alexpoe

- Сколько еще не сделано…

- Как неожиданно… практически шел на поправку…

Помолчали.

- Ты случайно не знаешь по чем сейчас можно толкнуть ношенные мужские костюмы?

- Да кому они нужны…

Снова умолкли.

- Слушай, а водки точно хватит? А то эти поминки – вечно народу приходит чуть больше, чем запланировано…

- А пес его знает. Не хватит – еще купим, делов-то…

- И то верно…

И ошеломленные горем женщины окончательно стихли, вновь погрузившись в безрадостное созерцание мертвого человека.

Впрочем, гнетущая тишина продолжалась недолго - послышались размеренные, но крепкие шаги, какое-то непонятное лязганье металла, внезапно дохнуло ладаном и в абсолютной тишине, словно гром спозаранку, в комнату обрушились непривычные ее стенам слова:

- Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый: Сам, Господи, упокой душу усопшаго раба Твоего Владимира имярек, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание…

И вслед за речами, ничуть не торопясь, но вполне уверенно, будто пароход к пристани, в зал сошел священник, во всей своей праздничной красе, соответствующей собранию. Совершенно не эмпатируя перепуганным женщинам, он продолжал хаотично окроплять комнату кадилом, осеняя углы, покойника и родственников крестом и нараспев читая молитву…

- Всякое согрешение, содеянное им словом, или делом, или помышлением, яко благий человеколюбец Бог, прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит...

Пока, наконец, вдова, моментально придя в себя и нисколько не стесняясь бывшего супруга, не рявкнула:

- Прекратить немедленно!

Только тут священник остановился и недоуменно взглянул на почерневшую от горя женщину:

- В чем дело? – спросил он строго. - Я по книге читаю, там и правда так написано, можете проверить.

- Да какое мне дело до ваших книг, - тут уже прошипела Крупская, - вас кто прислал?

Священник слегка стушевался:

- Божье проведение. Дошла до меня весть, что Ваш супружник преставился, вот я и пришел отпеть, как и положено христианину.

Вдова смотрела на него не мигая:

- Спасибо. Мы не нуждаемся в Ваших услугах.

- То есть, мне не заплатят? – на всякий случай уточнил поп.

- Нет.

- Почему?

Надежда Константиновна беспомощно обернулась к Марии, но та уверенно кивнула – мол, не боись, дожимай! И тогда Крупская, увлажнив голос необходимой в данном случае елейностью, стала «дожимать»:

- Уважаемый гражданин поп, я понимаю, что у нас с вами разное руководство, миры и законы, но, быть может, до Вас все же доходили слухи, что Владимир Ильич Ленин не сильно жаловал Вашего брата… более того, Вы были ему, скажем так, откровенно не симпатичны… какое-то было к вам отторжение, что ли…

Поп молчал, вроде как не понимая.

- Да бесили вы его! – наконец, подытожила вдова.

- Ах, вот в чем дело? – оперативно сообразил святой отец.

-  Совершенно так, - облегченно подтвердила Надежда.

- Ничего страшного, церковь прощает его, - беззаботно махнул рукой священник, - я могу продолжить? Подержите кадило, надо угли поменять.

Тут уже встала Мария Ильинична:

- Позвольте, я Вас все же провожу.

Окончательно уяснив, что доотпеть ему все-таки не дадут, священник кисло улыбнулся:

- Да ладно, я знал, конечно, что партия с церковью не особо дружны… просто был рядом, хотелось воспользоваться случаем - в последний раз на Ленина посмотреть, запомнить его таким… а то день-два и больше уж такой возможности никому не предоставится…. Не возражаете?

И, не рассчитывая на ответ, он нахраписто подошел к гробу, положил руку на бортик и хищно вперился в безучастное лицо гонителя церквей, бормоча себе в усы:

- И откуда только столько силы, столько неуемности, чего ему в Австрии не хватало… вот уж шебутной человек был… маленький… сколько тут, метр с кепкой, а ворочал массами… эх, Володя-Володя, доигрался… а ленточку вы зря на лоб не положили! – закончил он уже громко, обратившись к приветливо ожидающим женщинам.

- Святой отец! – не выдержала Крупская.

- Все-все, ухожу. Царствие Небесное Владимиру, пусть земля ему будет…

- Да идите же, - шикнула Мария Ильинична.

И поп, сполна заполучив желаемое, покорно удалился, на всякий случай трижды осенив себя крестом.

- Весь дом провонял… - злобно проворчала Надежда Константиновна. – Как теперь людям в глаза смотреть…

А в глаза смотреть надо было, ибо поток желающих проститься не только не скудел, но и, наоборот, почему-то только набирал обороты. Среди прочих, пришли проститься и товарищ Сталин, а с ним Калинин и пока еще не расстрелянные Каменев и Зиновьев.

Генеральный секретарь ЦК РКП(б) – ВКП (б) вошел бодро, отчеканивая каждый шаг и, не взглянув на покойника, тут же перешел к главному – бросился к коленям Крупской, орошая поцелуями ее сухонькие ладошки:

- Надя, Наденька, как же так… не уберегли… - глухо проговорил он.

Крупская, несколько смущенная поведением редко баловавшего ее вниманием и нежностью Сталина, все же сочла нужным поддержать разговор:

- Да вот, как-то так… взял, понимаешь, умер…

Иосиф, сполна уплатив дань видавшим виды ладоням пожилой женщины, отстранился, небрежно вытер рот рукой и пристально взглянул ей, наконец, в лицо.

- А это точно? – вкрадчиво спросил он.

- В смысле? – не поняла Крупская.

Сталин вполоборота покосился на гроб, а потом уже совсем шепотом продолжил мысль:

- Ну, приходил кто-нибудь из врачей, бумагу выписал, что, мол, так и так – почил Владимир Ильич, не сомневайтесь?

- Ну конечно, точно. Свидетельство вон на шкафу. Неужто я не понимаю, что подобное на самотек не пускают…

- Вот и славно, - распрямился Сталин, - то есть, что ж, это жизнь. Все там будем…

Только теперь, утратив всякий интерес к вдове, он подошел к гробу, посмотрел на Ленина, на обстановку вокруг, принюхался к спорным ароматам зала, поморщился, взглянул на постные лица своих скорбящих приближенных и еще раз повторил:

- Все там будем… кто-то раньше, кто-то позже… что ж, Надежда Константиновна, Мария… эммм… Ильинична, не смеем больше задерживать. Хорошего вечера!

И, повернувшись, он направился к выходу, как вдруг путь ему перегородил Калинин.

- Иосиф Виссарионович, можно Вас на минуточку, - обратился он максимально уважительно, сдержанно улыбнувшись окружающим.

- Что такое?

- Отойдем в сторонку, - шепотом процедил Калинин.

- Что ж, отойдем, - согласился Сталин.

И они отошли в дальний угол.

- Иосиф Виссарионович, ну куда Вы, ей-Богу, заторопились? Все-таки она женщина, у нее горе, да и он не чужой нам человек…. Нехорошо вот так оставлять, слухи пойдут, разговоры…

- Да? И что ты предлагаешь?

- Ну, не знаю… может помощь какую предложить. От нас, от партии – чтобы все было чин-чинарем, чтобы не подкопаться. Венки красивые, поминки достойные – выразить, так сказать, скорбь всеми посильными средствами на высшем уровне. Чтобы ахнули все вокруг от того, как мы скорбим, как тяжко нам… можно еще какие фразочки приплести – что-то вроде «Ленин живее всех живых», «дело Ленина и живет» и тому подобное.

- А не перебор, с фразочками этими, - засомневался Сталин. – Нет, он, конечно, молодец, но это прям какое-то возвеличивание, не?

- Да я тебя умоляю, жалко, что ли, а народ любит, когда вот так вот – грандиозно и понятно. Глядишь, может потом какие стишки про Ленина напишут.

- Это ж какой бюджет… - все еще прикидывал Сталин.

- Да плюнь ты, не из своих же…

- И то верно. Ладушки, пойду предложу вдове.

И он вновь вернулся к явно озадаченным скорбящим женщинам:

- Надежда Константиновна, мы тут с товарищами подумали, посовещались – может Вам помощь какая нужна?

Крупская смутилась:

- Да вроде всего хватает, может табуреток еще побольше, чтобы всем хватило где сидеть.

- Вот и славно, - облегченно вздохнул Сталин, - будут Вам табуретки.

И он снова направился было к выходу.

- Иосиф Виссарионович… - сдержано, но угрожающе донеслось из угла.

Сталин поморщился и повернулся обратно:

- Нет! Это никуда не годится! – громко уверил он.

- Что не годится, батюшка? – спросила Крупская.

- Да вот это все, - он обвел рукой. – Ну посуди сама, люди захотят проститься – это раз.

- Так пускай приходят.

- Людей будет очень много – это два!

- Да тут всем место хватит…

- Людей будет настолько много, что просто… просто до хера… - совсем уже не скупившись на приличествующие обороты, закончил Сталин. – Нет-нет-нет и не уговаривай, мы совершенно не можем оставить его здесь.

- А куда ж его, во двор? – спросила уже Мария Ильинична.

- Нет, - он задумался, - в Колонный зал Дома Союзов. Там и людей много поместится, и вообще.

Из угла раздались тихие аплодисменты.

- А… а когда же хоронить, - забеспокоилась Крупская, - сколько он там стоять будет, не испортится?

Сталин, уже совершенно обжившийся в роли щедрого мецената похоронных дел, что-то прикидывал в уме:

- Да сколько, пару дней, думаю, постоит и хороните себе на здоровье, кому он нужен… в смысле, нет нужды затягивать прощание, других дел непочатый край. Кстати, - какая-то новая мысль озарила его лицо, - у меня есть ребята способные, они твоего… то есть, нашего Ильича так подмарафетят, что ничего с ним не станется за эти пару дней, будет вот уж действительно живее всех живых.

- Миш, - повернулся он к вышедшему на свет Калинину, - позвони Збарскому, передай – если ничем не занят, пусть подготовит все необходимое для нашего дорогого вождя.

- А хуже ему не будет от этого? – все еще беспокоилась Крупская.

- Да куда уж хуже, - задорно подмигнул ей Сталин. – Не боись, женщина, все будет в лучшем виде. Мы своих хороним с таким размахом, с таким бюджетом, чтобы всласть им в гробах лежалось, чтобы с восторгом помиралось.

Каменев и Зиновьев, переглянувшись, восхищенно подбодрили друг друга локотками.
- Экие мы, брат, фартовые, - вполголоса заметил Каменев товарищу.

Но Крупская все еще терзалась сомнениями:

- Иосиф, только я тебя прошу – давай не затягивать, он так не любил все эти церемониалы, все эти прощания, поклонения… давай денек постоит и в Петроград, на кладбище, он хотел поближе к маменьке.

- Да какие церемониалы, какие поклонения, - возмутился Сталин, - за кого ты меня принимаешь? Церковный подход мы упразднили, слава Богу – рабочие попрощаются и шабаш. В Петроград, так в Петроград – желание усопшего закон! Ну или хочешь – здесь, в Москве, закопаем, к тебе поближе.

- Где, в Горках? – удивилась женщина.

- Ну не на Красной же площади, - усмехнулся Сталин. – Там у нас трамваи ходят, шумно, суета… Инесса Арманд, опять же…

Крупскую словно током ударило:

- Никакой Красной, - прошипела она. – В Петербург, на Смоленское кладбище. Через два дня. Договор?!

- Договор, - беззаботно кивнул Сталин, - мое слово верное!

- Твою мать, сколько ж там пени набежало… И что, прям сильно требуют?

- Сильнее некуда, государь-батюшка, прям лютуют. Говорят, мол, по тому адресу, что ты дал, ты хоть и прописан, а не проживаешь… Зря только лошадей гоняли.

Петр, не таясь, усмехнулся:

- А, да это ж я у маменьки до сих пор прописан, в Коломенском. В случае чего, раз – а недвижимость моя вот она, с гулькин нос. Резво я придумал?

Меншиков почтительно кивнул:

- Да, действительно лихо. Так что передать кредиторам?

- Да гони их в шею, скажи, мол, царь болеет, не до ерунды ему, дела земные завершить требуемо…

Тут же оба сплюнули через левое плечо:

- Тьфу-тьфу-тьфу…

Меншиков кротко поклонился и вышел. Петр вернулся к бумагам:

- И кто их только придумал… ходят на нервы действуют. Надо бы упразднить всю эту службу к чертям собачьим, - он снова отложил бумаги, изумленный собственным провидением. - И как я сразу не догадался, когда деньги на корабль брал. Вот же балда. Сегодня денежку взял, а завтра указ царский – упразднить все кредиторские конторы к лешему… Эка потеха бы вышла. Вот это вошел бы в историю. А то, почитай, 12 лет у власти, а ни черта не сделано… и вспомнить не о чем. Скажут потом – что жил, Петр, то зря…

Он вернулся к бумагам, невольно продолжая мысль:

- Ага, упразднил бы… а денег бы я потом где столько набрал, с такой-то кредитной историей… налоги что ли поднять, да куда уж выше.

Снова вошел Меншиков:

- Нет, Государь, требуют. Говорят – полчаса назад видели как ты в окно солнышку радовался и вид был здоровый, цветущий… никак, мол, не мог так быстро и безвозвратно захворать.

Петр скис:

- Ну, скажи им… скажи…

И тут буквально взорвался:

- Да что я им, мальчишка, что ли?! Сказал же – отдам, сколько можно! Под зад их, собачье отродье, передай: не отстанут – запрещу их в церковной ограде хоронить, попомнят меня. И это… дай им пока 5000 рублей. Есть у тебя пятерка, до завтра?

Теперь скис Меншиков, замялся:

- Не гневайся, Государь, выходя из дома, забыл в карман положить… Всегда, понимаешь, брал, а сегодня забыл. И вообще, ты мне еще 300 рублей должен, сколько раз за тебя в кабаках платил…

- Ты-то куда, харя, - возмутился Петр, - тебя тоже, что ли, в оградке запретить хоронить?

- Мне к тому часу это уже будет без различия, а сейчас, жив покуда, некая надобность в деньгах имеется.

- Да отдам я, сказал же, слово мое верное.

Между тем гул за окном нарастал, раздавались крики:

- А не пойти ли нам, Софью выкупить, вот это царица была бы… та всегда в срок отдавала… а что, братцы, дело верное… баба на троне – дело неизведанное, но, тем жить интереснее… глядишь, лучше править будет, позаботится о народе своем, кормилица…

Петр еще сильнее побагровел:

- Вот же, свиньи, по больному бьют…

Он вышел из-за стола и нервно зашагал по комнате, попыхивая трубкой, глаза его, и без того выпученные, казалось, совсем уже решились окончательно покинуть насиженные орбиты.

Вдруг он остановился, лукаво посмотрел на окно и решительно направился туда, к единственной пока связи с внешним и неблагодарным миром. Расположившись у окна, но не сильно выпирая, чтобы видно не было, начал орать в комнату так, чтобы совершенно точно было слышно на улице:

- Алексашка! Где стрельцы царёвы?! Где оные с саблями да бердышами?! Тотчас яви их пред очи мои! Вижу — крамола зреет, измена, братец, вкруг плетётся! Всем стрельцам, кои головы рубить не гнушаются, — собраться вмиг! Не мешкая ни мгновения! Аще замедлишь — сам в крамольники записан будешь!

Во вмиг образовавшейся тишине стало понятно, что слова возымели успех, среди толпы началось волнение и раздались неуверенные фразы:

- Да блефует он…

- А если нет…

- Братцы, я пока не готов помирать, у меня в списке есть и более уравновешенные должники…

-  Да ну вас, я пошел, не тот это случай, чтобы проверять – шуткует он или нет…

И - о, чудо - недовольно ропча, презрительно сплевывая на царскую лужайку, толпа начала помаленьку расходится.

Петр торжествовал:

- А, каково?! Выиграли время, можно и расслабиться.

- Так они все равно завтра придут, деньги нешуточные… такое не простят и не забудут.

- Завтра будет завтра! Оно еще может и не наступить, под Богом ходим – ему виднее, кому давать шанс на новую жизнь, а кому и сегодняшнего дня достаточно и пора уже честь знать. Все, у меня дел непочатый край, ступай пока.

И Петр сел за стол, вознамерившись снова погрузиться в бумаги, но не успел еще Меншиков выйти, как снова за дверью раздался шум и крики. Петр вскочил моментально взбешенный:

- Ну все, иродово семя, держитесь, совсем страх потеряли…

И он вознамерился выйти на шум аки бабочка на свет еще не изобретенного фонаря, как в палату ворвалась женщина и бухнулась на колени:

- Петя-Петенька, да что же это делается, неужто опять все промотал, прогулял, на женщин безотказных все спустил… что же это делается в православном мире?

Петр тут же смутился, потупив взор:

- Да в чем дело, каких еще женщин, успокойтесь, матушка.

- То мне неведомо каких, ты меня с ними не знакомил, не нашел минутки свободной мать проведать…

- Да что случилось, чего ты голосишь, ей-Богу?

- Приходят ко мне кредиторы, очередью стоят, говорят – вписана я в бумагу, как лицо доверенное, надежное и, в случае чего, должна за грехи сынка моего, нерадивого, отдуваться… я бы и отдулась, конечно, мне не привыкать, но там деньжищ немерено. Куда ж тебе столько понадобилось? Чай, проспорил кому али в карты проиграл?

- Да не играл я в карты, маменька, я на них морской корабль построил. И вообще, это только начало, я, между прочим, флот строить буду. Знатный российский флот сподоблю. У нас столько кораблей будет - закачаешься. Можешь уже потихоньку гордиться мною.

Мать, споткнувшись на легковесно струящихся завываниях, посмотрела на Петра как на безумного:

- Все тебе игры-игрульки, все никак не наиграешься… то полки у него потешные, теперь вот кораблики… я-то, дурочка, в муках его рожала – вот, думала, надежда будет мне на старости и опора. Будет кому стакан воды подать. А он все в игрушки играется. Знала бы и не мучалась: как родилось бы - так родилось, сплюнула б в ведро да пошла капусту полоть.

- Ну, какая капуста, - поморщился Петр.

Мать, между тем, встала и продолжила свежую, уже более сдержанную линию причитаний:

- Нет, вы только посмотрите на него. Какой лось вымахал, усы, опять же, отрастил, а все детство у него у одном месте играет… соседям в глаза смотреть совестно… у них то дети – все в люди выбились, работают, любо-дорого посмотреть… а этот кораблики строит. Сдался он тебе, вон, сколько жили без них и хорошо было – нет же, надо было отличиться. И не продашь его уже никому, чтоб с долгами рассчитаться… ах, беда, ах, наказание мне, на плечи седые… и кто тебя надоумил, ты бы хоть с людьми умными посоветовался, все бы риски просчитал. Представь только, сколько тебе нужно будет людей прокатить на кораблике этом, чтобы в ноль хотя бы выйти, голова твоя бедовая…

Тут уже Петр совершенно выбесился:

- Да не буду я на нем никого катать, он не для того строился!

- Еще лучше… ох, успокоил, ох, плохо мне, помираю.

Тут она заметила Меншикова, который присматривал пути для тактичного отступления из комнаты, чтобы не мешать сердечному, задушевному разговору между не чужими друг другу людьми.

- Сашка! – сказала она тоном, не предвещающим ничего отрадного. – Ты ли, что ли, взбаламутил, ах ты стервец, ах, душа неприкаянная…

- Да что я, теть Наташ… - начал было Меншиков, но его не слушали.

- Говорила я тебе не яшкаться с ним, не царского он уровня, – переключилась она снова на Петра, - вот тебе, пожалуйста. Ах, горюшко-горе мне, не могу я так больше, пойду раздам все свои имения за долги сына непутевого, все отдам, исподнее продам и в монахини пойду, - и она вновь заголосила, еще пуще запричитала, опускаясь на пол.

Не в силах более терпеть страдания близкого человека и, не имея решения как повлиять на них в конструктивную сторону, Петр стал подавать знаки фавориту и пятиться к двери. И когда он почти уже прошел мимо чем-то огорченной матери, та цепко схватила его за кафтан:

- Кууууда? Я не договорила.

- Да вот, пойду стакан воды принесу, - хмуро огрызнулся Петр и смахнул пальчики с одежды.

Тут же они с Меншиковым выскочили во двор. Петр бросился к коню:

- Не могу, брат, больше так не могу! Сил моих нет! Ох, Москва, ох, не радуешь меня, дремучая столица, дикие нравы, - и припустил коня, бросившись, не разбирая дороги.

Меншиков, не медля ни секунды, бросился за ним. Несколько дней они скакали легко и весело безразлично куда - как в детстве, когда не было ни забот, ни ответственности. Скакали по полям и лесам два лучших друга, мальчишки – Петька и Сашка. Молча скакали, радостно скалясь ветру и новым просторам.

Пока, наконец, не остановились на берегу какой-то реки. Хорошенько выкупавшись и напоив ошалевших от многодневного марафона коней, Петр осмотрел окрестности:

- Заново все начну, - сказал он решительно, - отстрою новую столицу, где все будет культурно и по-европейски. Без всей этой грязи, старины… Здесь, - он широко развел руками, - будет город заложен! Рабочее название пусть будет… «Петербург».

- Скромно, - усмехнулся Меншиков.

Петр удивленно посмотрел на Александра:

- Пфффф… Я царь, я строю – чего бы нет? – тут он задумался, - ладно, людям скажем «Санкт-Петербург», мол, в честь апостола, а то начнется жужжание… вечно они всем недовольны.

Они стояли, полной грудью вкушая свежий воздух, и с восторгом разглядывали новый, несуществующий пока что город, любуясь его невидимыми, но безупречно прекрасными, современными дворцами и проспектами, мостами и парками, памятниками и площадями.

- Где ж ты столько денег возьмешь, государь-батюшка, это тебе не корабль построить, тут чуть поболя потребуется…

Петр беззаботно хлопнул его по плечу:

- А, займу у кого-нибудь.

- Ишь ты, тут такое светопреставление творится, а они со своей бытовухой. Кран у них, видишь ли, потек, да у кого он только не тек? Тоже мне новость! Тьфу ты, - громко выругался он.

На его возмущение из зала вышла Клавдия, супруга законная значит, как указано в бумажке из ЗАГСа. Все честь по чести, даже печать имеется, не отвертишься. Женщина грузная и к шуткам безразличная. Живущая днем сегодняшним, согласно устоявшемуся семейному быту и справкам ЖКХ.

- Ты чего это плюешься, суп что ли скабрезный получился или хлеб закончился?

Сеня посмотрел на нее удивленным, словно впервые видящем подобную конструкцию на своей кухне, взглядом:

- Понимаешь, Клавдия, какая оказия вышла. Выходит, обманывал я тебя.

Жена не сразу поняла к чему ветер дует:

- С бабой, что ли, загулял? Так мне это безотносительно. Главное, чтобы получку в дом приносил - копейка к копейке. Нашел дуру кормить тебя задарма.

Сеня даже не стал удивляться покладистости верной супруги в столь щепетильном вопросе.

- Да если бы загулял… Нееет, Клава, здесь дело другое, масштабное.

И замолчал. И ни гу-гу. Только таращился на нее глазами.

- Да говори ты уже, антихрист, не трепи мне нервы по акции, - не выдержала Клавдия.

- Я ведь как думал, Клавочка, я сантехник.

- Ну?

- Баранки гну! А я ж астроном, если так разобраться. Если совсем уж начистоту. Самый настоящий астроном. У меня, может, талант от Бога, звезды считать, да метеоры выслеживать…

Клавдия грустно посмотрела на некогда лучшего сантехника района вмиг перековавшегося в посредственные астрономы.

- Ох, горюшко, - наконец, выдавила она, - ох, режут на просроченной анестезии. Это ж как теперь – по скорой тебя отправить или, по-хорошему, на такси доедем? Ходить теперь, навещать тебя, апельсинки таскать. Ах ты ж, Господь-прародитель, чуть-чуть до пенсии не дотянул, каких-то двадцать лет не хватило, самую малость…

Тут она споткнулась в пессимистичных настроениях и мгновенно сменила их на оптимистичные:

- Хотя, если так прикинуть, по болезни, может, теперь и раньше рассчитают на покой. Может еще и доплаты какие нарисуются, по инвалидности… Как ты говоришь? Астролог ты теперь?

- Астроном, - презрительно поправил ее Сеня, - да не сдурел я, ты ладошки-то погоди потирать, бухгалтерию прикидывать, жив я еще. Мы с тобой еще повоюем.

Клавдия тут же утратила проступивший азарт.

- Слышь ты, астроном, ты если ищешь повод на рыбалку свалить, чтоб под звездами три дня квасить – так и говори, нечего меня в блуд вводить. Не будет этого. Краны, унитазы кто чинить будет? У тебя заказов на неделю.

- Эх, Клавдия, до того ли теперь? Где ж ты в своем плоском миру видала, чтоб представитель небесных материй в грязи копался. По-христиански ли это… Нет, тут теперь надо бы иначе. Сподручно ситуации.

Супруга вдруг почти интуитивно поняла, что Сеня теперь работать не будет. По крайней мере, по специальности. А поскольку других специальностей окромя сантехнической у него отродясь не водилось, то выходило, что работать не будет вовсе. От слова «совсем». А это уж, братцы, никуда не годится.

Очередная перемена ее настроения пошла по сценарию негативному:

- Это как так работать не будешь? А кто будет?! Я одна, что ль, на своем горбу наш семейный обоз тащить буду? Это ж за какие такие заслуги столь почетная доля ухнула на мои хрупкие плечи? Я что, проворовалась в прошлой жизни или меня как ведьму на костре сожгли?! Ах, нет, постойте-ка, может быть, нагрешила в том, что замуж за тебя, за оглоеда, четверть века назад опростоволосилась? Ну уж нет, милостивый государь, даренное не дарится: подарила тебе столько лет своей жизни, обратно не приму. Хрен вам с зубной пастой! Иди на работу я кому сказала!

Но Сеня мыслями был уже далеко и смотрел на адресата своего бисера, как рекламу по телевизору – то есть, без сострадания. Он только махнул рукой.

- А, ну тебя, Клава. Ты будто не слышишь меня. У мужа может праздник первый раз в жизни исполнился, а ты на себя одеяло тянешь. Нет, чтоб порадоваться. У многих ли наших друзей предназначение жизненное вот так, с бухты-барахты, получается. Я вот не знаю. Тут на глазах твоих чудо-чудное, а ты мне о бытовухе миссионерствуешь. Нет, Клавдия Сергеевна, вижу я, нам с Вами не по пути. Ты как хошь, а я только пойду за своей путеводной звездой.

И пошел Сеня к шкафу, значит, начал там лихорадочно копаться.

- Вещи, что ль, собираешь, - ёкнуло у Клавдии.

- Да какое там, куда мне идти, аттестат свой ищу, учиться пойду.

- На кого ж это, - как в тумане пролепетала все еще не отошедшая от бытовых потрясений женщина.

- На астронома, Клава, ты где была последние пять минут?

- Так ты что, всерьез, что ли?

- Как лицо твое, когда я анекдоты травлю.

Клавдия беспокойно следила за его движениями.

- Сень… - сменила гнев на милость вконец стушевавшаяся супруга, - может… а хочешь, я пельменей сварю, твоих любимых – свино-говяжьих, да за чекушечкой сбегаю, а? Посидим, похихикаем, как в старые-добрые времена, а? Я мигом.

Сеня с удивлением посмотрел на жену, ибо подобное предлагалось нечасто, примерно раз в двадцать пять лет, да и то, до свадьбы.

- Хочу, Клав, очень хочу.

Женщина расцвела на глазах.

- Но сначала схожу в институт поступлю, а потом отметим, - закончил мысль новоявленный астроном-сантехник.

- Вот же гад какой, - в супруга полетела тарелка. Мимо. – Всю душу мне вымотал! Иди куда хочешь, севрюга, а только станешь астрономом - ко мне дорожку позабудь. Будут тебе «а где мои арбузики-карапузики», ожидайте, как же! Звездочет хренов! Пойду колпак тебе свяжу, со звездами, чтоб уж наверняка.

И, гневно хлопнув дверью, Клавдия ушуршала обратно в зал.

Сеня вздохнул, в память о непроходимой узколобости спутницы жизни, но потом озвучил услужливо подвернувшуюся некогда слышанную мысль:

- Самое темное время перед восходом…

Подумал, прикинул:

- Ну да, вроде по ситуации. Так, тут главное идти до конца, не пасануть в самый ответственный момент. За свое счастье нужно бороться!

После чего полез, достал телефон из-за дивана, взял все свои документы – аттестат об окончании девяти классов и диплом из ПТУ да отправился в ближайший подходящий институт.

Был конец ноября, около семнадцати часов вечера и сорокапятилетнего, можно сказать, уже отжившего свое мужчину, приняли почему-то без особого радушия.

Заминка произошла еще на входе, когда охранник собрался уже было вызвать полицию, чтобы неадеквата забрали по назначению, но судьба смилостивилась и великодушно дала Сене второй шанс. Как раз из здания выходил некий преподаватель, чинно отпахавший, натруженный точными науками, световой день. Случай с настойчиво поступающим мужчиной в летах показался ему занятным – надо же как-то заполнять досуг на выходных с друзьями потешными историями. А эта ситуация представлялась ему в аккурат забавной.

- Вы что же это, всерьез поступать собрались? – спросил он Сеню, отведя в сторону.

- Так точно-с, - с готовностью ответил потенциальный абитуриент, с нежностью глядя на научного светилу.

- А на какой же факультет?

- На астрономический… ваше благородие, - зачем-то добавил Сеня ни к селу, ни к городу.

- Любопытно. Астрономия, конечно, интересная наука. А не поздновато ли?

- Да как же? Когда еще Ленин говорил «ученье - свет», Царствие ему Небесное. И вот это еще… век живи – век учись! Я, конечно, век не планирую, но годков пятьдесят, думаю, еще исполню.

- Все так, все так – задумчиво согласился педагог, въедливо запоминая все поступающие хохмы согласно очередности.

- А образование у Вас какое?

- Почти высшее, девять классов как с куста.

- Девять это хорошо, не восемь же, - дружески подмигнул он Сене.

- А я про что? – тот аж обмяк от такого понимающего гражданина. «Сразу видно – первородный интеллигент» - предательски теплело на душе у Сени.

- А сейчас на каком поприще трудитесь? На научном?!

- Вроде того. Изучаю ход воды в стесненных условиях.

- Вот как? – удивился педагог. – Неожиданно. На плотине работаете?

- Не совсем так. Сантехником пока. Временно. Так во сколько мне завтра приходить на занятия? Мне бы поскорее научиться звезды различать, потому как душа скулит за бездарно прожитые годы.

Отметив, что Сеня предельно серьезен с ним, преподаватель, в силу конструктивного склада ума, прикинул, что проситель хоть и откровенно психически нездоров, но спокоен… пока спокоен. А вдруг у него за пазухой нож. И он им как пырнет за здорово живешь. Вот уж действительно будет хохма! Только педагог о ней никому уже не расскажет. Это завидное бремя ляжет на плечи полиции и судмедэксперта. «Надо сворачивать это шапито и как можно тактичнее» – решил преподаватель.

- Ну вот что, голубчик, завтра Вам еще рановато приходить. Вам для начала надобно поступить. Приходите через пару месяцев, сдадите физику, математику и добро пожаловать под наши гостеприимные научные своды. Но… - решил он предусмотрительно смягчить возможную агрессию со стороны психопата, - самое главное, что собеседование Вы уже прошли. И прошли блестяще! Я дам Вам самые лучшие рекомендации. А это, считай, полдела сделано. Ну, всего хорошего, а мне пора. Можете не провожать. Очень рад был познакомиться.

И, откланявшись, педагог засеменил поскорее в ближайшее людное место.

- А через пару месяцев это когда? - крикнул вслед озадаченный Сеня.

В июне! – подбадривающе подмигнул педагог, будучи уже на достаточно безопасной дистанции.

- В июне… - пробормотал Сеня. – Вот те нате. Говорили будет девочка, а родился ежик… А отмечать-то с Клавдией мы собрались сегодня, она уже и за чекушкой сгоняла, небось, - рассуждал Сеня, в точности истолковавший сочувственное настроение супруги.

Решив так легко не отказываться от мечты, он тогда пошел в обсерваторию – была в их городке такая буржуазная роскошь. Там он попросился в подмастерье – помогать ученым мужам верно разбираться в звездных загогулинах. Однако и там почему-то весьма прохладно отнеслись к энтузиазму спившегося – как они напрочь уверились – сантехника. Сказали – мол, спасибочки, весьма трогательно с Вашей стороны, но колесики на телескопах как-нибудь и сами покрутим, не упреем.

Тогда Сеня, окончательно плюнув на свой самолично назначенный высокий статус астронома, предложил там сторожевать или, на крайний случай, подметать половые поверхности. Но и при таком завидном раскладе был изобличен в вопиющей ненадобности.

Меж тем, смеркалось, день катился к своему рутинному логичному завершению, совершенно не считаясь с тем, что Сеня еще никуда не пристроился по астрономической стезе. Он сидел на бордюре, с грустью глядя на сонный образ уже закрытой обсерватории, и совершенно не понимал куда еще можно сунуться.

Зазвонил телефон.

- Слушаю, - привычно ответил Сеня, - унитаз потек? Не-не, я таким не занимаюсь! Я по части астрономии, могу про звезды рассказать… А, прям настойчиво меня рекомендовали? Ну да… есть такое, руки действительно золотые… что есть то есть, брехать не буду… - он на мгновение задумался, тряхнул головой, - ладно, что уж там, диктуйте адрес, завтра заеду.

Выключив телефон, он невидящим взглядом обратился к безучастно темнеющим очертаниям близстоящих домов, развел руками:

- Ну, в конце концов, я сделал все, что мог, я дрался как лев за свою мечту. Хотя бы попытался, - он торжественно поднял палец вверх, - а это уже немало. Весь день, считай, был астрономом, а это чего-то, да стоит, многие вон только мысли порожняком гоняют, а я вот взял и доказал себе и окружающим, что имею право на мечту! Что я личность… астроном, ёпта!

Снова зазвонил телефон. Клавдия. Он тяжело вздохнул и ответил:

- На проводе. Нет, не поступил… завтра на заказ еду. Да ладно, не надо.. ну куда ты по такой темени побегишь… но только четвертинку, мне завтра на работу.

Сеня выключил телефон, чему-то усмехнулся, встал и пошел, напевая:

- Ах где мои арбузики, арбузики да карапузики…

- Эммм… это как есть, только наоборот, - развел руками офицер.

- Вот как? – удивился Наполеон. – А как же так? Где хваленое русское гостеприимство? Где хлеб-соль…

- Я могу ошибаться, сир, но скорее всего, ничего этого нет, потому что мы как бы оккупанты. Враги по-ихнему.

Наполеон снова изумленно посмотрел на помощника:

- Ну и что? И что теперь, нас не кормить… ну и порядки. А вдруг мы соблаговолим быть голодны… это что нам, самостоятельно теперь магазины искать? А кто нам валюту обменяет? Черти что. Может быть для нас еще и гостиницы не забронированы?

- Боюсь, что так, - пожал плечами француз. – Разведка показала, что в городе нет жителей.

- То есть, как это нет? Вообще полное отсутствие?

- От слова «совсем», сир.

Наполеон спешился с коня и принялся ходить туда-сюда, размышляя вслух:

- Ну что за люди, их завоевываешь, тратишь на них время, силы, опять же, армию вон какую приволок… а они взяли и ушли… по-английски. Чертовы англичане, все из-за них! Ну хорошо, не хотите Вы нас почему-то приветствовать – ладно, но зачем же уходить? Как можно бросить гостей, не оставив ни еды, ни номеров, ни туристического гида… как мы будем достопримечательности смотреть. Скажите… - он снова обратился к обер-шталмейстеру, переходя на вкрадчивый шепот, - а женщины легкого поведения тоже не остались?

- Что Вы говорите, сир?

- Я спрашиваю бабы есть? – процедил сквозь зубы император.

- А, нет, они тоже устранились, - почему-то радостно отрапортовал офицер.

- Ну это совсем свинство, – возмущенно хлопнул по руке Бонапарт. – Я им такие отзывы в Европе оставлю, никто сюда больше в жизни не сунется, будут знать. И вообще, почему мы говорим на русском?

- Видимо, потому что учили его перед нападением. А раз разговаривать здесь не с кем, то что теперь, не пользоваться? Зря что ли память утруждали…

- Логично рассуждаете, мой юный друг, и все же.

Он ходил, взбешенно отчеканивая шаги перед потухшей свитой. Обнаруженное никак не вмещалось в императорское представление о жизни и войне.

- И что, и как теперь править? - плевался Наполеон. – Правление городом без жителей это ж какая-то ахинея, а не правление. Курам на смех! Так не делается. Оставили б хотя бы тысяч 100, а остальные пусть шуруют куда хотят, так бы еще куда ни шло. Кто их учил так жить? Это же не по-джентльменски. Кем я тут править буду? Своей армией? Эка невидаль! Ей я мог править и во Франции, на хера, спрашивается, было тащиться в такую даль. Вот же, сволочи, всю войну мне испортили.

К императору обратился один из свиты:

- Прикажите поворачивать, сир?

- Ты-то куда? – простонал Наполеон. – Надо ж похарчеваться, выспаться, да и вообще покумекать – что делать дальше, как воевать, с кем, зачем…

- Какие чудные слова, Ваше величество, здорово Вы тут наблатыкались.

- Еще бы, - усмехнулся император, - за два месяца сколько мы тут крестьян переловили. Еще полгодика покукуем и никто не отличит нас от простого крепостного, попомни мои слова.

- Не хотелось бы полгодика… может в пару неделек уложимся? – с надеждой спросил человек из свиты.

- Да как мы уложимся, - взбеленился Бонапарт, - ежели никого нет, воевать не с кем. Меня этому в военном деле не учили – как бить неприятеля, не имея такового. Вот русские, ну, засранцы, учудили. Может в этом есть какой-то подвох?

- Может и есть, сир, но, видите ли, прелесть подвоха как раз в том, что он не шибко заметен… шибко… это как я так сказал? Господи, я же князь.

- Да наплевать на тебя, князь, тут сам император просторечием не гнушается. Есть дела поважнее. И вообще где я, к примеру, жить здесь буду?

- В Кремль надо бы. По логике вещей, там должен быть президентский люкс.

- А как туда проехать?

- Да пес его знает.

Они ехали по пустынным улицам, с интересом разглядывая окрестности. Наполеон качал головой:

- Даааа, как изменилась Москва при Кутузове.

Через час возмущений и ворчаний, будучи уже в пустом Кремле, император приказал собрать всю свиту из наиболее доверенных лиц. Когда зал был полон и люди беспомощно смотрели на своего предводителя, Наполеон обратился, преисполненный требуемого обстановке торжества:

- Други мои, братья и сестры, неприятель подсунул нам свинью, лишив положенной по заслугам награды. Он думал, что показал нам Кузькину мать, оставив пустой и неприспособленный город? А вот черта лысого! Впереди зима и вообще как мы вернемся, несолоно хлебавши. А потому французской жизни в Москве быть! От Вас трубется немного – организовать полноценную европейскую жизнь в заброшенном государстве российском. Повелеваю в кратчайшие сроки запустить работу магазинов и парикмахерских, бань и театров, медицинских и образовательных учреждений. Мы настроим здесь быт и счастливую жизнь, с легкостью перезимуем, а по весне двинем на Петербург и там уже окончательно поставим точку в этой нелепой и отнюдь не кровопролитной войне. Мое имя войдет в историю, как самого успешного завоевателя! Македонский от зависти лопнет, представляю его лицо. Россия будет наша! Оставили нам Москву? Пеняйте на себя.

Озвученное вызвало шквал аплодисментов и восторженных выкриков:

- Слава императору! Виват, Наполеон!

Вдоволь искупавшись в положенных овациях, глава Франции, про между прочего, добавил:

- И еще! Французский солдат не должен страдать в устроенной московской жизни. Обратите больше внимания на увеселительные заведения – рестораны, казино и эти… как их… откройте кальянные. Помните, как в Индии мы славно отдыхали?! Эти бульбочки чистый кайф. И женщин достаньте.

- Где же мы их возьмем, Ваше величество?

- У нас что, не осталось сувениров из Индии?

- Да мы про женщин.

- Господи, проедьте по деревням. Эти крепостные клуши в жизни не видали ничего хорошего, так почему бы не приобщиться к прекрасному в компании интеллигентных солдат французского подданства. Париж – законодатель мод и в России давно уже каждый уважающий себя гражданин знает французский. А раз графьям это позволено, то только представьте с каким пиететом обычный люд смотрел им в рот. Пришло время исполнять мечты страждущих. Наполеон – мечты сбываются!

И снова овации, крики, восторг. Наполеон светился, как единственный обладатель оригинального костюма на детском утреннике.

Через месяц все было готово! Французская армия полноценно обжила пустующий город, в который, помимо прочего, стали частями возвращаться местные жители, да, к тому же, не брезговали своим присутствием и гонимые безработицей, вкупе с кризисом среднего возраста, крестьяне из близлежащих деревень. Жизнь в бывшей столице Российской империи налаживалась.

В один из вечеров император решил лично осмотреть увеселительные заведения. Он с удовольствием сыграл пару партий в казино, отужинал в ресторане, а после осел в кальянной. Попыхивая трубкой, он горделиво посматривал на окружающих и, верный своей давней привычке, усиленно размышлял как можно еще улучшить то, что уже имеется.

- Музыки не хватает, - заметил он. – Слушайте, а что если пригласить музыкантов и какую-нибудь певичку… хотя нет, этого и так хватает… - он затянулся и задумался. – Ага, пригласить музыкантов и чтоб любой мог выйти и спеть. Люди ж по-разному поют – одни умеют, другие только думают, что умеют. И вот те другие как раз самые потешные.

Офицер из свиты справедливо заметил:

- Так не все знают слов любимых песен, в итоге, получается черти что.

Император снова затянулся, выпустил облако сизого дыма.

- А пусть тогда музыканты напишут слова известных песен на бумажках и по музыке показывают их – когда какие слова петь надобно. Тогда и путаницы не будет, да и спрос больше будет. Очень удобно.

- Браво, император.

- А то, - подмигнул ему весело Наполеон.

В этот момент в зал вбежал солдат и тут же бросился к императору:

- Сир, там пришел парламентер от Кутузова. Михаил Илларионович приглашает Вас и Вашу армию на Бородинское поле – мол, хотел бы отыграться за прошлый бой, если, конечно, у Вас нет других планов на завтрашний день.

Наполеон вскочил:

- Отыграться? Отыграться?! Я и так в прошлый раз в олл-ин* пошел, а что получил в итоге? Ни нашим, ни вашим. Кто его так воевать учил? Армию его не разгромил, четверть своих потерял, да, к тому же, получил пустую Москву. Стоило ли оно того?

Но тут же Бонапарт взял себе в руки:

- Передайте его сиятельству, что завтра мне недосуг, у меня завтра стрижка, пусть обождет до весны. Только в Москве все убрали, представьте сколько опять с этих осенних полей грязищи притащим. Нет уж, дудки. Как подсохнет, так и пусть отыгрывается, кто ж против. В общем, пусть обождет.

Солдат убежал и только Наполеону сменили кальян, как военный снова вернулся:

- Сил, парламентер говорит, что Кутузов не может ждать, на него император давит - просит, по возможности, тотчас же закончить войну. Петербург переполнен московской лимитой. Столица ропщет.

Тогда уже император не смог сдержаться и снова вскочил:

- Ах, он не хочет? Мы что тут, на рынке, у нас торги или переговоры? Я победил, я молодец, Москва моя! Питер будет моим! Вернуться на Бородинское – кукиш с маслом! Возвращаться плохая примета. Передайте Кутузову мою пантомиму. Вместо слов наклоните парламентера и дайте-ка ему хорошенько под зад. Вот так!

После этих слов, Наполеон в эйфории, демонстративно и весьма задорно рассек ногой воздух, снизу-вверх, но при этом попал по только что смененному кальяну, который не смея противиться высочайшему ускорению, молниеносно отлетел в угол кальянной. Пылающие угли тут же безобразно рассыпались – один на пол, другой на шикарную бархатную штору, которая, уразумев намек Наполеона по-своему, мгновенно празднично вспыхнула, бодро передавая эстафету на утепленный соломой потолок…

Император ахнул:

- Пожарных немедленно!

Офицер из свиты, наглухо перепуганный, попробовал воспротивиться:

- Так ведь нет пожарных…

- Как это нет? – не сразу понял Бонапарт.

- Не учредили-с. Про школы и бани Вы говорили, про казино и бары тоже… а вот про пожарных не было такого распоряжения. Мы еще тогда подумали – как же без пожарных, кто будет котов с деревьев снимать…

- И почему не сказали? – прокричал ошеломленный император.

- Так Вы как-то лихо на баб переключились, мы и запамятовали.

Между тем, огонь, не утруженный препятствиями, под одобрительный гул потрескиваемых досок, весело растекался по кальянной, собирая под теплое крыло все больше сочувствующих.

- Да хрена мы тут припираемся, - негодовал Наполеон, - тащите воду.

- Она вся в чашах для кальянов, а новую еще не привезли, - рыдал начальник заведения.

- Ладно, черт с ним, на улицу, - махнул рукой император, - подумаешь, кальянная. Одной меньше, другой больше, чи ни потеря.

Через два часа половина Москвы беззаботно пылала. И как ни старалась французская армия, как ни бился в припадках Наполеон Бонапарт, как ни пытались залить огонь редкие жители, хаотично черпая запасы Москвы-реки, все более становилось очевидным, что жить здесь больше не получится. Точнее получится, но привычного европейского уюта уже не создать – ни людей, ни провизии, ни оптимистичного настроя на весеннюю военную кампанию в этот обгоревший город уже не загнать. Нужно было уходить…

Наполеон стоял на горе, заложив руки за спину. Одновременно он провожал уходящую из непокоренной Москвы армию и тут же потрясенный любовался как горят его мечты и надежды на спокойную старость.

- Какое ужасное зрелище, - пробормотал он.

Рядом с ним стал один из офицеров свиты:

- А что случилось, сир? Как так вышло? Говорят из-за какого-то кальяна…

Император хмуро посмотрел на него, что-то прикинул и твердо сказал:

- Это они сами! Столько дворцов! Какое невероятное решение! Что за люди! Это скифы!

*олл-ин – момент в покере, когда игрок ставит на кон все имеющиеся фишки.