TimBrodyagin

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ТУТ

Все мои книги здесь. Мой Дзен.

Гип-гип-ура! Прибыли в Мурманск! Здесь наш «экватор» перед обратной дорогой в Новоросс. Мы порвали в клочья гипотетический «пояс верности», сковавший наши чресла бронёй оседлости! Уж не целки мы, но знатные проводники! Трое суток — и будем «free as a bird», по выражению старика Джимми Моррисона. На целую неделю. До следующего рейса будем греть в Новороссе бока на солнце, накачиваясь домашним кислым винищем и блядовать.

Сбываем остатки растительной продукции, специально отряженным для этой цели с местных рынков кавказцам, и идем гулять. Естественная цель — стоящий на берегу Баренцева моря полуобнажённый солдат высотой с 5-тиэтажный дом. «Микеланджело», что ваял его, по-фрейдистски постеснялся отсечь всё лишнее. Там, где у других людей ноги и срамные органы он оставил нелепую юбку из мрамора. Но в целом, каменный крепыш с ППШ и напряжённым лицом бодибилдера смотрится грозно. Назло вероятному противнику. Противник, несмотря на угрожающий вид, давным-давно навероятил по всей стране филиалов нефтяных компаний и подсадил нас на макдональдсы с «левайсами». Но всё равно, парень впечатлял.

Море скучное как тюремная баланда, с плавающими тут и сям, прожаренными до синевы сухарями барж. Порт изувечен «колодезными журавлями» из стали — подъёмные краны. Ветер задувает не по-летнему. Привокзальная стела выдала нам по прибытии цифирь в жалких +10 градусов Цельсия.

Согреваемся водкой из горла. Юные чудо-горнисты на рваном холодном ветру. Фотографии в пьяных позах у разбросанных по склонам сопок — как неопрятные козьи кругляхи — огромных каменных глыб. Глыбы исписаны хулиганскими и любовными граффити. Вроде «Петя + Маша 1967» и прочими «хуй-пизда-и-до-свиданья». Похоже, натаскало их доисторическим ледником (в смысле камни). Подробнее об их происхождении расспросить не у кого. Географии я учился так себе. А наши тёртые волчицы-проводницы на палеологов явно не тянут; им бы из нас только соки доить. В прямом и переносном.

Моя дворянка столбовая (напарница) встретила меня с прогулки кипящим титаном, подготовленным к чайной церемонии, и пиром горой: копчёная рыбина неведомой породы в пол человечьей ноги, уже распиленная на солнечные маслянистые ломтищи; сочная дынная голова; местный мурманский хлеб, покрытый мучной и тминной присыпкой. М-м-ммм! Вкуснотища! На краешке стола лежали мои законные четыре сотки. Не обделила таки, стерва старая. Проверяла меня на вшивость. И на том ей спасибо, шаболде! Своё я втихую срубил. Ещё столько же…

***

Дорога назад выпала из внутреннего кармана моей памяти. Всё слилось в пресловутую картину Малевича «Чёрный квадрат». (Так хотелось скорее поближе к морю и солнцу!). Уже в самом нашем лагере вагонников сразу же наметили глобальную пьянку. Пьянка удалась. Картина её иллюстрирующая — модернизированная a la Repin «Приплыли & Проблевались».

Из разговоров с народом, который ездил по другим направлениям понимаем, что наш вариант маршрута не самый стрёмный. Мы хоть и не шибко, но заработали. Те же, кто ездил на Архангельск, вообще ходят побираются и от недоеда обрывают с деревьев всё, что похоже на неядовитые плодоягоды. Совершают ночные налёты на огороды. Благо, что здесь, рядом с депо, раскинулся частный сектор. В качестве добычи: перьевой лук и картошка. Корову же мочить не будешь. И так с местными почти джихад.

Ходившим на Москву повезло больше — они там целый постельный бизнес закрутили. Дорога туда и обратно короткая, пассажиры меняются часто. Если бригадир поезда потворствует, — то крутись-вертись, не хочу. Хотя наш бугор по фамилии Гаршин тоже парень не из лохов чилийских. На наши чудачества глаза закрывал. Поговаривают, до поры до времени он числился самым крутым бугром на Северокавказской железке. Проводники у него вроде как партнёры были по контрабандным перевозкам. Возможно, при его гаршинском участии олигарх Ромка Абрамович и потерял на просторах нашей необъятной родины пару составов цистерн с мазутом, а после прикупил себе губернаторство на Чукотке.

Короче, бугор наш творил дела масштабов подпольного миллионера Корейко из знаменитого «Золотого телёнка». Пока следствие его не прижало. Теперь вот с нами вошкается. Ушёл, как говорится, на дно. Золотое…

***

Между ходками в рейсы решили подработать в порту грузчиками. Наведя справки среди селян, узнали, что тут, в поселковой зоне, обретается один из бригадиров докеров по кличке «Мороз». Договорились с ним встретиться в порту.

У административного здания порта сидел на кортах и лежал прямо на асфальте разночинный люд. Больше из маргиналов. Как стая ободранных морских котиков. В смысле, звери такие есть — в океанах плавают, а не американские десантники в пятнистых комбидрессах. Были и интеллигенты в очочках, вздумавшие подколымить на выходных для поддержки семейного бюджета.

Перемежались интеллигенты тёртыми зэками с наколками — «звёзды» и «погоны» — на плечах. Синюшные генералиссимусы hauet tatur, мать их перемать. Один был в причудливом ковбойском сомбреро и беспрестанно повторял (свою фирменную?) присказку «блядь-блядь-блядь». Может, бабы давно у него не было?

Я резко вспомнил про свою панковскую серьгу в ухе, которая и так не давала покоя всему жадному до всего оригинального и культурно-пидорского, населению Юга. Особенно братьям нашим меньшим с хребтов Кавказа и таким же колымским «откинувшимся» бакланам, которых случалось перевозить в поездах. Серьгу спрятал в карман. Мало ли что… Зачем травмировать их изнеженную психику взращённую на баланде, игре в секу и беспокойстве за своё очко, когда нагибаешься за мылом в тюремном душе? Пусть живут, юродивые…

Иногородними были мы одни. Из-за этого вход для нас в портовую зону осложнился. Впрочем, статус наш в глазах местных таможенников пошёл ракетой вверх после денежной компенсации, вложенной в наши паспорта Морозом. Затруднения исчезли, как и не было. Всё равно рабочих рук на разгрузку корабля водоизмещением 2000 тонн с контрабандным товаром в трюмах не хватало. Такие дела надо проворачивать быстро. Наша посильная помощь оказалась кстати.

Вползаем слепленной из полуголых человечьих тел рептилией за портовые ворота. В нос бьёт удивительным запахом парфюма и косметической химии. Взору открывается практически утопленная по борта в Сине-Море плавучая махина. Махина спелёнута от непогоды гигантским брезентом. Спрашиваю у дохлого парнишки, что идёт рядом, что это за запах. Потянув ноздрями кокаиниста южный воздух, он говорит, что это стиральный порошок «Тётя Ася» и турецкое мыло «Duru». Завидую его профессионализму. Здоровью не завидую: тельце ветром носит, руки изъедены соляными дорожками пота и пыли, глаза навыкате — наверняка пьёт. Возможно, ширяется маковой мулькой.

Под брезентом двухметровый слой 10-килограммовых мешков с макаронами. Вгрызаемся в его мучные недра, как муравьи в парное говно. Растянулись в цепочки: одним концом к громаде корабля, другим — к фурам, отбывающим во все занюханные закоулки России-Матушки. Всюду, где есть цивилизация и покупательская активность.

Кряхтим, пыхтим, попярдываем. Мешки в полёте от одного грузчика к другому (если неудачно пойманы) рвутся по швам. Через полчаса напряжённой работы внутри фуры уже стоишь по колено в макаронной окрошке. Многих мотает похмельными винтами. Типажи презанятные, но наблюдать некогда. Конца и края работе не видать. Лишь попав в этот Гулаг, узнали, что никого не выпустят, пока корабль не будет полностью опустошён. Египетские рабы на постройке мыльно-макаронно-сигаретных пирамид. Мечта фарцовщика из советских 70-тых.

Следующие двое суток ползаем вокруг разнообразнейших товаров, которыми набит трюм корабля. Как защёчные пазухи хомяка или мешок деда Мороза Новогодним непотребством. Стиральный порошок пропитал поры кожи, увяз в волосах присыпкой для средневековых пуделястых париков, омывает кишки. Вода, которой нас потчуют из пластиковых канистр во время перекуров и на которой варганят в портовой столовке макаронное месиво — наш обед и ужин — тоже шмонит порошком.

Вторые сутки народ валится с ног от недосыпа и усталости. Отпаивают нас халявным кофе. Пинками в печень приводят в чувство. Адское пекло. У хлипкого Олега Цевелидзе из нашей проводницкой бригады глюки. Выглянув из фуры наружу, он принял тьму, скудно прорезанную лазером прожектора с копошащимися на корабле силуэтами, за полустанок. На полном серьёзе спросил, кто из нас пойдёт принимать билеты пассажиров.

Мне же не спится. Каждые полчаса я бегаю блевать за угол от тошнотворного вкуса и запаха стирального порошка. Вскоре блевать уже нечем. Зелёная желчь выплывает из моих раскалённых кишок мыльными шаровыми молниями. Бзик стеклодува. Срать тоже нечем, кроме субстанции близкой по цвету и запаху к шампуню с экстрактом жожоба и витамином «В5». Того и гляди сфинктер заколосится смоляными кудрями. Говорят, к ватерлинии пойдут консервы с томатами и зелёным горошком. Буду испражняться расплавленным цинком с лечо из овощей?!

***

После приключения в порту и гонорара в двести рублей дрыхнем ровно сутки. Нет, уж лучше пассажирам чаёк втюхивать и бельишком грязным приторговывать с палёной водочкой; перед выходом в рейс её разносят по вагонам подозрительного вида коробейники. Глухонемые. Набор аппликаций из разноцветных этикеток к бутылкам предложат за отдельную плату. Фантазируй себе, как долбаный Пикассо кубистической поры.

Живём на заработанное в рейсах. Зарплату не берём из принципа. По идиотской курортной моде все облачились в хлопающие по пяткам резиновые сланцы и шальвары турецкого пошива с аляповатыми рисунками и надписями. Я тоже закупился. Чай не хуже всех! Только придя с местного рынка домой, обнаружил, что на штанинах среди серо-зелёных разводов, тут и сям разбросаны, закамуфлированные свастики-коловраты и надпись готическим шрифтом «White Power». Как бы в таблетку не схлопотать за такие наряды от местных кавказцев.

Кто подурней, накупили себе нательных позолоченных крестов с фальшивыми брюликами и искусственных барсеток. На натуральные, всё ж таки, заработанных тяжким проводницким трудом денег жалко. Восставшие из никоновского ада протопопы Аввакумы. Закос под новых русских обходится им дорого. Через неделю позолота с крестов пооблезла. Ходят с красным раздражением на титьках, будто разом вступили в клуб садомазохистов и по ночам тайком лупцуются хлыстами из крапивы. Допонтовались бараны.

Четверых наших смачно измордовали на пляжной дискотеке пятнадцать гопарей. Каждому высадили по паре резцов. Да и так, ссадины по всему периметру. («Шоб сильно не плясали, суки московские»). Среди них и Денис Неунывалов. Но он ничего — не унывает.

Мы все наслышаны о легендах про «Бригаду №36» — карточных шулеров, которые промышляют на хлебушек с «икрой заморской кабачковой» на железной дороге. Подсаживаются к какому-нибудь лоху в купе и разводят его на деньги, предложив перекинуться в картишки. Сначала на копеечку, потом оставляют в одних трусах. У моряков есть байки о «Летучем Голландце», а у нас вот про этих. В вагон их проводник обязан пускать без билетов — негласная договорённость. Байки байками, а одна девка из нашенских было рыпнулась денег стребовать, так они чуть приоткрыли дверку в тамбуре, перегнули её как колосок весенний за борт, и пообещали скинуть на полном ходу. Научилась уму-разуму быстро…

Ещё немного из страшилок. Возле лагеря постоянно ошивалась стая бродячих собак. Как-то, выйдя ночью по нужде, я нос к носу столкнулся с этой стаей, творившей «собачью свадьбу». Не знаю с чего бы (решили, что я претендую на место в их очереди?), но псины кинулись на меня. Не меньше десятка. Инстинктивно я пригнулся к земле, волосы на затылке встали дыбом, и я исторгнул из глотки вопль из арсенала актёра Джонни Вайсмюллера в роли Тарзана из фильмов 30-х годов. От страха… Как не парадоксально, но вся стая бросилась врассыпную. Прав старина Дарвин: человек — царь природы!

В последний рейс на Архангельск отходим с гитарными песнями и плясками. Народу в вагонах битком. Сезон закончен, и отдохнувший, загоревший до состояния чёрных головешек, народ едет по хатам. Готовится впрячься со свежими силами в годичную рабочую лямку. Перрон заполнен отблядовавшими своё тёлками, клянчущими у летних хахалей финальное объятье; рвущими прощальный поцелуй взасос. Их прекрасные в расставании глаза блестят как лампадки церквей. Мужики достали из пиджаков обручальные кольца и надели на безымянные пальцы. Тренируются перед зеркалом в туалетах напускать на себя вид заядлых семьянинов. С жаром репетируют речи и смехуёчки с отмашкой для жён…

***

По пути, от пассажира с бородой и слизнястой внешностью КВН-щика Юлия Гусмана, узнаём нелепую новость: «Доллар, ребята, в цене подскочит — закупайтесь баксами!». Поверили. Чел похож на отставного майора ФСБ. Решили зайти в обменник, как приедем на вокзал в Архангельске.

В ночь перед заходом в Архангельск сваливаюсь с копыт от жестокой простуды. Мой напарник Серёга мечется, как ссаный веник, меж звереющими от нехватки сервиса («когда же чаёк будет готов?», «а скоро туалеты откроете, товарищ?»). Достали в конец.

Я же, обложенный 8-мью шерстяными одеялами, выстукиваю зубами аргентинское танго с подвывертом. Вся бригада облепила меня, как заботливые негры своего умирающего в тропической лихорадке бвану. Девушка с бездонными голубыми глазами и инопланетным именем Аида (полурусская-полугрузинка) усиленно растирает мне водкой грудь и брюхо. Приятно в её руках почувствовать себя с температурой под 40˚. Остальные, сев в кружок, принимают из алюминиевых кружек иные градусы. Перепадает и мне: жидкий пожар с толчёным перцем и аспирином.

По прибытии, утром, все умотали в город — сканировать достопримечательности. Я же лежу, потею. Сил ещё мало, но зараза пошла на попятную. Страдаю от смрадного одиночества под колючей одеяльной кольчугой. Исхожу жидким салом, как борец сумо затянутый в водолазный костюм.

Придя с прогулки рассказали, что город унылый; съездили посмотрели на хвалёное Белое море — тоже не ахти. Недаром, русский учёный Михайло Ломоносов сбежал из этих краёв с рыбным обозом в златоверхую Москву. Чтоб совсем не спиться от скуки. Говорят, до самой смерти у него и оставалась неуёмная тяга к огненной воде. А насчёт баксов мужик набрехал: 6 с полтиной обменники дают. Закупаться не стали.

На обратном пути из газеты, забытой кем-то из пассажиров, в липких пятнах от курёнка-гриль и ореховой шелухе, узнаём, что бакс таки скакнул. Резануло по ушам странным словом «дефолт». Грянул «чёрный вторник», а мы его безбожно просрали.

За два месяца нервов, физического истощения и недосыпания получаю в кассе депо зарплату. Два с половиной миллиона «старыми» деньгами. Их хватает на то, чтоб затариться в Москве на ВДНХ только вошедшим в моду крутобоким бумбоксом «Phillips» и парой шмоток на Черкизовском рынке. Посетив осенью родной филфаковский деканат, узнаю, что меня опять отчислили за «хвосты». Карма, ёбт…

***

Через пару лет я буду смотреть вечерний блок новостей, в котором скажут, что в Новороссийске была схвачена организованная преступная группа, которая под прикрытием начальника порта возила контрабанду. На экране промелькнут знакомые, измождённые хлебальники докеров.

И упругое море.

Все мои книги здесь. Мой Дзен

Таким образом до Тибра, моря Адриатического,

Чёрного и пределов Индии, обнимая умом

государственную систему держав, сей монарх

готовил знаменитость внешней своей политики

утверждением внутреннего состава России.

Н. М. Карамзин «Об истории государства российского»

На Казанском вокзале неугомонным цыганским табором загрузились в суставчатую, защитного цвета, гусеницу поезда. Так как добирались по бесплатным ксивам от Министерства путей сообщения, то каждый сустав-вагон смог принять в себя (без ущерба для пассажиров) по 8 человек от нашего кагала, окончившего проводницкие курсы. И это с учётом третьих полок. Детской считалочкой «шышел-мышел-пёрнул-вышел» решили, кому чемоданы и баулы будут братьями по крови и поту в дороге.

В нашей восьмерке две девахи. Им — вне конкурса — выпало по нижнему лежаку. Мне и Серёге достались вторые полки, а Костяну, Андрюхе и Ваньке — верхотура и боковые. Чтоб не особо фашиствовать, всё же решили «верхи» подменять. У них тоже кости не титановые на голом пластике бултыхаться. А на матрасе на верхних полках особо не повтыкаешь — соскальзывает. Машинист тормознёт — брякнешься с трёхметровой выси.

Ехать полтора суток. Город-курорт Новороссийск — конечная станция и, одновременно, пункт назначения. Там наш патлатый «команданте» по имени Вадим сдаст нас местному персоналу ВЧД-14 Северо-Кавказской железной дороги. Жить между рейсами предстоит в старых, списанных вагонах. Что-то типа кладбища кораблей из пиратских романов, но только на суше. Фекальные удобства, как и обещано, в зарослях лопухов и в тени диких абрикосов. Говорят, эти абрикосы на юге — повсюду. Море увижу впервые…

***

Замеченное по случаю объявление в коридоре центрального корпуса универа гласило:

Приглашаются все желающие (учащиеся 1—5 курсов) для работы проводниками на летний период! Южное направление. Организационный сбор такого-то числа, в актовом зале Медакадемии.

Судя по обвалившейся штукатурке и стенам, крашенным голубой отстающей эмалью, актовый зал Медакадемии перевидал много помимо оккупации города Калинина во время ВОВ. Массивные колонны в зале подпирали потолочную округлость с щербатой лепниной; в воздухе стоял кислый запах латанных-перелатанных дерматиновыми аппликациями кресел. Сами кресла были сбиты в театральные ряды. По обнажившейся кое-где древней кирпичной кладке читалось, что зал застал ещё заформалиненную в сосновых бочках требуху калик перехожих (читай бомжей), над коей колдовали свои лабораторки эскулапы Ивана Грозного. Словом, антураж был аховый…

Я чутка опоздал. В углублениях расшатанных кресел сидела сотня студентов обоих полов с тетрадками на коленях и что-то записывала. Прошмыгнув в громыхнувшую за спиной массивную деревянную дверь, я плюхнулся на кресло в самом заднем ряду и постарался слиться с аудиторией в слушательском экстазе.

На кафедре, обстреливая пространство эхом, стоял уже помянутый Вадим. Повадками, а ещё более стрижкой «под битлов», он походил то ли на остепенившегося после женитьбы неформала, то ли младшего научного сотрудника эпохи 60-х. Прислушавшись к спичу, я понял, что он травит байку про то, как проводнику запросто нарубить денег на проданном по три раза грязном постельном белье. Оно же, на проводницком сленге, — «китай»: уже пользованное один раз пассажиром бельё заново складывается по швам, увлажняется водой (некоторые профи подсыпают хлорку для аромата), и кладётся под матрас. Поспав на «китае» часов пять, получаем почти новый, свежий комплект. Его-то и можно продать не шибко внимательному или поддатому пассажиру по второму, а при случае (если человекопоток сменяется, как то бывает на проходных станциях по ночам), по третьему разу. Денежный куш — в карман пройдохи-проводника.

Бельё это заведомый рассадник заразы. От банальной чесотки, минуя блуждающие твёрдые шанкры, прямиком к (не дай божЕ!) бубонной чуме, от которой в своё время передохло пол-Европы. Внимание на это не обращаем, а пассажирам и невдомек, — если сами не владеют «шаолиньской» техникой.

Зная эти тонкости и то, что железные дороги в нашем государстве приравнены к военным объектам (ещё недавно по ним циркулировали ядерные ракетные установки, замаскированные под обычные вагоны), можно понять, что главный стратегический враг для неё — дороги и её обслуги в форме — её потребитель.

Но в Рашке так в любой сфере: продавцы ненавидят клиентов, власть срёт в раззявленные рты электората, а проводники за глаза хают тупых пассажиров. Вынужденная, и волей неволей разумеемая в остальном цивильном мире, конвенция ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ социума, по щучьему веленью, оборачивается в России враждой на уровне генома.

Следующие три недели я усиленно конспектировал в тетрадь строение пассажирского вагона. К экзамену запомнил только некие «буксы» — что-то типа стальных нахлобучек на колёсах с химическим порошком внутри — и «три долгих гудка в тумане», которые должен выдать машинист при замеченном им на горизонте пожаре.

Главное, что предлагалось запомнить это: когда в колесе образуется трещина, порошок в буксах самонагревается, поэтому на остановках проводник обязан тыльной стороной ладони апробировать его температуру. На практике выяснилось, что этим занимаются обходчики в оранжевых безрукавках, постукивая по колесам специальными чугунными закорюками. Слышали как на крупных ж/д станциях воздух оглашается приятным металлическим перезвоном? Это оно.

Экзамен сдали все.

***

Почти весь вагон заняли малолетние московские самбисты в сопровождении коренастых тренеров. У тренеров лица бульдогов, вступивших в кровосмесительную вязку с носорогами. Самбисты — носорожки калибра 1/2 от тренерского. Едут на соревнования в Ростов-на-Дону. Помимо четырёх взрослых, спортсменов сопровождали две приблудные шалашовки лет по 14. Заслуженные пионервожатые?

Ещё в Москве самые шпанястые борцы стали кучковаться в тамбуре: курили тайком, пряча сигареты в кулачки. Выходили по очереди тискаться и сосаться с девками. Нас, как провинциальных лохов, — не стеснялись. Ходили мимо нашего купе с дебильными столичными смехуёчками. Держали наготове удалой «рычаг с заломом».

Где-то часа через два ходу дети достали пузырь водки и пустили его по кругу. Окунулись несокрушимым самбистским мозгом в атмосферу угара вдали от родительских глаз. До тренеров в первом купе — не близко, до соревнований — тем паче. Мол, мастерство не пропьёшь.

Мы тоже не бездельничали. Начали раньше детей. Под вечер я сам походил на чемодан с пьяными колёсиками, который можно сдвинуть с места токмо упряжкой носорогов.

Дальше помнится лишь (такие вещи всегда чувствуешь кожей, словно «белый маг» Юрий Лонго) небольшая стычка с пиитами кимоно и татами. Впрочем, все быстро разрулилось привлечением высшего тренерского состава и пары совместно раскуренных косяков забористой московской шмали.

Отдельно сознание выхватывает из затхлого чулана бесовства: забеги гонцов за пахнущей ацетоном водкой к вокзальным буфетам; отставание от поезда (красный стоп-кран в кулаке); сальные анекдоты для заливистых баб; и пейзаж за окном. Там была напоенная ароматами трав «тарособульбовщина»: песчаные уступы оврагов, как храмы мачу-пикчу в Южной Америке, и МАТУШКА-СТЕПЬ — лысая ширь для игры в гольф у доисторических титанов. Вся утыканная телеграфными столбами, вибрирует жарким от солнца тандыром…

Явились вечор. Город большой и огнистый. Гудит, горит мириадами светляков. По краям — силуэты гор. Гребни скалятся как зубы Тирекса.

Кто-то, из пассажиров забыл в смежном купе рыжий чемодан. Пробуем поднять… — кирпичи с гантелями!

Очарованные южным экстазом, решаем гульнуть. Чемодан с собой (а хули делать?). Потом сдадим дежурному по вокзалу. Главное, чтоб нас не повязали как террористов, если там бомба или наркобарыг — если дурь. Открыть и посмотреть никому не приходит в голову. Честные студиозусы! А экстаз легко объяснился — сразу захотелось трахаться. Воздух-то какой! Недаром, южные курорты — секс-ловушка для беспутных мужей и жёнушек…

Цены в общественном транспорте приятно удивляют. Расспросив у аборигенов дорогу, едем к пляжу. Там — вакханалия из запахов жаренного шашлыка, долбящей атмосферу попсы из распахнутых кафешек, пьяные песнопения. Какие-то недоумки на спор отжимаются на бетонном скальпеле волнореза, а после, надавав друг другу поджопников, с подозрительно конопляным смехом, бултыхаются в воду. Море — теплынь! Побросав на чёрную в темноте гальку нашу экипировку и злополучный рыжий баул, ныряем в солёный чёрный кисель. К-а-а-а-йф! Фр-ррррррр…

Когда вернулись к ВЧД, нас уже встречали высунутые из окон вагонов головы и машущие семафорами руки наших девок. Так и есть — жить будем в стоящих на вечном приколе обшарпанных «казематах». После слов «мальчики, у Тани кто-то чемодан украл» окончательно убеждаемся, что все бабы — дуры…

***

Утром нас стала охаживать делегация заслуженных работников «железки». Не хватало только караваев с солью и голых баб в кокошниках. Чуть позже нашлось логичное объяснение их южному гостеприимству. Эти пидоры хотели, чтоб мы по второму разу прошли медкомиссию, пожарный инструктаж и технику безопасности. За деньги. Само собой, всю эту хренотень мы сдали ещё в Твери, заплатив за то недурственный калым. А южным кровососам тоже захотелось накупить детям сникерсов.

Непонятно, кто кого надул. То ли Вадим нас, то ли эти умельцы. Наш сопровождающий в первый же день — не распаковывая рюкзака — свалил вместе с женой в Широкую Балку. Здешний «Лазурный Берег»: прибрежную территорию шириной в пару километров с разбросанными по ней базами отдыха и частными пансионатами. Иначе бы Вадимку убили, и прах бы его пошел на компост для абрикосов. Их заросли действительно вездусущи. Жри — не хочу.

Сговорившись толпой, решаем стоять до конца — по второму разу платить не станем! Руководство депо тоже поднялось на дыбки. Кони етицкие. На пятый день, когда у большинства от голода и безделья стало сводить желудки (основная масса карманных денег пропита ещё в дороге), обе стороны сделали шаг навстречу. Вражда разрулилась российским компромиссом. Взятка — двигатель прогресса. Один массовик-затейник из наших — Денис, с говорящей фамилией Неунывалов, и заодно капитан юрфаковского КВНа, — сунул остатки наших банкнот кому следует. Проводником он ходил третье лето подряд и знал все тараканьи щели. Коррупцией тоже не брезговал. В тот же день мы благополучно прослушали ускоренный курс пожаротушения пенными огнетушителями с забрасыванием пассажиров песком. Расписались в положенных бумаженциях. Распределились по маршрутам.

***

В пути. Учусь заваривать по восемь раз один пакетик чая, предварительно подсыпав в стакан щепотку соды. Пассажиры причмокивают, цокают языками и нахваливают. Говорят, дома такого не попьёшь — только на железной дороге. Святая правда! Старпёрка-проводница, к которой меня приставили, с железными блестящими зубами, просит, чтоб называл её мамой. Про себя я называю её сукой. Все деньги от подхваченных по дороге «зайцев» она прячет себе в лифчик. Не делится. Попахивает армейской дедовщиной. Переговорил с другими — у всех старослужащие нормальные. Вместе на заработанное жрут и пьют. Ночью зарэжю, на хюй…

На станции Крымская стоим 27 минут. Вся платформа забита галдящими, что твои гагары, торгашами. Цены на овощи и фрукты здесь самые низкие на Юге. Похоже на оптобазу: вместо фур и дальнобойщиков — мимоидущие поезда. Все проводники заняты скупкой. На Севере будем оное продавать. Брокеры хуевы. Сейчас не моя смена, но моя скупая наставница будит меня сдвоенными кулаками в дверь проводницкого купе и вопит: «Тима-а-а-фей! Просыпа-а-а-йся!». Кое-как продрав глазницы и натянув портки, выбегаю на платформу весь увешанный пустыми вёдрами и сумищами.

Верещим, спорим, трясём перед рожами торговцев скомканными купюрами. На пассажиров положили большой и толстый болтище. Несчастные кучкуются возле запертых на ключ туалетов. Ропчущее непонимание и непонимающее роптание. Обезумевшие мамаши, содрав с детей колготки и держа их под закорки, пытаются переорать этот содом. Вталкивают чадам в уши магическую мантру «пис-пис-пис». Дети целятся струйками в щель между перроном и составом. Поезд дёрнется — пол-жопы оторвёт. Кто-то всё равно не удержался — какнул в трусы. Завыл осатанелой белугой и бьёт мамку. Взрослые терпят или бегут в кусты на горизонте.

Кто не успел, тот сам дурак…

***

Ростов-Папа. Вокзал громадный, как международный аэропорт. Усасываюсь баночным джин-тоником, пока напарница спит. Беру тайком «зайца» и сорок минут прячу его в запасном угольном отсеке: мужичонка похожий на странствующего коммивояжёра или крутого наркодилера. Выпустил через остановку. Вовремя. Влед за ним, по составу прошарили менты с надрессированой на всякое непотребство собакой. Искали беглого каторжника?

Убогонькая Рязань-2. Засаленные провинциальные менты, прикинувшись ревизорами, вытягивают из меня взятку за якобы незапертый на остановке туалет. Точно помню, как закрывал! Дубликатом открыли, суки. Мент постарше брюхат, мордат и портупеист. Деньги руками не берёт — боится, что меченые. Младшенький по киношному шаблону похож на засушенного сверчка. Косит лиловым глазом. От стыда, наверное… Ничего — пообвыкнет, будет хуже старого. Когда они выходят наружу в волглую душную ночь, поезд трогается. Я показываю им через окошко жест — «Fuck you!» называется. Ухмыльнулись только бляди толстожопые.

Петрозаводск. Карельская столица. Славен паровозом, что приосанился на главной платформе, ещё разработки братьев Черепановых. У нас в Твери есть такой же. Фотографируемся всей проводницкой бригадой на фоне. Скидываемся на взятку местным СЭСам после того, как тётки в измятых, бывших поди ещё в юрский период белыми и накрахмаленными, халатах обнаруживают в каждом вагоне по изрядному мешку «китая». После их проверки весь оставшийся путь наносим смертельный «китайский» удар по карману лохов-пассажиров. Нам тоже жрать хоцца. И так в пути наши главные блюда: консервированная килька в томате и вьетнамской фабричной выделки бомж-пакеты. На белёсом хрустком форзаце красными мотылями извиваются буквицы «Kouoxe». Тут же крестили их «куксами-буксами».

Доходит до того, что подсаженная по пути полуночная тётка приносит и разворачивает перед моим носом комплект с раздавленным, да так и ссохшимся в простыне, помидором. Смеюсь ей нагло в лицо и говорю, что уроды на прачечной совсем оборзели — «за что им, пидорам, деньги плотют!». Выдаю из-под седалища другой, ещё полумокрый. Посетовали вместе на отсутствие сталинского режима в стране. Жаль, старая и страшная — не присунуть. Угостил её настоящим, а не содовым, чаем с лимончиком. Уползла довольная. Приятно, чёрт возьми, чувствовать себя профессионалом! Храплю дальше. Снится Архипелаг Гулаг и голые охранники на вышках в меховых пилотках с вязаными из шерсти лаек «АК-47».

Бредятина…

***

Чем дальше к северу, тем проносящийся за окном пейзаж тухлее и смурнее. Говор пассажиров быстрее, разговоры задушевнее, глаза (как ни странно) добрее. Видать, ещё не до конца испорчены аурой сраненького московитского душка. Ближе к Полярному кругу телеантенны хуже ловят, что ли?..

Люди одеты как в мегаполисах центральной полосы бомжи и обитатели мусорных свалок. Вот-вот запахнет пугачёвскими зипунами, толстовскими лаптями. Простые жители российской глубинки. Воистину, нет ничего слаще для наших царьков, чем загнать ниже плинтуса своих обиженных умом и нищих бунтарским духом подданых-вырожденцев. Говорят же пожившие на свете, что нет кайфа чище, чем втоптать в говно беззащитный цветок, свернуть шейку годовалому ребёнку или выпустить кишки бездомной бельмастой собаке, что пристала к тебе хмурым осенним вечером в надежде прикормиться.

Скажете, и в мыслях такого не было? Не верю, бля…

Пошли пролонгированные белые ночи. На часах 01.00, но в глаза, сквозь щели в приспущенном кожухе на стекле, бьёт оранжевое солнце. Облака стелятся по земле. Небо здесь кажется прибитым незримыми гвоздями к обнаженной тундре (осторожно — не ударься башкой!). Попадаются маленькие, спрятанные в расщелинах скал, водопады — словно росчерки туши на японских гравюрах. Мох, сопки, карликовая берёза, редкие хибары — в основном, с заколоченными накрест окнами. Заброшенные с Марса куски необитаемости…

Сменяемся с напарницей в четком режиме. Из-за недосыпа впадаем в какой-то психоделик-транс. Не хватает закадрового «вау-вау», извлеченного заскорузлым пальцем старика-эвенка из сунутого за щеку варгана. Пассажиры, с которыми едешь больше суток, роднее близких родичей. Братья и сестры мои во езде…

Морок — изыде!

***

Торгуем поманеньку, однако! Жители забытых и огладавших от нехватки витаминов полустанков липнут к двери вагона почище полосатых ос. Такие же злобные и кусачие. Их рьяные лица слиплись в сплошную «фрукто-овощную» пасть. Кому-то до смерти нужен чеснок. Он-то здесь почему не растёт?! Или это так, самодурство? Прихоть, вроде той, что овладевала на рынке в Древнем Риме зажиточной матроной, и она своей рабыне (вдруг, ни с того ни с сего!), предварительно увешав её до макушки покупками: разноцветными персидскими шалями, глиняной утварью и корзинами с морепродуктами, берёт искусно сработанный кожаный фаллос. В подарок. Пусть на досуге веселится!

Пассажиры, которым нужно выйти, не могут пробиться к выходу. Побросав на перроны их авоськи с чемоданами, выталкиваем их пинками. Некогда! Бабло надо рубить! Всовываем, не глядя, в жадные руки жёлтотелые дыни, расфасованные по пакетам абрикосы, единственный 8-миколограммовый арбуз уходит с молотка. Яблоки в безобразных родимых пятнах пролежней — тоже влёт. Взамен — вожделенные потные бумажки.

Лучше всех дела идут у вагона-ресторана и вагона с бригадиром поезда. Все они там рыла охуевшие! Нам-то, простым проводникам, под овощебазу удаётся заделать только проводницкие купе да, напросившись к сердобольным пассажирам, рассовать коробки с ароматным товаром по свободным третьим полкам. (Одному проводнику, по кодексу, можно только 50 килограмм поклажи). Иначе проблем с ревизорами не оберёшься. Выкручиваемся. И так на подступах к нашей «бирже на колёсах» зашли двое с пафосными значками в полгрудины. Кое-как отмазался. Хорошо по «цепочке» предупредили, что они сели. Успел затолкать коробки с яблоками в подпольную яму для белья; раскрутив болты в потолке туалета, запрятал две сумки с вареньем — ибо взялся их сдать встречающему в Мурманске за бакшиш в 50 целковых.

Двое эти долго возились с моими билетами, сверяли их с бланком учета ЛУ-75 — «лушкой», что-то складывали, вычитали… — а после обвинили меня. Мол одного пассажира не хватает. Знать, что-то смухлевал. Ну, ещё бы! Пока с перепугу бегал пересчитывал моих постояльцев, успели разобраться, что один билет был на собаку. И правда, ехал там один с немецкой овчаркой. На убивающий наповал запах из моего рундука внимания не обратили. Рундук забит под завязку дынными ядрами. Видно, хорошо их задобрили в начальственном вагоне — пиво, водка, в жопку чмок. Уф-ффффф, пронесло. Да ведь один хуй пришлось скидываться всей бригадой им на взятку. Кто-то из наших запалился-таки на «зайце».

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ

Все мои книги здесь. Мой Дзен

ЧАСТЬ 1. ЗДЕСЬ

Пёстрая пьяная толпа двинулась к метро. Со стороны это выглядело, будто в город высадился апокалиптический десант из падших на Землю демонов и чертей. Грязь, торчащие на головах, как у дикобразов шипы, выжженные раствором хлорки знаки анархии на рваных одеждах, незримые печати Сатаны — «666» — на прыщавых лбах. С минуты на минуту ожидается проезд по небу огненной колесницы, в которой Архангел Михаил грозно сдвинет брови и, взмахнув десницей, подаст знак небесному воинству оросить этот мерзкий городишко — Moskow City — метеоритным дождём. Струи раскалённой лавы падут на беззащитные плечи его жителей, как татарские стрелы. А из динамиков встроенных в золочёные бока колесницы понесётся рёв гитары вперемешку с воплями Джонни Роттена: «God save the Queen and her fascist regime!!!»…

У ларьков и магазинчиков толпа начинает дробиться на мелкие сегменты — народу охота догнаться алкашкой. Возле одной из винных точек я замечаю двоих, что стреляли деньги на билет.

— Привет…

— Привет, водку будешь?

— Буду… — сказал я, протягивая заготовленную двадцатку.

Внутри к нам прилип ещё один. Странный. Представился Валерычем. На вид лет 35. С рыжими усами и чуть заикается. Куртка изрисована символикой группы «Metallica», на лацкане значок с В. Цоем. Глаза ввалились внутрь его лица. Словно неведомый узник тела поставил на изнанке черепа два засоса. То были глаза пожилого актёра, прославившего себя в сериалах и шумных театральных постановках на злобу дня. По ночам, когда в не задёрнутое окошко падает свет Луны и старческая жажда сушит гортань, он встаёт с одинокой постели, бредёт в ванную и, похлебав из-под крана воду частыми пригоршнями, замирает глядя на отражение в зеркале. Изучает поры, бежит по бороздкам на коже, забирается в гулкие прорехи лица и вдруг безоглядно понимает, что просрал жизнь впустую. Потратил её на тухлое кривлянье, питаясь ролями, как гриф-падальщик. На потеху ярмарочной толпе, вместо того чтобы жить свою. От начала и до конца. Петрушка-однодневка. А теперь он застыл на финальном пит-стопе, как капля на краю полного стакана, грозящая тяжестью слизнуть за собой плёнку натяжения, создавая тем на столе мелкую катастрофу. В том то и дело, что МЕЛКУЮ. Промокнул салфеткой — и сиди себе дальше, наблюдай за пределами летнего кафе: свежие девки в коротких юбках цокают каблучками по площади, ароматы цветущих деревьев, ворчанье прилипших на тенте над головой голубей… У некоторых людей судьба будто с младенчества живет на лице. Имя ей — Глубокая Жопа. И ни сойти с неё, ни свернуть по прямой кишке ближе к свету.

Смеркалось. Распивать решили во дворике возле детской площадки. Упали прямо на землю, у подставивших небу ржавые хребты «гаражей-ракушек». Земля вся в бутылочных осколках и окурках. Дети барагозят. Дома со всех сторон наблюдали за нами недрёмными жёлтыми оками. В оках пульсировали и туда-сюда, иногда пропадая, редкие силуэты. Жители-зрачки.

— Никогда больше на Летова не пойду, — заявил категорично тот, что завел себе на футболке рассадник опарышей. Звали его Игнатий (кличка?), 25 лет, нигде не работает, с матерью из-за этого скандалит.

— Ага… чмошник он, — покивал вихрастой башкой, соглашаясь, второй мой знакомец похожий на Вишеза (кличка Керс) и опрокинул в глотку из одноразового стакана дозу гари.

Минут через 15 все изрядно закосели. Валерыч, как и ожидалось, оказался из хилых. Он отвалился навзничь и валялся на окурочно-бутылочной подстилке, как довольная высокогорная горилла, съевшая для тепла в морозную ночь своих экскрементов. Крутил в воздухе согнутыми в локтях руками и что-то напевал себе под нос.

— Чё за хуйня в мире творится? — задался риторически-философский вопросом Игнатий, — Летов продался, как скот… мелкие эти довольны — по сцене прыгают… настоящих панков в Москве совсем не осталось. Все панки Москвы здесь.

Я мысленно погладил себя по голове, решая не уточнять географию своего постоянного (до сего дня) проживания.

— Фотки хотите посмотреть? — спросил он, доставая из-за пазухи бумажник. — Это я с Русланом Пургеном на концерте. Он сам по Новому Арбату шастает, деньги стреляет — не работает нигде.

Группа «Пурген» до определённого времени считалась в нашей стране чуть ли не аутентичным образчиком западного классического панка, как он есть. По одежде, по саунду, по поведению в реальной, внесценической жизни. Естественно, года через три успешно продадутся и они, и их даже станут показывать в передаче для тинэйджеров «До 16-ти… и старше» на Первом телеканале.

Внезапно в арке ведущей во двор были замечены две идущие вразвалочку и блестящие кожаным флёром фигуры. В руках их лениво болтались чёрные эбонитовые «демократизаторы».

— Менты… — констатировал я вслух.

Эти шакалы всегда бегут на запах водки. К счастью, всё уже кончилось и тварям не перепадёт ничего кроме наших бренных тел. Разве что они вставят нам в задницы по клистирной трубке и попытаются отсосать водку из них.

Игнатий спрятал назад за пазуху фотографии. Я торопливо заныкал последнюю сотку рублей из кармана штанов в носок на ноге.

— Распиваем?

И почему этот их извечный вопросец звучит как радостный перезвон колокольцев на свадебной упряжке?

— Да устали после концерта, отдыхаем… а чё нельзя что ли?

— Из карманов достаём всё.

Все послушно встали на ноги. Кроме Валерыча. Приводя себя в вертикальное положение, он на миг потерял контроль, и его центральная нервная система дала осечку. Грохнулся на четвереньки.

— Та-а-ак… — смешливо протянул один из служителей закона и нравственности. — Один кандидат есть.

— Да отстаньте от него — устал человек, — вступился за Валерыча Игнатий.

— Разберёмся, — сказал второй мент и неторопливо стал перелистывать наши паспорта. На моём запнулся.

— Тверской?

— Да…

— А это у тебя чё?

— Не знаю, бумажка просто… — ответил я ему с тревогой наблюдая за его рыхлыми пальцами, теребящими какой-то бумажный комочек, который застрял в прорехах моего бумажника.

— Да, нет… он не наркоман, — подал голос Керс, — мы тут просто… водку пили…

Мент разочарованно вгляделся в бумажку с цифрами какого-то накорябаного телефонного номера. Стал театральным жестом сыщика Глеба Жеглова постукивать себе кошельком по ладони; думу думать. Денег у нас всё равно не было — смысла вызывать нам персональное ментотакси тоже нет. Глаза его смотрели в точку на земле, а под козырьком серой кепки кипела мысль.

Сейчас он смахивал на американским кришнаита, который у себя в Штатах пол жизни косил под аскета, жрал одну горстку риса в месяц, прочёл от корки до корки Упанишады с Бхагаватгитой и, наконец, решился навек поселиться в индийском ашраме. И вот он стоит на его пороге терзаемый смутными сомненьями: то ли повертать назад к кабельному телевидению, макдональдсам и Голливуду, которые всё ж какие-никакие, а его культура, корни и Родина (мать её растак!), то ли до гроба заточить себя в каменной келье с вшивым индуистским садху. Садху ещё — не дай Будда! — окажется гомиком, и станет, пользуясь приближенным к горним сферам положением, поёбывать его по святым праздникам. А потом и просто — от скуки. Да и вообще, там, за океаном, всё казалось воздушным, одухотворённым, а здесь вона… жара, болезни заразные, мухи кусачие, грязища, вонища, без одежды шландают. Не вернуться ли назад, под крылышко дяди Сэма?

— Ну и какой смысл нас забирать? — решил я перехватить у мента инициативу, — Вам от нас толку никакого. Ну, подумаешь, водку пили. Было бы лучше, если мы понадевали малиновые пиджаки, побрились наголо и пошли магазины грабить или народ на улицах ебашить? Мы ж не наркоманы. Просто устали после концерта… Мы же нормальные русские люди. Братья ведь мы… — выбрасывал я слова в грудь менту, словно Ленин на броневике во время митинга.

Моя тирада выглядела в данной обстановке нелепо. Будто бы я обнажил в улыбке волосатые зубы.

Я просто представил, как нас сейчас отвезут в отделение, а там чёрти сколько продержат, да ещё по почкам отмудохают так, что месяц кровью ссаться… словом, решил слегка прозомбировать слуг закона. Кашпировский и Алан Чумак в одном флаконе…

Мент странно на меня посмотрел, вспомнив о чём-то своём, потаённом, из детства. Молча вернул мой бумажник и пошёл назад в арку. Второй бросил под ноги окурок, который сосал на протяжении экзекуции. Внёс в мусорный орнамент на земле последний штрих. Ушёл следом.

В воздухе посветлело. Мой рейтинг среди собутыльников скакнул вверх. Они стояли в таком же трансе, как и менты. Лишь Валерыч обретался где-то в инфернальных сферах на уровне колен. Взяв его с двух строн за подмышки, мы споро двинули к метро.

***

Турникет на станции прошли, разжалобив сердобольную бабушку-контролёра. В вагоне упали на ободранное сиденье мясным клубком, то и дело поддерживая норовящего клевать пол при торможении Валерыча. Ко всему привычные в отвратном мегаполисе редкие пассажиры бросали в нас укоряющие взгляды. На сиденье напротив дремал просветлённый боддисатва — обоссаный бомж без руки.

Вызнав с трудом у Валерыча его станцию, высадили его полутруп. Керс, провожая взглядом его бредущую по платформе, сгорбленную фигуру, сказал:

— А ты клёвый… — и лизнул языком замызганное стекло. Мы с Игнатием инстинктивно повторили жест, модный в тот год в молодёжной среде — сползли нашими пятернями по стеклу, как Кейт Уинслет в фильме «Титаник» после того, как Леонардо Ди Каприо ублажил её оргазмом. Ещё один человек промелькнул и исчез в спектакле моей жизни навсегда, подумал я.

— У тебя ночевать-то есть где? — спросил Игнатий, перекрикивая шум электрички, когда мы выгрузили и Керса.

— Неа…

— Поедешь со мной в Ясенево. Это жопа такая. Я там живу. Домой не поведу — мать ругается. Отведу к бомжам в один подвал. Там переночуешь. Нормально?

— Нормально.

— Завтра назад? В Тверь?

— Ну, да… наверное…

— А ты чего приезжал-то?

— На концерт.

— Я бы ни за какие деньги не поехал, — сказал он, мотая поникшим — будто лопух в закатных лучах — ирокезом.

— М-м-м… я тоже… больше никогда…

***

В подвал нужно было пробираться через отверстие коллекторного люка в ста метрах от девятиэтажки, где меня намеревался поселить Игнатий. Протиснувшись в узкое чугунное чрево, мы согнулись в три погибели, и стали продвигаться вперёд в полной темноте. И правда… жопа это Ясенево.

Игнатий ступал впереди, освещая путь зажигалкой, которую то и дело приходилось гасить, чтоб не ожечь пальцы. Мне от этого было ни жарко, ни холодно. Я шёл ничего не видя, уткнувшись лбом в его спину, а руками держался за стены, дабы не сверзиться в говняной ад — балансировал ногами на двух трясущихся железных трубах. Трубы несли москвичам хлорированную влагу. И наоборот — избавляли их от отходов жизни.

Пока мы продвигались, Игнатий, как опытный риэлтор, расписывал достоинства моего будущего жилища.

— Этот наш подвал даже в криминальной хронике показывали по телику. Здесь раньше другие бомжи обитали. Парни жёсткие: поссорились по пьянке, двое убили одного — 27 ножевых ранений. Потом ещё глаза у него выкололи. Но их всё равно нашли. Сами проболтались где-то, тоже спьяну. Но ты не боись, те, к которым идём, нормальные. Я их давно знаю. Они не криминалы, просто бабки на улице стреляют — на пожрать, на водку.

Тут я вспомнил, что на мне вполне себе приличный кожаный пиджак, из-за которого, будь я бомжом, сам кого хочешь укокошил. Сторублёвка, опять же, в носке…

Забрезжил электрический свет. Мы спрыгнули с труб на твёрдый бетон и, пройдя пару пустых помещений, оказались в «номерах». Номера были люксовые. На полу стоял, непонятно каким образом, затащенный сюда диван, на котором валялось двое спящих, обёрнутых в чёрные фуфайки. Один персонаж сидел.

Рядом лежали две поролоновые подушки со стёртой подчистую обшивкой. Видимо, сидячие места для гостей. Посредине стоял деревянный ящик накрытый газетой. На газете томилась недогрызенная палка варёной колбасы с ярко-кислоными пятнами зелени, перца и кусочков чего-то генно-модифицированного. Возле — початая бутылка водки и пирамида из пластиковых стаканов. «Хотя бы не человечина…» — мелькнула мысль.

— Я вам постояльца привёл, — сказал Игнатий сидячему, одновременно пожимая его руку. — Не обижайте, он нормальный чувак. Переночует. Просто он из Твери на концерт приехал. Я завтра утром приду проверю живой или нет, ага?

— Пучком всё будет, не ссы. Говоришь нормальный, значит, не обидим, — сидячий осклабился и отсканировал меня глазами. Я — его.

Лет ему было за тридцатник. Жизнью тёртый. Чего нельзя сказать о его одежде: щёгольские туфли «под крокодила» на ногах, джинсы с неприметной дырочкой на левом колене, рубаха-ковбойка и турецкая рыжая куртка. Знаю, что турецкая, ибо у самого была одно время такая.

— Серёга, — представился он.

— Тимоха.

— Жрать хочешь, Тимоха? Водку вот пей. Пацаны спят уже. Устали после работы, — кивнул он в сторону спящих. — А ты-то, Игнатий, бухнешь? — обернулся он к провожатому.

— Я домой. Тоже устал, — ответил мой благодетель, — Ну как? Договорились? Не обижайте пацана. — Игнатий пожал нам ладони и исчез в темноте.

— Да не тронем, иди-иди уже, — буркнул Серёга.

— Ты сам тут разбирайся — ешь, пей. А я отваливаю… — сказал Серёга и, в самом деле, откинулся к стене. Через минуту он уже сопел, свесив из губ клейкую нить слюней.

Я махнул немного водки и откусил кусок колбасы.

«Не так уж и плохо. По крайней мере, не холодно, вонь в подвале терпима, люди вокруг интеллигентные: глаза пока никто не выколол. На улице хуже. Только лампочка сильно слепит. И куда меня опять угораздило втесаться? Поехал не знаю куда, не знаю зачем, а суть-то одна и та же. Что там, что здесь. От себя не убежишь. Везде человек это жалкая вошь и дрянь. Везде он обслуживает три своих сакральных дырки — задницу, передницу и рот. В этом старик Фрейд прав. Религии эти, культуры, музыки — всё наносное. Никто ничего не понимает, хоть обчитайся Платона с Кантом. Все мы в Жопе-Матрице. От перемены мест слагаемых и разлагаемых сумма не меняется. И кумиры эти, пока сидишь у себя в провинции, в норе, как премудрый пескарь, кажутся идеалами. Вон как Летов со сцены сигал — прямо Майкл Джексон! И суть человеческая точно не в одёжках является. Те, что лежат сзади, кожей ловишь их дыхание (а вдруг мочканут?), — считай, святая „Троица“ Андрея Рублёва. Серёга этот у них за бригадира — наряды на работу раздаёт, за порядком на точке отъёма денег у сердобольных граждан следит, потому и одет лучше. У низших чинов — опорки, униформа по-нашему, по-цивильному. Всё как у людей. Только мерила успеха разные. На водку с хлебом хватает, — значит жить можно! И жизнь их бомжовская течёт, продолжается. И нет в ней, так же как и у „нормальных людей“, ни цели явной, ни чёткой стратегии с тактикой…»

Сон не шёл. Я встал и, разложив подушки впритык друг другу, попытался соорудить из них лежак. Никто из моих сожителей не шелохнулся. Я лёг на подушки и отвернулся к стене, чтобы свет лампочки поменьше ел глаза. Вся стена сплошняком была обклеена рекламными газетами. Похоже, это заменяло бомжам обои. Для красоты. Прямо перед носом висел листок с объявлениями, предлагавшими туры за границу:

ОТЛИЧНЫЙ ПОДАРОК ДЛЯ ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА —

ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ!

Романтично — Париж, Венеция, Прага.

Шикарно — Шри-Ланка, Доминикана,

Мальдивы, Сейшелы.

Экономично — Египет, Турция, Таиланд.

Да уж… у меня тут Сейшелы. Обоссанные диванные подушки — великолепно сконструированный шезлонг. Зудящая 60-тиваттная лампочка как тропическое солнце, а спящие бомжи — это угнетённое белокожими конкистадорами туземцы. Вместо практикуемых до завоевания — охоты и собирательства — изображают перед туристами в шортах ритуальные танцы и попрошайничают. Изредка промышляют мелким воровством.

Неплохое путешествие подарил я себе, любимому.

Поворочавшись с часа два на неудобных, вечно норовящих разъехаться подушках, я решил бежать. Пусть Игнатий с бомжами сам разбирается. Спасибо ему, конечно, за приют… но всё это как-то тошнёхонько… и непонятненько…

Прости, Игнатий, но надо мне с собой разобраться. И в этом ни ты, ни эти ребятки мне не помощники. Кем я буду в этой Москве через месяц, если останусь? Таким же гонимым судьбой аутсайдером? Я пока до этого не дозрел. Если и бежать от цивилизации, то куда-нибудь в глушь, к медведям со старообрядцами. Или в монастырь (женский!). Но никак не в самое её логово, точнее, на задворки этого логова, — побираться у тех, кого презираешь. Так что звиняйте… — удаляюсь по-английски.

Обратно полз в кромешной темноте. Зажигалки у меня не было, поэтому разок прогулялся по трубам вдвое больше положенного — пока не упёрся в тупик. Запаниковал. Решил, что свернул не туда и теперь мне придётся сидеть в коллекторе неделю. Пока не сдохну от голода, а мой труп не сожрут кровожадные крысы. Двинул назад. Но теперь уже вскидывал голову кверху в надежде заметить свет уличных фонарей. Получилось: минут через пять увидел дырку колодца и нарисованное в ней звёздное небо.

Значит — живём.

Побродив полчаса по глухим спальным дворам с силуэтами бродячих собак, потыкавшись в подъезды, забаррикадированные железными дверьми с домофонами, нашёл открытый. Поднялся в лифте на девятый этаж и улёгся на лестнице. Кто-то оставил у мусоропровода бутылку с глотком пива. Понюхал, что не моча — выпил. Попробовал заснуть. Но был спугнут голосам. Громко споря о чём-то в лифте, — мужик да баба — поднимались ко мне, на девятый. Ретировался по лестнице вниз и, решив не искушать судьбу (вдруг ментов позовут? А общаться с ними два раза — это перебор!), выскочил на улицу.

Холодало. Начал задрыгивать в своём тощем пиджачишке, и пошёл на свет ночного павильона. Одинокий мотылёк, уставший одиноко мотыляться по жизни. Прошёл мимо бильярдной. Большие витрины занавешены поперечинами жалюзи, сквозь которые чернели силуэты игроков с киями наперевес. Типа австралийские аборигены. с копьями, измазанными ядом безделья. Круглосуточные охотники за забвеньем, выхваченные безо всяких поблажек из тьмы жёлтыми треугольниками света. Возле барной стойки восседала на высоком стульчаке хохочущая во всё горло мадама. Бармен колдовал со стаканом и полотенцем у себя в промежности, нёс околесицу в её адрес. Счастливые…

В павильоне, похожем изнутри на аквариум, тихо сопела полная продавщица в бьющем глаза голубом переднике. Подле кассы мужик, устремивший взгляд к стеллажу с водкой. Я аккуратно, как угорь, не мешая его думам, просочился к прилавку. Вывел из транса тётку — постучав костяшками пальцев по фарфоровому блюдцу для денег — «кусок сыру этого дайте, пожалуйста».

вышел снова на воздух. Присел на ступеньки и стал грызть. Через минуту явился и мужик. С пузырём.

— Будешь?

— Будешь, — ответил я

Мужик выудил из кармана два пластиковых стакана — разлил, сел рядом.

— Ты чего ночью-то шароёбишься? Не местный?

— Ага… на концерт приезжал. Из Твери. Жду, когда метро откроют.

— А я собаку выгуливаю. Жена в отпуске…

Он засунул два пальца в рот и громко свистнул во тьму. Оттуда выбежала немецкая овчарка, по всему, весившая мегатонну. Кожаный поводок волочился за ней по земле. Лизнула мужика в нос, уткнулась языкастой пастью в пах. Зажмурила глаза. Мужик почесал псине за ухом.

Выпили половину, когда из-за угла вышла сгорбленная фигурка какой-то бабёнки. На бабёнке болтались растянутый до колен свитер ручной вязки и потёртые джинсы. Волосы — вялыми лохмами, а руки она от холода скрестила пред грудью. Или перед местом, где она должна быть.

— Галь, ты?

— Здрасьте… — улыбнулась та тощей улыбкой.

— Ты чё бродишь?

— Со своим подралась… — баба глянула из-под чёлки, засветив на секунду припухлость на скуле. Фингал у неё заиграет завтра полновесной радугой-дугой.

— Он опять вмазанный пришёл?

— Ну да…

— А ты-то щас колешься?

— Да, нет… я уже давно… нет… полгода уже, — было видно, что мужик наступил на больное.

Но его уже понесло, и по горячечному блеску в его похотливых глазках я понял, что супружеская кровать без жены не заплесневеет.

Я встал и, не прощаясь, зашагал к горящей у входа в метро букве «М». Мужик подхватил мой стакан и стал наливать. За спиной заполоскал тоненький, забитый внутрь слабого тела, смешок. Бывших джанки не бывает — бывают до смерти напуганные.

Утрело.

***

В Твери, сойдя с первой электрички, я завернул в ближайшую парикмахерскую. Подождал пока из мужского зала не выйдет пожилой мужичок: Карлик Нос с панкреатитным хлебалом. Он встал перед зеркалом в холле и стал оглаживать редкие волоски металлической расчёской. По виду — строительный прораб или главбух.

Я плюхнулся на нагретое его ягодицами кресло.

— Как стричь?

— Наголо.

За те две минуты, что парикмахерша лишала меня побывавшего в передрягах «ирокеза», она не промолвила ни слова. Только под конец, забрав деньги и сметая в красный пластиковый совок мёртвые комья, спросила с сельской негой:

— Кто тебя так обкарнал-то, касатик?

— Мои друзья… — усмехнулся я.

Все мои книги здесь.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ТУТ

Народищу в квартиру набилось, как турок в турецкой бане. Люди сидели плотными рядами прямо на полу. Кто поумней — сразу забил себе кровать и перетащенную из коридора в комнату скамейку. Вороха зимней одежды сбрасывали в другой комнате. Там сидит Шурик и следит, чтоб никому не вздумалось прошарить не по своим карманам. Глаз да глаз! Вонь от носков стоит пыточная. В самом коридоре ступать приходится не иначе как цапельным шагом. Весь пол там завален истекающими снежной кровью трупами башмаков. По ним вполне можно определить статусные и психологические характеристики их хозяев. Вот прижались в уголке аккуратные кожаные ботиночки, с бежевой опушкой, журналистки «Комсомольской правды» (эту я пустил бесплатно за хвалебную статейку в понедельничном номере), вот разлеглись внаглую «гриндера» какого-то скина, почти целиком затоптавшие рваные кроссовки с рисунком «анархия» шариковой ручкой (всё как в жизни!), или вот ещё: какая-то цаца умудрилась придти в туфлях на лакированных шпильках (наши люди на «квартирники» на такси не ездют!)

Лукич же со своим менеджером Алесом — плюгавым, с волной чёрных волос до жопы, мужичонкой — сидели на кухне и поглощали пельмени, запивая их бренди «Белый аист». Глаза у обоих уже замаслились.

— Ну, как там? Народ есть?

— Народу — море. Вот ваша доля, — протянул я бабки Лукичу.

— Алесу отдай. — Волосатый тролль забрал у меня бумажки и сунул их в карман. (Хм-м… зачем всё так официально?)

— Ну, давайте все вместе, — Лукич налил мне, Горби и себе. На вопрос — глазами — Алесу, тот сделал отрицательный жест ладошкой. На миг мне показалось, что у него шесть пальцев. Шестой — покрыт бурыми волосками из нечеловечьей шерсти. Остальные дружно опрокинули.

Лукич взял стоявшую рядом в прорезиненном чехле бандуру, поднялся, но ему сразу пришлось пригнуться — он побоялся обжечь макушку об электрическую лампочку. Роста он был богатырского и непонятно, собственно, как он сидел на моей кухоньке, не пробив баскетбольными ножищами две дыры прямо в подъезд. Все опаздывающие на концерт ещё на лестнице бы понимали, что мест нет.

Лукич вставил в мой усилок штекер своей полуакустической гитары, выглядящей очень даже элегантно в этом скопище потных организмов и стен с нарисованными на них дорожками для тараканьих бегов. После небольшого экскурса в автобиографию он запел:

Мы идём в тишине

По убитой весне

По разбитым годам

По седым головам…

Будет весело и страшно

Будет грустно и смешно

Будет как на промокашке

Будет как в немом кино…

Голос у него в реальной жизни оказался не сильно громким, но в ноты он умел попадать изрядно. Я тихонько присел на гору мокрых башмаков в коридоре, но так чтобы видеть всю картинку. Горби встал рядом сверкая глазами. У меня тоже на глаза навернулись предательские слёзы. Точно под нос поднесли разрезанную луковицу. Мама рóдная, это происходит со мной?! У меня дома?.. Я сдвинул на лоб кепку, дабы никто из присутствующих не заподозрил в хозяине квартиры чувствительного педика.

Но, кажется, все были поглощены и заворожены мистерией. Им было не до нас. Для многих присутствующих это мероприятие значило почти столько же, сколь и для меня. Скачок в юность. Вон, например, мой старый знакомый Антоныч (учились вместе одно время) торчал от всей этой сибирской звездобратии не меньше моего; были даже какие-то попытки записаться вместе. Теперь он в Москве менеджерит — продаёт лодки и катера богатеям — ребёнок, жена, бытовуха. В Твери проездом. Увидел афишу, защемило сердчишко — позвонил, пришёл. Или вот в полном составе «Синяя ячейка» — неформальное городское объединение алкоголиков-анархистов гремевшее в музыкальной тусовке лет 15 назад. Тогда они входили в состав первой тверской панк-группы «Елизавета Бам». «Бамовцы» прославились тем, что выводили на сцену, помимо основного состава, всяческий чирлидинг: людей в водолазных костюмах с ластами и мегафонами, тёлок, одетых шлюхами, сами не брезговали клоунадой и перверсией. Но кто о них вспомнит сейчас? Всё в мире тлен… Художник тоже вон, довольно известный, забыл его фамилию, прислонился к колонке и жуёт сосредоточенно небритыми губами. Ностальгирует. Но на концерт самодеятельности в доме престарелых это всё же не похоже. В первых рядах довольно приличная толпа молодёжи — вылупили моргала и разинули в ахуе рты со своими диктофонами и мобилами наперевес. Тоже панк-классику уважают. Много респектабельной публики, которую притащили знакомые. Но, вроде, им всё нравится. Экзотика, понимаш. Да и деньги какие-никакие, за вычетом шуриковских расходов, нам с Горби остаются. А значит, и я в таком случае чего-то стою! Значит, не зря всё затеяли!

Отыграв где-то с час, Лукич, посоветовавшись с народом, решил разделить концерт на два отделения — перекурить, перессать. Все моментально встали, разминая ноги, загалдели, подоставали табак и, не спрашивая разрешения хозяина хаты, задымили. Дым повис серьёзным коромыслом, которое не перерубить никаким топором. По рукам заходила откуда-то взявшаяся трёхлитровая банка-пепельница. Кто-то тут же рванул в туалет, из которого спустя несколько секунду донеслось громогласное блевание. Чувак явно перебрал с предконцертным подогревом! У туалета в миг образовалась нетерпеливая очередь. (Может толчок надо было сделать платным? Ведь всё же ухайдокают, засранцы).

Часть публики набилась в кухню, куда переместился и Лукич — допивать остатки бренди. Кажется, я начал догадываться, почему он отдал деньги Алесу. Боится пойти вразнос. Моя мысль подтвердилась, когда он предложил угостить весь присутствующий сброд пивом. Гуляй босота! Алес скрепя сердце достал из кармана 150 законных и протянул в толпу. «Пять баклашек возьмите, — озвучил его жест Лукич, — и сигарет ещё, если останется». В толпе мигом нашёлся какой-то ушлый «господин Лебезятников» — ускакал в ночь. Будем надеяться, что не навсегда.

Потихоньку всё начало превращаться в непредсказуемый Армагедец. Один умник уже тягал из тарелки Лукича пельмени, а белобрысый дылда из «Синей ячейки» стал бодяжить у себя на ладони анашку. Лукич довольно улыбался сидя на табуретке и сосал сигаретку. «Всё идёт по плану, ребятки, всё идет по плану…». Мне так уже не казалось.

Положение спасла «журналистка-комсомолка».

— А вы с Летовым сейчас выступаете? — спросила она, воткнув как копьё в периметр кухни, из-за голов, руку с диктофоном.

— Последний раз выступал года два назад. Удручающее впечатление. Сказать по-честному, мне года так до 97-го очень важно мнение его было, несмотря на то конфликтовали мы с ним или дружили. А потом я вдруг встретился с ним, и он мне с порога стал задвигать «телеги» свои политические, которые у него каждые полгода меняются. Я ему и говорю: «Игорь Фёдорович, ну ты что, с дуба рухнул? Ты уж мне-то горбатого не лепи, я-то тебя знаю совсем досконально…» А раньше мы с ним любили в хоккей настольный играть. Целые чемпионаты устраивали, вот…

— Вадим, насколько я знаю, группа «Чёрный Лукич» входила в некое общественное движение «Планетарное искусство. Место действия — Сибирь». Расскажите о нём.

— У-у-у… какие времена вы вспомнили… На самом деле, в Новосибирске живёт такой пианист известный авангардный — Саша Кувшинов. Последние лет восемь он занимается неким подобием шаманства со своей группой «Тихий театр». А в 80-х он собрал вокруг себя несколько коллективов разноплановых, с которыми мы и ездили в составе этакой агитбригады (не без поддержки минкультуры республики Алтай) по деревням Горного Алтая. Жили дружно, в одном автобусе спали, ели. Везде нас встречали на ура. Особенно нам запомнилась одна история с местными старообрядцами из деревни Мульта, которой нас всё время пугали. Дело в том, что в эту деревню приехали кришнаиты и решили устроить там своё поселение. Выкупили землю, подвезли всяческую технику, начали обустраиваться. И вот там у них, короче, мужик один помер — из них, из кришнаитов — ну, они его, как положено, и похоронили по-своему. Сожгли, в общем. С пением, с колокольцами звенящими. А местные деревенские мужики долго рассусоливать не стали, решили, что к ним, как есть, бесы пожаловали — ну, и разнесли весь посёлок кришнаитский к чёртовой матери, вместе с экскаваторами. У бритоголовых только пятки сверкали. А в целом, нас, конечно, хорошо встречали. Раз в одном клубе нашу команду девочка разогревала. С фугами Баха на синтезаторе. Так ей прямо овацию стоячую устроили, почище, чем на Уэмбли. Мы в это время с другом за сценой были, и я, помню, ему сказал: «Ну, всё, Славка, мы здесь точно проканаем. Если они так на Баха реагируют…». Так и получилось.

— А почему всё-таки «Чёрный Лукич»?

— Это у Ленина прозвище такое было в народе. Был ещё вариант «Насильники Крупской»…

— А насколько хорошо вы знали Янку Дягилеву?

— Ну, скажу так, что Егора с Янкой я познакомил. Просто потому, что она была наша, сибирская. В Новосибирске жила. Когда мы ездили в Киев в своё время, Егор, Янка и я, то останавливались дома у одного товарища — Олега Древеля. Был такой случай, когда мы сидели на кухне у него и о чём-то очень бурно спорили. И он, поскольку был тогда человек молодой и шустрый, решил всё это записать, микрофончик поставить… А совсем недавно я нашёл эту катушку у себя на даче. Это совершенно удивительно — через пятнадцать лет попытаться окунуться в ту атмосферу, послушать, о чём спорил я, каковы были убеждения других.

Дальше уже все остальные присутствующие стали обстреливать Лукича, как из мортиры заряженной горохом, разными вопросами. Пихать ему наши пресловутые билеты для автографов, сами грузить его «телегами». Общение перетекло в нормально-неформальное и постепенно переместилось назад в комнату. Я выключил большой свет в комнате и поставил у ног Лукича настольную лампу. Задёрнул за его спиной занавески; и теперь всё стало походить на микроскопический театрик. Грандиозная тень от и так не хилой лукичёвской фигуры упала на синие занавески и начала дублировать все его движения. Так же мной ему была предоставлена стеклянная пивная кружка с пенистым содержимым, которым он стал полоскать горло между песнями и травлением баек.

Помянул он и Ника Рок-н-рола, с которым, оказывается, тоже предавался возлияниям и записывался в студии. Других знаменательных и широко известных в узких кругах личностей. В партере материализовались пять пластиковых баклах с пивом. Это вернулся «лебезятников». Кто-то достал водочный пузырь. Кое-что перепало и галёрке. Но мы с Горби старались держать себя в форме. (Музыкальные якудза!). Ведь надо же как-то было ещё сажать Лукича на поезд.

А он как будто бы никуда не собирался. Уже три часа херачил без продыху! Голос его стал более развязен и манерен, что ли. Пальцы всё реже попадали по струнам. Застревали в них как солдатики-первогодки на чеченских «растяжках». Под воздействием «Белого аиста», то и дело подливаемого доброхотами в кружку, пива и сигаретного ядерного удара он стал похож на поддатого похотливого тигра. Мне показалось, или он и вправду подмигнул разок-другой блестящим глазом-алмазом той каштановой тёлке со стрижкой «каре» в первом ряду? Она была явно из тех коллекционерок, которые завлекают проезжих артистов каштановыми мохнатками. Наверное, она хотела, чтоб он пометил ей спинку когтистой лапой. А как же жена, дети? Разгул венерических болезней? Надо срочно спасать нашу раздухарившуюся «звезду»! Тем более и время поджимало.

Я пролавировал эсминцем в жёлтый круг света, в котором он сидел (словно Агнец господень) и протрубил в его ушную раковину: «Завязывать надо… сорок минут до поезда…». Он лениво икнул мне всем пьяным корпусом и снова забренчал новую песню. Народ одобрительно застукотал на это ладонями и завизжал бандерлогами. Я глянул на грустного тролля Алеса сидевшего у стенки, в последнем ряду, — он будто постарел на 180 тысяч лет. Сгорбленный Горлум, у которого отняли его Прелесть. Я проложил фарватер назад к нему и сказал ему также, что пора заканчивать — концерт прошёл отлично! — и спросил его как вообще у них обычно разруливаются такие ситуёвины. Трескучим древесным голосом он, отворив поросшее мохом дупло, ответил: сказал, что всё будет нормально, он выйдет, объявит народу, что концерт кончился, после чего Лукич на бис отыграет ещё две песни. И мы спокойно, взаимно пообнимавшись, усадим его в таксо, а потом в поезд до Питера.

Так всё и произошло, слава Богу.

***

— Можно я у тебя останусь? — спросила меня Каштановая Мохнатка, после того как все разошлись, за исключением моего кореша Волосана, который к тому моменту оказался нетранспортабелен. «Не вышло с музыкантом, так может с „бизнесменом“ получится?» — наверное, думала она. Алес сел на поезд в Москву, Горби с Миллиардом тоже свалили — отмечать у него на квартире первый совместный экзерсис в мир большого антрепренерства. Я слишком устал, чтоб ехать пить. Так что в хате было нас трое. Чёрной простынёй упала на город ночь.

— Ну, останься … — сказал я… — Только друга поможешь мне на диван перекинуть?

— Ага… помогу! — улыбнулась она мне довольно симпатичной мордахой.

Я постелил ей на раскладном кресле в одной комнате с собой. Зачем я себя обманываю? Устал не устал, а всё равно же к ней пристану — не захочу уронить своей самцовости. А там будь что будет. И она это прекрасно знает. Но игру «мы будем спать в разных кроватях» поддержала. Делаем оба вид, что при друзьях не сможем. Враньё! Тем более, что Волосидзе уже давно что-то нервно буркал, раззявливая пасть и дёргая ножкой во сне, в другой комнате. Наверное, ему казалось, что он поёт частушки на стадионе Уэмбли и 50-титысячная толпа громко скандирует: «ВО-ЛО-САН! ВО-ЛО-САН!». Я слегка позавидовал ему.

— Не спишь? — спросил я, одновременно пощекотав большим пальцем ноги пятку Каштанки, дотянувшись до кресла.

— Не сплю. Ой, блин, перестань… хи-хи-хи… щёкотно! — смех у неё был словно растянутый гимнастический эспандер.

— Не ори, — прошептал я. — Дети спят. Хочешь, тебе массаж пяток сделаю?

— А ты умеешь? — спросила она, хохоча (уже вовсю зайдясь приведением в тонус грудных мышц).

— Умею-ю… — замычал я ей в ухо, одновременно стягивая с неё руками трусы под одеялом. Перепрыгнул на кресло.

— Ну, давай, покажи…

С минуты три-четыре мы пососались и потискались. Член всё никак не хотел стоять. Похоже, я просто нервно перенапрягся сегодня. Такое у меня второй раз в жизни. Первый был, когда мне попалась девка с волосатыми сосками. Когда я мимоходом коснулся их губами, мне почудилось что подо мной мужик. Трусы снимать даже не захотелось. (А вдруг там обрезанный?) И вот опять оказия. Может это старость постучалась клюкой в мою дверцу?

— Щас-щас, погоди… чё-то он у меня сегодня не особо показательный. Не хочет в презик лезть. Каких всё-таки великанских размеров стали их штамповать!!!

— Ну-ну… дай-ка я посмотрю… — и она тренированной рукой обхватила мой тряпичный рычаг. Вставила в рот и… О, мать-перемать, да она профессионал! Голова Каштанки запрыгала вверх-вниз как волейбольный туго накачанный мяч. Или давление у неврастеника. Губы заработали, точно во рту её был вмонтирован портативный пылесос «Samsung» мощностью 3000 ватт. Мой парняга стал оживать и ровно в тридцать секунд превратился в вертикально стоящий титановый патрубок. Аллилуйя! Осанна!!! Мигом оторвав её от себя, я перевернул её на хребет и вставил. Отпустил сцепление, прибавил оборотов, и мой поршень заходил в ней, как палочки в руках барабанщика «Sepultura» на альбоме «Shizphrenia» 1987 года.

— Да-да-да- да! — заверещала она сразу, стукаясь головой об стенку при каждой фрикции. — Смотри, какая голосистая! Я снова почувствовал себя непобедимым Тарзаном, приходующим свою Джейн. Человеком, сделавшим дело и получившим достойную награду. Счастливым. Как в детстве продавая на рынке сигареты и жвачку.

Так держать, пацан! Так держать!

Все мои книги здесь.Мой Дзен

Художник, художник, художник молодой,

Нарисуй мне бабу с голою п-и-и…

Пиликала гармошка, играл аккордеон,

А маленький Антошка натягивал г-о-о… Голландская птица мороза не боится

И может налету показывать свою п-и-и… Пиратики, пиратики — морские акробатики,

Днём они дерутся, а вечером е-е-е-…

Из детского фольклора

Во-первых, я не умею делать деньги. А поначалу так не казалось. В детстве я делал их буквально из воздуха. Точнее, из родительского кармана. Обычно у матери в куртке, специально предназначенной для походов в городскую баню по выходным, всегда оставалась мелочь. В бане мать покупала себе эти дурацкие веники, пользовалась услугами массажиста и другими привилегиями людей, на бане помешанных, пила прохладительный квас, который продавали тут же, в буфете. Одиозная деталь — буфет был общего пользования: как для женского, так и мужского отделений. Особенным фанатам, к коим относится и моя родительница, приходилось между банными сессиями, длившимися часов по 5—6, несколько раз одеваться и раздеваться. Что одно уже достойно гранитного памятника при жизни.

С отцом штуки с мелочью не прокатывали. Рано или поздно он пропажу обнаруживал. Спина моя после того, как правило, была исполосована отцовским ремнём или тем, что попадалось под руку. Вроде детской скакалки.

Времена-то были советские, и каждая заныканная копейка должна была в конце недели обернуться пол-литровой бутылкой «Столичной» за 3.50 или 3.70. — точно не помню. Мал был, и самым главным в жизни — трансцендентными скачками мясного тела в потаённые бездны алкогольного духа — по малолетству, естественно, не интересовался.

Первые более или менее серьёзные поползновения к спекуляции возникли лет в 10—11. На продажу шло всё: от подаренных матерью на день рождения марок «с Лениным», до найденного где-то в подворотне несметного богатства — коробки с вкладышами от жевательных резинок «Turbo» и «Donald duck». Полным набором, разложенным по номерам.

Чуть позднее всё превратилось в уже целенаправленный бизнес-шмизнес. Толчком к нему послужила опять же родительская безалаберность и доброе отношение к собственному чаду. Году этак в 92-ом мои предки приобрели в вечное пользование от почившего в бозе советского государства 6 законных соток глинозёма. Для его обработки мы иногда по весне-осени использовали бельмастую колхозную клячу. Само собой, к кляче прилагался и конюх, который всякими «бляхами-мухами», «чмоканьями-цыканьями» и пинками с рывками принуждал животное ровно ступать в борозде. С конюхом расплачивались всё той же валютой: пресловутой «Столичной», которая уже вовсю тогда разливалась в подпольных водочных цехах какого-нибудь Владикавказа или Рамешек. Также ему платили и папиросами «Полёт» третьего класса. Почти что булгаковская осетрина второй свежести получается.

Короче, у родителей дома, в деревянной котомке для сбора грибов, хранился солидный запас этого «Полёта» -улёта. С его-то пяти украденных пачек и началось моё отроческое восхождение к богатству.

Проданные по шесть рублей за пачку на стихийном перестроечном базаре возле городского универмага (к тому времени уже похожего очертаниями на развалины римского амфитеатра, с парой сонных продавщиц за прилавком), они обернулись семью пачками «Ту-125». «Тухи» были приобретены по пятёре. В овощном, на окраине посёлка. Их почему-то, видно ошибочно, завезли туда ещё по старым совковым расценкам, в то время как на нашем «чёрном рынке» они шли по 25 рублей. Всё-таки фильтр, не хухры-мухры. Недостающие на покупку 5 рублей были опять же спизжены у родителей.

Дальше — больше. Все дети едут классом на экскурсию в Москву: посмотреть Третьяковку, Планетарий, Зоопарк, а Тимофей — незаметно отбившись от общего стада однокашек — рыщет глазёнками по витринам киосков. Высматривает, где цены на жвачку — пониже, чем в родных пенатах. Покупает уже оптом. Блоками.

Но, как говорят, не в коня корм. Всё накопленное потом и кровью богатство было проёбано на модное тогда увлечение — аквариум с «меченосцами» и «гуппёхами». По прошествии полугода рыбки сдохли от какой-то чудной заморской болезни и были благополучно смыты в унитаз. На этом Рокфеллер из меня закончился.

Были, правда, ещё истеричные попытки сдавать дырявые шины на вулканизацию, найденные и вымытые в ручье пивные бутылки карего и салатового стекла, фасовка картофеля по найму у мелкого предпринимателя, но… — всё тщетно. Так и мыкаюсь до сих пор. Лишь иногда, во сне, возвращаюсь в детство, чтобы подержать в руках замусоленные, скомканные дензнаки, пахнущие наивными мечтами. По-другому, наверное, уже и не выйдет. Разве что в следующей реинкарнации.

***

Вот уже четыре месяца я не работаю. Обрыдло. Последним местом моего рабства оказался расположенный на городском рынке музыкальный киоск. Пахать нужно было сутками. Днём впариваешь кассеты с батарейками, ночью — за сторожа. Ссать нам — мне и моей сменщице — полагалось в эмалированное ведро. Оно же служило и ёмкостью, в которую наливалась вода для мытья пола и витрин в киоске. Уборщиц не полагалось. Никогда не считал себя особо брезгливым или привередой (думаю, что смог бы, подобно патологоанатомам, вполне употребить бутерброд с колбасой близ препарируемого трупа), но такие вещи меня выбешивают.

Палатка принадлежала местному полуолигарху от музбиза по кличке «Борода». Неопрятному жирдяю в расхристанной на потном пузе рубашке-поло, с голдой на телячьей шее, с фонтанчиками похоти в зрачках. Понизу самодовольной рожи — чернявая, с проседью, растительность штыковой лопатой. Вспоминая его, мне приходит на ум чёрно-белая картинка из фантастического романа типа «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна: пупырчатый, исполинский осьминог, зажавший в щупальцах парочку подлодок и херову тучу водолазов. Борода (в обыденной жизни) держал между пальцами-щупальцами пахнущую шоколадной ванилью сигариллу «Captain Black». Это был старый, выживший в перестроечной мясорубке аксакал, поднявшийся от мелкого базарного спекулянта до уважаемого мафиози. Или, что одно и тоже, был как свинья, обожравшаяся арбузными корками и пердящая свысока на весь этот мир. Бабло он грёб самосвалами.

Такие же точно ларьки с аудиопродукцией у него были по всему городу, на каждой остановке. Так что, для него мы — насекомовидные, скудно оплачиваемые холопы — были лишь одушевлённым роботами для толкания звуковых шумов населению. Если один поизносился, сорвался в пьянку или запустил лапу в кассу — прикупим за гроши другого! Объявление о найме рабов постоянно висело в газете «Из рук в руки». Думаю, оно и сейчас там висит. Как всякий пестующий своё дело рачительный хозяин, он любил самолично проверить и увидеть пригодность своих станков к работе. Смазать, так сказать, шарниры солидолом. Зазырить у лошадок-ломовозов крепость зубов.

На собеседовании в конторе, куда я явился по указанному объявлению, он сунул мне в руки список с набитыми в алфавитном порядке рок-группами — вразнобой начал меня по нему гонять. Спрашивая, какая группа в каком стиле лабает. Гонял чётко и грамотно, как опытный сыскарь в Тайной канцелярии. Я ощутил себя гардемарином из популярного у советских тёток фильма. Будто пыхтел, стоя на горохе, под грозным оком канцлера Бестужева и не забывал о Правиле, готовящем у него за спиной, на жаровне, пыточный инструмент. (В подкладке моего камзола было зашито перемётное письмо английской коронованной особы и лежало с десяток испанских золотых дублонов).

Но не на того напал, жирный слизняк! Знал бы ты, пуздро, как я отплясывал в родительской спальне перед трюмо в зимних ботинках, семейных трусах и батиной фетровой шляпе нижний брейк-данс, когда мне и десяти лет ещё не стукнуло! «Ту-ду-ду-ду — can’t touch this». Великий ЭмСи Хаммер уже тогда продал мою чистую детскую душу музыкальному Дьяволу. Я готовился к такому экзамену всю предыдущую жизнь! Джеймс Браун рукоположил меня в сан рок-епископа. Элвис Пресли, стоя в вышине на молочном, невесомом облаке, благословил меня взмахами фильдеперсовой накидки.

В одном только этот уебан оказался круче меня. В диско.

«Я тогда только из армии вернулся. Прихожу на танцы, и меня как-то сразу зацепило, будто током ударило: Фаусто Папетти, „АББА“, „Рики энд Повери“… до сих пор, больше двадцати лет прошло, в машине слушаю!» — излился он на меня вдруг душевно после экзаменации, затянув лёгкими дым вонючей цигарки. Погонял он меня изрядно. Видно ему самому было в кайф хоть на чём-то меня подловить. Не вышло. Борода с видимым удовольствием взял меня на работу — «…негоже таким спецам на дороге валяться». Он лихо прозрел в этот миг всю мою будущность. Кольцо Нибелунгов замкнулось.

Работёнка, в общем, была не-бей-лежачего, но с моей тягой к городским приключениям и постоянным свербением шила в жопе она мне показалась Адом. Замкнутое пространство 2 на 2 метра подействовало удручающе. (Скрытая клаустрофобия проснулась?) Обычно я отхаживаю в день километров по 7—8. И не в последнюю очередь из-за отсутствия бабла на транспорт. Но даже когда оно есть, я предпочитаю не слишком терять форму и калории. Восполняю то и другое пивком.

Кассеты у меня шли влёт, как свежеиспечённые пирожки у бабушки, закончившей по молодости кулинарный техникум. Придя на первую рабочую смену, я расставил все записи на витринах в должном интеллектуально-логическом порядке. Рок — к року, рэп — к рэпу (включая сольники участников групп), бардов к шанссанью и так далее. Меня всегда бесил и бесит бардак, царящий в таких вот музыкальных ларьках. Нужную тебе запись рыскаешь глазами часа по три. Но население у нас не шибко прокачанное в плане прав потребителя, нормального цивильного обслуживания не ведает. Потому не ропщет. А делает, по неистребимой совковой привычке, заёбывать вопросами продавца. И будет заёбывать, пока не вымрет поколение всех советских рабов. Недаром Моисей 40 (и ещё раз по 40!) лет водил евреев по пустыне. Причина та же.

Но не тут-то было. Я рано расслабился. Ещё не знал, какой презентик уготовила мне судьба в лице сменщицы. Заступив на следующую смену, я обнаружил, что эта пробздявая сучонка расставила всё заново, по-своему. В дурацком алфавитном порядке. Неясно, чем руководствовался Борода, беря её на работу?! (Предыдущие продавцы были с позором уволены за совместные махинации). Это было чем-то вроде надругательства над святыней. Словно заметка в газете о двух бомжах, изнасиловавших на детском секторе кладбища свежевырытый трупик. «…я ранил в ногу сначала одного, потом отстрелил кусок шеи второму!» — гласила подпись под мутной фотографией сторожа сидящего с отрешённым лицом на скамье в зале суда. Дальнейшее знакомство с напарницей лишь углубило эстетический шок.

Раз по телику я видел передачу о женской «зоне». Журналист в передаче рассказывал про такое сугубо мерзкое явление, как женская травестия. Мол, некоторые тётки в тюрьмах берут на себя роль сильного пола: перенимают мужскую походку, брутальную жестикуляцию урок, стригутся «под мальчика», собираются в звериные стаи и контролируют тем самым остальных тёток-заключённых. Администрации зоны — одна выгода. Любой псевдопорядок лучше, чем никакого, да? За взятку — в банку сгущёнки, блок сигарет и пачку индийского чая «со слоном» — эти извращенки возьмут любую зэчку под покровительство. Или наоборот, — сделают неугодную «опущенкой». Само собой, среди них царит оголтелое подлизывание друг у друга межножья и прочее циничное лесбиянство. В духе древнегреческой поэтессы Сапфо. Такие — трудно даже назвать их самками, скорее, «полупидорки», — носят гордое самоназванье «каблохи». (Чем-то похоже на «кривичей» или «вятичей»). Так вот. Напарницей моей по работе оказалась такая вот натуральная каблоха. Каблохе только-только стукнуло годков этак 18.

Теперь о том, как уволился. Из-за неё всё, твари. Мало-помалу, через месяц, я уже свыкся со своей участью мелкого, низкооплачиваемого торгаша. Только-только стал выбираться из проблем с квартплатой… на пиво с «роллтоном» и покупку рыночных чебуреков с сырой собачатиной денег стало хватать… привык бегать отливать ссаки по ночам за киоском (днём-то у меня хватало ума, в отличие от напарницы, ходить в платный туалет на рынке, оставляя табличку «Закрыто на 5 мин.») … привык держать наготове молоток, когда бухие дембеля, просунув в окошечко татуированные пальцы, пытаются выломать витрину…

Но всё внезапно обломалось в одно солнечное утро, когда каблоха пришла принимать у меня смену. Каждое утро мы полностью, до копейки, сдавали друг другу кассу и пересчитывали кассеты с дисками. Иногда это занимало минут по сорок — пока не сойдётся. На этот раз количество не сходилось, хоть ты тресни! Вместо 2040-а кассет каблохе казалось, что их 2037. Пересчитали ещё три раза. По очереди. Та же херня.

— Ты чё, совсем тупой, блядь! В школе не учился, гондон! — стала вдруг орать на меня малолетняя пидораска. — Я из-за тебя тут открыться торговать не могу уже полчаса! — Я забыл, как дышать. Сказать, что я охуел, значит, не сказать ничего. Словно в рожу мне стряхнули мокрый дождевик. На меня глядела, вылупив пустые страусиные глазищи, Срань Господня! Какой-то вырожденец-гермафродит! Мерзко шипящий мадагаскарский таракан! С волосёнками, спаянными дешёвым гелем в черепаший панцирь, в растянутой до коленок водолазке, спрыснутых чем-то клейким (спермой?) джинсах и говнодавах типа «болельщик Спартака». Подвыпившие мужички обычно обращались к ней, заглянув в окошко ларька, не иначе как «браток». И она не возражала! И тут, понимаешь, такое!

— Заткни хлебало, пэтэушница! Не тебе меня считать учить! — заорал я в ответ, сам себя внутренне ненавидя за то, что вдруг сорвался на эту энтомологическую мутацию.

— Сам заткнись, чмо! Я тебе говорю, что их 2037!

— Чего-о-о-о-о-оооо, млядь?! — тут уже у меня в мозгах взорвалась настоящая нейтронная бомба. Хочешь, говногрёбище, мужиком быть?! Щас я тебе сделаю мужика! Сам уже не понимая, что творю, я всадил ей хорошего прямого левой в костлявый грудак (а как ещё скажешь, не в «сиськи» же! — обидится!). Хряяяяяя-сь! — защёлкнулась с размаху её челюсть с заячьими протезами. И каблоху отбросило на кровать так, что она звезданулась башкой в стопку дисков. Я успел заметить на одном из них напомаженную рожу Кати Дрель и надпись «Писи-Писи». Диски обсыпали ослицу (осла?) изрядным метеоритным дождём. Развернувшись, я хлопнул у себя за спиной дверью и выпрыгнул на воздух.

На воздухе было свежо и радостно. С востока уже вовсю колбасило оранжевое солнце. «Свобода!» — подумал тут я и весело запереступал ходулями ему навстречу. Каблоха осталась одиноко дрочить под блатные куплеты группы «Воровайки». Надеюсь, она не сдохла.

Зарплату за неделю Борода мне так и не отдал. Пришлось встать за пособием на биржу труда.

***

Комната в общаге у Горби напоминала келью средневекового монаха-иезуита. Всякое отсутствие мирских радостей. Узенький, вделанный в нишу у стены кухонный столик со стоящими на нём чайником; пара гранёных стаканов, обгорелая сковородка и алюминиевая миска; окошко, задёрнутое общаговским покрывалом, прикреплённым к «струнам» прищепками. На стене — книжная полка с забитыми до отказа внутренностями (собрание сочинений Маяковского в 10-ти томах, Павич, Борхес, Маркес, Ницше, учебники по литературоведению). На воткнутом в стену гвозде покрытый бурой, как кал, накипью, казнённый через повешенье кипятильник. (Такая же накипь отлакировала изнутри и стаканы). Имелся ещё брошенный поверх панцирной сетки, лежащей на полу, матрас в розовую полоску и две рюмки.

Из этих-то рюмок мы с ним и допивали водочные остатки, развалясь прямо в верхней одежде в позах восточных набобов на матрасе. Полая бутылка «Хлебной» мирно дрыхла рядышком, подле сжатой тульской гармошкой батареи. Меха гармошки чуть грели, хотя под окном нашего четвёртого этажа бродили, словно чайники, выплёвывая пар, запакованные в дублёнки вечерние люди и стояли, завязнув в снежную кашу по самые ступицы, автомобили.

— Слушай, идея есть, — начал он вдруг, соскочив с довольно рьяно обсуждаемой за секунду до этого темы покупки океанского лайнера. На его палубе мы планировали устроить плавучие Содом и Гоморру: с сотней обряженных в одни только бикини тёлок, держащих в миниатюрных лапках бокалы с «мартини»; со встроенным прямо в трюм корабля бассейном, через стеклянное дно которого можно было бы наблюдать акул, гигантских черепах и расплющенных, будто асфальтовым катком перееханных скатов; а также с играющим сутки напролет диджеем, заводящим пластинки ска-реггей-фанк. — А что если нам квартирный концерт устроить? Как раньше, в Совке. И денег, может, заработаем!

— Да каких, на хрен, денег? — скептически ответил я. — У них же наверняка запросы по гонорарам такие же, как за нормальный концерт, у рокеров этих.

— Да ну! Я был на одном таком концерте. Мой знакомец — Толик — организовывал, а у него ваще квартира однокомнатная, и родственник там какой-то на коляске — инвалид. И ничего. Дышать было нечем. Илью «Чёрта» из группы «Пилот» привозили. Главное, чувака пораскрученней взять — баб набьётся жуть!

— Ты на мою хату что ли намекаешь?

— Ага…

— Ну ладно, проехали, — хата будет. Бабы это good. А что с гонораром?

— Вот это уже по Инету пробивать надо. Как получится…

— А деньги-то где возьмём, всё-таки? Сто рублей осталось последних. Ты вроде как забыл, что ни ты, ни я в данный момент не работаем. Ну, ты-то я понимаю, в «академе» — типа студент ещё. Стипендию получаешь. Хотя я в твои годы ни сторожем не брезговал пахать, ни землекопом.

— И чего копать? Зима на дворе.

— Ладно. Забей, богема. Что всё-таки с бабками?

— Ну, есть у меня один знакомый…

— Это Шурик что ли?

— Угадал. — Шурик этот, двухметровый здоровущий полуузбек-полурусский с говорящей фамилией Миллиард (до встречи с ним я думал, что такой может быть только кличка) работал на мебельном производстве. Закончив с год назад политех, он стал работать там сначала попросту станочником, а потом подрос до завпроизводства. В ночные смены он втихаря гнал левые заказы и уже вот-вот был готов открыть свою, такую же, мебельную конторку. Собирал необходимые для оформления документы. Значица, деньги водились.

— Ну, вообще-то, можно попробовать. Флаг тебе в руки — ищи, ты же у нас по интернетам специалист. Я, сам знаешь, не ведаю с какой стороны к компу подойти. Каждый раз решаю, какими дарами и пряностями с благовониями задобрить эту сраную Шайтан-Машину.

Идеи замутить что-нибудь эдакое возникали что у него, что у меня с завидным постоянством. Как утренняя щетина на подбородке. Или похмельный понедельник. То мы хотели открыть видеосалон по типу перестроечных, где бы мы демонстрировали всякие арт-хаусные фильмы с предварительными лекциями (Горби любит развести заумную демагогию), то мы желали печатать продвинутую газету безо всякой цензуры, где публиковались бы мы и наши друзья, а то мы удумывали снимать и продавать местному телеканалу передачу, где бы мы сидели и рассуждали про современное кино. Он — был бы в роли профессора околовсяческих наук, а я бы — просто «белое отребье» то и дело, прямо в эфире, присасывающееся к бутылке. Или же просто — открыть публичный дом для собак и кошек благосостоятельных хозяев. Спаривать их по-породно в тепле и на розовых надушенных простынях, а животнофилы бы в это время попивали кофии, лежа на пуфах за стеклянной перегородкой. Жаль, что ни одна из идеек так и не реализовалась.

— Завтра же в салон зайду, — пустил он самодовольно в поднебесье колечко сигаретного дыма. Из-за напрочь закупоренных ватными колбасками щелей в окнах уже вся комната дрейфовала (как океанский лайнер) в дымном мареве.

— Ну, тогда за рок, — сказал я, и мы синхронно опрокинули стопки в глотки.

— Угу… ещё пойдём? — вытерев мокрую губу вельветовым манжетой моего (а точнее, моего отца) пиджака, с надеждой спросил Горби. Пиджак был чехословацкий, купленный отцом по какому-то дикому блату ещё 25 лет назад, но, благодаря тому, что почти всё это время провисел в шкафу и был надёван только по торжествам, имел вполне адекватный имидж. Точно такие же — с зауженной талией и в облипку — недавно заново вошли в моду. Всякие бритпоперы их заносили. Горби я отдал его временно, потаскать, на какой-то подобной посиделке.

— Пиджак у меня этот вот покупай за 50 рублей, — тогда ещё сходим! — нагло осклабился я.

— Базара нет! — ответил он на удивление радостно. — Я и так не хотел его тебе отдавать, ха-ха!.. — Он достал из заначки в сплющенном томике Есенина два полтинника, и мы пошли за второй.

***

Уже где-то через неделю всё само собой как-то замутилось. Полуузбек Миллиард согласился выдать 3000 рублей на гонорар + кормёжку пельменями артиста. Горби пробил электронные адреса всевозможных гастролирующих по Руси-Матушке рок-музыкантов (попсюков нам, естественно, было не потянуть по деньгам, да и противно). Попереписывавшись с ними, он решил остановиться на питерском полупанке по кличке «Чёрный Лукич». Самом дешёвом и удобном для нас, начинающих.

Вообще-то, жителем Северной Пальмиры Лукич стал не так давно. Практически всю жизнь он прожил в Новосибирске и проработал там слесарем на металлопрокатном заводе. Этой новости я сильно удивился. Дело в том, что я знал Лукича ещё по совместной деятельности с Егором Летовым, а это чего-то да стоило в панк-кругах бывшей совдепии. Ещё в далёком 1987-м году они вместе записали альбом «Кончились Патроны» — Летов там был на подпевках и на барабанах, — который на равных циркулировал по стране с прочими летовскими записями. Как можно было продолжать работать на заводе после такого «оглушительного», пусть и подпольного успеха, для меня было загадкой. А я-то рассчитывал — сразу, как прославлюсь со своей группой — зажить африканским царьком!

Выяснилось всё позже, при совместном общении, когда я узнал, что у Лукича (в миру Вадима Кузьмина) было двое детей. В отличие от прочих, «бесплодных» представителей сибирской панк-волны, ему надо было их содержать и кормить. Год назад он переехал в Питер, чтоб, наконец, попробовать кормить их музыкой. На данный момент в составе лукичёвской группы уже играла половина музыкантов «Аквариума». (Как он их завлёк-то, они ж все меркантилы и типа «звёзды»! ) Впрочем, несмотря на панковское прошлое, песни его были очень мелодичны и правильно слеплены. Что не может не привлечь любого профессионального лабуха.

Так как у Горби и у меня свободного времени было завались, мы вплотную занялись организацией.

Горби рисовал на компе в университетском классе информатики макеты афиш и билетов. Я их либо одобрял, либо не одобрял. В целях экономии было решено остановиться на афишах в один цвет — печать малого тиража на принтере дешевле типографской — а билеты, наоборот, сделали поразноцветней. Расчёт тут простой: если людям понравится, если у них останется на память яркая картонка с автографом музыканта, то они наверняка притащат с собой в следующий раз и пару друзей. Да-да, у нас уже хватало наглости рассчитывать на вторичный угар! Билеты оценили в 130 целковых. Горби состыковался с одной мелкой рекламной фирмой, которая согласилась отпечатать билетный тираж бесплатно в обмен на их рекламный лого на афишах.

Вопросами гастролей у Лукича занимался человек по прозвищу Алес. Он был небольшой шишкой в звукозаписывающей компании «Хор-мьюзик», на которой Чёрный Лукич и подвизался. Созвонившись с ним несколько раз, Горби обговорил детали приезда, да и вообще они проверили друг друга на вшивость. Иногда по голосу человека можно узнать о нём столько же, как если бы прожил с ним 10 лет бок о бок. В кутузке, на соседних нарах.

Лукичу было удобней отыграть у нас проездом. По дороге из Москвы в Питер. На том и договорились. Гонорар — сто бакинских. Покормить и напоить — само собой. Концерт назначили на пятницу, согласовав с Московским выступлением. Потому как, кто заинтересуется — придёт обязательно, а кто не особо — придут всё равно, за компанию. Ибо нормальные, большие клубные концерты идут по субботам (в воскресенье у пипла отсыпной).

Как оказалось, поклейка афиш зимой в тридцатиградусный мороз дело сильно трудоёмкое. Жопы в ледяном мыле. Пальцы примерзают к тюбику с клеем, волосы в носу встают дыбом, как стеклянные иголки на искусственных ёлках под Рождество, а в ботинках образуются топи, в которых ещё Геракл силился поймать и обезглавить многоголовую гидру. Из-за этого каждые полчаса забегаем в какую-нибудь забегаловку и согреваемся коньяком. Тратим выделенные «золотым» Миллиардом на текущие расходы деньги. Приходится.

В наглую зафигачиваем мы поверху, на афишных тумбах, рожи всевозможных «трофимов», «ларисдолиных» и «актёров больших и малых театров». По-моему, так их скучные, отъевшиеся физии смотрятся намного веселее! Наши чёрно-белые листовки в духе революционных воззваний и с контактными номерами телефонов оказались чертовски хороши. Про автобусные остановки и придорожные столбы тоже не забываем. Нам ещё не приходит в голову, что по этим телефонам нас могут легко вычислить «обиженные» акулы и акулки шоубиза и заставить платить штраф. Посредством паяльника, вбитого в мыльные задницы.

***

В день концерта мы с самого утра засели в предоставленной нам в полное распоряжение квартире мебельного магната Шурика Миллиарда. Especially for us. Бегая из кухни в комнату и обратно, мы поминутно заваривали себе кофе, готовили в микроволновке бутерброды с сыром и ветчиной, смотрели по видаку без звука «Броненосец Потёмкин». В общем-то, фильмец и так был немой, с одними титрами, но мы заменили классический саундтрек на альбом «Кирпичей» «Капитализм ОО». По-моему, стало не хуже. Со стороны это было похоже на предвыборный штаб боевиков экологической партии, готовящих похищение зверей из городского зоопарка. «…и бродят там животные невиданной красы…». Ах… ну да, ну да, ещё мы постоянно отвечали на телефонные звонки.

Звонков был целый биллион и ещё несколько. Перед тем, как в очередной раз отозваться на въедливый телефонный зумм, мы по-быстренькому успевали сыграть в «камень-ножницы-бумага». На то, кому брать трубу. Уши в трубочку стали уже сворачиваться от желающих поглазеть на живую легенду панк-рока. Хоть поначалу нам и было интересно чувствовать себя воротилами от шоубизнеса, ещё каких-то пару недель назад, упивавшихся несбыточным фуфлом про океанские лайнеры и дома свиданий для дворняг.

Вопросы были стандартные: «А во сколько начало?», «А что, Лукич ещё не умер?», «А где нас будут встречать?», «Сколько билет стоит?». Когда человек оказывается в роли просителя, он почему-то неизбежно тупеет. «Все ответы — на афише!» — захотелось мне уже наорать в трубку, когда очередной звонок прервал моё уринирование в туалете. (Горби курил на балконе).

— Да! Слухаю! — нервно гаркнул я, стоя посреди комнаты со спущенным подгузником и силясь сокращением паховой мышцы не упустить струю прямо на журнальный столик. На экране пьяный матрос разинул рот и перевернул вверх дном обеденный стол с мисками мутной баланды. Снизу всплыли белые буквы: «Братцы! Опять нас червями кормють!»

— Олега Александровича можно? — спросил меня, прорываясь сквозь трескучие помехи, мужской голос. (Словно то ныряющая в штормовую волну, то вновь выскакивающая на её гребень, отстреленная голова в бескозырке, которая, повращав слегка глазами, удумала доплыть без хозяина аж до самой до Южной Америки).

— Это тебя, — протянул я радиотрубку Горби, выбежав в сползающем исподнем на балкон.

— Алло… — бодро сказал он в неё, и, потыкав (как котёнка мордочкой) «бычок» в глиняное блюдце, весь обратился в слух. — Я ушёл доделывать свой мочеточный бизнес.

— Говорят, что сели уже в автобус. Через три часа будут, — сказал Горби, вынырнув с балкона, когда знаменитая детская коляска вовсю уже кувыркалась по знаменитой потёмкинской лестнице. Вася Васин из «Кирпичей» к тому времени 6-ой раз просклонял в динамиках проклятую «шаварму-шаверму-шаурму».

— Окей. Я тогда поеду в квартире уберусь хоть маленько. И в магаз сбегаю — за бухлом.

— Давно надо было сделать.

— Когда? Я же здесь, с тобой, на звонки отвечал.

— Ничего не знаю

— Щас добазарится кто-то!

— Иди-иди уже. Мы с Шуриком как на такси их встретим, так тебе сразу отзвонимся, — парировал он и… — Начало-о-о-ось! — заверещал он вдруг мне в самое ухо и, схватив за плечи, стал трясти, что твою резиновую куклу из секс-шопа.

— Ага… началось… изыди… Сотона!..

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ

Все мои книги здесь.

Мой ДзенДзенДзен

Пропетляв полчаса по окрестным улицам, водила — индус лет 40-ка со сползающими на подбородок усами как у солиста олдовой белорусской рок-банды «Песняры» — глушит байк у хостела «Annapuma 2». Я спешиваюсь, стараясь не обжечь голень о раскалённую выхлопную трубу, и благодарю его словом даньяват — исчерпав тем на 30% словарный запас своего хинди. Песняр сам вызвался подвезти меня, подцепив среди ревущего трафиком перекрёстка, где я тщетно пытался выяснить у аборигенов как добраться по нужному адресу.

Порывшись в рюкзаке, я дарю ему пишущую ручку с логотипом фирмы «Gore-Tex» и выдаю на гора вторую коронку: «нэхи пэйса» — мол денег нет. Водила качает головой слева-направо (индийский жест «окей») с улыбкой принимает подарок. Может он просто решил прокачать свою Карму? Обдавая меня на прощание облаком газов, обладатель моржовых усов исчезает. Очень странный для индийца чувак, решаю я.

Два дня назад я прилетел из России в столичный Дели и, очутившись на его знаменитой у бэкпекеров улице «Main Bazar», тут же был атакован мошенниками, нищими, попрошайками с коростой язв на ладонях и настырными торгашами всех мастей.

Под «мастью» я разумею статус преступника в воровском мире. За годы странствий, ни в одном азиатском мегаполисе — от Джакарты до Бангкока — я не встречал такой концентрации жулья жаждущего выпотрошить мои карманы. Приплюсуйте сюда оглушительный визг клаксонов моторикш, что лавируют в людской гуще, стоящую столбом дорожную пыль, палящее солнце (жарило градусов под 50) и бесхозных коров, которые мечут поминутно на асфальт содержимое ректумов. Говорят, эта улица у кого-то любимая…

Гляжу с полчаса на представшую пред глазами картину с балкона пивбара, и решаю быстрей ретироваться. Филиал Ада на земле — не то, что мне нужно.

Покупаю билет в плацкарт по квоте для иностранцев в кассе вокзала и прыгаю в поезд до города Хайдарабад: в его окрестностях расположена самая большая в мире киностудия «Рамоджи» занесенная в книгу рекордов Гиннеса.

Кусок земли в 670 гектаров принадлежащий медиамагнату Рамоджи Рао способен удовлетворить любые прихоти киноделов и предоставить локации на самый взыскательный вкус: от гигантских павильонов со скалами размером один к одному сляпанными из папье-маше до натуральных пейзажей а ля Калифорния с копиями дворцов средневековых Моголов.

На «Рамоджи» я нанялся, дабы поучаствовать в двухмесячном шутинге. Или, говоря по-русски, в киномассовке: ежедневная оплата — 2000 рупий + жильё и трёхразовое питание. Мне предстоит сыграть безымянного солдата времён британской колонизации среди сотен таких же «белых обезьян».

— Здорово, братан, сам откуда? — Я оборачиваюсь на неожиданную в здешних краях русскую речь. На ступенях хостела сидел обритый наголо мужик лет под 30 с явной славянской физиогномикой и редкой бородёнкой поверх неё. Мужик одет в затрапезную футболку и отвислые на коленках треники. Меткая народная молва зовет такие «обосрашками». По предплечьям мужика змеятся синие татухи, а глаза с предательской поволокой трубят о том, что он по самые брови загружен ТГК. Укурен в хламину, то бишь.

— Из Москвы…

— Чё, прям из Москвы, и сразу на шутинг? — удивляется Лысый.

— Ага, позавчера прилетел. С Людой-скаутом по «Телеграму» списались, кинул ей фотки. Она говорит: велком — лети.

— Ну ты даёшь, братан! А Мухаммед в курсе, что ты здесь?

— У меня связь пропала, как в Индию влетел. А местная симка так и не активировалась, хотя лавочник уверял через 5 часов заработает. Написал Мухаммеду, когда вайфай бесплатный на вокзале поймал, но ответа не было.

— Не ссы, сейчас ему наберу — побазарим. Чаррас куришь? Зацени какой стафф ароматный. Высший класс! Дети в Гималаях в школу не ходят, день и ночь стараются — «ручник» для нас крутят.

Лысый заливаясь сатанинским хохотом, выуживает из портмоне липкий комок гашиша размером с хоккейную шайбу и суёт мне под нос. Из вежливости я втягиваю ком ноздрями. Молодёжные эксперименты с веществами я закончил лет -энцать назад.

Договорившись с киноагентом по телефону, что он отвезёт меня в другой хостел позже — этот переполнен — Лысый предлагает оставить у него в комнате скарб, а самим прогуляться по району и перекусить. Пока мы взбираемся по винтовой лестнице под самую крышу 6-тиэтажного здания, нам попадаются навстречу русские парни, которым Лысый демонстрирует меня как музейный артефакт: мол прилетел на шутинг из самой МСК! Все дивятся, жмут руку и спрашивают Лысого про какого-то Афганца. Лысый отвечает, что Афганец запаздывает, но вот-вот нарисуется.

Оставляю рюкзак в комнате Лысого, и мы выходим в душный индийский вечер — он решил провести для меня небольшую экскурсию.

А заодно обстряпать свои криминальные делишки…

Двигаемся параллельно уходящей ввысь бетонной эстакаде надземки устремляясь вперёд, в самую уличную круговерть. Вместе с нами по тротуару спешит разноцветное торнадо из людей, бодливых коров, вопящих торгашей толкающих деревянные телеги с фруктами. А по шоссе несется бурная река из городских автобусов, расписных фургонов дальнобоев, моторикш и малолитражек с надписью «OLA» — местного аналога «Uber». Все кругом нас кипит, гудит и взрывается разноголосицей 10-тимилионного мегаполиса.

«Мы ж здесь все местные, Гоанские. Кто по 5 лет в Индии живет, кто по 10, многие на оверстее. — Вводит меня в дискурс Лысый. — На ком-то кредиты в России висят, кто-то под судом ходит, кто-то в розыске за криминал или просто… зима задолбала. Я сам сюда свалил по-бырому 3 года назад: на огороде куст ганджи высадил для личного потребления, а сосед меня и сдал мусорам. В сезон все в основном в Гоа живут — туристов окучивают. Кто наркотой барыжит, кто экскурсии проводит. В мунсун народ разъезжается. Одни в Гималаи едут — там прохладно, другие в Путтапарти в ашрам Сай Бабы — там дёшево, койку за 20 рупий в сутки снять можно. Если нормальную квартиру, то всего 3000 рупий (считай рублей) в месяц. В Гоа цен таких нет на жильё даже в несезон, и дожди стеной. Но сейчас съёмки глобальные, поэтому агенты нас по всей Индии собрали. Раньше лучше было. Говорят, лет 5 назад могли тебя киношники прямо на пляже выцепить и 6000 рупий за день предложить. После Крыма все рухнуло. Кто в России квартиры сдавал и коктейли в шезлонгах пил, теперь сами побираются — за бананы готовы рубиться… Братан, даже не пытайся понять индусов, просто расслабься и плыви по течению. Они придумали себе кучу сказок, в которых хотят жить на самом деле. И живут… Да, в Индии все достать можно, — внезапно перескакивает Лысый на своё, любимое. — ЛСД, опиум, гашиш, траву, „димыч“ (слэнговое название МДМА), эфедрин, амфетамин, права на мотобайк левые. Тебе права не нужны, кстати? Я качественные делаю. В „Фотошопе“. Только фотка твоя нужна. Всего 70 бакинских. Телефон мой запиши, на всякий случай…»

Кое-как отбиваясь от агрессивного маркетинга своего патрона, я подхожу с ним к киоскам со стритфудом. У киосков, на земле, — колонка, из которой разрывая динамики верещит на всю округу индийский рэп. В Индии такие уличные едальни называют кхана-дхаба. На расставленных тут же, рядами, пластиковых стульях сидят гроздьями едоки. В руках у них бумажные тарелки, откуда они сложенными в горсть пальцами выгребают обжаренный на кунжутном масле, приправленный жгучими специями и сдобренный кусками курицы, рис. Это любимая локалами (из тех, что не ушиблены веганской идеологией) — «chiсken manchurian» — курица по-маньчжурски.

Заказываем по огромной порции, которой можно накормить слонёнка (35 рупий), и по стакану свежего фреша манго (10 рупий) — в МСК такой на Даниловском рынке встанет под 300 рублей в лёгкую.

— Ты только глянь на них, а! Идут в обнимку, как ни в чем ни бывало, не стесняются, — Лысый тыкает жирным пальцем в направлении пары индусов лет 20-ти, которые ухватив друг друга за талии вальяжно ступают по тротуару что-то шепча друг другу на ушко. — Пидоры грёбаные. Ты знаешь, что они тут каждый третий в жопу долбятся?

Пока я забрасываю в топку огненное жарево, Лысый, стараясь переорать местный гибрид Тимати и «Кровостока», описывает мне механизмы индийской семейной ячейки.

Согласно традициям, невеста и её родители должны вывалить семье будущего жениха нехилое приданное в виде золота-брильянтов и прочих денежных средств. Посему рождение девочки считается у индийцев большим горем. Даже проклятие в адрес нехороших людей на этот счет имеется: «Желаю тебе стать отцом 10-ти дочерей». Индия единственная страна в мире, где под страхом тюрьмы врачу делающему УЗИ запрещено сообщать беременным теткам будущий пол ребёнка. Чтобы абортов не делали.

Вот и бывает, что в ожидании женитьбы многие дяди-индусы доживают до седых яиц девственникам. Но природа человеков не терпит маеты. И если жители деревень обходятся «подручными средствами» в виде ослиц и кобылиц, то спермотоксикоз горожан трансформируется в гомосексуальные связи. Считается не зазорным иметь себе любовника даже после свадьбы. За годы ожидания приданного и самого брака, многие мужики в это дело втягиваются и «глиномесят» друг друга уже по-серьёзке.

Заправили желудочные баки горючим и двигаем назад, к хостелу. Мимоходом узнаю от Лысого, что Хайдарабад это дословно «Обитель Льва», где «хайдар» — это лев, а «бад» — город. Штат Телангана, столицей коего он является, это второй после Мумбая эпицентр киноиндустрии. Но в пику мумбайскому Болливуду, где снимают фильмы на языке «марати» — наречии штата Махараштра — здешнее кино делают на «телугу». Отсюда и просторечное Толливуд. Всего же в Индии ажно 27 языков. Собеседники из разных шатов, дабы понимать друг друга, используют корявый «hinglish». Благо, что колонизация Индии британцами длилась 150 лет.

Заодно Лысый развлекает меня лекцией про богиню индуистского пантеона Лакшми. Её махонький храм встречается нам по пути. Лектор из него хреноватый. Если такой информативности достаточно для клиентов, которых он «окучивает» в Гоа, то мне жаль наших руссо-туристо. Да и сама придорожная молельня кажется отжившей своё: вход закупорен на решетку со ржавым амбарным замком, а за ним, в полутьме, белеет печальная статУя властительницы людских судеб с облезлой позолотой на лике. Рядом — на алтаре — валяются жухлые стебли некогда шикарных цветов. Видимо, от хранительницы домашнего очага не сильно оргазмировали на районе…

На другой стороне шоссе замечаем странную фигуру: гигант баскетбольного роста, одетый во фривольно короткие для консервативной Индии алые шорты, возбужденно машет руками, скалится и что-то орёт нам — силится перекричать децибелы моторов. «Ещё один безумец-индус жаждет сделать со мной селфи… " — проносится в голове.

— О, Афганец нарисовался! — толкает меня локтем в бок мой обкумаренный гид.

Сродни бенгальскому тигру, Афганец здоровенными прыжками преодолевает кипящую автомобильную лаву, играючи перемахивает через кубы дорожного заграждения высотой в добрый ярд, и приземляется на задние лапы у обочины.

— Hi, bro! — восклицает великан и радушным рукопожатием приветствует Лысого. Спрятанный в его ладони (размером со штык лопаты) 20-тиграммовый пакет «Cannabis indica» юркает Лысому в руку. Филигранным жестом фокусника Гудини тот сбрасывает ганджу в недра пузырчатых обосрашек. Я делаю вид, что на секунду ослеп.

— Where are you from, man? Goa? — тянет ко мне гигант жилистую, как морской канат свитый из пальмовой копры, руку.

— No, bro. Just right now from Moscow, — пожимаю я ему граблю, походя диагностируя у индийского циклопа признаки акромегалии: кряжистые надбровные дуги, мясистые уши сказочного эльфа, избыточный нос и узловатые фаланги пальцев. Говорят, у боксирующего депутата Николая Валуева тот же недуг — из-за избытка гормона соматотропина такие люди растут до гробовой доски.

— Wow! Cool! — восхищается он озаряя меня белозубой улыбкой. Мы знакомимся, и теперь уже всем трио идем к нашему приюту.

Когда возвращаемся, то видим, что входная дверь номера нараспашку, по периметру гуляет ветерок, а на импровизированном лежбище из трех сдвинутых встык кроватей храпят трое русских парней из давешней ватаги. Первая мысль: а не обшарил ли кто мой рюкзак шаловливой ручонкой? Но сразу вспоминаю, что самое ценное: паспорт, кредитка с жалкими 100 баксами на счету и китайская экшен-камера «SJcam» — у меня под футболкой, в потайном туристическом поясе. Автоматом провожу по нему рукой и выдыхаю. Вторая мысль: условия размещения для бледнолицых лицедеев тут не ахти.

Заслышав наш приход, парняги лениво протирают глаза и принимают сидячее положение.

Не тратя время попусту, Лысый плюхается в позу лотоса на один из двух в комнате пластиковых стульев, вырывает страницу из лежащего на столе таблоида (с бородатой физией премьера Нарендры Моди на обложке) и начинает ловко измельчать на его переносице афганский стафф — обращать наркотик в пригодный к горению в трубке-чилуме субстрат. Орудием Лысому служит выуженное из его же обосрашек ПОЛУМЕТРОВОЕ (!!!) мачете. Моди как будто не против…

— Сам я из штата Джамму и Кашмир, это на самой границе с Пакистаном. Спорная территория, — самопрезентуется мне Афганец, выпуская из лёгких почти кубометр сладкого конопляного дыма. Чилум уплывает на дымных волнах к следующему куряке — сидящему в ритуальном круге мужику лет 35-ти с всклокоченной бородой и серьгами в обоих ушах. Бородач три раза ударяет ладонями с зажатой в них трубкой себе по лбу и произносит: «Бом Шива Баленатх» — сакральную присказку перенятую ещё хиппарями 60-х у бродячих монахов-садху. Присосавшись к обмотанному тряпицей глиняному раструбу, он втягивает в себя частичку Космоса. Считается, что бог Шива сам был не дурак побаловаться веселящим дымом.

— С детства помню как просыпался от грохота артобстрелов. У меня у самого пятеро детей, — продолжает Афганец рассказ и прикосновениям пальца зажигает на смартфона серию фоток с озорными мордахами. Дети симпатичные, и от папаши унаследовали, пожалуй, лишь редкие в этих широтах серые глаза да кожу цвета беж — генетические подарки приводящие индусов в восторг. С ними они легко пробьют себе, по следам родителя, дорогу в киномир. Если повезет, конечно…

— А еще я бывший боксер и личный бодигард. И в одной из серий про Джеймса Бонда участвовал! — Афганец пичкает меня своим послужным списком, будто я заезжий продюсер готовый вот-вот заключить с ним контракт. И вправду, его бугристое, вытянутое лицо кажется смутно знакомым. Не он ли был тем монстром по кличке «Челюсти», который перекусил стальной канат в одном из эпизодов бондианы? Своей пятерней этот двухметровый дядя вполне способен раздробить черепушку обычного хомо сапиенса. (На самом деле, в фильме «Шпион, которого я любила» 1976-го года играл английский актер Ричард Кил, страдавший той же болезнью).

Внезапно я ловлю себя на мысли, что мне чутка стыдно за Афганца. Ну типа как за В. Путина, который ввел в войска на Донбасс, а сам бормочет, что «ихтамнет». Из вежливости я улыбаюсь и поддакиваю великану восхищаясь его заслугами. У Афганца типичный комплекс актера второго плана: недостаток таланта и успеха он маскирует причастностью к Великим. Впрочем, это не самый смертный грех на Земле…

Долго ли, коротко ли, но под аккомпанемент преходящего из уст в уста чилума я узнал от парней всю подноготную «Русского Болливуда-Толливуда». «Русского» условно, ибо для индийских киноворотил вся массовка делится на некие касты. Ну видно, им так привычней исторически. Только вместо традиционных брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр существует градация по национальному признаку, а точнее по цвету вашего паспорта и кожи. Отсюда и соответственная ставка для каждой касты.

На самом днище этой негласной иерархии обитают сами граждане Индии. Их такса за 10-тичасовой съёмочный день варьируется от 300 до 1000 рупий. В Индии 1.3 миллиарда жителей, и в любой момент можно одно смуглое тело в кадре поменять на другое.

Далее идут обладатели гражданств СНГ (казахи, таджики, туркмены, узбеки и т.д). Словом те, кто визуально посветлей и чуть более похож на европеоида. Зарплата у них 1500 рупий в день. Традиционным поставщиком таких «недоевропейцев» считается город Пуна с его многотысячными студенческими кампусами.

Слушая рассказы парней, я с удивлением узнал, что наши бывшие соотечественники из экс-сателлитов СССР давно предпочитают отправлять своих отпрысков за образованием не в Россию, а в далёкую Индию (!). Хваленая русская «вышка», о которой нам с утра до ночи долдонят пропагандоны 1-го телеканала не интересна от слова — НИКОМУ.

Обучение в индийских университетах ведется на английском языке по высшим международным стандартам. Мало того, оно зачастую БЕСПЛАТНО для иностранцев. Если же внутри вас затаился потенциальный Михайло Ломоносов или Склодовская-Кюри, то вы можете рассчитывать на госстипендию. И составит она не жалкие российских 1600 рублей, а тысяч этак 25 с лихуем. Отсюда не редкость встретить в Индии студиозусов из означенных стран, которые по-русски не говорят ни бэ ни мэ. Максимум, «привет» смогут произнести. Ни к чему им русский язык. В отличие от своих родителей, они не планируют таскать ящики в «Пятёрочке» или работать на укладке московских бордюров. Все они мечтают получив дипломы уехать на заработки в Америку, Евросоюз или (на худой конец) в Китай.

На третьей ступени находятся, так называемые, «Гоанские Торчки». Те самые ребята, что взялись меня просвещать. Из названия ясно, что в основной массе это любители встретить сансет на гоанском пляже в состоянии грогги от воздействия веществ разной степени тяжести. Все те, кого у нас в стране принято называть дауншифтерами, бэкпекерами, «зимовщиками» и прочими сбродом.

В сезон к ним добавляется многочисленная армия пакетных туристов. У таких ставка за день колеблется от 2-х до 3-х тысяч рупий. Впрочем, среди несведущих «пакетников» встречаются идиотики готовые бегать по жаре, скакать на лошади или махать саблей во славу Болливуда за бесплатно. Чисто по фану, так сказать. Чем, конечно, не брезгуют пользоваться агенты-скауты. Среди, которых, полно русских любовниц индийских киномагнатов. Они служат некоей обязательной прокладкой между русскоязычной биомассой, подчас не умеющей изъясниться по-английски даже прожив в Индии несколько лет, и съемочной группой. Так, в их ведении лежит: улаживание конфликтов, набор людей через паблики в соцсетях и увольнение штрафников. А таких бывает немало, учитывая специфический контингент.

Несомненно, все эти ушлые бабёнки разруливают геморрой с торчками за изрядный кусок киношного пирога. Как и везде в мире, синематограф — это всегда бесконтрольный черный нал и отмывка грязных денег.

Принадлежность к «Гоанским торчкам» не обязательно определяется русскостью, белорусскостью или подданством в Королевстве Сала. Например, этажом ниже Лысого и его команды обретались два австрийца, один поляк и даже интеллигентного вида иранец. Так же как и Афганец, он числился «нашим» за свою редкую для Индии бледнолицесть и светлоглазость.

Сам же Афганец перепрыгнуть в высшую лигу настоящих артистов не мог или не желал по каким-то ему одному понятным причинам. Может так ему было удобней делать свой «травяной» бизнес: знание местных языков позволяло ему добывать качественный стафф для массовки в любом городе Индостана. Запасов веществ, которые парни привозят с собой из Гоа не всегда хватает до конца проектов.

На самой же вершине кинопирамиды восседает банда «Мумбайских Качков». Это бывшие профессиональные спортсмены, турникмены, каратисты и борцухи всяческих наук. Словом, все те, кого природа одарила развитой мускулатурой и ростом. Трудятся они по большей части «файтерами» (от английского fight — драка). Как расходный материал индийских кинобоевиков. Нужно же индийским суперменам кого-то молотить по мордасам и размазывать пушечным взрывом по экрану!

Желательно, чтоб это были условные наследники английских колонизаторов. Чем краше и фактурней такая белая кукла для битья, тем больше это греет душу индийского зрителя. Ставка «Мумбайских Качков» пляшет от 5-ти до 15-ти тысяч рупий за день. Живут они, в большинстве, в самом Мумбае и окрестностях — ближе к рассаднику агентов, готовых состряпать им профессиональные портфолио и протолкнуть за процент в киношку с крупным бюджетом.

К «Мумбайскими Качками» отдельной кагалом примыкают европейки исполняющие «bellydance» (танец живота). Прозрачная кожа, светлые локоны и пышные формы прыгающие под ритмичные напевы действуют на индийских мужиков круче конского возбудителя. Попутно они отжигают на свадьбах и демонстрируют одежду на подиумах. Их расценки — индивидуальны.

Наконец, прибывает наш агент с каноничным именем Мухаммед. Подхватывая рюкзак, я прощаюсь с соратниками по будущему ремеслу и наркогромилой, после чего выбегаю вслед за Мухаммедом на улицу.

Тормозим авторикшу. Он забирает нас в легкую морось внезапно образовавшегося дождя. Под стаккато трайцикла пролетают мимо уступистые, как конструктор «Lego», многоэтажки, дымят жаровнями забегаловки с рекламой на «телугу», придорожные канавы джебами фекальных амбре бьют по ноздрям.

Я будто ощущаю себя изнутри и снаружи одномоментно. Как некий герой фильмов Терри Гильяма, которого занесло на страницы Махабхараты. Кто я, мать-твою-ети, и как сюда попал?! Может я оживший после 1000-летний спячки древний демон? Или прорезающий зыбкий мрак ночи астероид? И за каким хреном эти блохастые, съеденные паршой до самых рёбер, дворняги лают и рвутся под ось нашей небесной колесницы?..

В следующем эпизоде:

Голова Сергея Королева — «Гоанские Торчки» маршируют под «Катюшу» — «Ты — говно!» — кричал я в лицо директору самой большой киностудии в мире…