user9228904

Награды – дело нескорое. Пока дойдут наградные бумаги  до самого верха, пока с визой назад спустятся, столько столов минуют, столько рук. Бывает, что и не успевают... Я держу в руках наградной лист, – представление на звание Героя России начальника  штаба Северо-Кавказского округа  подполковника Андрея Георгиевича Сударкина. Посмертно.  Затерялась где-то эта звезда...

Счастье

Не знает человек, что ждет его. И родители его не знают... А если бы знали?  Что сделали бы? Вопрос риторический. Солнечным утром  30 мая 1962 года Георгий Арсеньевич Сударкин сам проводил жену в родильный дом. Поцеловал на прощание, успокоил, как мог. И уехал в Москву, на службу.  Врачи уверенно говорили , что будет у них дочь. Друзья, успевшие приобрести родительский опыт, приводили тысячу аргументов в пользу этой версии. Георгий уже смирился, –  дочь, так дочь – тоже неплохо. Ребенка очень ждали, он был первым и, как потом оказалось, единственным...  Конечно, втайне молодой отец мечтал о сыне! Георгий Арсеньевич сам оканчивал  среднюю милицейскую школу. И очень хотелось ему, чтобы сын продолжил дело, подхватил эстафету.
Как прошел тот рабочий день, он помнит уже плохо, знает только, что мысли его снова и снова возвращались  назад, в Ивантеевку, где происходило это знаменательное событие.
Когда, вернувшись с работы, прямо с электрички ворвался он в приемный покой, дежурная сестра, заглянув в журнал, коротко сообщила:
— У вас сын!
Георгий Арсеньевич почти обиделся на нее:
— Такими вещами не шутят!
— Но у вас действительно сын! – уверенно повторила сестра.
Не часто дарит нам судьба такие мгновения. Георгий был счастлив! Когда, спустя две недели, с цветами и большим тортом приехал молодой папа забирать свое сокровище, он готов был расцеловать весь мир. Но это и есть жизнь. Вернее, светлая ее сторона. Мальчика назвали Андреем.  Андрей Георгиевич Сударкин вполне оправдывал надежды родителей.
В два года и два месяца, как только научился маленький Андрей держать ложку, определили его в детский садик, там же, в родной Ивантеевке. Мама Андрея – Раиса Власовна смогла вернуться на работу. Работала она медицинской сестрой.
Эх, знать бы все заранее! Разве позволили бы они стать Андрею военным?!
Как началось это?

Начало

Брат Георгия  – офицер-танкист, командир танкового полка,  приезжал красивый такой, подтянутый. Еще совсем крохой взбирался Андрей к дядьке на колени и трогал маленькие танки в петлицах. Став постарше, ждал его приезда весь год, слушал рассказы об армии, об учениях, о новых танках. Учился Андрей Сударкин все в той же средней школе № 5 города Ивантеевки. Сколько людей достойных вышло из ее стен?  Есть, кем гордиться учителям. То ли время было такое. То ли страна. Но Сударкин и тут отдельно запомнился.
Вспоминая Андрея  сетовали учителя, – побольше нам таких учеников, жилось бы учителям легче! А сколько добрых слов услышали об Андрее родители., пока учился, сколько похвальных грамот и благодарностей хранят они сегодня!
Я перебираю уже начинающие желтеть документы.  Вот, 13 июня 1977 года директор школы и классный руководитель поздравляют Сударкиных с успешным окончанием их сыном 8-го класса и переходом в 9-й . Вот, 28 октября 1978 года за активное участие в общественной и комсомольской жизни класса Андрея Сударкина награждают почетной грамотой. А 22 апреля 1979 года  вручают Андрею  грамоту за 1-е и 2-е места , занятые 10А классом в стрелковых соревнованиях.  Вот, грамота за успехи в начальной военной подготовке,  вот, за успехи в учебе, вот, – за участие в спортивных соревнованиях, еще, и еще... Ах, Андрей, знать бы…
Когда пришло время выбирать путь, и  Андрей объявил родителям, что пойдет только в военное училище, мать взмолилась:
–  Только не в летное и не в морское! Только что-нибудь сухопутное выбирай!
Но Андрей давно все решил сам... Ближайшее танковое училище было в Казани, и  Андрей с первого захода успешно выдержал конкурс. Георгий Арсеньевич и Раиса Власовна ездили к сыну на присягу. Мать любовалась сыном. Отец гордился. А сын взрослел не по дням а по часам, – вытянулся, возмужал. В первый раз Андрей приехал в курсантской форме домой в Ивантеевку зимой, на каникулах, на первом курсе.  Самостоятельный. Новый, какой-то, но до боли родной.

Дети должны взрослеть

Дети должны взрослеть. Для этого мы отпускаем их в свободный полет! Там, в Казани, в самую счастливую студенческую пору свою познакомился Андрей с Аней, - будущей своей женой. Аня училась в авиационном институте, родители ее были далеко. В чужом городе, вдали от родных, два одиноких сердца нашли друг друга... Спросил однажды Андрея отец, почему он выбрал именно Аню? Ведь много вокруг было девушек, умных, красивых, тех, что нравились Андрею, тех, кому Андрей был люб? Андрей только усмехнулся в ответ:

– А кто из них выдержит нашу жизнь? Скитание по гарнизонам, неустроенный быт? Вечные командировки?
Отец не спорил. Сын был прав. Аня стала его судьбой. Родители ее вскоре умерли. Сестры и братья были далеко. И, когда через год после окончания училища, Андрей сделал девушке  предложение, Аня, не раздумывая, забрала из института документы, помчалась за любимым на самый край света — служить. Калининград и Германия, Москва и Волгоград, Новочеркасск и Ростов-на -Дону. Как ниточка за иголочкой.

В Волгограде Андрей Георгиевич Сударкин  был  начальником штаба полка. Если бы ни бардак  в стране, если бы не эти бредовые сказки либерал-демократов, так бы и служили они, может и осели бы там, на Волге, детей растили бы...  Но распад великой страны уже начался. Политики, жулики всех мастей рвали страну на части, делили власть.

Мачеха

Известие о расформировании полка Андрей и другие офицеры пережили очень болезненно. Армия, которой посвятили они свою жизнь, стала для них мачехой. Андрей написал рапорт об увольнении. Хотел уйти совсем, сжечь мосты, начать новую жизнь на гражданке. Но как?
Нелегкое это было время. И не только для Андрея. Аня и маленькие дочки разделяли его тревогу. Волновались родители. Впрочем, перейди он тогда этот «рубикон»– сними погоны, все могло быть иначе...

Иначе быть не могло

Георгий Арсеньевич, рассказывая о сыне, устало качает седой головой:
– Нет, не могло! Не может страна разбрасываться такими людьми! Не место им в переходах и на рынке!
Честный, сильный, дисциплинированный Андрей не мог жить без армии! Он даже в звании не потерял. Только перешел из Министерства обороны в Министерство внутренних дел. Выходило, что в МВД грамотные специалисты нужны больше!
Восемь месяцев Андрей Сударкин был начальником штаба отряда специального назначения «Русич». После этого говорить о личных качествах Андрея Сударкина нет необходимости.
Люди, проходящие службу в отрядах специального назначения «Витязь», «Русич», «Русь» и им подобных, «товар», что называется, штучный. Таких много не бывает. Но Андрей был еще и профессиональным дипломированным танкистом. Необходимость создания танкового полка МВД назревала давно. В последние годы локальные конфликты нередко перерастали в крупномасштабные военные действия с привлечением тяжелой военной техники со стороны противника. Техники, входящей в состав бригад особого назначения, стало недостаточно, а взаимодействие с федеральными войсками всегда вызывало определенные трудности.

Первый танковый

А Министерству внутренних дел необходим был свой танковый полк! Мобильный, профессиональный, оснащенный самыми современными машинами. И специалисты были нужны. Такие, как Андрей Сударкин. Впрочем, Андрей был не один. Бок о бок с Андреем работали над созданием нового полка другие такие же офицеры и рядовые.
Выдали им резиновые сапоги в дополнение к военной форме, отвели место в голой степи под Новочеркасском. И начали они с нуля. Ставили палатки, строили казармы, ездили на завод за машинами.
Андрей ожил. Теперь перед ним стояла конкретная задача. Он снова нужен был своей стране, Родине. Правда, семья была далеко.  Аня с девочками жила в Ивантеевке, у его родителей. Жили тесно, но дружно. Родители любили девочек, чем могли, помогали невестке. За долгие годы Аня стала им родной.  А вскоре уже  и вновь сформированный, 1-й танковый полк МВД уже жил своей жизнью. Проводились военно-штабные учения, доукомплектовывался личный состав выпускниками военных училищ.

Только строительство военного городка откладывалось на неопределенный срок. На Кавказе шла полномасштабная война, средств катастрофически не хватало. Семьи офицеров снимали квартиры на Казачьем хуторе в нескольких километрах от части. И не было в ближайшей перспективе перемен к лучшему. Не было жилья. Не было в степи школы.
Таков уж менталитет русского человека. Жить хорошо сегодня, дано немногим. Основная масса населения живет надеждой на будущее. Семьдесят лет привыкаем к лишениям, учимся отказывать себе в самом необходимом ради мифического счастливого будущего.
Целые поколения уходят в небытие, так и не дождавшись этого счастья. И вдруг! Опять крутой поворот!

Крутой поворот

Андрею пообещали жилье в Ростове-на-Дону. Скоро. Нужно было только написать рапорт о переходе в штаб Северо-Кавказского округа войск МВД и съездить в командировку на юг. Юг на военном жаргоне – это Чечня. Был конец 1999 года. Началась специальная операция в Дагестане, в ноябре-декабре шли самые кровопролитные бои за Грозный. Андрей колебался недолго. Он отлично знал, что в Волгограде по сей день маются без жилья семьи офицеров, прошедших через горнило первой чеченской. Он видел, что до сих пор живут в палатках солдаты нового 1-го танкового полка МВД, знал, что офицеры полка, как и он сам, снимают квартиры в ближайшей станице. Взвешивать было нечего. Если на одну чашу весов хорошо ложилась обещанная квартира, то на вторую положить было нечего, кроме своего невостребованного патриотизма.  Скучал молодой подполковник по семье, тосковал по дому. И Андрей решился. Он написал рапорт о переходе!

Последний звонок

Должность начальника штаба Северо-Кавказского округа предполагает постоянные командировки на юг. Вместе с войсками МВД вошел Андрей Сударкин в Дагестан. И первая командировка закончилась благополучно. Андрей вернулся, выполнив возложенную на него миссию. Надежды на перемены к лучшему, казалось, начинали сбываться. В последних числах ноября он позвонил отцу в Ивантеевку.
— Папа, я скоро снова еду туда, — сказал коротко Андрей. — Не волнуйтесь! У меня все нормально!
Ах, знать бы тогда, как немного осталось у них времени! 8 декабря Андрей неожиданно позвонил снова. У Георгия Арсеньевича 9 декабря – день рождения, и Андрей хотел порадовать отца еще раз, поздравить, успокоить, сказать, что волноваться не о чем. Скорее всего, он звонил прямо «оттуда», из «зоны тишины», по специальному каналу связи, потому что связь тут же прервалась, и Андрею пришлось прибегнуть к помощи телефониста. Андрей наговаривал все, что хотел сказать родным, а связист пересказывал услышанное матери Андрея. В Ивантеевке даже пошутили по поводу того, что голос у Андрея подозрительно изменился...
А Георгий Арсеньевич не стал ждать конца этого странного разговора. Он спешил на работу.
Вот оно, наше советское воспитание! И сердце ни у кого не екнуло. Не почувствовало беды.

А жизнь текла своим чередом...

Жизнь в Подмосковье текла своим чередом. Штурмовали утром и вечером электричку люди, работающие в Москве. Звенели звонки в школах! И только там, на этой проклятой земле творилось нечто ужасное. Грозный уже был разрушен почти до основания. Каждая улица, каждый дом, бывало, в течение одного дня по несколько раз переходили из рук в руки. Казалось, артиллерия и авиация сделали свое дело, уцелеть в городе, проутюженном вдоль и поперек бомбами и артиллерийскими снарядами невозможно, но боевики легко уходили от обстрела и также неожиданно появлялись буквально из-под земли.

Звонок чужой и тревожный

Подробности последнего боя Андрея семье неизвестны и сегодня.. Прошел Новый год, минуло Рождество. Никаких сведений о сыне и муже в семье Сударкиных не было. Они жадно слушали все, что передавали по Центральному Телевидению, они ловили каждое прозвучавшее в эфире имя и ждали...
Звонок у входной двери 12 января 2000-го был чужим и очень тревожным. Принесли телеграмму с известием, что Андрей ранен и находится в плену.
Родители начали звонить по рабочему телефону Андрея, в Штаб СКВО, но в трубке слышны были  только длинные гудки.  Все сослуживцы сына, чьи имена знали в семье, были в командировке, там же, где Андрей. Отец звонил всем, кто мог хоть что-то знать, но ни в Ростове, ни, тем более в Москве,  о дальнейшей судьбе Андрея Сударкина никто ничего не знал! Эта ситуация вполне сродни той, что случилась с семьями подводников «Курска», только их судьбой занималась вся страна, а тут...

Долгая дорога домой

И тогда Георгий Арсеньевич позвонил Георгию Владимировичу Прокопчику. Это была последняя надежда узнать хоть что-то. Генерал-лейтенант Прокопчик  был когда-то зам начальника Академии генштаба, работал начальником отдела Генштаба. Все высшие военные начальники в разное время сталкивались с генералом по службе, многие были знакомы лично.
Если бы не участие Георгия Владимировича, трудно даже представить, что было бы с семьей Андрея!
События, происходившие в те страшные дни, я даже описывать не берусь! Телефоны либо молчали, либо тот, кто поднимал трубку, был не в курсе событий.
Самое определенное, что слышали родители и жена Андрея в те дни, были слова о том, что делается все возможное для спасения их сына. Никто в семье Сударкиных не спал ни днем, ни ночью. Днем они ездили по госпиталям, зная, что на войне бывает всякое, и еще надеясь найти сына, ночью не смыкали глаз, ожидая звонка с юга. Жили как в тумане. Георгий Арсеньевич помнит, что дом в те дни был полон людей. Приходили школьные друзья Андрея, соседи, друзья, знакомые и не очень знакомые люди. Неопределенность была страшнее смерти.
Когда 24 января позвонили из пушкинского райвоенкомата, последняя надежда умерла. Теперь в штабе округа уже знали, что Андрей погиб. Чтобы получить тело Андрея, его пришлось обменять на трупы боевиков.

Груз 200

И начался в Ивантеевке новый кошмар: кошмар ожидания. И скорбный, долгий путь домой подполковника - танкиста. Сначала груз 200 долго не могли отправить из Моздока. Потом была экспертиза останков в ростовской лаборатории, потом – долгая дорога домой... После прибытия эшелона на Павелецкий вокзал, убитых горем родителей и жену Андрея из-за бумажной волокиты продержали на вокзале четыре часа.
Георгий Арсеньевич Сударкин говорит, что если бы не помощь директора Ивантеевской школы №5 Сергея Геннадьевича Гриднева, если бы ни чуткое отношение представителя администрации Ивантеевки Ольги Михайловны Самойловой и ни помощь генерал-лейтенанта в запасе Георгия Владимировича Прокопчика, других людей, чью поддержку постоянно чувствовала семья, еще неизвестно, как они пережили бы это горе.

Весь город вышел 30 января 2000 года проводить героя-земляка. Отпевали Андрея в Смоленском храме Ивантеевки. Службу вел отец Иоанн Монаршек. Говорили слова о подвиге, об отданной за Родину жизни... Отзвучал на могиле армейский салют. И все! Наступила долгая, мучительная тишина. Обещанная в Ростове квартира так и осталась обещанием!
Еще в феврале командующий Северо-Кавказским военным округом  генерал-полковник Михаил Иванович Лабунец отправил документы на представление подполковника Андрея Георгиевича Сударкина к званию Героя России, но вот в декабре, когда уже и год заканчивался, и командующие сменились по несколько раз, из наградного отдела Министерства ни ответа, ни привета не было. А вдова героя с двумя дочерьми долгое время не могла даже получить прописку на родине Андрея, в доме его родителей. Так и жили нигде не прописанные.

Где догорает звезда?

Правда, была в доме копия этого наградного листа, где черным по белому было написано, что «27 декабря 1999 года подполковник Сударкин А.Г. возглавил разведывательную группу войсковой части 5137 в составе 15 человек, выдвинулся к консервному заводу, расположенному в Ленинском районе города Грозный. Задача: разведка вероятных направлений прорыва незаконных вооруженных бандформирований из блокируемого района, обнаружение огневых точек, определение направлений сосредоточения основных усилий при штурме консервного завода. Столкнувшись с превосходящими силами противника, группа заняла круговую оборону в одном из разрушенных зданий. Проявив мужество, стойкость и отвагу, подполковник Сударкин А.Г., несмотря на то, что в первые минуты боя группа понесла значительные потери, умело организовал отражение нападения. Осознав всю сложность ситуации, подполковник Сударкин А.Г. дал команду на отход оставшейся группы и вынос раненых, а сам со старшим лейтенантом Сухорученко П.В. и старшим сержантом Цаплиным А.С., сменив огневую позицию, отвлекая огонь нападавших на себя, обеспечивал отход группы с территории консервного завода… Силы были слишком неравными. Сначала в ход пошли автоматы, потом – гранаты. При перебежке для смены очередной огневой позиции, бандитская пуля снайпера оборвала жизнь мужественного офицера, который до конца выполнил свой воинский долг».
Как всегда, слово оставалось за Родиной. Семья героя, две его дочери ждали.

P.S.
Этот материал был опубликован в районной газете.  Тогда в названии был заложен глубокий смысл. Однако после  публикации,  судьба погибшего никого не заинтересовала. Нужные в этом случае люди районных газет не читают. Автор не мог согласиться с этим. Пришлось отнести материал в одну из московских  газет. Статью опубликовали и...лед тронулся...
В середине декабря,  когда Сударкины уже и ждать перестали, из Главного управления внутренних дел в Ивантеевку приехал гость.. . Полковник ГУВД Сергей Михайлович Михайлин прибыл с полномочиями решить квартирный вопрос семьи Андрея. От имени командования он обратился к начальнику отдела учета и распределения жилой площади при администрации Ивантеевки Наталье Юрьевне Клочковой. Были рассмотрены приемлемые для всех сторон варианты. Право выбора было предоставлено семье. Получив гарантии, ГУВД перечислило необходимую сумму. И вскоре семья Андрея справила новоселье. Места теперь хватит всем. Площадь – более 80 кв. м., 4-й этаж, две лоджии. Жаль только, что сам Андрей так и ушел в мир иной, не обретя своего угла.

Потом нашлась и награда. Правда, не звезда Героя России, к которой его представило командование. Родителям  был передан на хранение орден Мужества Андрея Сударкина, при виде которого мать Героя просто потеряла сознание.

Старый Новый год без него встречали впервые. Привыкнуть не получалось. Не только у меня. Его силуэт в толпе видели многие. Казалось, еще мгновение – человек обернется и тогда… Толпа рассеивалась, и становилось очевидным, что тот, кого я приняла за Фотиади, совсем не похож на него. Так, мимолетно, каким-то одним-единственным штрихом.
Василий Глебович Фотиади погиб еще в мае, в горах. Группа, в которой вполне могла быть я, ставила на перевале титановую плиту в честь погибших там воинов… Время шло. Чувство вины не проходило. Мучила меня наша последняя встреча.

Последняя встреча

Конец апреля на юге – это уже лето. Солнечно, сухо, все цветет. Первых пар у меня в этот день не было, время близилось к полудню, я опаздывала. В 12 начиналась лекция по «Теории электромагнитного поля»... Предмет не простой, у нас в институте пропускать эти лекции не принято.
Из-за жары народу на улице было немного. Шпильки оставляли в мягком асфальте глубокие следы, поэтому бежать приходилось, не опираясь на каблук. Это заметно снижало мою скорость. Я пересекала улицу Свободы, когда увидела Васю. Он шел в заводское общежитие Машиностроителей.

Мы шумно поприветствовали друг друга. Предмет для разговора тут же нашелся. Вася пошел проводить меня до трамвайной остановки, рассказывая по дороге, что группа ребят с авиационного завода едет на Кавказ, в несложный (единичка Б) поход. Хотят поставить на перевале (точно не помню, но, кажется, это был перевал Заячьи уши) памятник – титановую плиту с надписью.

Близился День Победы, а на перевале в снегах, все еще находили останки советских и немецких солдат. Шли там когда-то кровопролитные бои. Кстати, Васе для получения звания «Мастер спорта СССР» нужно было «закрыть» руководство. После восхождений высшей категории сложности, «единичка» – это вообще прогулка, а не поход.
– Времени на сборы осталось мало, срочно нужно найти третью струну! Хочу спросить у ребят! – весело закончил свой сумбурный рассказ Фотиади..

Сегодняшнему читателю проблема покажется надуманной. Нужна струна? Иди и купи любую! Но не забывайте, что в те времена, о которых я веду рассказ, найти за короткий срок струну, тем более третью для семиструнки, было практически невозможно. Я пообещала помочь ребятам. Был у меня комплект серебряных струн дома. Договорились, что я сегодня же занесу струны в общагу.

Подошел трамвай, я перебежала через дорогу, взялась за поручни, и уже занесла ногу, чтобы подняться в вагон, и тут… Я бросила взгляд на, машущего мне рукой, Фотиади...  Не знаю, что произошло в этот момент. Мы только что говорили, и ничего странного в происходящем я не почувствовала. Но теперь, когда нас разделило пространство, и уже начало свой отсчет время, совсем глупая мысль пришла в голову: я поняла, что вижу его в последний раз!

Он еще тут, живой и веселый, машет мне и кричит:
– Не забу-у-дь – третью! Занеси к Арцибашеву, он тоже едет!
А я смотрю на него и знаю, что это в последний раз, что он – мое непоправимое прошлое. Стараясь подавить эту назойливо растущую мысль, пытаюсь отвлечься, заставляю себя думать о чем-то другом, не связанным с Фотиади, но мысли помимо моей воли возвращаются к этому моему странному ощущению Смерти.

Это началось давно, еще в шестом классе, когда у меня на глазах умирала моя бабушка. Я только что вернулась из школы, так и остановилась на пороге комнаты, с портфелем в руках. Дома никого не было, тетушка побежала вызывать врача. Телефон был тогда только в заводском общежитии, расположенном недалеко от нашего дома. Навсегда запомнила эти последние звуки ее голоса, узнаваемые, но так и не ставшие словами, последнее движение бабушкиной руки…

С того дня я всегда чувствовала Смерть задолго до того, как о ней узнавали другие. В детстве это было страшно. Повзрослев, я привыкла к этому чувству. И за все эти годы я еще никогда, ни разу!, не ошибалась! Так было с учительницей по физкультуре в шестом классе, так было с мальчиком из соседнего класса в девятом, так было со многими, казалось бы, совершенно здоровыми людьми, близкими, знакомыми, и даже совсем незнакомыми. И ни разу я не ошиблась!

Иногда мне казалось, что во всех этих случаях я была не только наблюдателем, но в определенном смысле катализатором происходящего.И вот теперь Вася! Не-е хочу-у-у!

Нужно же что-то делать! Срочно! Так нельзя! Господи! Но что?

Я отпустила поручень, сняла ногу с подножки.
Фотиади уже повернулся, чтобы уйти.
– Ва-а-а-ся-я-я! – не крикнула я, – Подожди-и-и!

Фотиади оглянулся, остановился. Я махнула ему.
Что я скажу ему? Тебе нельзя ехать, потому что ты умрешь?
Глупости! Этого не может знать никто! Уже все готово. Куплены продукты, собрано снаряжение, оформлены отгулы. Машины заказаны! Остановить ЭТО уже нельзя! И потом, пока ничего необычного не случилось. Ну, едут люди в горы. Я сама не раз ходила с ними!

– Васенька-а-а-а, не ходи-и-и-и! – мысленно кричу я.

Все поедут, а он останется? Он сам – начальник «спасаловки», не раз, приходивший на помощь попавшим в беду альпинистам. Чушь! Бред! Так не бывает! Они все вернутся, и я встречу их!
– Этого не будет! – говорит кто-то внутри меня.

Фотиади, махнув рукой, быстро уходит вверх по Свободе, а я едва успеваю вскочить на подножку тронувшегося вагона, долго смотрю вслед худому высокому человечку с некрасивым милым лицом… Привычному и удобному как этот тополь на остановке.

Я хочу запомнить его. Хочу продлить то, чего уже нет для меня. Хочется завыть пронзительно, тонко, на весь трамвай, чтобы остановить вагон, остановить Фотиади, остановить мгновение!

Прощай, Васенька! Прости меня! Я не могу влиять на ход событий. Я могу только ЗНАТЬ!

Вечером я, как и обещала, отнесла струны, но получил ли их тот, кому они предназначались, я не знаю, по сей день. Когда авиастроители уезжали, заводские машины долго стояли на Свободе, у Дворца культуры авиационного завода. Проводить группу я не пошла, хотя ребята - Ваня Папуша и Володя Авдеев зашли тогда за мной. Просто для меня уже закончилось то, что еще не началось для других!

День, когда хоронили Фотиади, был ветреный и солнечный. Низовка нагнала с моря воды. Грязные серо-зеленые волны бились в бетонную стену, отделявшую песчаный берег от глинистого склона. Пляжные грибки скрылись под водой.
Я не пошла хоронить Фотиади. Я ушла под парусом в море. Глотать слезы и ветер, признавая свое бессилие. Что еще я могла противопоставить происходящему?
Только этот пятибалльный ветер, который, не давая вдохнуть, заполняет тебя, продувает, проходит насквозь... Я это как-то особенно чувствую, когда идем бейдевиндом, встречным курсом, на ветер!

Тот день я запомнила по цветам, которыми была усыпана широкая мостовая улицы Свободы и сильному низовому ветру, который дул с моря.

Традиция

Собираться своей походной компанией на Старый Новый год у Александра Бугрова было у них традицией. Сам Бугров казался мне стариком: ему было под тридцать! Работал Александр то ли ведущим конструктором, то ли зам главного по заказу. Я была среди авиастроителей чужой, из другой команды. Но с хозяином, как и с другими участниками компании, мы были знакомы по походам, слетам. Теперь нас объединил Фотиади. Все собравшиеся были Васины друзья. Почти все были старше меня, кроме, правда, Васиной жены, - Людмилы, с которой мы познакомились уже после его гибели, у заваленной цветами могилы.

То, что Васю кто-то может любить как-то иначе, чем мы, что за него даже можно выйти замуж, никогда не приходило мне в голову. Вася был частью моей, нашей жизни, незаметной, будничной, но необходимой. Поняли, чем был он для нас, мы только когда не стало его. Я, да, наверное, и любой из нас, готовы были отдать часть себя, руку, ногу, душу, чтобы из этих кусков собрать и вернуть Васю.
Впрочем, и Людмила побыла женой Фотиади только два месяца. В феврале, когда играли свадьбу, белую Васину рубашку нечаянно облили красным вином… Всем стало не по себе. Примета не сулила ничего хорошего. Я узнала об этом уже после Васиной гибели.

Васи больше не было, и то, что мы не додали ему, мы старались отдать ей. Во всяком случае, я долго считала себя ее должником. После лекций в институте, я ехала с нею через весь город, чтобы не оставлять ее одну. Я несла ее тяжелую сумку, чтобы хоть как-то облегчить ей жизнь. Я слушала ее рассказы о том, что она не может прикоснуться к белью, потому что оно еще хранит Васин запах… Я безропотно шла с нею к Вере Васильевне, Васиной маме, где в полутемной гостиной висел огромный Васин портрет, с которого он смотрел на меня с печалью и укором…
Естественно, что на встречу старого Нового года Людмилу не могли не пригласить. Помню, что во время застолья, в баночке с мидиями кому-то попалось нечто, очень напоминавшее небольшую жемчужину. Стали шутить по этому поводу, мидии ушли нарасхват.

Боль

Предложение погадать на блюдце, встретили без особого энтузиазма. Присутствовавшие ходили в начальниках, были членами партии большевиков, не скрывали своего атеистического воспитания, но соблазн поговорить с Васей, закончить начатый разговор, толкал в спину не только меня. Случившееся еще очень болело! Кроме того, самые невероятные слухи ходили о том, как произошло несчастье. Истину знали немногие. Мой же личный интерес подогревался тем, что совершенно случайно, мне стала известна официальная версия расследования, фигурировавшая в документах областного комитета, где было написано, что Василий Глебович Фотиади, начальник спасательного отряда сам «спровоцировал» ситуацию: группа шла без страховки. Причиной падения стал камень-шатун, оказавшийся на тропе. Правда, это еще только должно было стать причиной трагедии. Это было только начало, точка отсчета. Вася начал падать, но успел «зарубиться» на склоне ледорубом, и сделал это грамотно и во время, как учил нас. Однако, лопнувшая лямка рюкзака, резко увеличила амплитуду приложения силы, многократно увеличив силу рывка. Не справился ледоруб. Деревянная ручка ледоруба сломалась, так как вес рюкзака значительно превышал допустимый. Это было дело обычное. Вася, например, мог не заметить двух, подложенных ему в рюкзак кирпичей… Были и другие необъяснимые на первый взгляд, обстоятельства. Вопросов было много. Однако ни у кого, кроме меня ответов на них не было. Теперь эти ответы знал Вася.

Гадание

Гадать можно на столе, не имеющем металлического крепежа. Такового в квартире не нашлось. Долго мы сидели, едва касаясь кончиками пальцев перевернутого фарфорового блюдца, ожидая, что блюдце сдвинется, и не верили, что это возможно.
На листе ватмана, в одном углу было написано «здравствуй», в другом, напротив, – «прощай». В противоположном углу «да», – по диагонали – «нет». По одной стороне вдоль края листа, были крупно написаны буквы русского алфавита, по другой – цифры от нуля до девяти. Тоненькое фарфоровое блюдце, с нарисованной стрелкой, неподвижно лежало в центре, обведенного простым карандашом круга. Блюдце упорно «молчало». Все наши усилия были напрасны! Может быть, действительно мешали металлические болты, которыми были закреплены ножки? А, может быть, наше неверие в потусторонний мир было сильнее желания заглянуть в него? Мешал страх!
Основной массе наблюдателей надоело ждать, и нас выселили на кухню. Положив на склеенный без гвоздей табурет, исписанный лист, мы уселись на полу вокруг этого странного, импровизированного стола. Подогрев непослушное блюдце за пазухой, снова сомкнули над ним руки. И не успели еще устроиться поудобнее, как, с характерным необъяснимым звуком, блюдце начало легонько вращаться, сначала чуть-чуть выходя за черту, но, постепенно, увеличивая диаметр описываемого круга!
Наши волосы встали дыбом!
Мы зорко следили друг за другом, чтобы не дай бог, ненароком, кто-нибудь из нас не двигал блюдце! Но пальцы наши, действительно, едва касались ободка, а блюдце все набирало обороты! Мы не успевали передвигать за ним руки! Неодушевленный предмет вел нас за собой! Приходилось привстать, чтобы доставать до блюдца, когда оно убегало из одного конца бумаги в другой!
Я не помню, чей «дух» мы вызвали первым, и о чем спрашивали его но, когда кто-то предложил поговорить с Васей, все повернулись к Людмиле. Она стояла у нас за спиной и наблюдала за происходящим. Никто не сомневался, что у нее тоже было к мужу немало вопросов. Людмила тихо кивнула, и мы решились.
– Дух новопреставленного Василия Глебовича Фотиади, выйди к нам! – срывающимся от волнения голосом сказала я.
Блюдце, описав несколько кругов, смело пошло к слову «здравствуй»!
Поздоровались. Все накопившиеся вопросы, мигом вылетели из головы!
Невероятность происходящего, мне, – почти физику, вернее радиоинженеру по образованию, осознать было трудно.
Но с Васей у меня были свои счеты, и я спросила первое, что пришло в голову, чтобы сбросить давящий груз:
– Васенька, обижаешься ли ты на кого-нибудь из нас?
– Нет! – «ответило» блюдце – за что?
От сердца немного отлегло. Теперь я знала, он простил меня!
Но вопросы остались, и я продолжила:
– Васенька, знал ли ты, что это произойдет?
– Да! – поспешно «ответило» блюдце.
– Можно ли было предотвратить это? – не унималась я
– Нет! Успокойся! Все, что должно произойти, – происходит!
Дух не называл имен, но это было обращено ко мне лично. Только мы знали, о чем идет речь…
Все, кто собрался вокруг листа теперь не успевали читать! Шок начал проходить, вопросы сыпались со всех сторон
– Было ли тебе больно?
Это было глупо. Летел Вася довольно глубоко, спуск группы занял потом немало времени. Да и Васин отец – известный в городе хирург, осмотрев тело сына, сказал, что шансов выжить у Васи не было. Множественные повреждения, переломы, гематомы, ушибы и ссадины были несовместимы с жизнью.
Но блюдце «ответило»:
– Нет, боли я не чувствовал. Потерял сознание сразу, а умер через полтора часа!
– Значит, Арцибашев был прав? Ты должен был уступить? – спросил кто-то из присутствовавших в кухне женщин, кажется Тамара Зотова.
Ходили слухи, что на маршруте возник какой-то спор, по поводу выбора тропы…Я не знала подробностей. Блюдце отреагировало мгновенно:
– Я виноват перед ним! Скажите ему об этом.
Действительность начинала приобретать какой-то сюрреалистический оттенок.
Арци с нами в квартире не было, а историю последнего их спора никто, из присутствовавших на кухне, не знал!
– Почему шли без «основной»? – на кухню протиснулись еще несколько неверующих. Были среди них и те, кто был с Васей на последнем маршруте.
Они тоже не верили в происходящее, но видели, что происходит то, чего быть не может.
– Это моя вина! Я должен был проверить!
«Дух» перехватил инициативу.
– Васенька, ты сейчас видишь нас? – спросил кто-то, чтобы не затягивать паузу. Вопрос был из серии дурацких, но духу так не показалось, блюдце начало перечислять присутствующих…
– Зотова, Тюрникова, Людмила, Жанка, Бугров, Ямины …
Блюдце «называло» наши имена так быстро, что мы не успевали читать! Мы – то привставали, то снова опускались на колени, чтобы успевать за ним.
Один раз, резко увеличив радиус вращения, блюдце даже слетело со скамейки.
Мы с ужасом подхватили его, и снова водворили в центр круга.
Затаив дыхание, все ждали, что произойдет дальше, но блюдце, как, ни в чем, ни бывало, двинулось к алфавиту, чтобы продолжить разговор.
Мы решили воспользоваться ситуацией. Фотиади верили все безоговорочно.
–Васенька, а Бог есть? – спросила Тамара
–Да! – решительно ответило блюдце, – не задавай глупых вопросов!
От такого ответа на некоторое время все затихли.
Наконец, молча стоявшая за нашими спинами Людмила, решилась обратиться к мужу:
– Васенька, я выйду замуж? – от волнения и нереальности происходящего вопрос прозвучал тихо.
Блюдце не раздумывало:
– Да! Не здесь. В Москве.
– А мне выходить замуж?
– Обязательно!
– У меня будут дети?
– Дочь!

Заглянуть за…

Невероятность этого предсказания станет очевидна читателю, если будет он знать, что все описанные выше события происходили в глухом провинциальном городке на берегу Азовского моря, в далеком теперь году, и предположить тогда, что кто-то из нас будет когда-нибудь жить в столице, оснований не было никаких.
Сегодня, годы спустя, я могу подтвердить, что все предсказанное сбылось.
Вскоре, Васина жена действительно, уехала жить в Москву, где несколько лет работала помощником режиссера в одной из телестудий Останкино. Позже она занялась миссионерством. В названный Васей срок она вышла замуж. Дочь ее уже несколько лет живет в Нью-Йорке. Уехав на Олимпиаду в Атланту, Мария вышла в Нью-Йорке замуж за своего одноклассника, жившего когда-то в Бескудниково.
Но в тот памятный Старый Новый год, ни Людмила, ни мы ничего этого еще не знали. Васиного ребенка к этому моменту Людмила уже потеряла. Впереди было черно и страшно. До рассвета было еще так далеко!
Между тем, после разговора с Васей, груз, давивший мне на сердце последние месяцы, стал понемногу растворяться. Дышать становилось легче. Мы уже не боялись мертвых, потому что одним из них был наш друг!
Мне хотелось как-то завершить этот фантастический диалог.
– Васенька, жалеешь ли ты о том, что произошло? – тихо спросила я.
Ответы были готовы. На углах листа уже было написано «да» и «нет». «Духу» нужно было только выбрать!
Но Вася не воспользовался легким ответом.
Сделав несколько круговых движений, и развернув стрелку в сторону алфавита, блюдце дало ответ, невероятный для бесплотного «Духа» – эмоциональный!
– О-чче-нь! – прочли мы вслух хором.
Очень! Он очень не хотел умирать! Он использовал свой шанс уцелеть, остаться с нами! Он сделал все правильно, успел зарубиться, как учил это делать нас.
Но …ледоруб сломался! Это и есть судьба!
Это та совокупность обстоятельств и жизненных факторов, с которой человеку не справиться. Они складываются в дату, которую человеку знать не дано.
После этого старого Нового года я уже никогда не видела в толпе силуэт Василия Фотиади.
Мое увлечение горами, едва начавшись, постепенно сошло на нет. Оказалось, что Фотиади был осью, вокруг которой все и вращалось. Теперь нужно было ждать, пока подрастут молодые, чтобы начать все сначала.
Людмила уехала в Москву. Я, окончив курсы рулевых, проводила теперь все свое свободное время в море. А все, кто знал и помнил Васю, и еще продолжал жить в городе, встречались теперь лишь раз в году, на старом кладбище у гранитного монумента, изображавшего груду скальных обломков и сломанный ледоруб, в самом начале мая, в день Васиной гибели. С каждым годом людей у обелиска становилось все меньше.
В 2002 году я в последний раз встретила у Васиной могилы Людмилу и Веру Васильевну.
В 2003-м Людмила уехала жить в Америку. Следы ее затерялись. А у меня в старой тетради на память о том времени остались два стихотворения:

Я по кладбищу альпинистов,
Как по храму брожу одна.
Спят гранитные обелиски
В перламутровом свете дня.
Зажимаю виски в отчаяньи
В море мыслей тяжелых тону
Есть у мертвых свое молчание
Неподвластное никому
Есть у мертвых свои законы
Есть у мертвых время свое
А у этих…остались горы
Самым грозным, последним судьей
Дождь по плитам стучится дробно
В горы осень пришла всерьез
И склоняются у надгробий
Ветки белых белых берез…
Спят гранитные обелиски
В перламутровом свете дня
Я по кладбищу альпинистов,
Как по храму, брожу одна…
Преклоняю пред ними голову
И у этих могил клянусь,
Что уйду завтра тоже в горы
И…когда-нибудь…не вернусь.

***

Дома размазывают слезы
Потоки майского дождя
Нам ждать живых сегодня поздно
Нам мертвых ждать уже нельзя.
И ветки кланяются низко...
И нем вопрос: чего ты ждешь?
И на щеке у обелиска
Все та же синь. Все тот же дождь.
И очень громко плакать можно.
Но чем помочь? Но как вернуть?
Из жести рубленные звезды
Мне преграждают снова путь...
они, как горные лавины.
Они коварны и горьки.
Они спускаются в долины,
Друзьям оставив рюкзаки.
И я стою в молчаньи скорбном
И я с потерей не смирюсь.
Быть может над тобою скоро
Застынет также чья-то грусть
Опять дома размажут слезы
Потоки летнего дождя...
И ждать живых вам будет поздно.
И мертвых будет ждать нельзя.

ПРИМЕЧАНИЕ: так как на картинке блюдце при гадании держать нельзя!!! Ни с кем оно говорить так не будет. Блюдца касаться вообще нельзя. Только кончики Ваших пальцев могут чуть чуть касаться выступающего вверх круглого бортика, на котором блюдце стоит, когда пьете чай. Блюдце должно быть тонкое, фарфоровое. Дулевский фарфор не пойдет. А чуть чуть касаясь этого блюдца ни у кого из участников просто нет возможности его двигать. Вы будете едва успевать сами перемещать за им руки, когда оно убегает...

Лидка боялась пошевелиться. Ей казалось, что стоит она на краю черной, бездонной пропасти. Сердце сжималось от этого нового, незнакомого еще чувства одиночества в ночи, но сделать шаг назад, к свету она не спешила. Она думала о том, что домой они пойдут втроем, с ними будет идти мамин двоюродный брат, дядя Коля, а значит ее, маленькую и неугомонную, взрослые будут держать за руки с двух сторон! Лидка еще никогда не ходила так. Она завидовала сверстникам, когда кто-нибудь из них, крепко держась за руки мамы и папы, мог перепрыгнуть через ступени, взлететь, или вовсе повиснуть на руках взрослых, поджав ноги. Она пыталась себе представить, что чувствует человек, когда с двух сторон между маленьким человеком и миром стоят мама и папа, пыталась, и не могла. Мама, нагруженная авоськами, вечно спешащая, тянула, обычно Лидку за руку, а та все равно отставала, потому, что вторая рука девочки оставалась свободна. Отца у Лидки не было…

Наконец, кто-то догадался включить фонарь, и теперь за ворота высыпали все: и те, кого провожали, и те, кто провожал. Гости прощались, расходились в разные стороны: кто-то спешил на автобус, кто-то пешком отправлялся в центр, и только Лидка с мамой и дядей Колей жили на Свободе, в нескольких кварталах от гостеприимного дома. Вечер прошел весело за шумными настольными играми, долгими разговорами. Пироги в этом доме были знатными. Лидка долго оглядывалась, махала рукой, кричала: Да-сви-да-ни-я!

Наконец, свернув за угол, они остались втроем в сырой, черной ночи. Впрочем, как только свернули, и не стало видно яркого огня, глаза к темноте привыкли быстро, и вскоре, стали различать предметы вокруг. Идти было далеко, мама крепко держала Лидку за руку, продолжая начатый еще в доме разговор с братом. Дядя Коля шел со стороны мамы.

Улицы размокли. Земля больше не могла впитывать воду. Развороченная самосвалами грунтовая дорога напоминала скорее лунный ландшафт, чем тихую городскую улицу. Лидка не могла найти повод, чтобы взять маму за другую руку, оказаться посредине. Взрослые шли быстро, Лидка не успевала за ними. Ботинки быстро промокли, чулки до колена отсырели. Лидка то и дело скользила, спотыкалась, попадала в лужи. Наконец, взрослые замолчали, и теперь в холодной тишине слышен был только дождь, да мокрый звук шагов. Так они прошли почти половину пути, и теперь на дороге стало видно светлеющее пятно большой лужи. Чтобы обойти ее, пришлось, всем троим, пройти по пешеходной тропинке, вдоль дома. В доме были слышны голоса. Люди то ли ссорились, то ли праздновали что-то. Ночь поглощала звуки и, отойдя всего на несколько шагов, Лидка перестала слышать что-либо. Все трое снова вышли на дорогу. Только теперь дядя Коля оказался рядом с Лидкой, и она стала даже подпрыгивать, чтобы не отставать. Мама по-прежнему, тянула Лидку за левую руку, но правая рука маленькой, пятилетней девочки была уже готова устремиться навстречу крепкой мужской руке…

Дядя Коля шел, нахохлившись, подняв плечи, засунув в карманы пальто обе руки. Дом стремительно приближался, уже были видны освещенные дома на улице Свободы. Уже показался дом, в котором жила Лидка со своей мамой. Лидкина мечта быстро таяла, ускользала, так и не успев стать реальностью. Нужно было что-то делать. Немедленно! И Лидка решилась. Потянув маму за руку, девочка прошептала, что хочет что-то сказать маме на ушко. Они остановились. Мама наклонилась к Лидке, заметив вслух, что до дома осталось совсем близко, поэтому можно, немного потерпеть. Но Лидка, обняв мать за шею, неожиданно горячо зашептала: - Мама, мамочка, ну, пожалуйста, скажи дяде Коле, пусть он даст мне руку! Пока Лидка формулировала свое самое заветное желание, дядя Коля ушел немного вперед, и теперь они ускорили шаг, чтобы догнать его. Когда поравнялись, мама обратилась к брату:

- Коля, дай ребенку руку!

В это время все трое вышли на широкую, хорошо освещенную улицу. Ноги больше не скользили по грязи, а твердо шли, упираясь в мокрый асфальт. Что произошло потом, Лидка не смогла бы объяснить и годы спустя, когда выросла и водила за руку уже своих детей. Дядя Коля, казалось, не услышал обращенной к нему просьбы. Он только глубже засунул руки в карманы и стал усиленно топать, стараясь освободиться от налипшей на ботинки грязи. Мама сжала Лидкину руку, но просьбу не повторила. Брат мог не расслышать ее. А мог не захотеть расслышать. В том и другом случае говорить было не о чем. Здесь, в городке на ярко освещенной улице стали попадаться редкие прохожие. В свете фонарей стали видны дождевые струи. Гремела вода в желобах, сливалась в бурные потоки. У хлебного стояла машина, остро пахло свежим серым хлебом. Грузчик вытаскивал крючком большие поддоны, ссыпал хлеб в приемное окошко полуподвального магазина, где женщина в белом халате складывала буханки ровными рядами. Купить хлеб можно было только без сдачи, под расчет. Пришлось уговаривать и ждать.

Хлеб был горячим, ароматным, с хрустящей корочкой, но Лидка не стала просить мать отломить кусочек. Она думала о том, почему ее добрый, умный и любимый дядька не дал ей, Лидке, руку. Может быть, рука у него болела?! А, может быть, болела душа? Лидка спрятала, наконец, свои замерзшие ладошки в карманы и не вынула их оттуда даже когда, доведя их с мамой до угла дома, дядя Коля стал прощаться. Лидка буркнула: - До свидания! - и пошла вперед. Поправить произошедшее было уже нельзя. Еще одна Лидкина мечта так и осталась мечтой, но сама она больше никогда в жизни не повторила свою просьбу. Однако день этот, холодный и дождливый участники этой маленькой трагедии все-таки вспомнили. Через много лет. Девочка и мужчина. Правда, при других обстоятельствах. Дядька Коля женился, постарел, пополнел. У него родилась, и уже подрастала дочь, и шалило сердце.

Приходя в гости к сестрам, он по-прежнему, весело барабанил в дверь, заглядывал в широкую щель, которую сам и прорезал когда-то для писем в этой толстой дубовой двери. Кричал грубым чужим голосом:

– Откройте! Киш-миш-лишь пришел!

Лидка жила с мамой, маминой сестрой и ее дочкой. Они все любили, когда дядя Коля приходил к ним. В доме становилось шумно, царило оживление. Домашние прекращали ссоры, садились за большой стол пить чай. Играли в лото на деньги, жарили семечки, обсуждали городские и семейные проблемы. Собеседником дядя Коля был интересным. Работал он на авиационном заводе. Все, что он говорил и делал, было значительно и необычно. Например, новогодняя елка у него в доме сверкала необыкновенными огнями! Это сегодня, китайские елочные гирлянды на любой вкус продаются во всех магазинах круглый год, и дети удивятся скорее отсутствию на елке огней, чем их наличию, а тогда это было чудо! Дядя Коля умел абсолютно все: столярничал, ремонтировал радиоаппаратуру, мастерил, выпиливал и вообще всячески благоустраивал жизнь.

Работал он в отделе технического контроля Машиностроительного завода, главным контролером, – следил, чтобы рабочие делали самолет правильно, не допуская просчетов и ошибок. И каждый раз, заслышав характерный стук, Лидка со своей двоюродной сестрой неслась к двери с криком:

- У-у-рр-ра! Киш-миш-лишь пришел!

Время шло. Лидка окончила школу, поступила на факультет радиотехники в институт. Теперь, приходя в гости, дядька Коля подолгу слушая Лидкины рассказы об институтских делах, студенческих стройотрядах, альплагерях и планах на жизнь, одобрительно кивал головой, и говорил Лидке:

- Ты, девочка, молодец! Ты далеко пойдешь! Ты еще всем докажешь!

Лидка окончила институт, уехала по распределению работать в Сибирь. Доказывать. В те времена все куда-нибудь уезжали. Все хотели быть физиками. Все писали стихи и слушали по ночам сквозь треск глушителей радио «Голос Америки»… Впрочем, кто-то делал это просто из любопытства, а кто-то, чтобы точно знать, что живем мы в самой лучшей стране в мире. Однако, убедиться в этом на практике советские люди смогут значительно позже, когда ничего исправить будет уже нельзя... когда глушить «Голос Америки» перестанут...

Вернувшись однажды в свой родной город, Лидка узнала, что дядя Коля болен, и уже давно не встает. Жил он теперь далеко от завода, в маленькой, однокомнатной квартире, где-то на Кислородной площади. После долгих лет ожидания в коммунальной квартире, когда и дочь его уже выросла, когда болезни одолевать начали, когда все-все вокруг уже давно получили отдельные благоустроенные квартиры, дошла, наконец, очередь и до Лидкиного дядьки. Но опять, нашелся на заводе кто-то более важный, более нужный, тот, кому нельзя было дать однокомнатную, кто привык к хоромам. Этот кто-то и получил предназначенную ветерану двухкомнатную квартиру недалеко от завода. А постаревшего дядьку Колю с семьей вселили в тесную, однокомнатную хрущевку. Спорить было не с кем и не о чем. От бессилия и обиды дядька слег. Завод, самолеты составляли суть его жизни, и теперь какая-то часть его души от такой горькой обиды просто перестала жить. Дядьку парализовало. Но главное, – он потерял интерес к жизни. И только когда узнал, что приехала Лидка, захотел увидеть ее.

Лежал дядька тихо, неподвижно, и только высоко вздымающийся живот выдавал в нем жизнь. В доме разговаривали шепотом, стараясь не потревожить больного. Когда прозвенел звонок, дядька Коля открыл глаза, увидев Лидку с матерью, чуть улыбнулся краешками губ, потом снова забылся. Все, кто были в доме, тихо разговаривали в маленькой кухоньке. Лидка была на балконе, когда уловила в комнате какое-то движение. Она заглянула в дверь, увидела, что дядька делает ей какие-то жесты, быстро подошла к постели. Дядька Коля и вправду пытался что-то сказать, но язык не слушался его, мешал звукам превращаться в слова. Получалось какое-то мычание. И все-таки слышалось в этих звуках что-то привычное, родное, давнее…

– Ки-и-иш…лишь – не хотел сдаваться умирающий.

- Киш-миш-лишь! - сказала за него Лидка и, уловив едва заметное движение дядькиной руки, навстречу ей, протянула свою.

Вот и сбылось! Дядька Коля из последних сил сжал Лидкину ладошку! Они смотрели теперь в глаза друг другу и думали об одном. Сильный, здоровый мужчина и маленькая, не знавшая отца девочка, были снова под дождем, на той ночной улице, на развороченной мокрой дороге, и замерзшую маленькую Лидкину ладошку держала сильная мужская рука.

Лидка могла теперь перелететь через любую лужу, но... было уже поздно!

Дядька Коля отдавал ей свой долг, просил у нее прощения и прощался! Умер он вскоре, так же тихо, как жил. Никто и никогда в этом мире не произнес больше это непонятное и странное слово: киш-миш-лишь. Больше всех плакала Лида.

Ирине было девятнадцать, когда они познакомились. Училась она тогда в медицинском училище, работала на скорой в далеком сибирском городке Прокопьевске. Работа на скорой не всякому под силу. Каждый день сталкиваешься с бедой человеческой, видишь страдания. В скорую никогда не звонят, чтобы поделиться радостью. Сюда несут свою боль, одиночество, горе. Тоненькая, как тростинка, светловолосая, кажется, откуда силы?
Но Ирина трудностей не боялась. Работала. Училась. Мечтала о доме своем, о семье. Может быть, и на скорую судьба привела ее именно для того, чтобы они встретились? Встретились, чтобы не расставаться больше до конца жизни. Впрочем, когда тебе девятнадцать, жизнь кажется бесконечной. Ты еще не знаешь, как надо ценить каждое из отпущенных тебе судьбой мгновений.

А Олег в городе уже не жил, но приезжал часто. Здесь он родился, здесь жили теперь его мама и брат. И в тот день он зашел на скорую случайно. В одной смене с Ириной работал на станции его дядя. Так они встретились. Курсант Высшего Военного училища ВВ МВД и юная сестричка со скорой.
– А ведь могли и не встретиться, – говорит Ирина, – я, например, могла быть в это время на вызове...
Могли. Конечно, могли. Только судьба распорядилась по своему.
Они встретились и с этого дня больше уже не расставались. Впрочем, внешне жизнь изменилась мало. Олег учился в Новосибирске, но с того первого дня Олег использовал любую, пусть самую малую возможность, чтобы приехать в Прокопьевск, чтобы увидеть свою Иришку. Это было самое счастливое время, – жизнь, раскрашенная в солнечные цвета...
Так пролетели три года. И, когда, окончив училище, Олег сделал ей предложение, Ира согласилась. Олег заполнил все ее жизненное пространство. Она уже не могла обходиться без него, но вот где он будет служить, узнала только когда пришел Олег в новенькой форме лейтенанта внутренних войск. Человек, которого любила Ирина, выбрал эту дорогу сам. Честь, долг были для Олега не пустыми словами. Все вокруг рушилось, ломалось, даже слова теряли свой первоначальный, привычный смысл, и только армия казалась тогда островком стабильности в этом хаосе. Ирина готова была ехать за Олегом на край света. Но направили его в Софрино. Как огромна была страна! Как бесконечна дорога! Какая счастливая жизнь предстояла им! В 21-ю бригаду особого назначения молодой лейтенант Олег Ренев прибыл с юной своей женой и 4-х месячной дочкой.
Много лет назад, беря интервью у молодых перед заключением брака во Дворце бракосочетаний, в комнате невест журналист спросил у нарядных, счастливых, готовых вступить во взрослую, жизнь девушек:
– Как вы узнали, что он это именно ОН? Девушки были разные, вспоминали – каждая свое. Одни говорили об каких-то общих интересах, другие о том, какими достоинствами обладает жених, третьи – рассказывали, что знакомы со своим женихом с детства и просто привыкли, и только одна, задумавшись на секунду, тихо выдохнула:
– Просто я не могу без него жить!
Звенели, падая на поднос, обручальные кольца, волновались вокруг родственники, звучала в зале регистраций музыка. Слезы, смех, море дорогих и прекрасных цветов, но формула счастья оказалась простой:
– Просто я не могу без него жить!
Любовь – величина абсолютная... Не всем дается она. Избранным.

А много ли нужно человеку для счастья? Чтобы утром с радостью идти на работу? Это у Олега было, – служил Олег в мотострелковой роте 4-го батальона, работу любил. Впрочем, и после работы, уставший и счастливый мчался Олег домой, где ждали его два самых дорогих для него существа: жена и маленькая дочь. Светка, Светочка, Светик-семицветик..
– Да нет, это сегодня все в той жизни воспринимается как праздник, трудности общежитейского быта, кажутся мелочью, о которой и говорить не стоит. Тогда же все трудно жили, по крайней мере, рядовые граждане, – говорит Ирина.
Не было своего жилья, жили во временном, на территории части. Хронически не хватало денег. Но денег не было не только в 21-й, их не было нигде. Одни жирели, другие месяцами сидели без зарплаты и без работы. Болела дочка, а, значит, не могла работать Ирина – сидела со Светой, но и Олег, и Ирина знали, что трудности это временные, что рано или поздно, вдвоем, они осилят все. Жизнь текла своим чередом.
А Кавказ уже горел. В Чечне людей убивали, грабили, выгоняли из квартир, продавали и покупали.
Только вот крики русских о помощи в Москве слышны не были. Власти было не до граждан. Делили госсобственность, рвали страну на части по живому, сколачивали то, что потом будут амнистировать….
А потом грянула первая чеченская. Загрохотали по ночам военные эшелоны в сторону южных наших границ. И в первых рядах, как всегда, на острие удара была 21-я, Софринская. Такая у них судьба - идти первыми. Это не газетный штамп. Это - суть ситуации. Правда, тогда, в первую Чеченскую их не всегда использовали по назначению.
Для Олега Ренева не было вопроса ехать или не ехать в Чечню.

Был приказ, и многие офицеры и рядовые отправились воевать. Тогда, в феврале 1995 года Олег Ренев был в Чечне впервые. Его назначили командиром сводного взвода снайперов, в этом качестве он и получил свое первое боевое крещение. Благодаря знаниям, настойчивости, терпению и преданности своему воинскому долгу (не кривитесь, это строки из наградного листа), уже через неделю специальных тренировок, взвод был готов к выполнению боевых задач, поставленных командованием.

После первых пяти месяцев командировки, командование оценило действия молодого лейтенанта. Олег был награжден медалью Суворова и досрочно представлен к присвоению воинского звания "старший лейтенант". Там, в боевых условиях старший лейтенант Ренев работал бок о бок разведчиками. Прикрывал их в Грозном, Черноречье, Алдах…
Чего стоила эта поездка Ирине, знает только она сама. Дни, часы, месяцы без него казались бесконечными…
Но Олег вернулся, и снова они были рядом, и снова тихо радовались, глядя, как растет на глазах дочь.
А вскоре был удовлетворен и рапорт Олега о переводе его в разведку. После сдачи специальных психологических тестов, получения зачетов по вооружениям, физподготовке и рукопашному бою, старший лейтенант Ренев 15 февраля 1996 года был назначен замполитом разведывательной роты. Олегу не понадобилось много времени, чтобы влиться в коллектив разведчиков. Работоспособный, не прячущийся за спины товарищей, он заслужил уважение и дружбу всех, кто видел его в бою. Второй раз Олег со своей ротой уехал в Чечню в конце июля 1996 года.
Когда провожали ребят в части, все было как обычно.
Слова на дорогу, пожелания возвращаться как можно скорее, и только какое-то пронзительное отчаянье поселилось внутри, в самом сердце Ирины.
Что это было? Предчувствие? Естественная тревога?
Ирина не хочет думать об этом. Потому что, если признаться, что чувствовала она, что видит Олега в последний раз, ей может показаться, что могла она его остановить. Обнять, прижаться к мужу, и не пускать!
Светке еще расти и расти. Зачем ей чертова Чечня? Почему будущее ее дочери, ее счастье теперь будет решать вороватый и безжалостный горец? Кто и почему отнимает у нее Олега?!
– Нет, я не могла бы остановить его, тихо выдыхает Ирина, - Олег считал, что это его долг -быть там...

Дни были похожи один на другой: кругом кровь и грязь, огонь и смерть.

Олег уехал, и потянулись тревожные, бесконечные дни ожидания. Ждать было мучительно.
Олег и его рота работали в районе Гудермеса, Новогрозненска, Ножай-Юрта, Балансу, Зандака, Гилян…
Дни были похожи один на другой: кругом кровь и грязь, огонь и смерть.

А в Москве «правозащитник» Ковалев позировал перед телекамерами, размазывал сопли по поводу нарушения прав чеченцев. Ковалева почему-то совсем не волновали судьбы тысяч и тысяч русских, рожденных и проживших всю жизнь в Грозном. Правозащитник не хотел ничего знать о тех, в эти дни кто отдавал свою жизнь, чтобы остановить беспредел тех, кого защищал «правозащитник»…
Никто не сказал тогда армии даже спасибо. Тупоголовые «полководцы» день за днем посылали на смерть сотни, тысячи не своих сыновей, словно это были не живые люди, а потешные оловянные солдатики. И по сей день никто не ответил за эти жизни.

А в тот роковой, летний день 22-го августа 1996 года две группы разведчиков, под командованием старшего лейтенанта Ренева, выполняла разведывательно-поисковый рейд по обнаружению мест дислокации вооруженных банд. В засаду они попали на обратном пути в селении Ножай-Юрт. Первый бой был скоротечен, боевики Хаттаба отступили. Группа продолжила путь, но, не пройдя и сотни метров, БТР старшего лейтенанта Ренева подорвался на радиоуправляемом фугасе. Подопечные Ковалева взрывное дело освоили в совершенстве.
«Тяжело раненый Олег продолжал командовать действиями своего подразделения. Он вывел всю группу из окружения, смог эвакуировать, а фактически спас, шестерых раненых и четверых контуженных товарищей, привел все БТРы к месту дислокации части. И только на руках товарищей, которые несли его к «вертушке», Олег потерял сознание».
Он умер от потери крови по дороге в госпиталь.
Я понимаю, что все, написанное выше чушь., поэтому привела выписку из наградного листа в кавычках. Не мог Олег командовать подразделением, потому что сам находился на грани жизни и смерти, потому что взрывом ему оторвало ногу и вместе с бьющей фонтаном кровью из него быстро уходила жизнь. Но и без этого Олег не кланялся пулям. Он был отважен и честен в бою. Воевал так, что совсем не нужно было придумывать ему подвиги, чтобы вручить награду. Увы! Язык наградных листов бывает далек от жизни. Я прочитала много таких наградных. Если сложить всех боевиков, уничтоженных в боях и записанных в отчетах, то окажется, что во всей Чечне не наберется столько народу. И все-таки факт остается фактом: Олег Ренев пал смертью храбрых. А в 21-й еще долго не знали этого. Ирина и маленькая Света продолжали ждать мужа и папу...
Подробности Ирина узнала много позже, когда уже в начале октября вернулись в часть ребята, бывшие ТАМ с Олегом. Эти страшные подробности последних часов жизни мужа плывут перед ее глазами и сегодня. Она прокручивает их снова и снова, как к краю пропасти подходя к тому мгновению, когда вдруг становится понятно, что это край, и что дальше - одиночество и тишина...
– Многие были ранены в том рейде Молодой совсем лейтенант из Тамбова погиб сразу. Прапорщика Клочкова контузило. Мальчик Саид – рядовой, срочник, получил контузию и множественные осколочные ранения, – тихо рассказывает Ирина.
Больше всех не повезло и Олегу... Олег, получив множественные ранения и контузию, какое-то время был жив... Но, пока шел бой, пока прорывались к своим, Олег потерял много крови...
Ирина некоторое время молчит, потом продолжает:
– Нога уже почти ни на чем не держалась, но ребята бережно укладывали ее рядом с Олегом, когда, добравшись с боем до своих, несли его, грузили в вертолет. Трудно сказать, возвращалось ли к нему сознание, слышал ли он, как полковник Бурдуков просил его, как маленького:
– Олежек, родной, ты только не умирай! Мы все сделаем,и ногу починим, будешь как новенький, даже заметно не будет! Олег, ты только держись, только не умирай!
Война ненасытна, ей подавай лучших, да помоложе... Дальше все по накатанному. Стало известно в части. Сообщили Ирине. Будь это в сценарии, с этого мгновения фильм стал бы черно-белым. А в жизни? Ирина осталась в чужом городе, с маленькой дочкой на руках, за тысячи верст от родных. Хрупкая, беззащитная, отчаявшаяся. Как она выжила? Откуда в ней взялись силы? Конечно, Ирину вернула к жизни дочь. Конечно, помогали друзья Олега, помогало командование части, но жить ее заставляла Света.
Олега с юга привезли не сразу, с холодильниками было напряженно, а лето вообще не лучшее время для дальних поездок людей, переставших жить. Доставить Олега на родину, в далекую Сибирь, было уже невозможно физически, вот и похоронили его здесь, на чужбине, в Пушкино, в Новой деревне. Свету вскоре определили в детский сад. Другого выхода не было. Ирина пошла работать в медсанчасть ставшей уже родной 21-й Софринской.... Фельдшером она была. Стала прапорщиком.
Трудно решался вопрос с квартирой, но и это, в конце концов, разрешилось. Мэр помог. Командование подключилось. Жизнь продолжается. Когда Ирина уходит на службу, Свету забирают из сада друзья. Сегодня она уже человечек взрослый. Весной 2 000-го, когда мы познакомились с Ириной, Свете было шесть лет. Она выросла без Олега. Но к папе они ходили часто. Света хватала веточки, чтобы подмести у папы в оградке.
За проявленный в бою героизм и мужество старший лейтенант Олег Геннадьевич Ренев представлен к ордену «Мужество» (посмертно). В музее Внутренних Войск есть витрина, посвященная его жизни и его подвигу.
А вот ребята, раненые в том бою в Ножай-Юрте, не получили ничего! Вообще! Кроме ранений, потому что властьпридержащие подписали тогда преступное, по сути своей предательское соглашение о перемирии в Хасавьюрте... И время, когда гибли наши мальчики из 21 -й оперативной, да и всех других войсковых подразделений, оказалось «мирным» для власти. «Временем после Хасавьюрта».

Это солдат Великой Отечественной награды искали по сорок лет. Сегодняшних героев награды не ищут, война оставила им лишь боль, да инвалидность. Да изломанные судьбы юных вдов, да злобное брюзжание обывателей инородцев, ненавидящих русских, да всяких разных правозащитников...

А прапорщик Ирина Борисовна Ренева служит теперь в той же части, где служил, и откуда ушел на войну ее муж.

Вот и теперь, в который уже раз едет она в кабине огромного крытого грузовика забирать из госпиталя «своих мальчиков». Так она называет теперь всех раненых. Она рада, что ребята вернулись.

Метет по дороге поземка. Сквозь снежную пелену едва различимо январское солнце. Раздвигая треск и вой эфира доносятся из динамика приемника в кабине нашего КРАЗа какие-то странные, совсем нескладные слова песни:

– Я люблю тебя...Ты же знаешь, как безумно я люблю тебя.

Может быть это ей?...