На Петроградской стороне, между улицами Красного Курсанта и Красной
Конницы, есть маленькая площадь. Скорее даже сквер. Кругом деревья и
скамейки - наверное, сквер.
А в центре этого сквера стояла скульптура. Лаокоон и двое его
сыновей, удушаемые змеями. В натуральную величину, то есть фигуры
человеческого роста. Античный шедевр бессмертного Фидия - мраморная копия
работы знаменитого петербургского скульптора Паоло Трубецкого.
А рядом со сквером была школа. Средняя школа N_97. В ней учились
школьники.
Ничего особенного в этом усмотреть нельзя. И школ, и скверов, и
статуй в Ленинграде хоть пруд пруди.
Однажды в школу назначили нового директора. Директоров в Ленинграде
тоже хоть пруд пруди. Большой город.
Новый директор, отставной замполит и серьезный мужчина с
партийно-педагогическим образованием, собрал учительский коллектив и
произнес речь по случаю вступления в должность. Доложил данные своей
биографии, указал на недочеты во внешнем виде личного состава - юбки
недостаточно длинны, волосы недостаточно коротки, брюки недостаточно
широки, а курить в учительской нельзя; план-конспекты уроков приказал за
неделю представлять ему на утверждение. Это, говорит, товарищи учителя, не
школа, а, простите, бардак! Но ничего, еще не все потеряно - вам повезло:
теперь я у вас порядок наведу.
- А это, - спрашивает, - что такое? - И указывает в окно.
Это, говорят, площадь. Вернее, сквер. А что?
Нет - а вот это? В центре?
А это, охотно объясняют ему, скульптура. Лаокоон и двое его сыновей,
удушаемые змеями. Древнегреческая мифология. Зевс наслал двух морских
змеев. Ваял великий Фидий. Мраморная копия знаменитого скульптора Паоло
Трубецкого.
- Вот именно, - говорит директор, - что ваял... Трубецкой! Вы что -
не отдаете себе отчета?
В чем?..
- А в том, простите, что это - шко-ла! Совместная притом. Здесь и
девочки учатся. Девушки, к сожалению. Между прочим, вместе с мальчиками.
Подростками. К сожалению. В периоде... созревания... вы меня понимаете. И
чему же они могут совместно научиться перед такой статуей? Что они
постоянно видят на этой, с позволения сказать, скульптуре?
А что они видят?..
Вы что - идиоты, или притворяетесь? - осведомляется директор. В армии
я бы сказал вам, что они видят! Перед школой стоят голые мужчины... во
всех подробностях! здесь что - медосмотр? баня? а девочки, значит, на
переменах играют вокруг этого безобразия! Набираются, значит...
ума-разума!
Тут учитель рисования опять объясняет: это древнегреческая статуя,
Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями; мраморная копия знаменитого
скульптора Паоло Трубецкого. Произведение искусства. Оказывает
благотворное эстетическое воздействие. Шедевр, можно сказать, мирового
искусства.
- Шедевр?! - говорит директор. - А вот скажите мне, вы, очень
образованный - что это вот там у них! вот там, вон! вот там! Змеи... нет,
не змеи. Змеи тут не при чем!! Да-да, вы прекрасно понимаете, что я имею в
виду, сам мужчина!
Рисовальщик обращается за научной поддержкой к учительнице истории. А
директор ей:
- Вы сами сначала декольте подберите!.. или вас тоже этот Трубецкой
уже ваял?
Позвольте, разводят руками уже все учителя на манер ансамбля танца
Моисеева, это древнегреческая статуя, Лаокоон...
Мы с вами не в Древней Греции, кричит директор, обозленный этим
интеллигентским идиотизмом. Или вы не знаете, в какой стране вы живете?
Время перепутали? Или сегодня с утра по радио объявили построение
рабовладельческого строя?! Интересно, а что-нибудь о Моральном кодексе
строителя Коммунизма вы слышали? а ученикам своим говорили? А в ваши
обязанности входит их воспитывать как? - именно вот в указанном духе! А вы
им - что каждый день суете под нос? Может, вы еще голыми на уроки ходить
придумаете?
Учителя еще пытаются вякать: мол, это вообще у древних эллинов была
традиция такая - культ тела, гимнастикой занимались обнаженными... Так,
говорит директор. Вот и договорились, наконец. Гимнастикой, значит -
обнаженными? А арифметикой? И учителю физкультуры: а вы что скажете про
гимнастику? Это что - правда? Физрук говорит - помилуйте... у нас на
физкультуре все в трусах... в футболках. - Вот именно! Еще не все, значит,
с ума сошли. Вы слышали, что сказал разумный человек?
Короче - завхоз: убрать это безобразие. Мы по своему долгу призваны
любой разврат пресекать и предупреждать! а мы детей к разврату толкаем!
Сегодня она это видит у этого вашего... Лаокоона, а завтра что она
захочет? и чем это кончится?
Завхоз говорит: простите, это в ведении города... управления
культуры... наверно, и общество охраны памятников причастно... я не могу.
Ах, не можешь? А что вы тут можете - пионерок мне растлять
мужскими... органами?! комсомолок?! И не сомневайтесь - я на этих змеев,
видите ли, с яйцами, управу найду! перед учреждением детского
образования!..
И директор начинает накручивать телефон: решать вопрос. А человек он
напористый, практический, задачи привык ставить конкретно и добиваться
оперативного исполнения.
И вот, так через недельку, как раз перед большой переменой, приезжает
"москвич"-полугрузовичок. Из него вылезают двое веселых белозубых ребят,
вытаскивают ящик с инструментами, и начинают при помощи молотка и зубила
приводить композицию в культурный вид.
Кругом собирается народ и смотрит это представление, как два веселых
каменщика кастрируют, значит, двухсполовинойтыщелетних греков. Стук! стук!
- крошки летят.
В толпе одни хохочут, другие кричат: варвары! вандалы! блокаду
пережил, а вы! кто приказал?
Учитель рисования прибежал, пытается своим телом прикрыть. Голосит:
- Фидий! Зевс! Паоло Трубецкой! Вы ответите!
Отойди, отвечают, дядя, пока до тебя не добрались! А то как бы мы от
шума не перепутали со своим зубилом, кому его приставлять и куда молотком
стукать.
Особенно мальчики из старших классов довольны. Советы подают. Давай
их, говорят, развратников, чтоб по ночам онанизмом не занимались. Ребя,
хорошо если они только статуями ограничатся, а если они с них только
начинают? тренируются, руку набивают! Ниночка, а вот скоро и нас так, - ты
плакать будешь? а вот тогда будет поздно! Разрешите, обращаются к
скульпторам, пока в туалет сбегать, а то потом не с чем будет. А вот,
говорят, у Сидорова из десятого "Б" тоже надо лишку убрать, можно его к
вам привести? Лови Сидорова!
Короче, веселая была перемена, еле после звонка на урок всех загнали.
А за окнами: стук-стук!
Справившись с основной частью работы, ребята взяли напильники и стали
эти места, значит, зачищать, изглаживать все следы былого заподлицо с
торсом, если можно так выразиться. В толпе восторг, с рекомендациями
выступают. Керосином еще протрите - от насекомых! За что это их, родимых?
А чтоб не было группового изнасилования, бабушка. Вот теперь больше
школьницы беременеть не будут! Ребята, вы уже вспотели, надели бы им лучше
презервативы просто, и дело с концом. Да... радикальные меры.
Лишили древних страдальцев не потребных школе подробностей, сложили
инструменты и отбыли.
И всю неделю Петроградская ходила любоваться, кому делать нечего, на
облагороженную группу.
Но учитель рисования тоже настырный оказался, нажаловался куда мог,
потому что через недельку снова приехал полугрузовичок, и из него
выгрузились те же двое веселых белозубых ребят. Они врубили дрель и
просверлили каждому на соответствующем месте узкую дырку.
Опять толпа собралась, народ хохочет и советы подает, обменивается
мнениями. Кто считает, что надо волосы кругом изобразить, кто
высказывается, чего статуи будут делать посредством этой дырки и какую
функцию она будет исполнять. Узковата, считают, но это лучше, чем
наоборот.
Говорят, что первые операции по перемене пола были сделаны на Западе.
Ерунда это и пропаганда.
А ребята достают три бронзовых штифта и ввинчивают каждой статуе по
штифту. Бронза свежеобработанная, блестит, и солнце на резьбе играет.
Из толпы интересуются:
- Резьба-то левая, небось?
- А вот на каждую хитрую... найдется штифт с левой резьбой!
- Вот у кого металлический! Сделали из мальчуганов мужчин.
- Васька, вот бы тебе такой?
- Вот это я понимаю реставрация. Не то что раньше.
- Ребята, а какой скульптор автор проекта?
И в прочем том циничном духе, что твердость хорошая, и длина сойдет,
но диаметр мал.
Ребята достают из своего ящика три гипсовых лепестка, и навинчивают
их на штифты. И отец с двумя сыновьями начинают при этом убранстве очень
прилично выглядеть - с листиками.
Толпа держится за животы. Что ж вы, укоряют, только лепестки
пришпандорили - а где все остальные прелести, меж которых тот лепесток
относился? Наконец-то, говорят, вернули бедным отобранную насильно
девственность.
Если бы кругом стояли сплошные учителя рисования и истории, то,
возможно, реакция была бы иной, более эстетичной и интеллигентной. А так -
люди простые, развлечений у них мало: огрубел народишко, всему рад. Не над
ними лично такие опыты сегодня ставят - уже счастье!
А поскольку ленинградцы свой город всегда любили и им гордились, то
еще неделю вся сторона ходит любоваться на чудо мичуринской ботаники, -
как на мраморных статуях работы Паоло Трубецкого выросли фиговые листья.
Но, видимо, учитель рисования был редкий патриот города, а может, он
был внебрачный потомок Паоло Трубецкого, который и сам-то был чей-то
внебрачный сын. Но только

Захотелось поделиться с вами своей рецензией (надо было для зачета) на книгу замечательного писателя. Не судите строго.



"Любовный порыв- первый творец рода человеческого".
(де Клапье Вовенарг)

Сразу предупреждаю: моралофагам читать запрещается.
Пуританские взгляды на книгу не позволят увидеть ничего, кроме варварского издевательства над классическими произведениями.
Если же вы не склонны к излишнему консерватизму, то это произведение обязательно вам понравится.

Как и свойственно Веллеру, "Любовь и страсть" написана легким и ироничным языком. К тому же писатель является великолепным мастером анализа, поэтому каждая классическая история любви (начиная с библейских Адама и Евы и заканчивая Оливером и Дженни Э.Сигала) рассматривается на новый лад (так сказать, осовременивается) и детально разбирается на идеи.

"Одиссея"- это первое в мировой истории оправдание мужчины, который долго болтался неизвестно где, придумав фантастические оправдания, все аж рты разинули, ну как же не простить страдальца".

Тема книги банальна: Любовь и ее составляющие. Как люди влюбляются, почему потом страдают, что есть трагедия и в чем заключается счастье, как меняются чувства людей и что остается неизменным?

"Времена могут меняться. Человек остается тем же"- пишет Веллер.

Из поколение в поколение мужчина совершает безумные и храбрые поступки во имя любимой, из века в век женщины придумывают изощренные методы соблазнения и отмщения.
История циклична,меняются лишь условия, а чувства остаются теми же, что и в далекие времена.

И, наверное, это было бы скучнейшее и сопливейшее произведение, если бы не искрометный юмор Веллера.
Бесконечные шутки добавляют в произведение своеобразную прелесть: благодаря им книга читается на одном дыхании, не давая вам уснуть и запутаться в сложных взаимоотношниях популярных романтических героев. При этом юмор неразрывно связан с серьезными выводами и глубокими суждениями. Как говорится, в каждой шутке...

"Коллективный Пигмалион наоборот. Франкенштейн-фотомодель. Дамы коллективно, вскладчину овеществили героя".

Еще один немаловажный повод прочитать книгу: она является отличным стимулом к знакомству со всей упомянутой классической литературой. Так что рекомендовано к прочтению тем, кто не читал Гомера, Мопасана и Миллера, а также произведения многих других именитых авторов. Поверьте, после этой книги Веллера вам обязательно захочется их прочитать. "Любовь и страсть" дает отличный пинок под зад.

И была же, была Великая Империя, алели стяги в громе оркестров, чеканили шаг парадные коробки по брусчатым площадям, и гордость державной мощью вздымалась в гражданах! И под эти торжественные даты Первого Мая и
Седьмого Ноября входил в Неву на военно-морской парад праздничный ордер Балтфлота. Боевые корабли, выдраенные до грозного сияния, вставали меж набережных на бочки, расцвечивались гирляндами флагов, и нарядные
ленинградцы ходили любоваться этим зрелищем.
Возглавлял морской парад, по традиции, крейсер "Киров". Как любимец города и флагман флота. Флагманом он стал после того, как немцы утопили линкор "Марат", бывший "Двенадцать апостолов". Он вставал на почетном
месте, перед Дворцовым мостом, у Адмиралтейства, и всем его было хорошо видно.
Так вот, как-то вскоре после войны, в сорок седьмом году, собираясь уже на парад, крейсер "Киров" напоролся в Финском заливе на невытраленную мину. Мин этих мы там в войну напихали, как клецок, и плавали они еще долго; так что ничего удивительного. Получил он здоровенную дыру в скуле,
и его кое-как отволокли в Кронштадт, в док. Сигнальщиков, начальство и всю вахту жестоко вздрючили, а особисты забегали и стали шить дело: чья это диверсия - оставить Ленинград на революционный праздник без любимца флота?
Флотское командование уже ощупывало, на месте ли погоны и головы. Сталин недоверчиво относился к случайностям и недолюбливал их. Пахло
крупными оргвыводами.
И последовало естественное решение. У "Кирова" на Балтике был систер-шип, однотипный крейсер "Свердлов". Так пусть "Свердлов" и участвует в параде. Для разнообразия. Политически тоже выдержано - имена
равного калибра. Какая, собственно, разница. Как будто так и было задумано.
А "Свердлов" в это время спокойно стоял под Кенигсбергом, уже переименованном в Калининграде, в ремонте. Машины разобраны, хозяйство раскурочено, ободрано, половина морячков в береговых мастерских,
ковыряются себе потихоньку. По субботам в увольнение на танцы ходят. И не ждут от жизни ничего худого.
И тут командир получает шифровку: срочно сниматься и полным ходом идти в Ленинград, с тем чтобы в ночь накануне праздника войти в Неву и занять место во главе парадного ордера. Исполнять.
Командир в панике радирует в Кронштадт: что, как, почему, а где же "Киров"? Вы там партийных деятелей не перепутали? Ответ: не твое дело.
Приказ понятен?
Так я же в ремонте!! - Ремонт прервать. После парада вернешься и доремонтируешься. - Да крейсер же к черту разобран на части!! - Сколько надо времени, чтоб быстро собраться и выйти? - Минимум две недели. - В
общем, так. Невыполнение приказа? Погоны жмут, жизнь наскучила? А... Ждем тебя, голубчик.
И начинается дикий хапарай в темпе чечетки. Срочно заводят на место механизмы главных машин. Приклепывают снятые листы обшивки. Командир принимает решение: начинать движение самым малым на одной вспомогательной,
ее сейчас кончат приводить в порядок, а уже на ходу, двадцать четыре часа в сутки, силами команды, спешно доделывать все остальное. Всем БЧ через полчаса представить графики завершения работ.
БЧ воют в семьсот глоток, и вой этот вызывает в гавани дрожь и мысль о матросском бунте, именно том самом, бессмысленном и беспощадном: успеть никак невозможно! Командир уведомляет командиров БЧ об ответственности за
бунт на борту, и через час получает графики. Согласно тем графикам лап у матроса шесть, и растут они вместо брюха, потому что жрать до Ленинграда будет некогда и нечего, коки и вся камбузная команда тоже будут круглые сутки завершать последствия ремонта. - Отлично; не жрешь - быстрей крутиться будешь.
И тут вспоминают: а красить-то, красить когда?! Ведь ободрано все до металла!!! Командир - старпому: сука!!! Помполит - боцману: вредим понемногу?.. Боцман: в господа бога морскую мать. - Через час отходим!!! - Боцман: есть.
За пять минут до отхода, командир голос сорвал, вопя по телефонам, является старпом - доклад: задача выполнена. Командир: гигант! как? Помполит: ну то-то же. Старпом: так и так, сводная бригада маляров
береговой базы на стенке построена. Пока мы на ходу все доделаем, они все
и покрасят, в лучшем виде. Приказ - принимать на борт?
Командир хлопает старпома по плечу, жмет руку помполиту, утирает лоб
рукавом, смотрит на часы и закуривает:
- Машине - готовность к оборотам. Приготовиться к отдаче швартовых.
Рабочих - на борт.
Старпом говорит:
- Может быть, взглянете?
- Чего глядеть-то.
А снаружи раздается какой-то странный шум.
Командир смотрит в лицо старпому и выходит на крыло мостика.
Вся команда, побросав, дела, сбилась вдоль борта. Свистит, прыгает и машет руками.
А на стенке колеблется строй малярш. И делает матросикам глазки.
Папироса из командирского рта падает на палубу, плавно кувыркаясь и рассыпая искры, а сам он покачивается и хватается за поручни:
- Эт-то что...
Старпом каменеет лицом и гаркает боцману:
- Это что?!
Боцман рыкает строю:
- Смир-рна! - и, бросив руку к виску, рапортует: - Сводная бригада маляров в составе двухсот человек к ремонту-походу готова!
Малярши смыкают бедра, выпячивают груди, округляют глазки и подтверждают русалочьим хором:
- Ой готова!..
Матросики по борту мечут пену в экстазе и жестами всячески дают понять, что они приветствуют малярную готовность и, со своей стороны, также безмерно готовы.
Командир говорит:
- Ну!.. - и закуривает папиросу не тем концом. - Ну!.. - говорит. - -
Да!..
Помполит говорит:
- Морально-политическое состояние экипажа! - А у самого зрачки по блюдцу, и плещется в тех блюдцах то, о чем вслух не говорят.
А старпом почему-то изгибается буквой зю, и распрямляться не хочет. И краснеет.
А рация в рубке верещит: "Доложить готовность к отходу!"
- Готовность что надо, - мрачно говорит командир, сжевывая папиросный табак.
А боцман снизу - старорежимным оборотом:
- Прикажете грузить?
Командир машет рукой, как Пугачев виселице, и - обреченно:
- Принять на борт. Построить на полубаке к инструктажу.
И малярши радостной толпой валят по трапу, а морячки беснуются и в воздух чепчики бросают, и загнать их по местам нет никакой возможности.
- Команде по местам стоять!!! - вопит командир. - Отдать носовой!!!
Потому что никакого времени что бы то ни было изменить уже не остается. В качестве альтернативы - исключительно трибунал; а перед такой альтернативой человеку свойственно нервничать.
И раздолбанный крейсер тихо-тихо отваливает от стенки, а малярши выстраиваются на полубаке в четыре шеренги, теснясь выпуклостями, и со смешочками "По порядку номеров - рас-считайсь!" рассчитываются, причем
счет никак не сходится, и с четвертого раза их оказывается сто семьдесят две, хотя в первый раз получилось сто девяносто три.
Боцман таращится преданно и предъявляет в доказательство список личного состава на двести персон. Персоны резвятся, и становится их на
глазах все меньше, и это удивительное явление не поддается никакому научному истолкованию.
Болельщики счастливо - боцману:
- Да кто ж по головам-то! Весом нетто надо было принимать - без упаковки!
Командир вышагивает - инструктирует кратко:
- Крейсер первого ранга! Дисциплина! Правительственный приказ! -
Замедляет шаг: - Как звать? Не ты, вот ты! Назначаешься старшей! Вестовой - препроводить в салон. Боцман! - разбить по командам, назначить ответственных, раздать краску и инструмент, поставить задачи! Через полчаса доложить исполнение - проверю лич-но! Приступать.
И поднимается на мостик.
И под приветственный свист со всех кораблей они медленно ползут к выходу из гавани.
Командир переминается, смотрит на створы, на карту, на часы, и старпому говорит:
- Ну что же, - говорит, - Петр Николаевич. Вы капитан второго ранга, опыт большой, пора уже и самостоятельно на корабль аттестовываться. Так что давайте, командуйте выход в море. На румбе там восемьдесят шесть, да
вы и сами все знаете, ходили. А я пока спущусь вниз: посмотрю лично, что там у нас делается. А то, сами понимаете...
И, манкируя таким образом святой и неотъемлемой обязанностью командиру на входе и выхода из порта присутствовать на мостике лично, он спускается в низы. И больше командира никто нигде не видит.
А старпом смотрит мечтательно в морское пространство, принимает опять позу буквой зю, шепчет что-то беззвучно и звонит второму штурману:
- Поднимитесь-ка, - говорит, - на мостик.
- Ну что, - говорит он ему, - товарищ капитан третьего ранга. Я ухожу скоро на командование, корабль получаю, вот после перехода сразу аттестуюсь. А вам расти тоже пора, засиделись во вторых, а ведь вы как штурман не слабее меня, и командирский навык есть, не отнекивайтесь; грамотный судоводитель, перспективный офицер. Дел у нас сейчас, как вы знаете, невпроворот, и все у старпома на горбу висит, так что примите мое
доверие, давайте: из гавани мы уже почти вышли, курс проложен - покомандуйте пару часиков, пока я по хозяйству побегаю, разгону всем дам и хвоста накручу. Тем более, - напоминает со значением, - ситуация на борту, можно сказать, нештатная, тут глаз да глаз нужен.
И с видом сверх меры озабоченного работяги-страдальца старпом покидает мостик; и больше его тоже никто нигде никогда не видит.
...И вот на третьи сутки командир звонит из своей каюты на мостик: как там дела? где местонахождение, что на траверзе, скоро ли подходим? И с мостика ему никто не отвечает. Он немного удивляется, дует в телефон и

Самая северная железная дорога в мире - Норильск - Дудинка. Ее клали стройбаты к 50-летию Великого Октября. От сдачи в срок зависел дембель. Качество соответствующее.

Это 69-я параллель. Снег ложится в сентябре. Вечная мерзлота.

В июне верхний метр оттаял, насыпь просела волнами, рельсовые пролеты повисли в воздухе. Социалистический сюрреализм.

Мы вели подъемку. Просыпку, пробивку, рихтовку, штопку. Когда ломался компрессор, вместо вибратора били чуркой. Когда не давал детальной точности огромный японский бульдозер, гребли студенческим: один упирается совковой лопатой в гравий, а двое тянут за концы провода, привязанного к ручке над совком.

Так вдобавок раз в неделю дрались со стройбатом, стоявшим дальше к порту. Классовая вражда: прораб заставлял их переделывать, сравнивая с нами. А они посильно халтурили под дембель в сентябре.

И чрезвычайно раздражал сухой закон. Здесь тебе не пустыня: чем предохраняться? Дождь, хмарь, мокрые ноги. Поэтому пили спирт: одну бутылку спрятать легче, чем две с половиной. Поллитра питьевого магазинного на четверых - и потеплело. И дешевле выходит, кстати.

От этой жизни мы к концу работ засуровели. Под аккорд приходилось ломать и двенадцать часов тоже. Подустали, огрубели и озверели. Еще и жрать вечно хотелось - чего-то со снабжением не додумали, мало было. И спалось в полярный вечный день беспокойно.

В последний вечер мы сложили костер из лопат и носилок и злобно пели: "От злой тоски не матерись, сегодня ты без спирта пьян". Поддали и упали. И утром уехали по штопаной рихтованной дороге в Норильск.

Мы полагали что? Погулять по цивилизации, посидеть в кафе, поклеить девушек, возможно даже сходить в кино. А к вечеру - в аэропорт - самолет - Ленинград. Здравствуй Невский, здравствуй Кировский, альма твою матер. Но было над нами культурное руководство.

Никто и ахнуть не успел, как под лозунгами культурно-спортивного праздника ССО всех загнали на городской стадион. Пара-тройка тысяч рыл со всего Таймыра. Ленинградские, московские и красноярские отряды.

А над стадионом - приветствие размером с дирижабль: "Ударно поработал - культурно отдохни!" И нас культурно строят по четырем сторонам полужиденького футбольного поля. Равняйсь - смирно. "А сейчас откроется праздник чего-то северного и посвящение всех в заполярники". Или иная подобная глупость.

Однако приближается вертолетное стрекотанье. Показывается вертолет, нарядно раскрашенный в бело-голубые цвета санавиации. Зависает над стадионом. И явно намерен садиться прямо на поле промеж нас.

Аппарат тяжелее воздуха - это всегда романтично. И когда он приземляется вот рядом с тобой - это завораживает. И мы, задрав головы, следим и радуемся.

В лица подул сверху ветерок, и этот ветерок крепчал. Лопасти свистели, мотор гремел, вертолет оседал в воздухе, как яйцо с крысиным хвостом. Вихрь рвал волосы, широкий смерч закрутился на стадионе, под вертолетом вздымалась пылевая воронка, полетели брызги, комья грязи залепили нам форму и лица, ураган сек глаза мелкой дрянью, мусорная взвесь рвалась в легкие и забивала рот. Вертолет сел и заглушил двигатель. Тогда стал слышен звук, и от этого вышел конфуз. Звук был хоровой, раздраженный и матерный.

Из вертолета вышла великовозрастная сексуальная Снегурочка и покачнулась от выражений. За ней выбрался Дед Мороз и показал кулак. В вертолет запустили камнем. Летчики в блистере виновато разводили руками. Праздник начался.

Сначала отличившихся награждали кусками никелевой руды на полированных подставках с геройской надписью. Мне тоже достался. На улице я подарил его девушке, пытаясь познакомиться.

Потом начальствующие уроды решили заставить нас спортивно бегать и прыгать, и мы спортивно побежали и запрыгали вон с их поганого стадиона, не интересуясь дальнейшими удовольствиями.

Кафе, столовые, рестораны и магазины Норильска были оккупированы стройотрядами. Норильск - матерый город, стоящий на костях зэков, он разное видал, но в тот день мы выпили там все, что лилось и горело.

А к вечеру праздника был назначен парад. Торжественный проход колонны по улице Ленина: центральной, как положено. А в начале и конце парада расчетливые негодяи назначили перекличку, и вот по этим спискам будут сажать потом в самолеты. А неотмеченных - в последнюю очередь, завтра-послезавтра. То есть: в начале улицы собрались все.

Перекликали и отмечали долго. Стало холодно и совсем холодно. Посыпался мокрый снег. Смеркалось. Стояли злые.

Подъехали два грузовика, и нам стали раздавать факелы. Палки как перекладины шведской стенки, на конце жестянка с ветошью, пропитанной мазутом. "Не сметь зажигать без команды!!!"

Мы околели, пока дали ножку в темноте. "Зажигай!" - скомандовали самочинные голоса вдоль колонны. Зачиркали спичками и стали прикуривать факелы друг от друга. Злость высекала оживление.

Настроение подскочило. Борьба за огонь! С факелами в крепостные ворота! Факельцуг! Лица в пламени, мрак по сторонам!

Мы выровняли шеренги по четыре и даже ударили шаг, оттягивая носок и печатая всей подошвой. Рука с факелом - впереди плеча. Неким образом спины выпрямились в прусской выправке. Левые руки сами собой легли на пряжки ремней. И звонкий дурашливо-молодцеватый фальцет взлетел:

- Айн, цвай, линкс! Линкс! Линкс!

И невидимый хор вторил глухо:

- Линкс! Линкс!

Ноги били в асфальт, как пушечное буханье. Подбородок вверх, глаза вперед. Дымные тени факелов метались по стенам. Народ встал и смотрел молча.

И тут произошло неожиданное для нас самих.

Вдохновенный голос завибрировал и запел со злым восторгом:

- Зи-иг?..

И колонна рявкнула одной глоткой:

- Хайль!

- Зи-и-иг?!

- Хайль!!!

- Зи-и-иг???!!!

- ХАЙЛЬ!!!!!!

Город оцепенел. Мы маршировали, как на параде германской хроники. В единый дух, в единый шаг, в единый порыв.

- Дрожите, дряхлые кости!

- Народ! Партия! Вождь!

Образованные филологи и историки знали, что выкрикивать.

На углу киоск стоял близко к мостовой - его опрокинули и отшвырнули мигом. Сделавший замечание смельчак вмазался в стенку. Зазвенела разбитая витрина. Факельная колонна сметала все на пути. Именно так нам хотелось о себе думать.

Местная молодежь умирала от счастья и зависти.

В грозном молчании колонна продолжила шествие. Начальство задыхалось в истерике и бегало, меча пену. Но пресекать было уже нечего.

Мы били шаг через безмолвный город и знали за собой силу сделать с этим городом все, что захотим. Интересное чувство.

Потом гасили факелы в лужах, да сами уже гасли, и закидывали в грузовик; и выслушивали вопли, что охренели, из комсомола вон, всем молчать, если узнают в Ленинграде - сами понимаете. Потом в аэропорту спали на полу, на лестницах и подоконниках. Потом летели в Ил-18, молочно-сером от табачного дыма, на ощупь выхлестав все спиртное у стюардесс. Потом шлялись по солнечному Ленинграду с гитарами и бутылками.

Но это факельное шествие помнилось прочно.

Михаил Веллер "Мишахерезада" 2011

С вечера по международному воздушному коридору проходил советский рейсовый Ан-24 Киев – Берлин. И на подлете к Брно он передал на диспетчерский пункт: прошу срочную посадку, на борту острый больной, нуждается в срочной операции. Чехи дали добро.
Самолет сел, к нему сразу вызванная скорая помощь, больного погрузили и увезли. Пока то да се, аэропорт большой, работает, самолет зарулил на стоянку, пассажиры вышли и отправились в аэровокзал. Все больше молодые ребята, со спортивными сумками, тренер покрикивает, у них соревнования срываются, бросились звонить в Берлин в оргкомитет, экипаж звонит в Киев: в общем, отложили вылет до утра. Самолет вне расписания, его надо воткнуть в график, пассажиры пока разбрелись, кто дремлет, кто пиво пьет.
И вдруг в три часа ночи диспетчеры видят на экранах, что входит в зону и приближается целая воздушная колонна, армада в звено по три... Что такое?! Кто такие?!
А на запрос командуют по-чешски: срочно очистить полосу, прекратить выпуск и прием любых самолетов, в экстренном порядке принять колонну.
Кто, откуда, почему?! – Правительственный приказ, особое задание, исполнять.
Тут есть над чем задуматься, но думать им оказалось некогда. Потому что ребята с вечернего Ан-24 оказались уже вооруженными группами именно в тех местах, где надо. Блокировали вокзал и аэродромную технику, все выходы на поле и подходы к полосе, а первым делом ворвались в радиоузел и диспетчерскую. Полностью взяли аэропорт под контроль, чтоб, значит, никто уже не мог помешать. Четкая работа.
Чехи, однако, ребята ведь тоже ничего, когда-то они и немцев били, на топот насторожились, черт-те чем пахнет! тревога! Устроили в дверях свалку, успели аппаратуру разбить, рубильники замкнуть, предохранители сгорели, погасло везде, темнота полная, никакого навигационного обслуживания, никакого наведения – умер аэропорт.
А небо уже гудит, ломится, первый Ан-12, огромный пузатый транспортник, заходит прямиком на полосу, посадочные фары включены – и спокойно садится.
Первым бортом садился лично командир дивизии, генерал-майор Остапов, и следом – интервал одна минута! – садится вся дивизия.
Из первой машины тут же выкатываются «газоны» с десантниками и мчатся к зданиям, из второй выезжает электростанция и врубает прожектора, заливает все светом, и через сорок минут вся дивизия уже на земле, машины заруливают на основную стоянку, на запасную, на рулежную площадку – каждый экипаж знает свое место и очередь, отрабатывалось, и очищают место следующим, открываются аппарели и бэтээры несутся в рассветный город – занимать телевидение, радио, железнодорожный и автовокзалы и тому подобное. Последний самолет еще садится – а с первого уже мчатся по городу указанным на подробной карте маршрутом, благо улицы пустые.
Через два часа город был взят – без единого выстрела. Вот так это делается – если по-настоящему, всерьез и с подготовкой. Так что – не надо: умели, умели.
Тот Ан-24 был летающим диспетчерским пунктом. Он ко времени вырулил в перспективу полосы и давал пеленг по радиомаяку, обозначившись бортовой подсветкой. А четверо с фонарями обозначили начало посадки и направление.
Блестяще была операция спланирована, и блестяще проведена.
Ну, а наутро чехи просыпаются – ах! что такое: город занят русскими. Что, как? вот так... уже все, и совсем не больно.