос такой длины (1000 метров), соединяющий дирижабль и аэростат, под действием своей тяжести обязательно провиснет, он не будет абсолютно горизонтальным, как на чертеже уважаемого профессора. Это приведет к тому, что аэростат вплотную подойдет к корме дирижабля, сведя на нет те очевидные преимущества, которые мы могли бы получить в результате использования этой идеи.

Реакция Эрфиндера была мгновенной:

– Это можно исправить, укрепив, например, через каждый метр троса небольшие воздушные шары с газом. Эти шары удержат буксировочный трос в горизонтальном положении.

«Сморщенная свекла» закатила глаза, покрылась пятнами и стала что-то лихорадочно искать под столом.

– Хорошо, согласен, – все еще не теряя самообладания, я осторожно пытаюсь спустить нашего профессора с небес на землю, – тем не менее, опасность для дирижабля сохраняется, ведь, придется пролетать над вражеским кораблем, а это не безопасно.

– Да, действительно это так, – на мгновение запнулся наш изобретатель, – значит, надо не буксировать аэростат, а толкать его перед собой!

– Кхе, – от неожиданности я даже подавился, – следовательно, я должен толкать перед собой аэростат на тросе длинной один километр, да еще с 999 маленькими шариками… Вы знаете, дорогой профессор, это будет очень сложно реализовать на практике, поверьте моему опыту. Да, очень сложно…Большое спасибо, за Ваш проект, но мне кажется над ним надо еще поработать, а затем мы встретимся и снова побеседуем…

И все же, одно из предложений было интересным, и мы попробовали воплотить его в жизнь. Одна известная компания предложила оригинальный проект, реализация которого позволило бы дирижаблю на большой дистанции атаковать торпедой корабль противника. Идея заключалась в том, что к дирижаблю подцеплялся планер-биплан, в качестве фюзеляжа которого использовалась торпеда. Дирижабль поднимал планер и доставлял его в нужное место. Затем планер отстыковывался от воздушного корабля и летел со снижением в направлении цели. Управление и наведение на цель осуществлялось из гондолы посредством тонкого кабеля длиной более 7000 метров. В расчетной точке планер приводнялся, торпеда отделялась, и уже под водой шла к цели.

Вскоре первый опытный образец планера доставили на нашу базу в Потсдам и подцепили к дирижаблю. Вместо настоящей торпеды был установлен полноразмерный весовой макет. Мы поднялись на высоту 1000 м над озером и освободили планер. Он пролетел примерно 100 м, завалился на левое крыло, вошел в штопор и разбился, столкнувшись с водой. Неудача. Однако, присутствующие на испытаниях конструкторы, не потеряли присутствия духа и твердо верили в свою идею. Достаточно быстро был изготовлен новый вариант планера. По сравнению с первым образцом существенной переделке подверглось управление. Теперь органы управления планера были установлены в гондоле дирижабля таким образом, чтобы можно было управлять рулями высоты и направления, и, при этом, исключить слишком резкое их перекладывание, что явилось причиной катастрофы первого образца. Мы поднялись на высоту 1000 м и сбросили планер. Он полетел, медленно теряя высоту, в направлении места посадки. Два конструктора находились в передней гондоле, управляя планером. На этот раз аппарат прекрасно слушался рулей, и конструкторы позволили себе совершать на нем даже виражи. Спустя несколько минут планер совершил удачную посадку. Потом были еще испытательные полеты, но я не буду о них рассказывать – это займет слишком много времени. Это изобретение так и не было доведено до стадии принятия его на вооружение флота, хотя, в отличие от случая с буксируемым аэростатом, оно было очень интересным и перспективным.


Несмотря на все реалии жизни, время, проведенное в Потсдаме, было прекрасно. Служба занимала минимальное время. Каждый день, в первой его половине, мы совершали небольшие прогулки на дирижабле над Берлином и его окрестностям. Прогулке «мешали» только многочисленные гости на борту воздушного корабля, которые хотели посмотреть на столицу и Потсдам сверху. Среди пассажиров часто встречались и очень высокопоставленные лица, к прибытию которых мы тщательно готовились. Для нас это означало, что все должны быть в парадных мундирах, а кто имел ордена и медали, должны были их одеть. Мы украшали себя всевозможными нашивками и аксельбантами, всячески стараясь выглядеть понаряднее. Как-то один из членов моего экипажа, грудь которого выглядела достаточно «скромно» на фоне его товарищей, намекнул мне на этот факт. Должен сказать, что процесс получения награды представлял собой очень непростое дело. Приходилось оформлять большое количество различных бумаг. Писать обоснование, заполнять специальные формуляры, которые иногда возвращались обратно спустя несколько недель, потому что, например, столбец № 7 был заполнен неправильно. Поэтому понятно, что исполнить в официальном порядке желание этого человека было крайне трудно. Однако, мы делали, все, что было в наших силах, превратив «гонку за наградами» в некое подобие шуточного соревнования. Особым шиком среди нас считалось нацепить на мундир оригинальную, пусть даже и не боевую, медаль или орден.

Задача упрощалась, если на борту нашего дирижабля появлялось высокопоставленное лицо, которое имело право награждать. Вот тут мы проявляли чудеса находчивости, чтобы получить вожделенный «приз». Как-то мой старший офицер сказал мне, что на стажировку в 1-й гвардейский полк в Потсдаме прибыл турецкий принц Осман Фуад, который имел право награждать медалью Железного Полумесяца, и которая в отличие от Железного Креста I степени, носилась на правой стороне кителя, что еще больше повышало ее значимость в наших глазах. Благодаря морю выпитого шнапса и «нечеловеческим» усилиям Шиллера, турецкий принц появился на борту нашего цеппелина. Мы показали ему с воздуха все красоты Берлина и окрестностей, были до приторности вежливы и предупредительны – но… Железный Полумесяц не получили.

Вскоре, мы прослышали, что наследный принц фон Гогенцоллер-Сигмаринген высказывал свой интерес к дирижаблям, и Шиллер взял на себя честь пригласить его в полет на L 25. Вот тут мы не должны были упустить свой шанс – даже, если принц сам не имел права награждать, то его отец, правящий король, просто обязан был прислушаться к мнению своего сына. Мы предложили показать принцу фронтовую базу дирижаблей и получили разрешение Штрассера на посещение Альхорна – большой, недавно построенной базы, южнее Ольденбурга. Прибыв на место, мы поставили свой корабль в эллинге, где было свободное место, и отправились на встречу со старыми друзьями. Принц оказался вполне компанейским человеком, и мы предались безудержному веселью. В один из дней меня вызвали к телефону – это был Штрассер, который сказал, что позволил нам совершить промежуточную посадку в Альхорне, позволил занять в эллинге место боевого дирижабля, но теперь пора и честь знать, так как своим беспробудным пьянством мы дезорганизовали деятельность базы, и чтобы завтра утром нашего духу там не было. К полудню завтрашнего мы вернулись в Потсдам.

Наш высокий гость был полностью удовлетворен нашим путешествием – еще бы, мы приложили столько усилий, – и пригласил нас с Шиллером к 20.00 на ужин в гостиную 1-го гвардейского полка. Я появился там за несколько минут до назначенного времени. Принц встретил меня в добром настроении и сказал, что уполномочен, от имени своего отца, наградить меня каким-то придворным орденом – это было пределом моих мечтаний. В «блеске» новой награды я стоял перед зеркалом, когда в гардеробе появился Шиллер… На его груди не было никаких новых наград. Правда, в руке он что-то держал.
– Кое-что я тоже получил, – сказал он с кислым выражением лица, – вместо ордена всего лишь картину.
– Что мне с ней делать? – возмущался он.
– Повесь ее себе на грудь – опрометчиво посоветовал я ему. Далее, я старался держаться от него подальше, так как весь этот вечер Шиллер «метал» вокруг себя гром и молнии.

К нашему большому сожалению, прекрасные дни в Потсдаме вскоре закончились – новый цеппелин ждал нас во Фридрихсхафене…

Источник