Встретив этого немолодого человека в черной кипе на улице столичного квартала Гило, когда он спешит на молитву в синагогу или покупает продукты в ближайшем супермаркете, вы вряд ли обратите на него внимание.
Может быть, вас удивят его глаза: добрые, чуть насмешливые, в которых то и дело загорается детский хулиганский огонек. Но скорее всего, вы подумаете, что это ничем не примечательный пожилой господин.
И будете неправы. Потому что он – не просто обычный пенсионер, а легенда советской мультипликации. Раньше его звали Макс Жеребчевский, и он подарил миру Трубадура, Трусливого короля, отважного Рикки-Тикки-Тави, и даже создал новый мультипликационный жанр. Сегодня его зовут Моше Ариэль, и он мой собеседник.
- Моше, а это правда, что вашим первым художественным произведением был портрет Сталина?
- Правда. Но до этого я начал лепить слоников, и у меня очень неплохо получалось. А к концу войны, когда изо всех сил трубили о приближающейся победе и раздували фигуру Сталина, я тоже его очень полюбил, и от большой любви решил его изобразить. На разделочной доске, на которой мама раскатывала тесто для пельменей, я нарисовал масляными красками его портрет. Мне страшно нравился его мундир и ордена, и я их нарисовал с особой тщательностью. А потом пришел участковый милиционер, и мама с гордостью показала ему портрет. Он жутко посуровел и спросил: "А разрешение есть?" "Какое разрешение? - мама удивилась. - Это же ребенок нарисовал!" "Это нельзя, это надо убрать!" - велел он. Вот с этого все и началось.
- И вы росли в выдающихся, по советским меркам, условиях.
- Отец был строитель. Он построил квартиру, в которой я родился. Квартира эта находилась между Кремлем и синагогой. И я жил между ними. Всю войну мы провели в Москве, потому что уезжать в эвакуацию было еще опаснее, чем оставаться под бомбежками. Во время войны я не ходил в школу, оставался дома, с мамой. А она, в свою очередь, эта гениальная пианистка со вздорным характером, мало приспособленная к быту, стала управдомом.
- А после окончания войны была художественная школа?
- Да, в конце войны, после портрета Сталина, папа отвел меня в художественную школу для одаренных детей, которую чаще называли "школу для одаренных родителей", потому что там учились дети знаменитостей. Мой папа знаменитостью не был, но он был хорошим строителем и предложил директору сделать ремонт в школе. Вот так меня и приняли. Сначала было трудновато, ведь я много лет пропустил. Но потом догнал программу.
- Ваш отец был коммунистом?
- Да, убежденным. Отец был из простой еврейской семьи. Его отца, раввина и столяра-мебельщика по профессии, зарубили топором на пороге собственного дома. Отцу тогда было шестнадцать лет. Это было страшное потрясение, которое он пронес через всю жизнь. Мать осталась без денег, и ему, шестнадцатилетнему пареньку, пришлось зарабатывать. Он нанялся на строительство железной дороги. А там познакомился с евреями-коммунистами. Они ему объяснили суть коммунизма, он загорелся идеями революции и решил ее устроить.
- А вы прослеживаете связь между тем, что ваш отец увлекся идеями коммунизма, и вы, через много лет, обратились к иудаизму?
- Я усматриваю такую связь, что отец хотел претворить в жизнь то, что написано в святых еврейских книгах. Он не хотел ждать машиаха, как правоверные евреи, он хотел создать рай на земле собственными руками. Он считал, что строительство коммунизма – это и есть подготовка к приходу машиаха.
- Итак, вы закончили художественную школу и поступили во ВГИК на отделение мультипликации. Что было потом?
- Я закончил мультипликационное отделение ВГИКа с отличием и начал искать работу. Мне нужно было работать, ведь я должен был кормить стареньких родителей. Они поженились уже очень немолодыми людьми. Когда я родился, отцу было за шестьдесят. Мама была моложе, конечно, но тоже в возрасте. И я был для них единственным сыном, их радостью и гордостью. И кормильцем тоже.
- А как вы на "Союзмультфильм" попали? Это ведь была закрытая каста.
- Меня не ждали, естественно, и никакой возможности туда попасть не было. И тут мне в первый раз повезло. В это время как раз снимали первый широкоэкранный полнометражный мультфильм "Дикие лебеди". Режиссером был Михаил Цехановский, когда-то очень известный художник, а на тот момент дряхлый старик. После блокады Ленинграда он совсем сдал.
Художником на картине был мой приятель Натан Лернер. И вот они разругались страшно, и Лернер предложил мне занять его место. А времени уже почти не оставалось, и смета была почти вся истрачена. За меня схватились, как за спасителя. И я ввязался в это дело, сам не понимая, куда я вляпался. Мне пришлось влезть в чужие типажи, когда срок сдачи картины висит, а там еще многое не начато, и деньги почти кончились. Но я был молодой, очень хотел работать. И я взялся за эту работу, хотя все на меня смотрели, как на идиота. А я засучил рукава и стал работать. Короче говоря, мы все успели сделать в срок, работа эта была отмечена, мы получили кучу наград и вот еще кое-что…
- Это афиша вашего фильма?
- Да. Это знаменитый Дом на набережной, и на этой афише впервые появилась моя фамилия. Макс Жеребчевский. Кстати, знаете откуда пошла эта фамилия? Во время крепостного права, еще в девятнадцатом веке, были бандиты, которые воровали детей и продавали богатым помещикам. Вот украли как-то еврейского мальчика лет четырех и продали помещику Жеребцову. И все крепостные этого помещика носили фамилию Жеребцовские. А когда отменили крепостное право, то он, этот выросший мальчик, решил сменить фамилию, чтобы ничто не напоминало о его прошлом. Так он стал Жеребчевским.
- Потрясающе!
- Да, много вспомнить можно… Ну да ладно. Так началась моя карьера. И много чего было…
- А потом были "Бременские музыканты"?
Это было намного позже. Инесса Ковалевская предложила мне нарисовать этот мультик.
- И это был взрыв.
- Да, это был абсолютный взрыв. Да у меня в жизни сплошные взрывы, начиная со Сталина. А "Бременские музыканты" — это был первый мюзикл с прекрасными текстами, музыкой, голосами. Там все совпало. Там собрались талантливые люди, и получилось такое вот событие. И персонажи получились очень удачные. До сих пор их знают, и даже игрушки продают.
- И они вам не дают покоя до сих пор.
- Ну хорошо получилось же!
- А дальше мне стали предлагать работу. Ливанов моложе меня на три года, мы еще вместе учились в художественной школе и были знакомы. Вот ему захотелось сделать мультфильм, и он предложил мне. И так мы создали продолжение, "По следам бременских музыкантов". И это тоже было чудо, там сошлись одни гении. Вообще в моей жизни было много чудес. Ведь никого не арестовали за портрет Сталина, а могли бы.
А потом, когда я был в отчаянном положении, без работы и денег, мне предложили закончить "Диких лебедей" - и это тоже было чудо. "Бременские музыканты" - это тоже был успех огромный. Но я все больше приходил к мысли о том, что я должен делать что-то свое. И тут опять судьба меня привела. Я опять попал в то же положение, без денег и работы, только на этот раз родителей уже не было, зато была семья, которую нужно было кормить. Студия опять не выполняла план, а это грозило большими неприятностями. И я предложил сделать мультфильм на музыку Прокофьева. Мне страшно понравилось название "Мимолетности". И музыка, конечно.
- Это мама привила вам любовь к музыке?
- Мама была пианисткой и певицей. Она училась в Киевской консерватории, ее преподавателем был Рахманинов. Она получила блестящее образование, которое, в итоге, осталось не реализованным. Одно время мама целыми днями, по многу часов, играла на фортепьяно. Работала на износ каждый день, разучивала новую программу, репетировала так, как будто завтра у нее концерт. А никакого концерта не было. Она надрывалась, играла как будто перед ней полный зал публики, а из публики был только я. У нее был колоссальный заряд, который никуда не выстрелил. И она очень страдала. И была очень странной, именно потому, что была очень талантливой.
Студия выполнила план, я фактически спас ее. Но, кроме того, я создал новый жанр, хотя сам этого еще не понял.
- Вы осуществили свою мечту самостоятельно снять фильм?
- Да. "Мимолетности" - это полностью моя картина, от начала до конца. И мне так эта идея понравилась, что я решил продолжать работать в этом направлении. Я задумал сделать фильм по балету Стравинского "Солдат и черт". А для этого нужно было получить разрешение от начальства.
В то время председателем Союза композиторов был Тихон Хренников, большой человек. Он приехал на студию, и это было событие само по себе. Все выстроились около входа, встречали Хренникова, который приехал на своей огромной правительственной машине и занял половину улицы. Он приехал специально чтобы посмотреть мои "Мимолетности" и дать добро на следующий фильм.
После просмотра он вышел и сказал: "Это, конечно, талантливо. Но что вы за музыку выбрали?" Я пытался оправдаться: "Это классика". "Нет, нет, надо что-то посовременнее". Я сначала не понял, о чем речь, а потом начал догадываться, в чем дело. Но я не мог поверить своим догадкам и решил перепроверить. Позвонил Хренникову, говорю: "Тихон Николаевич, мне показалось, что вы уехали не очень довольным. Может, вашу музыку можно использовать?" Тот очень обрадовался: "Пожалуйста! Я вам помогу!" И вот Хренникову я обязан тем, что я здесь.
- Вы не хотели ставить фильм под музыку Хренникова?
- Ну нет, конечно. Хотя он человек талантливый, но страшный карьерист. Я был готов выкручиваться и подстраиваться тогда, когда это было необходимо. Но посвятить этому всю жизнь? Нет. А зачем? Тратить жизнь на Хренникова? Нет уж, спасибо.
- А вам не страшно было уезжать?
- Нет, я знал, что все делаю правильно. Я знал, что кончилось то время, когда можно было создавать "Бременских музыкантов". Все, прошло.
- И как вас отпустили?
- Ой, я еще настрадался перед отъездом! Меня вызвали в КГБ, предложили стучать. Они мне угрожали. Предлагали сотрудничество, иначе, говорят, у вас будут неприятности. А тогда как раз началась война в Афганистане.
- Вас собирались отправить в Афганистан?
- Не меня. Сына.
- И что вы ответили?
- Я просто вышел, и все. И я помню, что шел дождь, а я двигался по направлению к метро. Я шел под зонтом, а один из гэбэшников бежал за мной и уговаривал униженно, мокнув под дождем, как собачка: "Вы подумайте, вы зря отказывайте, делаете ошибку. Вас могут не выпустить, а вот сын ваш пойдет воевать…" Он бежал, а я ничего не отвечал.
- Как вы это пережили?
- Время было уже такое, что они ничего не могли сделать. Я не мог стать стукачом, хотя я рисковал жизнью сына. Но с этой сволочью я не мог иметь никаких дел. Ужас. Россия-матушка…
- И в итоге между Кремлем и синагогой вы выбрали синагогу?
- Да. Я понял, что это талантливо!
- Что?
- Еврейская традиция. Это талант и есть. Это настоящее, из этого вышло человечество. Это истина.
- И вы уехали в страну, где нет мультипликации. Что вы делали в Израиле?
- Я работал на учебном телевидении, делал какие-то мелочи. Даже снимался как артист.
- А разочарования у вас не было?
- Наоборот, очарование.
- От чего?
- От всего. Это же все наше! Мое! Это же хорошо! Я приехал к себе домой. Там меня терпели, а здесь я дома.
- Но мультиков тут нет!
- Ну нет, и что? Ну я и без мультиков проживу.
- Почему вы не уехали в Америку, например?
- Америка меня пугает. Я бы там засох и погиб. Эти огромные студии не для таких, как я.
- А какой вы?
- Ну вот такой. Мне дают работать – я работаю. А пробиваться я не умею. Я просто не хочу об этом думать. Американские мультики совсем другие. Мне они не близки. Мне близки российские мультфильмы. У меня были планы сделать какой-то фильм в Америке… Но я очень быстро понял, что это не мое. Не стану я Диснеем. Да и не надо. Я сделал все, что мог.
- А вы смотрите современные фильмы?
- Нет, не хочу расстраиваться. Мне кажется, они мне не понравятся. Не мое это.
- У вас еще был такой мультфильм "Синяя птица". Я его специально пересмотрела перед встречей с вами. У меня было такое ощущение, что это нарисованный Тарковский. Столько там символизма, глубины.
- "Синюю птицу" не очень приняли. На студии этот фильм прошел как провал. Мы не дотянули эту работу, она не сложилась как-то… Ливанов тогда был занят, я фактически работал один, а этого было недостаточно.
- А что для вас "Синяя птица"?
- Это что-то, что нельзя определить, объяснить. Оно не вмещается в наши слова.
- Это Б-г?
- Б-г это все. Б-г это душа. Это самое главное, это и есть жизнь. И пока мы живы, мы должны жить и в то же время пытаться думать о то, что выше нас.
