Ни шагу назад!
часть 1 (Ни шагу назад!)
***
- Вставай! Застрелю! Вперед! – лейтенант пинал сапогом в бок стоявшего на четвереньках Марченко. – Застрелю!
Лицо Марченко было зеленоватого цвета, лицо покрывали крупные капли пота, его рвало, глаза блуждали, как у пьяного. Он потерял своё оружие, сбежав из атаки. Расталкивая, опрокидывая атакующих, он побежал назад и наткнулся на лейтенанта. Это был ротный, второй из оставшихся в живых офицеров, молодой худой парень, только закончивший училище и попавший в батальон прорыва случайно, из-за нехватки комсостава. Лейтенант ударил его рукояткой пистолета в лицо, повалив на тела убитых. Впереди шел рукопашный бой, каждый боец был дорог там. Лейтенант смотрел то на Марченко, то туда, теряя терпение заставить идти в бой солдата, теряя время и не помогая своим бойцам. Крики, выстрелы боя были совсем рядом, нужно было спешить на помощь.
- Застрелю! – лейтенант направил пистолет на Марченко и сам упал от попавшей ему в голову случайной, шальной пули. Марченко вскочил и наступив сапогом на убитого офицера побежал к советской линии обороны. Марченко бежал крупными прыжками через тела убитых и провалы пола, появившись из пелены пыли за двадцать метров до пулеметов.
- Марченко, что там? – закричал капитан увидев бегущего к ним солдата и сразу всё понял. – Стой, трус! Назад!
Марченко не отвечая, продолжал бежать к линии обороны. Перепрыгнув траншею он побежал в сторону открытого лазарета, туда, где лежали раненные. Он бежал открыто, стараясь скорее попасть в не простреливаемую часть позиций. Пулеметы врага начали стрелять с опозданием, позволив ему пробежать, скрыться от пуль в низине участка.
- Не стрелять! – махнул рукой капитан солдатам в окопах. – Я сам!
С позиций было видно, как Марченко, уже на четвереньках, в животном страхе, не обращая внимание на стоны раненных переползал через них, прямолинейно двигаясь к обрыву берега, стараясь уйти как можно дальше от боя, от рукопашной, от смерти.
Капитан, достав пистолет, пробежал по извилистой траншее, выбрался из неё и пополз через открытый участок. Добравшись до безопасного места он сел, привалившись спиной к камню, и посмотрел на сидящего у обрыва Марченко.
- За трусость! – от первых слов в горле капитана запершило, как будто само слово «трусость» вызвало рвотное отвращение и он после паузы начал снова произносить слова, уже твёрдо и отрывисто. – За трусость в бою! За потерю выдержки и бегство с поля боя, за предательство своих товарищей!
Некоторые раненные поднимали головы и не поимая, что происходит смотрели на офицера и солдата. Капитан поднял пистолет на Марченко и взвёл курок. Марченко тоже сидел на коленях, опустив вниз голову, тяжело дыша и поскуливая, загнав себя в угол, не имея дальнейшего пути бегства. Он скулил, раскачиваясь всем телом вперед назад, понимая, что его ждет.
- Согласно приказа № 227 «Ни шагу назад!» Наркома обороны СССР … как командир боевого отряда Красной Армии… - громко, делая паузы, выговаривал капитан. - … приговариваю рядового Марченко к расстрелу на месте …
В это момент Марченко издал нечленораздельный крик и кинулся с обрыва берега вниз, надеясь на чудо спасения от расстрела. Он упал на камни берега, но не разбился на смерть, а сломал себе обе ноги и стал громко кричать. Кричал долго, но потом затих.
В сумерках, когда раненных по одному перетаскивали из траншеи в лазарет, стали снова слышны крики Марченко, но теперь они больше были похожи на вой. Под обрывом его не могли застрелить ни немцы, ни русские. Он выл понимая свой конец.
Весть о предательстве и бегстве из боя Марченко быстро разнеслась среди солдат. Все слышали и понимали кто это воет под обрывом. Жора подсел к Семёну, который чистил свой автомат.
- Сёма, дайте мне гранату! – горячился Жора. – Таки невозможно слушать этот концерт! Это вредно для нервной системы!
- Если бы мог, я бы ему еще рупор дал для громкости. – спокойно занимаясь своим оружием, не глядя на Жору, ответил Семён. – Психическая атака. Пускай немцы послушают.
- Но там же раненные! Для выздоровления нужен крепкий глубокий сон. – подумав Жора выложил последний козырь. – Его же слышно на том берегу, що о нас подумают приличные люди! Это же кошмар!
- А где я возьму другую гранату? – Семён повернулся к Жоре. – Они не появляются ни от сырости, ни от криков, ни от сухости. Попроси у немцев, на это они дадут даже ящик гранат, лишь бы этот гад заткнулся.
Жора внимательно смотрел на Семёна соображая, как про это думает разведчик, потом повел рукой по голове от макушки до лба и махнул рукой дальше вниз.
- Не-е. Вы меня убедили. Атака, так атака! – Жора заулыбался и кивнул головой в сторону немецких позиций. – Нехай, эти ребята послушают, как в Красной Армии страдают предатели.
- Это что у тебя из кармана торчит? – разведчик кивнул на выглядывающую рукоятку пистолета.
- Не удержался, подобрал … - Жора достал из кармана ТТ. – Комбатовский. Пускай со мной повоюет. Комбат не против был бы.
- Верно. – просто ответил Семён.
- Лучше он в бою будет, чем в реке пропадет.
- Ты лучше костерок собери. Я тут воды добыл. – Семён потряс немецкой фляжкой около уха. – Стакана два будет. Супчик сварганим из сухарей. Собирай щепки скорей, уже почти стемнело!
- Есть, костерок! Знаю одно место, там щепок шо песка! – парень живо поднялся на ноги и увидев кого-то замахал рукой. – Товарищ старшина, садитесь к нам, сейчас борщом и котлетами угощать будем!
Старшина подслеповато пошел на голос, узнал Семёна и сел рядом. Сидели молча, смотрели на суетящегося с костерком Жору. Подошли еще солдаты, сели кругом. Кто-то добавил воды до полного котелка, кто-то сухаря, а кто и просто с десяток молодых травинок. Первой в закипевшую воду закинули порезанную траву, дали вскипеть, и уж потом сухари. Разболтав в однородную смесь сняли котелок с огня. Слышны были негромкие переговоры: « …пущай потомится маленько … эх, вот у меня маманя борщ варит! … всем борщам …жалко соли нема … жалко жинки нема, а соль ерунда …».
Стали есть. Каждый по кругу черпал по очереди, что поймает ложкой в котелке. Ели молча, каждый погруженный в свои мысли. "Суп" быстро кончился и солдаты облизав ложки попрятали их в сапоги. Стали устраиваться у костерка, кто как мог. Кто подперев голову рукой, кто лёг головой на ногу товарища. Молчали.
- Как изменились они … - старшина смотрел на бойцов, сидящих и лежащих у маленького костерка. – Как изменились они …
- Товарищ старшина, о чём вы? – спросили из темноты.
- Бывало за матерки ваши ругал вас, а сейчас …- ответил негромко старшина. – А сейчас …
- Что сейчас?
- Ни одного бранного слова не слышу от вас меж собою. Стали вы, как одно целое, как молодое яблоко и нет там никакой червоточины или грязи. – тихо сказал старшина и твердо добавил. – Короткая жизнь наша солдатская ставит всё на свои места.
Достал кисет и закурил. Долго раскуривал самокрутку, как бы обдумывая что то.
- Вот что сынки мои ... – сказал старшина и после паузы продолжил. – Дерётесь вы так, что отцам вашим и дедам за вас не стыдно. В бою гнев ваш в каждой пуле, на каждом штыке, в каждом слове вашем! И не жалейте, в ненависти вашей к врагам, никаких слов, никаких дел ратных! И мне, старику, в гордость лечь рядом с вами.
И волнуясь, как всегда, перешел на родной белорусский язык.
- Сядзім мы брудныя, ды не мытыя, але душой чысцей хлопцаў малых. – тихо продолжал он. - Ўся шалупіна, уся курава жыцьцёвая з нас спала, як прах, засталася толькі вера ў праваэ дело наша.
Старшина замолчал, наклонив голову вниз, курил. Никто не проронил ни слова, все смотрели на старшину, кто сидя, кто лежа.
Старшина тихо продолжил:
- Может так статься, что видитесь вы последнюю ноченьку, последний час. Берегите друг друга, потому как стали вы братьями и никакой грязи в эти последние часы меж вами не нужно.
Молчание продолжилось, каждый думал о своём, каждый в этот миг был где-то далеко, вспоминая родных и любимых.
Кто-то запел старую казацкую песню, её подхватили. Потом спели еще одну, но нервное истощение от боёв и усталость брали верх, и солдаты засыпали там, где сидели или лежали.
- Григорич, а на бумаге можно? – раздался негромкий голос в темноте.
- Что можно? – не поняв вопроса ответил старшина так же негромко.
- Непотребные слова использовать. – не унимался кто-то в темноте.
— Это кому ты матом писать собрался, Замойский? – узнав по голосу Жору, спросил старшина.
- Черчиллю! – деланно горячо ответил Жора. – Таки надо узнать, почему не открывают второй фронт!
- Кода мы в логово Гитлера придём, тогда и откроют, а сейчас смотрят кто кого отпевать начнёт, тому и помогать будут. – уверенно сказал старшина. - Когда ж ты этих слов нахватался при твоей короткой биографии?
- Когда наш сосед, дядя Фима, приходил домой пьяный, а его жена, тетя Софа, шарила в его пустых карманах – эти слова слышал весь наш дом. – сонным голосом сказал Жора. – Столько редких слов сохранилось в моей памяти – не знаю куда их деть…
- Пиши! Черчиллю - можно. – подумав веско ответил старшина и уже совсем тихо добавил. – Спи… Спи, герой мой.
Но Жора не ответил, не видимый в темноте он уже спал. Костерок потрескивал малиновыми угольками выхватывая из темноты лица старшины и разведчика.
- Смотрю с Замойским сдружились … Весёлый парень, да война не веселая. – старшина посмотрел на разведчика.
- Хороший парень. На моего братика характером похож. – разведчик грустно улыбнулся. – Такой же беспокойный … был.
- Был? – замер старшина, а потом кивнул. – Понятно. А какую семью горе минуло? Все в слезах …
Разведчик задумчиво запрокинул голову, молчал вспоминая дни спокойной довоенной жизни. Еле заметная улыбка на лице не изменила сжатое горестными морщинами лицо.
- Когда приезжал на побывку всё шутил со мной …с нами … - разведчик вспоминал былое. – Наденет мою гимнастерку с портупеей и кричит: «Рота подъём!», утром, когда мы ещё спим. Я гимнастёрку у него заберу, а в кармане лягушонок … Мы потом его все вместе на речку несём, выпускать … Так весело было.
- Табе горка, а якое маці … Так то вот. - старшина тяжело вздохнул.
- У матери я старший был, он средний и самый младший братишка. Мама себя казнит, что не смогла его уберечь, когда под оккупацией были … - разведчик опустил голову.
- А як пацаноў ўтрымаць, калі ў самае пекла лезуць … - возразил старшина. - Ні як …
- Вот и я ей … а она … - сказал разведчик. – Мама всё тот день вспоминает, писала мне , вечером было, только отвернулась, а его нет, сама бегом на станцию, знала, что он в буксы колес вагонов песок насыпал. Он так с другими пацанами с фашистами воевал, пролезут под проволокой забора и к вагонам. Однажды поймали … в тот вечер … убили на месте. Мама просила тело отдать, умоляла … Станцию полицаи охраняли … из уголовников да обиженных советской властью. Нести мальчонку от вагонов к проходной станции никто не стал, посмеялись только: «… москалику і так гарно …» . Сожгли в топке паровоза …
- Горе .. горе в наши дома … - кивнул старшина. – Предатели в каждом народе есть. Найдем каждого и судить будем.
- Был мальчишка … и не стало, ни следочка на земле не осталось … - Семён посмотрел на старшину.
- Э, нет! А мы? А они? – старшина кивнул в сторону спавших солдат. – Наша память крепче времени. Всех будем помнить! Всех до одного … И детям своим передадим.
- Смотрю на Георгия и своего братика вижу. – признался разведчик. – Может ему помогу выжить.
- Хватит. Всё горе не выговоришь. А ну давай отдыхать!– старшина сгрёб в ладони песок и засыпал горящие угли костерка. – Нам еще гадов бить, воевать сколько!
***
Ночь. В осветительных ракетах видны очертания здания. Сначала не громко, а потом сильнее, в несколько голосов, слышна русская песня.
Ой, как вспомним это время, когда вел нас генерал
Чрез высокий и холодный, через вражий перевал.
В песне слышна грусть и твердость, прощание и решимость.
В немецких окопах разговаривают несколько солдат:
- Они поют каждую ночь …
- Когда я слышу их песню, у меня кровь стынет в жилах! Я готов вскочить и бежать, не оглядываясь… от неё, от них …
- Мне тоже страшно… О чем они поют?!
- Я не знаю русского, но лейтенант сказал, что так русские прощаются с жизнью. Он слышал их песни еще в Первую мировую.
… молчание …
- После таких песен … после таких… русских песен …
- Что? Что?!! Что после таких песен?!! – в истерике закричал один из солдат.
- Мы все умрем …
- Заткнись, нытик! Я первый выстрелю тебе в затылок, если ты побежишь!!
- … Если выживешь после русских …
- Заткнись!
-Хватит кричать Ганс, побереги силы. Они нам еще понадобятся. – негромко, усталым голосом, сказал один из солдат.
… молчание …
***
- И не думай! Запрещаю! – капитан сверкнул глазами. – Запрещаю выходить во время атаки! Фашист - жестокий враг, убьёт и не посмотрит, что девушка …
- У раненных большая кровопотеря, они не могут ждать вечера! – Лида, смотря исподлобья, говорила твёрдым тихим голосом. – Немцы ведь придут забрать убитых и раненных вечером. Они же понимают, что мы можем запретить им это делать.
- Сегодня забирают, а завтра бросят своих гнить рядом с нами. – капитан устало прикрыл ладонью красные от недосыпа глаза. – Сделать нашу оборону не выносимой, даже таким способом.
- Товарищ капитан, так мы спасём много жизней! – не отступала Лида. – За несколько часов ожидания они там умирают!
- А ты спроси каждого, готов он спасти свою жизнь, отдав твою. – капитан посмотрел на девушку. – Был один такой, да весь вышел. Запрещаю! Всё! Иди.
Девушка упрямо отвернула взгляд и пошла к раненным. Сегодня вечером с поля боя удалось вытащить живыми только одного. Она осматривала каждого убитого перед захоронением и понимала, что некоторых можно было спасти наложив жгут, перетянув кровотечение. На бетонном полу здания были лужи крови, давнишние выгоревшие от жары и свежие сегодняшние. Корка старых потёков потрескалась и хрустела под сапогами, а свежая липла. Это была не просто биологическая жидкость, это были сгустки отданных там жизней. Лида считала не справедливым оставлять солдат лежать и ждать вечера, когда придут похоронные команды. При больших проникающих ранениях счет шел на минуты, а им приходилось ждать часами, некоторым целый день. Ждать и умирать.
Вечерние часы были у Лиды самые важные. Вечером она делала извлечения осколков, застрявших пуль, обрабатывала и зашивала раны. Уговаривала потерпеть, уговаривала тех кто был в сознании. Резала и зашивала, хорошо что был опыт работы в госпитале операционной сестрой. Только перевязать было не чем. В ход шло нижнее солдатское бельё, но полноценной перевязки не было, а скорее тампонное накрытие. Но самое важное - не было санитарной операционной чистоты. Лида сама не умывалась, не пила воду, если знала, что больше нет, оставляя её для рук, вычищая и вымывая каждый ноготь, каждую складку пальцев. Ведь следующим шагом в спасении солдатской жизни, после операционной работы, была чистота. Уберечь раны от заражения, уберечь раны от гнойного сепсиса. Она делала всё что могла, но ещё очень важно было ускорить начало врачебных кровоостанавливающих действий.
У Лиды было чувство вины перед солдатами. Ей казалось, что они знают, что ей нужно делать, что она не выполняет полностью свой долг перед ними.
Она осталась одна с раненными: Гуляев погиб на переправе, Марченко умер, как предатель. Лида плакала сама от бессилия видя мучения раненных солдат в открытом лазарете под палящем солнцем. Она могла только просить: «…потерпи … потерпи, родной …». Но сколько терпеть? До какого часа, до какого времени, до какого предела? Она не знала, она могла только просить. Просить их терпеть.
Сегодня вечером Лида решила идти за атакой, идти со своими бойцами, быть там, что бы начать спасать сразу на поле боя. Она долго готовила сумку, долго перебирала подготовленные тампоны, видя свой бедный арсенал для спасения жизней.
Пройдет ночь, пройдет всего одна ночь и завтра утром, с атакой, она идёт со всеми. Она будет рядом со своими ребятами, со своими мужчинами. Она сделает всё, что сможет, всё, что в её силах.
***
