После каждого теракта появляются люди, сообщающие, что ислам – это молодая религия относительно христианства, которое тоже имеет свои тёмные пятна в виде крестовых походов, инквизиции, мол, это не только в исламских странах людей публично казнят, но в Европе такое тоже было. Звучит вроде всё правильно и логично, но есть нюансы, в которых, как известно, дьявол. В средние века люди просто не понимали, как можно жить по-другому. Как наказать преступника, если не повесить его? Как уживаться с соседями с другим мировоззрением не вырезая их? Представляете, не было таких слов как демократия, свобода, равенство (спойлер: на самом деле были, просто в них вкладывали совсем другие смыслы, чем мы сегодня). И путем рефлексии, океаном пролитой крови, европейскому обществу удалось более или менее определить рамки дозволенного. У ислама сегодня совершенно другие условия, чем у раннего христианства. Он уже находится в мире, где есть водопровод, но, по каким-то своим соображениям, продолжает таскать воду из колодца, попутно топча чужой газон. Причем делает это очень хитроумным (как ему кажется) способом (применяя метод избирательного Средневековья): когда речь заходит о небоскребах в Дубае, мрамором выложенных улицах, самолетах, золотых Роллс-Ройсах, качественной медицине, отдыхе на Лазурном берегу, продаже нефти – последователи ислама прекрасно всё понимают и пользуются всеми благами цивилизации, совсем не чувствуя исторический разрыв в несколько веков. Но стоит только заговорить о правах женщин, человеческих свободах, отмене публичной казни и прочих средневековых норм шариата, условный Абдулла мгновенно перемещается в уютненький 6 век и произносит: какие права? Какой человек? Женщин - не человек! Эй, держи шайтана башка рубить на площадь веди! И находится Абдулла в таком религиозном угаре до тех пор, пока не зазвонит его инкрустированный бриллиантами айфон, и сообщит, что котировки на нефть выросли, и значит пора лететь в Нью-Йорк, участвовать в новом раунде инвестиций в очередной технологический стартап, скупая попутно недвижимость у неверных геях на Манхеттене.
