Сидели на ветке голубь и воробей, спорили: упадёт дед или нет. Дед тот появился из дома напротив и, наверное б, тут же заблудился или отправился обратно, застудив нос, но его потащила вперёд собачка. У неё имелась «светло-коричневая попона» на спине, пузико оставалось белым в цвет отсутствовавшего снега; кожа морды, видно ещё при рождении зацепилась за нос, а так как щеки сразу были пропитаны килограммом слюней, то они оттянулись и прилично обвисли. Просто не верилось, что столько слюны берётся изо рта! Выжимая их, можно в Чили плантацию кактусов поливать с марта по ноябрь. Словом, эта была вовсе не собачка. В давние, но не очень, времена это прозвали «английский бульдог».
Дёрнула условно называемая собачка хозяина так, что тот чуть не выронил оставшееся здоровье, и больше не семенил позади, а просто успевал переставлять ножки. Недалеко впереди сверкал лёд…
Голубь подобрал под себя бока и гулькнул:
– Упадёт!
Воробей засуетился, видно выбирая, на что ставить; засучил головкой и чирикнул:
– С фига ли! Обойдёт!
– Хм… – теплее втянул голову голубь. – Как же он обойдёт, коли чудовище тянет его прямо к авантюре!
Воробей снова заерзал, оценил обстоятельства и, заметив сбоку даму с болонкой в руках, парировал:
– Чудовище будет оттянуто с фланга!
Голубь не спеша оглядел фланг. Затем на всякий случай – и оставшиеся обходные пути.
– Нет. Процентов восемьдесят, что упадёт: болонка мала и малозаметна, поскольку мимикрировала под пальто, к тому же обхват рукавов дамы объёмист и скрывает более полуморды приманки. Чудовище не способно по этим данным испытать интерес. Траектория не будет изменена!
– Но… но… – хотел было возразить воробей, как поводок деда натянулся в струну по направлению к застывшей луже, и интрига накалилась до предела.
Оба они приникли к немой сцене, готовясь к развязке пари.
Шаги деда становились всё длиннее, и казалось, что он растянется на полпути, ещё до лжеполыньи; но, похоже, в детстве деда водили на балет. В воздухе уже мелькал полушпагат, а он всё порхал и не чуял вкуса надвигавшегося копчикового ушиба.
Собачка-минитанк выехала на финишную прямую и пошла спуртом – старая пушинка устремилась вослед. Расстояние до льда таяло, как масло на пупке, а сам лёд не таял вовсе. Воробей покрепче вцепился в ветку, а голубь непроизвольно прищурил глаз; пернатые сердца застучали в такт бульдожьего аллюра, и тут…
В тот самый миг из-под рукавов дамы вылетело звонкое «тяв!».
Английская бронеколяска повела ухом и замерла за шаг до «ох, мамочки, зачем же тут такое постелили!».
– Вот оно! – воскликнул воробей. – На всё своё провидение, теперь точно проскочит!
– Хм… – покачал головой голубь, – случайности всегда не к месту, только портят дело. Но ещё не вечер.
Тяв! Тяв-тяв!
Бульдожье рыльцо навострилось в сторону болонки, кураж заиграл в зрачках, псина-тучка приняла флиртующую стойку и обильно завиляла невидимым хвостом; на взгляд же: едва качнулась шишечка на попке.
Тут собачку сзади снёс дед! – и они вместе выехали на «каток», потеряв равновесие и веру в жизнь.
– Вот тебе и провидение! – обрадовался голубь, потирая крыльями. – Готовь заклад, мелкий!
Воробей смолчал, надеясь на чудо. Хотя дед – он и в балете дед, а собачка если б и смогла продержаться на лапах хоть мгновение, то её тут же бы перевесили болтавшиеся сахарные бока.
Голубю запахло неминуемой победой, но его отвлекло опустившееся на клюв пышное пёрышко. Голубь скосил глаза, наблюдая, как оно плавно рассыпалось.
«Ух ты! Неужто с того света мне шлёт привет жена?»
Ещё одно! И ещё!
Кругом повалил снег! Крупный, ватный, бархатистый! То там, то тут будто бросали горстями, – а потом небо и вовсе прорвалось. Красотища!
– Зима! Зима! – закурлыкал воробей и быстренько рванул с ветки.
Голубь несколько раз дёрнул головой от упавших снежинок, но потом притих и разнежился. Так удобно и всласть ему не сиделось с тех пор, как его жену унёс до следующего светофора грузовик; да ещё с тех пор как неуклюжая девочка не уронила неподалёку эклер; ну и разве что после октябрьского купания в мясистой луже… ну и вчера тоже неплохо порезвился он с голубкой на соседней крыше. Да не суть! Главное, хорошо же!
А воробей в это время летел пронзая пушистое пространство, воображая себя то ли северной гагарой со сверкающим клювом, то ли истребителем Дассо «Рафаль» – он не знал, кто круче. Летел, будто в пуху купался, будто медитируя в бездонных шалях мадам Илар, прославившихся даже далее этого района. Куда летел, зачем? Да бесцельно, для души. Чего б не полетать, коли жизнь сложилась, к тому же бывшие не требовали алиментов за сыновей. Что за птица без полёта, что без неба воробей, без желудка что икота, что за уксус без грузде́й!
