Перед своим первым экзаменом Ольга волновалась, наверно, не меньше студентов. На заседании кафедры было решено ставить хорошую оценку, если студент выполняет не менее четырех из пяти заданий билета. Если не решает ничего, ставить "неуд". Отличная оценка должна быть действительно отличной — ее получает студент, ответивший на все вопросы. В остальных случаях — "удочку". Решение всех заданий непременно должно быть отражено на бумаге. Обо всем этом студентов предупредили заранее.

Первыми сдавали слабаки, с которыми занимались отличники − таких в ее группе было двенадцать человек, все — бывшие двоечники. К великой радости своих помощников и Ольгиной тоже они ответили на твердую тройку. В результате трое отличников хорошую оценку заработали еще до сдачи экзамена. Но четверка их не устроила — они пожелали брать билет. С превеликим удовольствием Ольга поставила им заслуженные пятерки.

Когда стало ясно, что неудов в группе не предвидится, радости Ольги не было предела. Она готова была перецеловать всех ребят. Под занавес на экзамен заглянул ректор. Посидел, послушал ответы и довольный, удалился. Первый экзамен удался.

Узнав, что ничего страшного их не ожидает, никто валить не собирается, студенты воспряли духом. В остальных группах Ольга поставила всего пять двоек. Причем не безнадежных — можно было надеяться, что экзамен их хозяева пересдадут.

После Ольгиного потока пришла очередь остальных. Там двоек было побольше. Но в целом не сдали экзамен с первого раза не более пяти процентов первокурсников. Это было существенно меньше, чем в зимнюю сессию. А ведь требования к знаниям студентов предъявлялись значительно выше. Но самое замечательное: и остальные экзамены студенты сдали лучше, чем ожидалось. Когда математики начали интенсивно заниматься с отстающими, физики принялись ворчать, что кафедра математики тянет одеяло на себя. Мол, кроме матанализа, студенты ничего больше не успевают учить. Но Ольга была уверена: если студент берется, как следует, за один предмет, он, в конце концов, принимается и за остальные. Ведь у него теперь болит душа и за другие дисциплины, поскольку уже пробудилась ответственность. Так оно и вышло.

— В жизни столько не занимались! — признавались студенты. — Зато зачетку не стыдно показать родителям. И стипендию будем получать. Не-ет, лучше учиться, чем лениться.

В этой бочке меда большой ложкой дегтя явилось происшествие в группе Тихоновой. Вместо приболевшего Короткова Ольга послала туда ассистентом Забродину. Во время экзамена там было поставлено семь двоек. Но при подведении итогов Ольга обнаружила в экзаменационной ведомости всего три неуда. Еще четыре куда-то испарились.

Вызвав Тихонову и Забродину к себе в кабинет, Ольга попыталась выяснить, как такое могло произойти. Галя Забродина подтвердила, что двоек было семь.

— Ничего подобного! — возмутилась Тихонова. — Вы, наверно, что-то перепутали. Не было у меня столько двоек.

— Как не было! — подскочила Галя. — Вот же мой список. Иванов, Патрушева, Василец и Панченко экзамен не сдали, а в ведомости у них "удочки" стоят. Да и другие студенты это подтвердят, кто в аудитории с ними сдавал.

— Зачем, когда должны сохраниться черновики? Давайте их посмотрим.

Вызвав Верочку, Ольга попросила принести черновики ответов студентов шестой группы. Но их на месте не оказалось.

— Мария Ивановна, где черновики? — Ольга начала медленно закипать.

— Откуда я знаю? — пожала плечами та. — Потерялись, наверно.

— Вы и в зачетки оценки поставили? — Ольга едва сдерживалась. Ну, погоди, я тебя выведу на чистую воду.

— Конечно. Они же сдали.

— Да как вы можете! — закричала Забродина. — Я же помню, как они отвечали. Они же ничего не знали! Как вам не стыдно! Студенты же все видят! Как им в глаза после этого смотреть?

Тихонова, поджав губы, молчала.

— Так! — зловеще сказала Ольга. — Объявляю служебное расследование. Верочка, найдите этих студентов. Если ушли, звоните домой, требуйте ко мне в кабинет. — А вас, — обратилась она к Тихоновой и Забродиной, — попрошу написать подробно, что произошло. Во всех деталях. Номера их билетов, сколько задач решили, сколько не решили. Все-все.

— Не надо расследования, — не глядя на нее, процедила Тихонова, — они сначала не ответили, а потом я их оставила после экзамена и они сдали на тройку.

— Но я же запретила это делать! Пишите объяснительную. Ведомости переделать. У студентов изъять зачетки и пока не пересдадут, не возвращать. Или зачеркнуть оценку и написать "исправленному верить". Экзамен у них принимать в моем и вашем присутствии, Мария Ивановна. Не думала я, что секретарь партийной организации способна на подлог. Сейчас объявляю вам выговор. Но думаю, этим дело не ограничится.

— Да вы не представляете, с кем связываетесь! — бросила Тихонова и выскочила из кабинета.

— Вернитесь, я вас не отпускала! — закричала Ольга. Но той и след простыл.

— Побежала к покровителям. — Галя помрачнела. — Ольга Дмитриевна, идите немедленно к ректору. Сейчас начнется.

— Верочка, нашли этих четверых? — позвонила Ольга секретарю.

— Да, они на кафедре физики “хвосты” сдают.

— Срочно зови ко мне. Смотри, чтобы Тихонова их по дороге не перехватила.

— Да им уже сказали, они идут. Вот они.

В дверь постучали. С поникшими головами вошла вся четверка.

— Ну, рассказывайте, как вы сдали математику. Какие оценки получили. Где ваши зачетки?

Ребята молча протянули ей зачетки.

— Что же вы молчите? Рассказывайте!

— А мы при чем? — не выдержал Слава Иванов. — Нам поставила Мария Ивановна — мы ушли. Может, она передумала нам двойки ставить.

— Что вы делали сразу после экзамена?

— Пошли на физику рубить хвосты. У нас задолженности по лабораторкам.

— А на нашу кафедру не возвращались? Марию Ивановну больше не видели?

— Нет. Там очередь на пересдачу большая. Мы заняли и боялись пропустить. Теперь уже не успеем

— Значит, с Марией Ивановной вы больше не виделись?

— Нет, не виделись.

— Хорошо, идите.

Когда они ушли, Ольга попросила Верочку и Галину в случае надобности подтвердить все слышанное. Те заверили ее, что, конечно, подтвердят. И тут раздался звонок. Звонил ректор. Он просил Ольгу немедленно явиться к нему в кабинет.

— Началось, — подумала она. И не ошиблась.

В кабинете ректора сидела Тихонова, а он сам нервно вышагивал от стола к окну и обратно.

— Рассказывайте, Ольга Дмитриевна, что у вас приключилось. Вот Мария Ивановна жалуется, что вы аннулировали оценки, поставленные ею четырем студентам.

— Да, Леонид Александрович. Эти студенты экзамен не сдали. Ассистент Забродина утверждает, что все они получили двойки.

— Но Мария Ивановна говорит, что после экзамена она их еще раз опросила и выставила всем тройки. В конце концов, это ее право. Она доцент, и ей виднее кто какую оценку заслуживает.

— Это ложь! Только что в присутствии Забродиной и секретаря все четверо сказали мне, что они после экзамена сразу пошли на кафедру физики, заняли очередь на пересдачу лабораторных работ и сидели там, не отлучаясь, так как боялись ее пропустить. Марию Ивановну они больше не видели и, значит, ничего ей не пересдавали. Можете их сами спросить — они сейчас на кафедре физики.

— Что скажете на это, Мария Ивановна?

— А что я скажу? Вы же знаете, чьи это дети. Сами за них просили.

— Но зачем же врать? Ну, поставили бы им двойки. Пусть бы еще позанимались. Кафедра прекрасные консультации организовала — мне студенты сами говорили. Глядишь, и пересдали бы. Что ж вы за нулевые знания им тройки поставили? Что они теперь про нас с вами говорить будут?

— Что говорили, то и будут говорить. Можно подумать, что в первый раз! — обозлилась Тихонова. — Раньше вы иначе рассуждали.

— Да как вы смеете! — Ректор побагровел. — Я что, вас фальсифицировать оценки призывал? Я просил быть повнимательнее, а это не одно и то же. Объявляю вам выговор в приказе и отстраняю от экзаменов. В парткоме будете объясняться.

Когда за ней закрылась дверь, ректор сел и обхватил голову руками.

— Ох, Ольга Дмитриевна, и тяжелую же задачу вы мне задали. Даже не знаю, как ее решу.

— Может, мне шефу позвонить? Он умеет решать любые задачи.

— Да нет, пока не надо. Там еще у Паршикова двое пролетели. Но у него хоть ума хватило не делать глупостей. А эта все выслужиться хочет. Это ж детки ее партийных боссов. Ничего, скажу, пусть еще позанимаются. Еще две пересдачи есть — должны справиться. В конце концов, они же их за знаниями сюда послали. Ну, без стипендии останутся − так им эта стипендия, как богачу милостыня.

— Значит, все шестеро, о которых вы тогда говорили, провалились?

— Все шестеро. Да они не дураки какие-нибудь, вполне могут заниматься. Просто, привыкли, что им и так все поставят. Папа позвонит — и поставят. Вы бы на их аттестаты посмотрели — там одни пятерки. У троих медали. Ладно, обойдется. Вы идите, не переживайте. А с Тихоновой, видимо, расставаться придется. Хотя это будет непросто.

Мрачный Паршиков, сидя в буфете, делился своим горем с Гариком Лисянским. Там их отыскала разъяренная Тихонова.

— Нет, какая гадина! — понесла она на Ольгу. — И эта Забродина-уродина туда же! Да с какой стати я должна все это терпеть! Я доцент — что хочу, то и ставлю! Почему на других кафедрах доценты сами принимают экзамен? Чего она свои порядки наводит?

— Вообще-то ассистент на экзамене быть должен. В Положении о вузах это есть. Другое дело, что его никто не выполняет, — заметил Гарик.

— Вот именно! Нет, ребята, надо с ней что-то делать. Больше терпеть ее выходки я не намерена. Надо решать.

— А что ты сделаешь? — вмешался Паршиков. — Ты же сама говорила, что нам ее не сломать. Ректор за нее горой. И нашему профсоюзному главе она понравилась. Тут легче убить, чем угомонить.

— Ну, что ж. Если ничего другого не остается... — задумалась Тихонова.

— Маша, ты что, спятила? — Гарик не на шутку перепугался. Он знал Тихонову и догадывался, кто за ней стоит. Перед этими людьми никаких устоев не существует. Надо будет — человек исчезнет навсегда. И следа не останется.

— Не, ребята, меня здесь не было, и разговора вашего я не слышал. — И он мгновенно смылся.

В конце концов, что ни делает Ольга, думал он, поднимаясь на второй этаж в приемную ректора, все оборачивается на пользу кафедре. Ну, прижала она малость преподавателей − так ведь заслужили. Уже весь институт на нас пальцем показывал. И студенты совсем от рук отбились. Сейчас ведь другое дело. Нет, надо переходить в ее лагерь. Как заведующая она на своем месте. Но угроза Тихоновой — это не шутка. Ольга крепко наступила ей на хвост, и теперь она ни перед чем не остановится. Да и просто Олю жалко. Баба она славная, а на мордочку — чистый ангел. Нет, надо ее спасать. Надо срочно к ректору.

— Ну что еще? — Увидев Лисянского, ректор скривился, как от зубной боли. — Уж эти математики! Нет от них никакого покоя. — Что опять стряслось?

Но выслушав Гарика, он потрясенно замолчал.

— Есть только один выход. — Гарик и сам был не рад этому разговору. Но отступать было некуда. — Надо Тихоновой подыскать такую должность, чтоб она осталась довольна. О которой она давно мечтает. Но чтобы к учебному процессу эта должность не имела никакого отношения. Маша не станет преследовать Ольгу, если та не будет ей мешать. Но когда ее загоняют в угол, она кусает. Может и смертельно укусить. Сделайте что-нибудь, Леонид Александрович, тут медлить нельзя. Есть же у вас связи. Скажите, профессор Туржанская вузу нужна, очень нужна. Детки те экзамен пересдадут — куда они денутся. А Ольгу надо защитить. И потом это такая женщина — чистая прелесть.

— Уж не влюбился ли ты, дамский угодник? Смотри у меня!

— Да тут влюбляться, похоже, бесполезно. Чувствуется: пережила она какую-то драму, вот и глушит себя работой. Вы ничего не знаете о ее сердечных делах?

— Знаю, что безумно любила мужа, да прожили они вместе очень мало. Погиб, спасая чужого ребенка. А она до сих пор по нему убивается.

— Так ведь это когда было. Говорят, он погиб, так и не увидев свою дочь. Значит, это случилось лет восемь назад. Что, с тех пор так и живет одна?

— Так и живет. Ладно, Гарри Станиславович, ступай. Спасибо, что предупредил. Эту змею я с кафедры уберу. А ты Ольгу в обиду не давай и сам не мотай ей нервы. Она же для вас всех старается. Будет в институте порядок — добрая слава пойдет по городу, конкурсы возрастут. И ваши доходы тоже. Иди, не беспокойся, я все сделаю. Смотри, Ольге ни слова.

На следующий день приказ о выговоре Тихоновой вывешен не был. Сама она на кафедре не появилась. А еще через день им объявили, что Мария Ивановна переведена на ответственную работу в партийные структуры. Больше в институте ее не видели.

Май стремительно летел к концу. Летняя сессия вставала на горизонте во весь рост. Ольга со страхом ожидала ее прихода. Необходимо было выдержать марку: не допустить к экзамену лентяев, но таких набиралось отчаянно много. Ведь пятая часть студентов еще не исправили проверочную контрольную, около половины не получили зачета, без которого к экзаменам не допускали. А до них оставалось менее двух недель — сессия начиналась одиннадцатого июня.

А тут еще главный профсоюзный деятель кафедры старший лаборант Матусевич накатал на нее “телегу” в профком − за то, что она заставляет преподавателей работать по выходным. Ольге пришлось оправдываться.

— Я никого не принуждаю, — доказывала она, — все делается на добровольной основе. Но должны же мы исправить то, что напортачили. Или вы хотите, чтобы к сессии пришли с чудовищным количеством задолжников?

— Однако прежде обходились без воскресных работ, — возразил председатель профкома.

— Прежде не были известны факты, с которыми теперь пришлось столкнуться. Когда большинство студентов знает предмет на двойку. Или на них закрывали глаза. Но больше такого не будет. Повторяю: по воскресениям работают только те, кто согласился сам, никого насильно не заставляем. Да, при этом на работу приходится выходить одному из лаборантов. За это ему будет предоставлен удвоенный выходной. По желанию его можно будет присоединить к отпуску. Это вынужденная мера. Но без нее нам с ситуацией не справиться.

— Ну, хорошо, Ольга Дмитриевна, — сдался председатель, — но постарайтесь с этим не затягивать. Как только наметится улучшение, воскресные работы прекращайте.

Само собой, прекратим, думала Ольга, возвращаясь из профкома, только когда это будет? А теперь еще все билеты придется переделывать. Где взять время?

Когда доценты положили ей на стол экзаменационные материалы, она от возмущения потеряла дар речи. Такой откровенной халтуры ей еще не приходилось видеть. Часть билетов была написана от руки − с зачеркиваниями и поправками. Количество заданий у разных доцентов было разным, в некоторых билетах имелось всего по одной задаче. Как тут проверишь умение их решать?

Попытавшись решить первую же попавшуюся задачу, Ольга обнаружила в ее условии ошибку. А каково студенту, которому она досталась бы? — подумала она. Вот уж поломал бы голову бедный.

Собрав доцентов, Ольга высказала им все, что думала. Вкатала выговор Щадринскому за повторную халтуру. Потребовала, чтобы в билетах было единообразие, чтобы все они были отпечатаны и содержали несколько задач и примеров. Поскольку на кафедре работала только одна машинистка — секретарь Верочка, на которую свалили печатание методичек, Ольга вынуждена была снова обратиться за помощью в деканат. Там ей согласились дать машинистку при условии, что рабочий материал той будет предоставлен не позже послезавтрашнего дня. Пришлось доцентам напрячься и за день все переделать. Причем Ольга предупредила, что если обнаружит в условиях задач хоть одну ошибку, поставит двойку не студенту, а доценту.

Все это возымело действие, и за неделю билеты были отпечатаны. Ознакомив ассистентов с их содержанием, она попросила проработать в группах самые сложные вопросы и задачи. Что и было незамедлительно исполнено.

К началу сессии все валились с ног от усталости и напряжения. Но их усилия начали приносить плоды: число задолжников стало неуклонно сокращаться. И к концу первой недели июня их остались считанные единицы.

Задолго до сессии Ольга попросила деканаты спланировать ей расписание экзаменов так, чтобы иметь возможность побывать у каждого доцента. Это ей было нужно для сравнения их требований, анализа обстановки на экзаменах и подготовленности разных потоков.

За три дня до начала сессии она вновь провела заседание кафедры. Необходимо было договориться о форме проведения экзаменов и едином подходе к выставлению оценок, чтобы исключить разнобой в этом крайне важном деле. В противном случае один экзаменатор гонял бы каждого студента минут по сорок, а другой, наоборот, не дослушав, выставлял оценку, стремясь поскорее уйти домой. Третий разрешал бы пользоваться учебниками и лекционными записями, не обращая внимания на шпаргалки и подсказки, а четвертый запрещал бы все это. Такого разнобоя нельзя было допустить ни в коем случае.

Экзамен по высшей математике традиционно был устным. Ольга всегда считала, что это неправильно − он обязательно должен быть письменным. Ведь главное, что требуется от студента — это умение решать задачи, думать. Если он умеет применять теоретические знания на практике, то ему можно простить неудачную формулировку теоремы. Ведь не методистов, в конце концов, они готовят, а инженеров. Конечно, грамотно излагать свои мысли инженер тоже должен уметь. Но ведь есть же у студентов и гуманитарные предметы — вот пусть там и упражняются в разговорной речи. А для их кафедры сейчас важнее всего выйти из прорыва. Для этого нужен письменный экзамен с большим количеством примеров и задач в билете. Но она понимала, что в этом году поломать сложившуюся систему не удастся. Значит, надо постараться свести к минимуму ее издержки.

— Хочу сообщить вам свои требования к проведению экзамена, — начала она, — и буду просить всех неукоснительно их соблюдать. В аудиториях, где будут проходить экзамены, оставить по пять столов, остальные сдвинуть. И отдельно — стол для экзаменаторов. Я не оговорилась — экзамен будут принимать у одного студента двое экзаменаторов — доцент и ассистент, имеющий ученую степень. Тем самым мы исключим субъективизм при выставлении оценок. И заодно дадим возможность ассистентам сделать очередной шаг в подготовке к будущей должности. Ведь не век же им оставаться ассистентами — когда-нибудь и они станут доцентами. Вот пусть и учатся.

Одновременно в аудитории будут готовиться к ответу пять студентов, не более. По одному за столом. Постарайтесь исключить саму возможность списывания. Если студент отвечает на теоретический вопрос, но не может решить ни одной из пяти задач, ставьте двойку без разговоров. Значит, теорию он или зазубрил, или списал.

Во всех конфликтных ситуациях зовите меня. Втроем мы справимся с любой проблемой.

У кого есть вопросы, предложения, замечания?

Ассистент Миша Сенечкин спросил, какие таблицы можно оставить на стенах.

— Никакие, — ответила Ольга. — Все эти таблицы — прямые подсказки. Студент должен держать в голове чему равен тангенс тридцати градусов и как взять производную от степенной функции. Ассистенты хорошо погоняли их по формулам. Должны справиться. Но если студенты по-прежнему будут надеяться не на собственные головы, а на подсказку, готовиться перестанут. Придется действовать жестко. При малейшей попытке достать шпаргалку, списать и тому подобное требую немедленно удалять студента с экзамена.

Да, круто, понимаю. Но у нас нет выхода. Иначе ситуацию не переломить.

Кафедра молчала. Правда, молчание это было разным. Ассистенты в душе тихо радовались возможности поквитаться с самыми вредными доцентами типа Щадринского и Тихоновой. Те их постоянно попрекали плохими знаниями студентов, а сами палец о палец не ударяли, чтобы хоть как-то помочь. Да и студенты вечно жаловались, что плохо понимают их лекции.

Некоторые доценты злились, догадываясь, что ассистентами у них будут не те, с кем они "дружат", а совсем наоборот. И значит, поставить нужным людям желаемые баллы вряд ли удастся. Ну, за что им такое наказание?

Чтобы исключить малейшую возможность сговора, Ольга сама наметила, кто с кем будет принимать экзамен. К Паршикову она посадила Сенечкина, постепенно становившегося ее правой рукой. Этот парень был всего на два года моложе ее. Все Ольгины начинания он безоговорочно поддерживал. До прихода Ольги на кафедру Сенечкину постоянно доставалось от дружной тройки доцентов во главе с заведующим за излишнюю инициативу и неуемное стремление вывести все темные дела на чистую воду. Если бы они могли, Миша давно вылетел бы с кафедры. Но к нему трудно было придраться, и кроме того, он практически один на кафедре занимался наукой. Как бы Паршиков отчитывался по науке, если бы не Сенечкин? Поэтому его терпели. Но шпыняли за малейшую провинность.

За Мишу горой стояли его друзья — тоже ассистенты Коротков Денис и Забродина Галина. Вся эта тройка, почти одновременно защитившись, пришла на кафедру, когда был увеличен прием студентов и появились дополнительные ставки. Не будь их взаимной поддержки, каждого в отдельности доценты спокойно заклевали бы. Но стоило Паршикову или Щадринскому напасть на любого из них с придирками, часто вздорными, связанными с желанием показать, кто на кафедре хозяин, как остальные дружно открывали рты, отбивая все наскоки. И потому Ольга направила Забродину к Щадринскому, а Короткова — к Тихоновой. Зная об их взаимоотношениях, она не сомневалась, что ребята никаких злоупотреблений не допустят или, по крайней мере, сведут их к минимуму.

— Жуткое дело недотраханная баба, — сетовал Гарик Лисянский, подвозя домой Паршикова и Тихонову. — Ей тридцать лет, мужика нет, энергию девать некуда, вот она и изгаляется. Как ее угомонить, не представляю.

— А ты чего тянешь? Тебе же было поручено ею заняться, — напустился на него Паршиков.

— Я пытался. Домой ее подвозил, на чай напрашивался. Учеников своих предлагал — думал, клюнет. Сказала, чтобы больше с подобным к ней не обращался. А чаю предложила дома попить. С женой.

— Значит, она сидела в твоей машине, и ты не знал, что делать? Вот болван! Руки у тебя для чего? Забыл, как их пускают в ход?

— Ага! Чтоб по морде получить, когда я за рулем. Нет уж, спасибо! Сам пробуй.

— Мальчики, вы зря спорите, — вмешалась Тихонова, — ее хоть недотрахай, хоть перетрахай, она останется такой, какая есть. Просто, я знаю ее шефа, а она его любимая ученица. Борис Воронов — музейная редкость, даром что еврей. С ним никакой каши не сваришь и с этой его тоже. Лучше и не пытаться.

— А ты откуда его знаешь?

— Да когда-то у него на факультете повышения квалификации училась. Пахать приходилось еще так! Не то что теперь, ФПК — отдых на полгода. Помню, я так радовалась, что в Ленинграде поживу. Думала, по музеям похожу, погуляю. Погуляла, как же! Из-за стола не вылезала. Нет, братцы, тут надо что-то придумывать радикальное. А что — ума не приложу.

— Конечно, с его член-корровской зарплатой и связями можно быть музейной редкостью. Пожил бы он здесь, да на доцентскую ставку — живо закряхтел бы. Слава богу, что я от вас сваливаю, — порадовался Паршиков, — резвитесь теперь без меня. Вот сессию пережить бы — и привет! Мне главное, чтобы мои бывшие ученички не пролетели. Вы же знаете, чьи они детки. Не дай бог пары получат — мне тогда головы не сносить.

— А что, ты уже и место нашел?

— Да у меня брат двоюродный в торговом институте профсоюзом заведует. Обещал доцентскую должность. Там такая лафа, скажу я вам. Озолотиться можно. Одни мафиозные сынки учатся да дочки. Все в коже и золоте. С нашими никакого сравнения.

— Саша, ты же нас, друзей своих, не забывай. Как войдешь в силу, к себе забери. Здесь же теперь не заработаешь.

— Так это когда будет. Кто же мне кафедру там даст. Там такие зубры сидят — не сдвинешь. Конечно, если в силу войду — само собой. Я добра не забываю.

Когда они уехали, Ольга пригласила Сенечкина, Забродину и Короткова к себе.

— Ребята, на вас вся надежда, — сказала она. — Не дайте этой компании провернуть свои делишки. Внимательнейшим образом выслушивайте все ответы. Не отлучайтесь ни на минуту. Надо выйти — останавливайте опрос. Чтобы без вас никто из них оценки не ставил. Сразу предупредите, и чуть что — ко мне. Загремят их протеже — сами захотят уйти. А вам доцентские места освободятся. Мне все равно с ними не сработаться — вы же видите. Главное, выяснить, кто их любимчики, не прозевать.

— Да мы всех их знаем, — засмеялся Сенечкин. — Мы же в их потоках практику вели. Как понаставим пар в аттестацию — сразу прибегают. Этому надо повысить, этой надо исправить, этот — да вы знаете, чей он!

— Ну и что, ставили?

— А как же! Если Паршиков заведующий, попробуй не поставь. Да ему нашего согласия и не требовалось, он же заведующий: сам мог ставить кому хотел и что хотел. Ему они все и пересдавали в обход нас. Эх, да что теперь вспоминать.

— Тем более, если их знаете. Не пропустите никого. При любой спорной оценке зовите меня немедленно. Мы этому разгулу блата рога обломаем. Меня Лисянский запугивал — мол, на кого руку поднимаю! Что ж, посмотрим — на кого.

— Нет, Ольга Дмитриевна, — посерьезнел Миша, — здесь все не так просто. У нас учатся кое-какие детки очень высокопоставленных родителей. Для них и сам ректор — прыщик на ровном месте, а уж вы — вообще мелочь. Здесь надо действовать осторожно. Лучше бы вам с Леонидом Александровичем посоветоваться. Он в курсе кто есть кто и как надо поступить в каждом конкретном случае.

— Так что, к ним особые требования предъявлять? В моем понимании, это и есть разврат.

— Нет, просто, вам нужны информация и совет. Можно, пока еще есть время, собрать всю эту братию и дать им персонально несколько консультаций. Заставить их выучить хотя бы основные вопросы. В нашем присутствии. Может, на экзамене они хоть что-то ответят. Дать им возможность сохранить лицо и обойтись минимальными потерями.

— А как же быть с этой троицей? Мы же тогда от них не избавимся.

— Но мы всех блатных и не вытащим. У них же их по два десятка — у каждого. Поговорите с ректором, Ольга Дмитриевна, — все равно вы в него упретесь. Кое-кто из блатных шел через него.

— Как-то мне все это не нравится.

— Кому же это нравится? Но это жизнь, Ольга Дмитриевна, от нее никуда не денешься. Посидим с ними, позанимаемся — как-нибудь выкрутимся.

Выслушав Ольгу, ректор помрачнел. Он долго смотрел в окно, потом решительно обернулся к ней:

— Да, Ольга Дмитриевна, человек шесть есть таких, которых трогать нежелательно. Но если ничего не будут знать, ставьте двойку.

— Может, с ними персонально позаниматься?

— А как это будет выглядеть? Нет, занимайтесь со всеми одинаково. Посмотрим.

— Леонид Александрович, назовите хотя бы их фамилии. Я сама прослежу, как они будут отвечать.

— Нет, Ольга Дмитриевна. Пусть сами сдают. Посмотрим. Получат двойки, тогда подумаем. Еще будут пересдачи, консультации. Отчислить их, конечно, не дадут.

— Что, так плохо?

— К сожалению, не все от меня зависит. Помню, я как-то прочел — в "Пионерской правде", между прочим, — что сына Рокфеллера отчислили за неуспеваемость из какого-то там колледжа. В том смысле, что вот какие плохие детки бывают у богачей. А я, знаете, о чем подумал? У нас бы этому сыну на блюдечке с голубой каемочкой − этот самый диплом. И еще бы спросили, куда доставить. Эх, лучше б не писали о таком.

— Ну, не знаю, я бы не доставила.

— Так вы же до поры до времени под крылышком у Воронова сидели. Вот вас грязь и не касалась. А здесь другие условия. Ничего, Оленька, — так он вас, кажется, называл? — ничего, справимся. Не расстраивайтесь. Работайте пока спокойно.

Что вам ректор наговорил без меня?

— Вот вы об этом его и спросите. Сами. Или потерпите до завтра, тогда узнаете.

Выпалив это, она выскочила в коридор, оставив Паршикова ломать голову над ее словами.

Но на этом неприятности не закончились. Когда Александр Александрович вернулся в свой кабинет, Верочка огорошила его сообщением, что завтра после занятий все члены кафедры должны собраться в преподавательской. Придет ректор и зачитает им какой-то приказ.

Определенно эта стерва знает, что за приказ, подумал заведующий, — напрасно я с ней повздорил. Надо было сначала выяснить в чем дело. Что же делать, что же делать?

Он пробежался по аудиториям в поисках соратников, но те уже поуходили домой. Лишь Верочка терпеливо дожидалась его распоряжений да уборщица грохотала ведрами, убирая мусор, оставленный студентами в аудиториях.

Эх, будь что будет! — решил Паршиков. Завтра посмотрим. В конце концов, я ее начальник, а она моя подчиненная — неужто не справлюсь? Не таких обламывали.

И с этими мыслями он поехал домой.

На следующий день после занятий кафедра в полном составе собралась в преподавательской. Стульев не хватило, и их пришлось приносить из аудитории. Никто, кроме Ольги, не знал, зачем их собрали. Но Паршиков дал понять своим людям, что ей это известно, и потому кафедра с интересом поглядывала на Ольгу. А Гарик Лисянский, пытаясь приобнять ее, вкрадчиво спросил: — Ну что, милочка, может, поделитесь тайной: зачем нас сюда согнали, как стадо на бойню? Что за новость большой пастух приготовил?

— Меня зовут Ольга Дмитриевна, — высвобождаясь из его ловких рук, ответила она. — Да, я догадываюсь, зачем собрали кафедру. Но не скажу, поскольку на сто процентов не уверена. И даже если бы была уверена, все равно бы не сказала. Пусть ректор все сообщит сам. Потерпите немного.

Увидев ректора с проректором, кафедра притихла. Стало ясно, что дело нешуточное − раз в бой выдвинуты такие силы. И тем не менее, сказанное ректором прозвучало как гром с ясного неба.

— За развал работы, крайне слабые знания студентов, многолетнее бездействие по части науки и методики,— грозно объявил ректор, — выношу Паршикову Александру Александровичу строгий выговор и отстраняю от должности заведующего кафедрой. Исполняющей обязанности заведующего назначаю профессора Туржанскую Ольгу Дмитриевну, приказ номер такой-то от вчерашнего числа.

В преподавательской воцарилась гробовая тишина. Кафедра потрясенно молчала. Наконец Паршиков не выдержал.

— Леонид Александрович! — начал он возмущенно, — почему же сразу отстранить? Обычно человеку делают выговор с предупреждением, дают время на исправление. А вы сразу — к высшей мере. Меня, между прочим, избрали по конкурсу. Я в суд подам.

— Не подадите, — уверенно ответил ректор, — я там кое-что расскажу про вас же. Мне преподаватели с других кафедр поведали. Надо было в прокуратуру заявить, да я вас тогда пожалел. И лишний шум был институту ни к чему. Так что советую тихо закончить учебный год и подавать на конкурс в какой-нибудь другой вуз. Мешать не буду и характеристику нужную подпишу. Это все, что я могу для вас сделать.

А кафедре вот что скажу. Знание высшей математики у студентов — хуже некуда. Да вам и самим это известно лучше, чем мне. У Ольги Дмитриевны намечена целая программа по выводу кафедры из прорыва. Программа эта согласована со мной. Поэтому прошу неукоснительно выполнять все требования вашей новой заведующей. Вам слово, Ольга Дмитриевна.

— Всех доцентов, — Ольга сразу взяла быка за рога, — прошу к завтрашнему дню подготовить по варианту контрольных работ — для проверки знаний студентов первых курсов по материалу обоих семестров. Включить основные теоретические вопросы и несколько задач средней трудности. Варианты положить мне на стол до трех часов дня. Можно в рукописном виде, но непременно с подробным решением. Это первое.

Второе: все преподаватели разрабатывают к вступительным экзаменам по десять билетов. В каждом — десять заданий. Завтра на Доске объявлений будет вывешен примерный вариант билета. Срок исполнения — неделя.

Третье. Прошу каждого обозначить мне область его научных интересов. Какие есть статьи, где и когда опубликованы. Чем хотел бы заниматься. Считаю, что преподаватель, не занимающийся научной работой, — это нонсенс, это человек с завязанными глазами, пытающийся вести за собой других. К завтрашнему дню на Доске объявлений я обозначу область своих научных интересов и всем желающим предлагаю к ним присоединиться.

На следующей неделе во всех учебных группах первого курса будет проведена проверка знаний студентов. После анализа ее результатов снова собираем заседание кафедры и вырабатываем срочные меры по исправлению положения. Прошу всех продумать свои предложения.

Четвертое. Всех работающих на подкурсах прошу предоставить мне программу занятий. Завтра в пятнадцать часов явиться ко мне в кабинет с предложениями об улучшении их работы. Уверена, что у каждого думающего преподавателя таковые предложения имеются.

Теперь о репетиторстве. Мне известно, что многие из вас занимаются с учениками. Занимайтесь на здоровье — я этому мешать не буду. Но на вступительных экзаменах, которые отныне будут только письменными с обязательной шифровкой ответов абитуриентов и с привлечением наблюдателей из числа родителей и деканатов, заявляю сразу: любой протекционизм исключается. Нарушители будут наказаны немедленно — вплоть до увольнения.

Доцентов прошу в течение недели положить мне на стол билеты к летней сессии. Можно в рукописном виде. Можно прошлогодние. Да, еще. В ближайшую неделю я побываю у всех на занятиях, чтобы поближе познакомиться с вами как с преподавателями. Прошу отнестись к этому спокойно как к рядовому рабочему моменту.

Это все. Какие будут вопросы?

Все молчали. В полной тишине ректор с проректором встали, пожелали кафедре успешной работы с новым руководителем и вышли. После их ухода один из молодых ассистентов поднял руку: — Ольга Дмитриевна, я готов подписаться под каждым вашим словом, хотя, конечно, это круто. Но вы у нас работаете меньше двух недель. Мы ничего о вас не знаем. Расскажите немного о себе.

— Хорошо. Я родом из Ленинграда. Мать — пенсионерка, живет там. Отец умер. Мой муж работал в милиции. Спасая ребенка, он погиб. У меня есть дочь, ей скоро семь лет. Из-за проблем с ее здоровьем я вынуждена была переехать в ваш город. Мне тридцать один год. Вот, пожалуй, и все. С моими методическими и научными трудами любой из вас может ознакомиться у меня в кабинете.

— Почему вы до сих пор не встали на партийный учет? — Тихонова решила показать свою власть. — Вы ведь должны были сделать это в трехдневный срок.

— Я беспартийная.

— Как? Вы не член партии? Как же вы будете руководить кафедрой? — растерялась Тихонова. — Как же я буду давить на тебя? — подумала.

— Я уже ответила на ваш вопрос. Кстати, мой научный руководитель — член-корреспондент Академии наук — тоже беспартийный, что не мешает ему возглавлять целый коллектив.

— И вы не собираетесь подавать заявление о приеме в партию?

— Пока нет. Не вижу в этом необходимости. Считаю, что можно успешно работать, оставаясь беспартийной. Но надеюсь на деловое сотрудничество с вами.

— Вы хоть предупредите, когда явитесь к нам на занятия, — попросил Щадринский.

— Зачем? — удивилась Ольга. — Я же сказала: приду познакомиться с вами как с преподавателями. Работайте, как обычно, не обращая внимания на мое присутствие.

— Да чтобы получше подготовиться, — вы что, не понимаете? Нас всегда предупреждали, когда придут с проверкой.

— А вы получше готовьтесь всегда. Вы же не для проверяющего читаете лекцию, а для студентов. Старайтесь для них, а не для меня, они — ваши главные проверяющие. В моем прежнем вузе на занятие мог прийти кто угодно, вплоть до ректора. Без всякого предупреждения. И никто в этом ничего особенного не видел.

— Скажите, как вам удалась в тридцать один год стать доктором наук и профессором? — поинтересовался пожилой доцент, фамилии которого Ольга не помнила.

— После защиты кандидатской диссертации мне присвоили звание доктора наук, — ответила она, — а позже — и профессора. У меня довольно большой педагогический стаж. Я стала читать лекции уже на первом курсе аспирантуры. А наукой занималась все пять лет учебы в вузе — с первого курса. Мне повезло: замечательный научный руководитель попался.

— Зато нам не повезло, — съязвил Паршиков.

— Это как кому, — не согласился с ним ассистент, первым задавший Ольге вопрос, — по мне, так нам очень даже повезло. За небольшим исключением.

— Не будем спорить, — остановила их Ольга, — ближе к делу. Его у нас очень и очень много. Еще есть вопросы? Если нет — все свободны. Кроме Паршикова. Александр Александрович, прошу вас в теперь уже мой кабинет. Передать мне дела.

— А чего там передавать? Передавать особенно нечего. Занимайте, раз уж так сложилось.

Паршиков горестно махнул рукой, оделся, взял портфель и, не оглядываясь, вышел из кабинета, хозяином которого был без малого четыре года.

Черт бы побрал эту "парашютистку"! — думал он, садясь в свою "Волгу". Как теперь жить? Разве с учениками столько заработаешь? На один бензин не хватит. И машина давно требует ремонта. Хорошо этой Туржанской с ее профессорской зарплатой. Небось, еще и гонорары получает за публикации. Ее и зарубежные журналы печатают, значит, и в валюте имеет. Нет, надо искать другой институт — доценты, слава богу, еще нужны. Надо поднять "Вестник высшей школы" за последние месяцы и в вузы, объявившие конкурс, разослать заявления.

И чего я, дурак, науку бросил? — казнился он по дороге. Ведь хорошо получалось. И интерес был. Текучка заела. Да и лень. Деньги сами шли в руки — напрягаться не требовалось. Вот и приплыл.

Проводив Паршикова, Ольга отправила Верочку в отдел кадров за личными делами сотрудников кафедры. По договоренности с начальником отдела их выдали на два часа. Но поскольку рабочий день заканчивался, появилась возможность задержать дела до следующего утра. Чем она и решила воспользоваться.

Сложив дела в папку, Ольга отпустила Верочку и обошла всю кафедру. Убедившись, что окна и краны везде закрыты и свет выключен, она тоже отправилась домой с твердым намерением не ложиться спать, пока не изучит все дела и не сделает необходимые выписки. Не успела она пройти и полквартала, как возле нее притормозила вишневая "Лада".

— Ольга Дмитриевна! — окликнул ее голос Лисянского, — позвольте вас подбросить до дому, нам по пути.

— Ну, подбросить меня вам вряд ли удастся, — мрачно пошутила Ольга, — комплекция у вас не та, да и я не мячик. Благодарю, но мне недалеко.

— Но и не близко, — возразил Лисянский, — а вы, как я понимаю, с утра не были дома и работу с собой взяли. Садитесь, не упрямьтесь — мне действительно в ту же сторону.

— А вам откуда известно, в какую мне сторону? — поинтересовалась Ольга, садясь в машину. — Пусть подвезет, решила она, есть ужас как хочется и Леночка, небось, заждалась.

— Так у меня в отделе кадров свои люди — они меня и просветили. И насчет вашего адреса, и насчет личных дел. Круто начинаете, Ольга Дмитриевна. Вы что, действительно, хотите поломать систему приемных экзаменов?

— Обязательно.

— И зачем вам это нужно?

— То есть — как зачем? Вы что, не поняли? Чтобы в наш институт поступали те, кто имеет знания, а не мохнатую лапу. Вам, Гарри Станиславович, не противно читать лекцию аудитории, половина которой ничего в ней не понимает? Вам не жаль своего времени и государственных денег?

— А почему мне должно быть противно? Вторая же половина понимает. Пусть противно будет тем, кто спит на лекциях и прогуливает. Вы всерьез полагаете, что вам удастся что-то изменить? Да вы не представляете, каких могущественных врагов себе наживете. Никакой ректор вас не спасет.

— Ничего, в Ленинграде справились и здесь справимся.

— Э нет, здесь вам не Ленинград, здесь провинция. А у нее свой закон: живи сам и не мешай жить другим.

— Гарри Станиславович, у вас есть дети? — спросила Ольга, теряя терпение.

— Есть дочь.

— Сколько ей лет?

— Скоро шестнадцать.

— Значит, у нее выпускной возраст, впереди вуз. Что она будет чувствовать, о чем думать, если узнает, что родители за ее поступление заплатили деньги?

— Нормально будет себя чувствовать. А что здесь такого? Все платят.

— Неужели все?

— Ну, почти все. Если, конечно, их дети не круглые отличники и не вундеркинды. А моя дочь не из таких. Найму ей в выпускном классе репетиторов из вуза, который она выберет, и подстрахую на экзаменах. И пусть знает, чего мне это стоило. Чтобы чувствовала ответственность.

— Нет, похоже, мы с вами говорим на разных языках, — вздохнула Ольга, — остановите машину, я уже приехала. Обещаю и клянусь, что ничего подобного в нашем вузе больше не будет. По крайней мере, пока я нахожусь на этом посту.

— Жаль! А я хотел вам предложить парочку учеников. Родители очень влиятельные люди. И богатые. На норку, под норку хватит и еще останется.

— Спасибо, у меня зарплата неплохая. Больше не обращайтесь ко мне с подобными предложениями.

— Понял. На чашку чая не пригласите?

— Не приглашу. Думаю, вас жена заждалась. До свидания!

— До свидания, непреклонная женщина. А над моими словами все же подумайте.

И он уехал.

Нет, каков нахал, думала Ольга, поднимаясь по лестнице. Но в одном он прав: мне следует быть предельно осмотрительной. И необходимо срочно найти сторонников. Надо изучить каждого: кто чем дышит, кто с кем дружит — вплоть до семейного положения и состояния здоровья.

— Мамочка, как ты поздно! Дядя Отар звонил, — встретила ее Леночка. Им недавно поставили телефон, и теперь девочка с радостью бежала на каждый звонок. — Алле! — важным голосом говорила она. — Вас слушают. Говорите, пожалуйста!

Ну совсем, как мама.

— Отарик! — обрадовалась Ольга. — Что он сказал? Когда приедет? Как они там?

— Что бабушка и тети, и он ждут нас летом в гости. Если приедем, то он к этому времени свой отпуск приурочит. Он спрашивал, когда нас ждать. Сказал, что еще позвонит. Мамочка, мы поедем?

— А тебе хочется?

— Очень, очень хочется! Я так по морю соскучилась! Так плавать хочется! В ванной ведь не поплаваешь. Ложусь на ковре на животик — и руками, и ногами гребу, как будто плыву. Так хочется!

— Ну, раз так хочется, непременно поедем. Отпуск у меня в августе. Наплаваешься. Как прошел день?

— Хорошо. С Ирочкой вроде наладилось. Правда, она со мной не дружит, но уже не толкается. А Веня хотел меня поцеловать в губы. Но Гена ему как дал! Он аж в угол отлетел.

— Что это на Веню нашло? Целоваться вздумал.

— Телевизора насмотрелся. Там все целуются да целуются.

— Смотри, никому не позволяй этого делать. Особенно при Гене. Он в своей секции приемов набрался — еще покалечит кого. Вытянулся за месяц — не узнать, даром, что всего семь лет. Как у вас с ним?

— Как обычно. Он всегда рядом. При нем никто меня не обижает — знают, что сразу получат. Правда, и без него тоже не обижают.

— Не мешает тебе это?

— Нет, мне с ним спокойно. Он все делает, как я прошу. Настоящий брат!

— Ну хорошо, дочка. У меня работы много. Поиграй сама и ложись спать. А я еще посижу.

Посещение занятий произвело на Ольгу удручающее впечатление. На лекциях зачастую преподаватель был сам по себе, а студенты — сами по себе. Лектор что-то писал на доске, объясняя неизвестно что неизвестно кому, а в это время аудитория развлекалась, как могла. На верхних рядах откровенно спали, читали или резались в карты − даже не стесняясь сидевшей рядом Ольги.

На практических занятиях было не лучше. Обычно за два часа решалась всего одна, редко − две-три задачи. Как правило, у доски трудились одни и те же студенты из числа наиболее успевающих. Таких из двадцати пяти человек группы насчитывалось от силы трое-четверо. Остальные в лучшем случае списывали решение с доски, а в худшем — занимались своими делами. Большинство студентов не имело даже тетрадей, записывая задание на листках или вообще не записывая.

Отдельную проблему составляло отсутствие учебников. В институтской библиотеке их катастрофически не хватало. Выполнение домашних заданий даже не проверялось. Что толку проверять, если все равно почти никто ничего не делает.

Пропуски занятий приняли повальный характер. Низкая требовательность деканатов, отсутствие проверки посещаемости, скука на лекциях в сочетании с солнечными днями начала мая и обилием праздников привели к тому, что в аудитории зачастую сидело менее половины курса. И это на высшей математике — самом трудном, самом ответственном предмете! Чего уж говорить об остальных дисциплинах? У физиков количество задолженностей по лабораторным работам превысило все мыслимые пределы.

Впрочем, эта ситуация повторялась из года в год. Когда подходило время сессии, преподаватели закрывали глаза на прошлые грехи и выставляли почти всем задолжникам зачеты. Зачастую — в зависимости от личной заинтересованности.

Из-за всего этого Ольга едва не впала в отчаяние. Что делать, как спасать положение? Ведь до июньской сессии оставалось чуть больше месяца. А тут еще эти бесконечные праздники. Но она заставила себя собраться с силами и приступила к выполнению намеченного.

Составленные доцентами варианты проверочных работ сразу показали, кто есть кто. Кто работает добросовестно, а кто спустя рукава. На кафедре было восемь доцентов, включая эксзаведующего Паршикова. Тот вообще ничего не составил, хотя со вчерашнего дня уже был рядовым доцентом. Лисянский и Щадринский, ссылаясь на нехватку времени, положили ей на стол откровенную халтуру. Остальные варианты были более-менее приемлемыми.

Поручив секретарю отпечатать необходимое количество билетов, Ольга пригласила к себе в кабинет всех троих халтурщиков.

— Делаю вам устное замечание, — сказала она, — и постарайтесь впредь работать добросовестнее. Если вы не измените отношения к моим требованиям, я устным замечанием не ограничусь. Ситуация с учебой столь серьезна, что у меня нет иного выхода.

— Да что вы нагнетаете! — небрежно заметил Щадринский. — Подумаешь, низкие знания. А где они высокие? Вы посмотрите, что в школах делается. Откуда возьмутся хорошие студенты, если выпускают поголовно дебилов. Вы что, одна думаете все изменить? Да ни в жизнь!

— Нет, я не думаю менять все одна. Найдутся единомышленники — они не могут не найтись. Лиха беда начало. Но даже если вы и правы на сто процентов, тем более надо бить во все колокола. А вы что предлагаете? Оставить все как есть?

Выражение их лиц показывало, что именно этого они и хотели бы. Но сказать вслух уже не решались. И то ладно.

— Вот видите! — заметила она удовлетворенно. — Вы тоже хотите перемен к лучшему. Значит, давайте работать вместе. Надеюсь, к подготовке экзаменационных билетов вы отнесетесь более ответственно. Учтите: я ничего не забываю и всегда стараюсь сдерживать свои обещания. А это, — она кивнула на их работы, — заберите и переделайте.

В полном молчании вся троица покинула кабинет.

Разговор с ассистентами был более продуктивным. Большинство из них имело ученую степень и готово было рыть землю, чтобы стать доцентом или хотя бы старшим преподавателем. Но свободных ставок не было. И вот теперь появилась надежда на уход Паршикова, и значит, на появление вожделенной ставки. Уже поэтому стоило поднапрячься.

— Все ассистенты, имеющие ученую степень, в перспективе доценты, — поддержала Ольга их честолюбивые мечты, — и будущие лекторы. Но к этому надо готовиться. Сразу хорошим лектором не станешь. Да, сейчас свободных ставок нет. Но потренироваться в чтении лекций у вас есть возможность уже сейчас. Правда, пока бесплатно и по воскресеньям. Кто согласен, прошу остаться, остальные свободны.

Ее кабинет покинули только двое пожилых ассистентов, не имевших ученой степени. Остальные остались.

— Вот и замечательно! — обрадовалась она. — Давайте составим график чтения дополнительных лекций для отстающих. И надо немедленно начать разработку методических пособий к каждому практическому занятию. Показать решение четырех-пяти типичных задач и подобрать подобные для самостоятельных упражнений. Буквально за три-четыре дня. Ректор обещал помочь их размножить. И во всех аудиториях повесить плакаты с основными теоремами и формулами, таблицы пределов, производных и интегралов. Повесить так, чтобы их можно было поворачивать к студентам тыльной стороной при проверке. И не забыть школьный курс, вплоть до действий с дробями. Гонять по ним каждого, пока не запомнят. Ни в коем случае не давать списывать. У кого есть еще предложения?

Других предложений не было, но все дружно ее поддержали. Было видно, что они были готовы броситься в бой немедленно. И команда “вперед!” была дана.

Проверка знаний студентов во всех потоках подтвердила ее худшие предположения. Поскольку списывать было не с чего — у каждого студента имелся свой вариант заданий — оценки оказались самыми плачевными. Средний балл у первого курса равнялся двум целым трем десятым. То есть двойке. Хуже некуда.

Результаты были немедленно сообщены ректору. Тот срочно собрал Ученый совет, на котором минут двадцать метал громы и молнии.

— Вы думаете, это двойку получили только студенты? — шумел ректор. — Это двойка всем математикам как преподавателям! Вы не им — вы себе поставили два. Своей работе!

Ученый совет подавленно молчал. Да и что тут скажешь?

— Ольга Дмитриевна! — взмолился, наконец, уставший ректор. — Если вам удастся вывести курс из прорыва, честное слово, награжу. Ну постарайтесь, ей богу! Должен же быть какой-то выход.

— Не надо награды, Леонид Александрович, — поднялась Ольга, — вы лучше помогите нам с художниками — плакаты изготовить. И надо методички размножить.

— Слышали? — обратился ректор к проректору по хозяйственной работе. — Все просьбы профессора немедленно и неукоснительно!

— Сделаем, — заверил тот.

Оставалось самое главное и трудное: зажечь тех, для кого все это делалось, — самих студентов. Еще в Ленинграде Ольга убедилась: если с ними разговаривать как с коллегами по учебному процессу, как с равными его участниками, абсолютное большинство студентов становится на твою сторону.

Собрав первокурсников в большой лекционной аудитории, Ольга сообщила о результатах проверки их знаний. Как и ожидалось, они не сильно огорчились. Когда ты не один такой, пережить неудачу легче. Но после объявления мер, ожидавших тех, кто не исправит двойку до сессии, многие приуныли.

Были назначены сроки ликвидации задолженностей. Объявлены дни консультаций, включая воскресные лекции. После этого Ольга обратилась к студентам с вопросом, который всегда задавала перед сессией:

— Пожалуйста, поднимите руку те, кто любит, чтоб его обманывали. Что, никто не любит? Вы знаете: и я этого не люблю. Поэтому ответственно заявляю — со списыванием и шпаргалками будет покончено. Не скажу, что у меня на экзамене совсем нельзя списать. Наверно, можно. Но очень сложно! Шпаргалки — это бумажные мозги, поэтому я отношусь к ним брезгливо. И буду требовать от моих коллег такого же отношения. И потом, ведь у каждого в билете свои задачи и примеры. Их же надо решить — готовое решение списать не с чего. Поэтому давайте начинать учиться по-настоящему.

Ответив на немногочисленные вопросы, Ольга попросила задержаться студентов, получивших при проверке хорошие и отличные оценки. Записав их фамилии и номера групп, она обратилась с неожиданным предложением: — Скажите, скольких двоечников каждый из вас мог бы подтянуть хотя бы до уровня тройки? Предлагаю вам такой вариант: вы называете фамилии подтягиваемых товарищей − и если они на экзамене получат положительную оценку, я вас освобождаю от него с оценкой "хорошо". А хоть один из них сдаст на четверку, освобождаю с оценкой "отлично". Как вам мое предложение?

Оно привело их в восторг. Еще бы! Не надо зубрить, решать уйму задач, трястись перед экзаменом. Подготовь двоих-троих приятелей — и гуляй. О том, что для этого придется самим очень и очень попотеть, чтобы доходчиво объяснить своим "темным" друзьям азы высшей математики, они не догадывались. Ольгина хитрость удалась на славу, как удавалась не раз в прежние времена.

Заведующий кафедрой математики Александр Александрович Паршиков, сидя у себя в кабинете, нервно постукивал карандашом по столу. Вот уже минут сорок он переживал внутреннюю борьбу и никак не мог прийти к окончательному решению — что предпринять. Сразу съесть новоявленного профессора или, действуя постепенно, вымотать ей нервы так, чтобы сама захотела уйти.

Когда он познакомился с Ольгой Туржанской, все его худшие опасения подтвердились. Умна, хороша собой, держится уверенно.

Вот невезуха! Столько лет он стремился к этой должности, стольких врагов одолел — и внутренних, и внешних. Он помнил, как одновременно с ним заявление на конкурс подал доктор наук из университета. Как дружно кафедра провалила этого доктора. И ведь тогда обошлось. Правда, внутри самой кафедры нашлись и другие претенденты на должность заведующего, считавшие, что имеют на нее не меньше прав, чем он. Они дрались, как пауки в банке. Сколько пришлось собрать компромата, сколько написать анонимок! И все же самый главный соперник — доцент Щадринский — подал-таки заявление на конкурс. Пришлось назначить его ответственным за подготовку билетов к вступительным экзаменам и председателем экзаменационной комиссии по их кафедре. Только тогда этот жадный гад забрал свое заявление обратно.

И вот теперь через год все может рухнуть из-за какой-то пришлой бабы. Через год ему переизбираться. В том, что она будет претендовать на его должность, он не сомневался. Профессор же — ей и карты в руки. Он на ее месте по трупам бы пошел. Как уже шел однажды.

И ведь ее изберут. Вон у нее трудов сколько — и научных, и методических. А у него — кот наплакал. Да и кому она нужна − эта наука?

Но она-то будет ею продолжать заниматься. И им из-за этого не видать покоя: ректор сожрет. Он и так в последнее время что-то стал слишком многого требовать — и чтоб качество знаний подняли, и чтоб науку двигали да с публикациями в центральной печати. И чтоб методическая работа велась не от случая к случаю, а постоянно, да не на бумаге, а на самом деле. Отчеты ему подавай.

Но что же предпринять? Сразу съесть, похоже, не удастся. У нее за спиной мощная поддержка — он уже убедился в этом. Значит, нужно время. А его в обрез. За этот год, а лучше за полгода, ее обязательно надо "уйти".

Слезами горю не поможешь, решил, наконец, заведующий, пора вырабатывать план действий. — Верочка, — позвонил он секретарше. — Щадринского, Матусевича и Тихонову ко мне.

Когда вся троица во главе с парторгом кафедры Марией Тихоновой явилась пред его светлые очи, Александр Александрович, кратко изложив им суть проблемы, попросил высказать свои предложения.

— Пробную лекцию ей завалить, — сразу выдал Щадринский. — В первый раз что ли? Мало мы душили?

— А если ректор придет?

— А что он в этом понимает? Скажем: здесь неграмотно, здесь методически неверно, там нерационально. Запишем решение кафедры: лекция прочитана на недостаточном методическом и научном уровне — звучит? Что, наши не проголосуют, что ли?

— Хорошо. Это сделаем. Еще?

— А ты потом пару раз сходи к ней на другие лекции — вроде как с проверкой:  выполнила она рекомендации кафедры или нет. И запиши, что не выполнила. Пусть подергается.

— Это само собой. Какие еще есть предложения? Вы думайте, думайте! Станет она заведующей — вам всем туго придется.

— В ее группах надо найти своих студентов, сам понимаешь кого. И дать им задание: пусть записывают все ее оговорки и промахи. До сессии собирать, а потом на заседании кафедры обсудить и осудить. Сделать письменное предупреждение с занесением в протокол. А осенью повторить. Вот уже и вывод о служебном несоответствии.

— Хорошая мысль. Молодец Игорь! А вы что молчите? — напустился он на Матусевича и Тихонову. — Вас это не касается? Изберут ее — нам всем труба.

— Говоришь, не замужем? — Матусевич почесал затылок. — А давайте ей Лисянского подсунем. Вдруг клюнет? А тогда его жене сообщим. Женька баба бешеная. Шуму будет! Бьюсь об заклад: сама сбежит, не выдержит.

— А Лисянский согласится?

— Для дела — а чего ж? Тем более, она, говоришь, смазливая. А Гарик Лисянский, сам знаешь, ни одной юбки не пропустит. И ни одна юбка к нему не останется равнодушной: красивый кобель. По крайней мере, до сих пор таких не находилось.

— Все это хорошо, но мелко. Надо бы что-то придумать по-крупному. Чтоб ее сразу так шарахнуть! Чтоб уже не очухалась.

— Не выйдет. Ничего ты с ней сразу не сделаешь. Не забывай: кто она и кто за ней. Бьюсь об заклад, о ней ректору уже все уши прожужжали. Нет, здесь надо действовать аккуратно. Ничего, мы ее постепенно дожмем.

— Маша, а ты что предлагаешь?

— А я подговорю наших создать вокруг нее вакуум. Никакой поддержки, никакого общения — полная отчужденность. Пусть поймет, что она здесь никому не нужна. Это, знаешь, очень действует на нервы.

— Хорошо. Ваши предложения принимаю. Идите и приступайте. Открытую лекцию ей назначу на следующей неделе.

— Ты там выбери тему покруче. Чтобы наши олухи ничего не поняли.

— Это само собой. Ну, идите, а то мне на совет пора.

Разговор с заведующим кафедрой надолго испортил Ольге настроение. Внутренне она была готова к тому, что ее ничего хорошего не ждет: ведь знала, как ее избирали. Но чтобы такая откровенная неприязнь — этого она, признаться, не ожидала.

Нет, он был, конечно, вежлив, предложил сесть, расспросил как устроилась, как настроение. Но когда Ольга попыталась рассказать ему о планируемой ею учебной, методической и научной работе, он все с ходу отмел, даже не вникая в суть ее предложений.

Дополнительные консультации? Зачем это? У студентов и так мало времени — у них ведь не одна математика. Тесты для выявления пробелов? Опытный преподаватель сам знает, где студенты плавают. Методички в помощь отстающим? А мы свои разрабатываем — нам ваши не подходят. Научная работа? У кафедры другие научные интересы. А вы, Ольга Дмитриевна, готовьтесь к пробной лекции — у нас так положено. Ну и что же, что у вас большой опыт чтения лекций. То у вас, а то у нас. Подберите тему и сообщите ее мне сегодня же.

Но когда Ольга через полчаса принесла ему название темы, он на нее и не взглянул.

— Открытой у вас будет другая лекция, — заявил заведующий, — мне хотелось бы знать, как вы изложите вот этот материал. Учтите: ваш поток слабый, с зимней сессии осталась масса двоек. Многие до сих пор не пересдали. Теперь вам придется у них принимать переэкзаменовку.

Ага, прими, прими у них экзамен, злорадно подумал он. Ты, видать, добренькая. А я потом проверю, что у них в голове осталось. И выдам тебе по первое число.

— Но вы же отвергаете дополнительные консультации, — удивилась Ольга, — как же их подготовить к переэкзаменовке? Уже летняя сессия скоро. Если не усвоен материал первого семестра, они же справятся с новым. Им срочно нужна помощь.

— Пусть сами готовятся. Нечего лекции пропускать да спать на них. А не могут — пусть репетиторов нанимают. Никто с ними носиться не обязан. Все, кончаем этот разговор. Идите и готовьтесь к открытой лекции.

— Только один вопрос, — задержала его Ольга. — Вы, конечно, знаете, что вот эту теорему можно доказать двумя способами. Первый подлиннее, но зато понятен даже слабым студентам. Второй короче, но более красив. Правда, поймут его только те, кто хорошо знает основы школьного курса. Посоветуйте, какой способ мне применить на лекции, — вы же лучше знаете своих студентов.

Ольге было известно, что в потоке, с которым ей предстояло работать, прежде читал лекции он сам. С приходом Ольги на кафедру заведующий свалил на нее часть своей нагрузки. Хотя, нельзя сказать, что он был сильно загружен учебными занятиями. По сравнению с некоторыми преподавателями, буквально задыхавшимися от перегрузки, его нагрузка была просто смешной.

Ольга обнаружила, что часовая нагрузка преподавателей этой кафедры была распределена крайне неравномерно. В ее прежнем институте Борис Матвеевич, зная Ольгину щепетильность, сам поручал ей распределять учебную нагрузку. Как тщательно она подсчитывала часы, как советовалась с коллегами, чтобы учесть все пожелания и никого не обидеть. А здесь? У одних доцентов по тридцать часов в неделю, у других, как, например, у Щадринского или Лисянского, всего по десять-двенадцать. Конечно, может у них большая научная работа: подготовка докторской или работа над монографией. Но что-то непохоже.

— Думаю, второй способ предпочтительнее, — ответил на заведующий, — во-первых, он короче, во-вторых, пусть приучаются думать. Не обязательно чтобы все было понятно. Пусть поломают голову — это полезно.

— Ну вам виднее, — согласилась Ольга, — последую вашему совету.

Cо студентами своего потока она уже познакомилась на практических занятиях — в процессе решения задач. Математику они знали значительно хуже, чем ее ленинградские студенты. Ольга протестировала их по своей методике и выявила наиболее уязвимые места в знаниях. Таких мест оказалось катастрофически много. Часть студентов не умела решать простейшие уравнения — даже с одним иксом. Да что там уравнения, если у половины были проблемы со сложением и вычитанием дробей. Знание математики у некоторых находилось где-то на уровне третьего-четвертого классов.

— Как они могут понимать лекционный материал? — поражалась Ольга. — Им же нужен срочный ликбез! И его надо было организовать еще в первом семестре. А мне заведующий кафедрой запрещает проводить консультации. И ведь это его курс, он же знает, не может не знать о положении дел. Как его понимать — ума не приложу.

Она сидела в преподавательской, обхватив голову руками, и предавалась невеселым размышлениям. Здесь и застал ее звонок секретаря Ученого совета.

— Ольга Дмитриевна, вам как профессору положено принимать участие в заседаниях Ученого совета вместе с заведующим кафедрой. Разве он вас не предупредил?

— Нет. Он меня приглашал, но только чтобы объявить об открытой лекции.

— Странно. Я же ему напоминал. Будьте добры немедленно явиться в большую лекционную аудиторию.

Когда Ольга, запыхавшись, прибежала туда, Ученый совет уже начался. Выступал ректор. Он очень эмоционально поведал присутствующим о тяжелой ситуации с учебой студентов младших курсов. Куча "хвостов" еще с зимней сессии, множество задолженностей по лабораторным работам, массовые пропуски лекций. А всего через полтора месяца — летняя сессия.

— Я еще понимаю, когда студенты получают двойки на экзамене по математическому анализу! — возмущенно восклицал ректор. — Там надо уметь думать. Но почему столько двоек по истории партии?

— Вы хотите сказать, что на моем предмете думать не надо? — возмутился заведующий кафедрой научного коммунизма.

— Нет-нет! — испуганно возразил ректор. — Я только хотел сказать, что на математике надо соображать.

— А у меня что, соображать не надо? — взвился историк под дружный хохот совета.

— Смейтесь-смейтесь — как бы плакать не пришлось. — Ректор горестно махнул рукой и, собрав листки с цифрами, передал слово проректору по учебной работе.

Теперь объясняйся с этим заядлым коммунистом на партсобрании, огорченно подумал он и вдруг обозлился: а чего, в самом деле? Тридцать двоек по истории партии! Подумаешь, какой сложный предмет. Вызубрить даты и решения партсъездов — и все дела. Нет, все принципиальными себя показывают. Вот он, ректор, тоже покажет себя принципиальным. Вкатает выговор заведующим самых "хвостатых" кафедр и назначит окончательный срок ликвидации задолженностей. Последний. И пусть попробуют их не ликвидировать.

Особенно негодовал ректор на математиков. Вроде и конкурс был неплохой: три человека на место. А набор опять — хуже некуда. Конечно, он нажмет — тройки всем поставят, куда они денутся. А что потом? Потом спецкафедры будут за головы хвататься. Как их учить, если они интегрировать не умеют и в теории вероятности ни бум-бум? Ведь математика — язык всех технических наук.

Он вспомнил, как в свое время изучал этот предмет. Тех, кто не знал наизусть таблицы пределов, производных и основных теорем, их доцент не допускал не то что к экзамену — к зачету. И конкурс тогда был не больше, чем теперь. Но таких "темных", как нынешние, у них в потоке вообще не было.

Причины резкого ухудшения знаний выпускников школ ректору, конечно, были известны. Много лет подряд педагогические вузы страны при приеме отдавали преимущество ребятам из сельских школ и семей рабочих − или отслужившим в армии. Льготы имели также те, кто имел двухлетний рабочий стаж. Им было достаточно получить на вступительных экзаменах одни тройки, чтобы быть зачисленными. А городские абитуриенты из семей служащих, сдав экзамены на четверки и пятерки, зачастую оказывались за бортом. В итоге поступали в педвузы в основном бывшие троечники и двоечники. Надежды на то, что они, познавшие трудности, будут активно стремиться к вершинам знаний, не оправдывались. Бывший слабый ученик становился плохим учителем.

Может быть, для будущих педагогов некоторых социальных дисциплин такой подход и имел смысл. Но применительно к математикам и физикам подобная практика привела к катастрофическим последствиям. Ведь выпускники педвузов в те времена обязаны  были работать только в школе — больше нигде. Любой начальник отдела кадров, принявший молодого педагога на работу, рисковал своей должностью. И вот все эти педагоги, зачастую сами не умевшие решать задачи из школьных задачников, заполнили школы страны. И принялись учить детей наукам, без знания которых немыслим технический прогресс ни в одной стране мира. Все будущие техногенные катастрофы, крупнейшие аварии, отставание от ведущих стран мира были обусловлены этим ошибочным подходом к набору абитуриентов на наукоемкие факультеты.

А теперь подошло время поступления в вузы уже учеников этих, с позволения сказать, учителей − что и дало такое резкое снижение качества знаний у первокурсников.

Но ведь нельзя сидеть сложа руки, ссылаясь на объективные причины. Надо же что-то делать. Надо совершенствовать систему набора, отбирать лучших — ведь теперь, слава богу, почти все льготы отменены. Даже медалисты сдают экзамен. Правда, только один, но в их вузе это математика. Надо сделать подкурсы более эффективными. Надо начинать работать с отстающими с первых дней учебы, организовать систематические консультации, разрабатывать новые методики. Почему спит заведующий? Для чего взяли на кафедру профессора? Разве не для этого самого?

Ректору было известно, что в своем ленинградском вузе профессор Туржанская разработала целую систему работы со слабыми студентами, благодаря чему почти все первокурсники стали сдавать матанализ без двоек. Так пусть покажет свое умение и в их институте.

— А вы знаете, коллеги, — обратился он к аудитории по окончании доклада проректора, — что наш новый профессор кафедры математики умеет отлично работать с двоечниками. Дадим ей слово — пусть изложит свою точку зрения на выход из нынешнего плачевного положения.

— Вообще-то я не готовилась к выступлению, — растерялась Ольга, — я даже не знала, что должна присутствовать на совете. У меня, конечно, есть мысли о том, что и как надо делать. Есть соответствующий план и необходимый опыт. Я поделилась ими с заведующим кафедрой, но он, к сожалению, их не одобрил.

— А вы поделитесь с нами, — настаивал ректор,— с вашим заведующим мы потом обсудим, что его не устраивает в ваших предложениях.

Паршиков позеленел. В голосе ректора, прозвучавшем столь многообещающе, он не услышал для себя ничего хорошего. Вот стерва! Ну кто ее за язык тянул? Черт, он совсем забыл, что она тоже член совета. Вернее, даже не забыл, а понадеялся, что обойдется. Ну не пришла и не пришла. Кто ж знал, что этот настырный секретарь найдет-таки ее. Теперь начнется!

Все его худшие ожидания оправдались сполна. Конечно, Туржанская рассказала о проведенном ею тестировании студентов. Все-таки провела вопреки его запрету. Ну, погоди! О катастрофическом положении в его бывшем потоке. О необходимости принятия срочных мер. О предлагаемых ею консультациях, которые следует организовать с привлечением всего преподавательского состава. Поделилась опытом проведения вступительных экзаменов в ленинградском вузе. По ее словам, все блатные дела они свели у себя практически к нулю. Экзамены у них были только письменные и совершенно прозрачные. Представители родителей могли присутствовать на экзамене, сидя в верхних рядах аудитории, и наблюдать, как их детки отвечают на вопросы билетов. Исключалась всякая возможность передачи шпаргалки или подсказки со стороны экзаменаторов. Шифровали работы тоже гласно. Все отличные и неудовлетворительные ответы перепроверялись комиссией, включавшей в свой состав преподавателей кафедр, представителей деканатов и родителей.

До тех пор пока все работы не были проверены, никто из преподавателей аудиторию не покидал. Им даже бутерброды с чаем туда приносили. Все оценки тут же вывешивали на доске объявлений. В этих условиях пытаться завысить оценку за соответствующую мзду мог только самоубийца.

Конечно, кое-кто из представителей деканатов или лаборантского состава находил способы нажиться на родительском стремлении любыми путями протолкнуть свое чадо в вуз. Как правило, эти люди не имели никакого отношения к приему экзаменов. Но они обещали группе родителей "сделать" высокий балл их отпрыскам − и за это брали вперед немалые деньги. Часть деток поступала самостоятельно, а остальные пролетали. Пролетевшим деньги сразу возвращали, а поступившим нет.

Суммы набирались немалые. Но самое страшное: заплатившие деньги оставались в полной уверенности, что поступили за взятку − о чем они, конечно, рассказывали родным и знакомым. Как при этом уродуются юные души — никто из мздоимцев не думал.

До поры до времени Воронов об этом ничего не знал. Но когда прознал от одного знакомого, которому был предложен подобный вариант, БМВ взорвался. — Вы меня позорите! — кричал он, собрав весь коллектив кафедры, включая лаборантов и уборщиц. — Вы себя позорите! Узнаю, кто это делает, посажу, клянусь здоровьем!

На собрании родителей и абитуриентов ректор рассказал обо всех этих безобразиях и попросил сообщать ему лично, если к кому-нибудь обратятся с подобным предложением. Институт замер в ожидании крутых мер. И они не заставили себя ждать. С позором выгнали двоих лаборантов и даже одного доцента, которые действительно не имели к принимающим кафедрам никакого отношения. Вывесили соответствующий приказ. Заявили в прокуратуру. Все это надолго отбило у кое-кого охоту заниматься столь опасным, хотя и прибыльным, бизнесом.

Билеты к экзаменам составляла вся кафедра. Каждый преподаватель должен был положить на стол десять билетов с примерами и задачами по всему курсу школьной математики. Поскольку на кафедре работали два десятка преподавателей, билетов набиралось много. Из них БМВ сам выбирал варианты для экзаменов в соответствии с количеством поступавших. Прошлогодние билеты вывешивали в коридоре — чтобы все желающие могли с ними ознакомиться.

Обо всем этом Ольга рассказала ученому совету. От ее рассказа ректор пришел в восторг.

— Я лично поручаю вам, Ольга Дмитриевна, — с воодушевлением заявил он, — внедрить эту систему приема экзаменов в нашем институте. Назначаю вас председателем экзаменационной комиссии. Будете отвечать и за математику, и за физику, и за диктант. Прошу вас и заведующего кафедрой математики завтра в 15 часов ко мне в кабинет. Расскажете о конкретных мерах по ликвидации задолженностей и подготовке к летней сессии.

Услышав все это, Александр Александрович впал в глубокое уныние. Все мероприятия, придуманные им и его соратниками по удалению Туржанской с кафедры, теряли всякий смысл. Поскольку они предпринимались, чтобы удержаться у власти, а власть ему нужна была в основном, чтобы держать прием абитуриентов под личным контролем. Ведь приемные экзамены — это золотой Клондайк для умных и предприимчивых людей.

Теперь придется пресмыкаться перед этой бабой, соблазнять ее, делиться учениками. Хорошо хоть от ознакомления с билетами она его отстранить не может — ведь он должен их подписывать. Значит, обязан изучить, оставив у себя в кабинете хотя бы на пару дней, и внести поправки. За это время он успеет их скопировать и прорешать со своими учениками. Но все равно придется делиться и с Щадринским, и с Лисянским. Да и Тихонова не отстанет. А чем больше людей знает содержание билетов, тем вероятнее утечка. Дойдет до Туржанской — дойдет до ректора. И тогда кранты — тогда, конечно, ему заведующим кафедрой уже не быть.

Что ж, надо временно лечь на дно. Делать вид, что он полностью поддерживает все начинания профессора. Но компромат копить, копить — авось пригодится. И пусть дружная тройка соратников напрягается. А в случае чего их можно будет подставить.

В заключение профессор Туржанская пригласила членов ученого совета на свою открытую лекцию, чем окончательно добила Паршикова. Нет, ну до чего наглая баба! Ничего не боится. Что ж, посмотрим, как ты ее прочтешь.

Перед Ольгой была поставлена почти невыполнимая задача: прочесть понятно и доходчиво лекцию, в которой большая часть студентов не сможет ничего понять − по той простой причине, что не знает основ школьной математики и не усвоила материал первого семестра. Тот факт, что ее первая лекция в новом вузе будет открытой, волновал Ольгу меньше всего. Но кому, скажите, вообще нужна даже самая лучшая лекция, если студенты ее не понимают? Зачем терять два часа дорогого учебного времени? И что ей, лектору, прикажете делать в этой ситуации?

До лекции еще неделя. А сегодня в три часа у них встреча с ректором. Она решила послушать, что скажет Паршиков, что скажет ректор, а потом выдать им все что думает по этому поводу. Правда, ректор может предоставить ей слово раньше, чем выскажется сам. Похоже, что он болеет за дело. Но как же он допустил такое в своем вузе?

Ее опасения оправдались: ректор предложил ей первой поделиться своим мнением о ситуации с успеваемостью на курсе. Когда Ольга рассказала о результатах проверки знаний у бывших студентов Паршикова, в кабинете повисло тяжелое молчание. Наконец ректор заговорил: — Александр Александрович, чем вы объясните столь страшную картину? Ведь это катастрофа! Больше половины студентов фактически ничего не знают по вашему предмету. Их что, снова возвращать к началу первого курса?

— Ну... я думаю, Ольга Дмитриевна преувеличивает, — попытался выкрутиться Паршиков. — Дела обстоят не так уж плохо. Конечно, есть отстающие — я ей сам об этом говорил. Но чтобы больше половины — это преувеличение.

— Вот, пожалуйста, Леонид Александрович. — Ольга положила перед ректором листки с ответами студентов, — судите сами. Практически никто из первокурсников не справился с простейшим заданием из материала первого семестра. Мне предстоит читать им лекцию, опираясь на этот материал, то есть на знания, которых нет. Вы же понимаете, что это пустая трата времени.

— Но мы можем отменить вам открытую лекцию, — пошел на попятную Паршиков, — раз вы так боитесь. Давайте ее отложим.

— Да при чем здесь открытая лекция! — взорвался ректор. — Вы что, в самом деле не понимаете о чем речь? Если в вашем потоке так обстоят дела, то что в других? Что предлагаете, Ольга Дмитриевна? Можно хоть как-то исправить положение?

— Я предлагаю взглянуть правде в глаза, — твердо сказала Ольга, — и провести подобную проверку во всех потоках первого курса. Кстати, раз на первом курсе так плохо, то, скорее всего, и на втором положение не лучше. Но давайте начнем хотя бы с первого.

После анализа результатов проверки надо срочно выработать пожарные меры. Вплоть до повторного чтения некоторых лекций из не усвоенного материала первого семестра. Организовать ежедневные консультации. Добиться, чтобы все студенты выучили основные теоремы и формулы, включая таблицы производных и интегралов. Как может студент решать задачи, если он не знает теоремы Пифагора? Это же абсурд!

Проверкой этих знаний должны заняться ассистенты — это их прямая задача. Пусть студенты учат теоремы и формулы в их присутствии — на практических занятиях. И не допускать к сессии, пока не выучат.

— А когда же задачи решать, — возразил ей Паршиков, — если они будут учить на занятиях? План же надо выполнять.

— О каких задачах вы говорите? — удивилась Ольга. — Я была на одном практическом занятии. Два часа преподаватель со студентом мучили одну задачу, а остальные ее списывали с доски. Что толку от такого решения? Одна видимость. Каждый студент должен иметь индивидуальное задание и решать его сам. И не одну задачу за урок, а не менее четырех-пяти. И с десяток получать на дом. Но для этого надо разработать соответствующие методички с примерами решений и заданиями для самостоятельной работы.

— У вас есть подобные разработки? — поинтересовался ректор.

— Да, я пыталась показать их Александру Александровичу, но он сказал, что кафедра имеет свои.

— И много она их имеет? — голосом, не сулившим ничего хорошего, спросил ректор заведующего.

— Да нет, — замялся тот, — мы пока думаем над этим.

— Ну, мне картина ясна, — подвел итог ректор. — Ольга Дмитриевна, останьтесь, а вы, Паршиков, свободны. Я крайне разочарован вашей работой. Давно подозревал, что дела на кафедре не ахти − но чтобы так плохо! Фактически работа развалена: ни учебы, ни методики, ни науки — ничего. Идите и ждите оргвыводов.

Я полностью согласен со всеми вашими предложениями, — обратился ректор к Ольге, когда заведующий вышел. — Что вам нужно, Ольга Дмитриевна, для их реализации? Говорите, я все сделаю.

— Полномочия.

— Какие? Я ведь назначил вас ответственной за вступительные экзамены.

— Вы знаете какие, Леонид Александрович. Речь идет не только о вступительных экзаменах. Речь идет о самом процессе обучения студентов высшей математике — предмету, важнейшему для любой инженерной специальности. И речь идет о больших деньгах. Очень больших! Без необходимых полномочий я ничего не сделаю. Это, просто, опасно.

— Думаете?

— Уверена. На кафедре сложилась система взяток. Только благодаря ей стало так плохо с учебой. В свое время мы у себя такую систему поломали. На корню. Но я помню, как это было трудно. Поэтому без необходимых полномочий я ничего не сделаю. Кроме того, мне нужны единомышленники. В том числе — и из студентов. Но уже это моя проблема. Как правило, темными делами занимается ограниченный круг людей. А остальные о них знают, но помалкивают. Потому что боятся. Как только страх исчезнет, они воспрянут. Ведь большинство преподавателей — честные люди.

— Хорошо. Приказ подпишу сегодня же. Вы свободны. Кстати — как с открытой лекцией? Будете читать?

— Конечно. Я же совет пригласила. Обязательно буду.

— Спасибо вам, Ольга Дмитриевна. За ваше неравнодушие. За то что вы взваливаете на себя этот груз. Прошу со всеми проблемами — ко мне. В любое время. Вот вам мой рабочий и домашний телефоны. С завтрашнего дня вы — хозяйка кафедры. Пока исполняющая обязанности по приказу. В ближайшие дни объявим конкурс, а через два месяца — изберем.

Когда Ольга вышла из кабинета, в приемной увидела поджидавшего ее Паршикова.

— Кто вас за язык тянул с вашим тестированием? — напустился он на нее. — Что вы себе позволяете? Вы не у себя в Ленинграде! Кто вам дал право через голову заведующего кафедрой действовать? У нас принято сначала с непосредственным начальником советоваться.

— Разве я с вами не советовалась? — спокойно ответила Ольга. — Вы же все отмели с ходу. Все мои предложения.

— Вот и надо было помалкивать! Лезете, куда вас не просят. Только явились, а уже начинаете свои порядки наводить. Скромности вам не хватает!

— Но позвольте! — Ольга возмутилась. — Кто вам дал право разговаривать со мной подобным тоном? Я что, о личном благополучии пекусь?

— Лучше бы вы о нем пеклись — больше пользы было бы!