Simantikus

Америка бабе Гале не понравилась с первых же минут. С того момента, когда местные таможенники конфисковали из её чемодана порядочный кусок сала. Конечно же, дочь её предупреждала, и предписывала, ни в коем случае ничего не везти из еды. Откуда же бабе было знать, что её бережно завёрнутое в целлофановые пакеты, заклеенное скотчем. И снова завёрнутое в толстую льняную скатерть сокровище, найдёт здоровенный пёс, который бросился на бабушкину клетчатую сумку так, как будто всю свою собачью жизнь бредил только этим бабкиным салом... Только горькие слёзы и уговоры спасли бабу Галю от бессмысленно большого штрафа. Истощённая длинным перелётом и драмой в аэропорту, баба Галя даже не заметила, как где-то потеряла левый босоножек. Такую — испуганную, плачущую, и в одном туфле — её и встретили дочь, зять и внуки. Позже внуки будут дразнить её: «Баба Галя привезла сала. А как от пса убегала – потерялась сандаля». С зятем Василием у Галины также не сложилось с самого начала. С того момента, когда сев в авто и закрыв дверь, она услышала от него: – И шо вы так хлопаете... Вы уже не в своём селе. И это вам не Жигули. Зять вообще-то был парень как бы и неплохой— трудолюбивый и семьянин порядочный. Работал водителем дальнобойщиком. Но почему-то сказал Галине, что работает трокистом. Почему трокистом, а не водителем Галина так и не поняла. Но решила, что, видимо, для того, чтобы выглядеть солиднее в глазах окружающих. Приготовив ужин, Галина говорила дочери: иди клич своего танкиста есть. Василий некоторое время из-за этого сильно нервничал. Но впоследствии смирился, что тёща зовёт его танкистом. При любом удобном случае он выговаривал тёще: – Вы думаете, что здесь так легко? Вы знаете, сколько я плачу за моргидж, иншуренс, есесмент? Я валю стрейт от деливери к деливери. Ещё и за тикеты лойерам плачу, чтобы рекорд не зафакапать. Интуитивно Галина понимала, что зять говорит на русском. Но ничего не могла понять. Поэтому не могла предложить ни одного аргумента в свою пользу... Галина сильно скучала и тосковала за селом, за лесом, за козой, курами. И даже за глуповатой бешеной соседкой Валькой. Ночью ей снилось, как она возвращается в свою деревню. Садится на скамейку у черешни. И машет рукой Вальке. Которая в ответ ей тычет фигу. И говорит: – И чего ты сюда припёрлась, американка ссаная. Но, к сожалению, Галину в том селе уже никто не ждал, а её дом купил Валькин племянник... Чтобы хоть как-то развеяться Галина много ходила по городу пешком. Сначала улицы Чикаго действовали на неё угнетающе. Но со временем, в тех, казалось бы, серых и однообразных домах, она начала видеть какую-то неизвестную ей ранее красоту. Незаметно для самой себя она могла остановиться. И долго рассматривать граффити, или старый металлический мост. Каждый раз она заходила всё дальше. И всё меньше хотела возвращаться домой. Однажды, повинуясь неведомому ей импульсу, она вошла в двери заведения, которые выглядели, как ворота в ад. И даже музыка оттуда звучала адская. Это был бар, переполненный грозного вида мужчинами и женщинами одетыми в кожаную одежду. Галина подошла к стойке бара. И сказала одно из немногих слов, которое она успела изучить на английском: – Дринк! Домой Галина ехала очень громким мотоциклом, держась за спину Дона Хорхе, черноглазого красавца, который что-то весь вечер ей оживлённо рассказывал, подкручивая седые усы. На спине кожаной жилетки он имел надпись «BANDIDOS». А его лицо украшали шрамы, и татуировка под правым глазом в виде капелек слёз. С того вечера Галина почти не ходила на прогулки пешком, потому что за ней заезжал Дон Хорхе на своём Harley FXSTB Night Train, чей звук двигателя Галина могла легко отличить от любой другой модели. Этот звук будил танкиста Василия. И смущал соседей, которые боязливо говорили, что Дон Хорхе был страшным человеком, – бывшим телохранителем самого Пабло Эскобара. И его до сих пор безуспешно разыскивает ФБР. Василий давил на дочь Галины, чтобы она поговорила с мамой. И убедила её взяться за ум. Дочь же делала вид, что беспокоится за Галину. Хотя, на самом деле, зная тяжёлую жизнь и раннее вдовство матери, радовалась за неё. И даже слегка завидовала такому бунтарству. Однажды Галина собрала свои вещи в чемодан. И сказала, что едет жить к Дону Хорхе. Дочь сразу же заплакала. А Василий стал эмоционально рассказывать Галине о совести, стыде. И о том, что же на это скажут соседи. — Понимаешь, Вася, — сказала Галина, — субъективное мнение окружающих, это не что иное, как отражение наших же комплексов, недостатков. И низкой самооценки. Если ты не перестанешь озабочиваться мнением соседей, и все твои поступки и решения ограничатся только стандартами, установленными определённой социальной группой, рано или поздно твои несбывшиеся мечты и нереализованный потенциал могут сублимировать в насилие, проблемы в семье, болезни и алкоголизм. Выгляни, наконец, за пределы своей коробочки, Вася. Интуитивно Василий понимал, что Галина говорит на русском. Но не мог понять ни слова из того, что она сказала. Поэтому молча отошёл от двери, растерянно хлопая глазами. — Adios, cabron! (Пока, ублюдки (исп.), — воскликнула Галина. И направилась на улицу. Дочь продолжала плакать. А Василий с огромным удивлением смотрел вслед ещё достаточно молодой тёщи с хорошими ягодицами, обтянутыми порванными джинсами, и одетой в кожаную жилетку с надписью «BANDIDOS». На улице её ждал Дон Хорхе. А с динамиков его Harley звучала песня AC/DC Highway to hell, что в переводе на русский означает: «Шоссе в ад.»