Начало: часть 1; часть 2.

Сражение, получившее название «второй атаки на Триполи» (первая – вероятно, рейд кеча USS «Intrepid»), началось с бомбардировки американскими кораблями береговых батарей. От крепостных стен отлетали обломки камней, однако оценить эффективность своей стрельбы американские комендоры не могли. Защитники Триполи отвечали частым, но недостаточно точным огнем. По американским данным, самым серьезным повреждением на крупных кораблях отряда 3 августа 1804 г. стала пробоина от 24-фунтового ядра в надводной части фрегата USS «Constitution». Людские потери на борту ограничились несколькими легкоранеными.

После нескольких часов артиллерийской подготовки, командор Пербл поднял сигнал о начале атаки штурмовым отрядам Декейтера и Бенционо. Американские бриги и шхуны под плотным огнем с берега дошли вместе со шлюпками до самого входа в гавань, прикрывая их своими корпусами. Далее штурмовые отряды двинулись сами. Лейтенант Декейтер, предчувствуя опасность, пошел на военную хитрость и велел своим шлюпкам прижаться к самому берегу. В результате их появление оказалось для триполитанских канонерок неожиданным, и людям Декейтера удалось проскочить в «мертвую зону» бортовых орудий неприятеля (только шлюпка самого Декейтера получила одну пробоину, которую удалось быстро заделать). Однако дальше их встретил шквал мушкетного огня, тусклый блеск ятаганов над бортами и устрашающие вопли неприятельских моряков. Закипела отчаянная абордажная схватка. Декейтеру и его экипажу вскоре удалось захватить первую канонерку врага. Передав командование призом лейтенанту Джонатану Торну (Jonathan Thorn) и приказав уводить его из гавани, неукротимый Стивен Декейтер вновь ринулся в бой. Однако другой шлюпке, которой командовал его младший брат Джеймс, также лейтенант и участник рейда на USS «Philadelphia», повезло меньше. После перестрелки с экипажем триполитанской канонерки, Джеймс Декейтер-младший и его подчиненные попались на старую пиратскую хитрость. Командир канонерки приказал части своих людей выпрыгнуть за борт, имитируя бегство экипажа, а остальным – лечь на палубу. Считая сопротивление триполитанцев подавленным, молодой лейтенант бросился на абордаж, первым перескочил на вражескую палубу… и был тяжело ранен в упор капитаном канонерки. Захваченные врасплох американские моряки понесли тяжелые потери и едва успели отплыть, оставив своего истекающего кровью командира в руках неприятеля. Расходясь на встречных курсах с уходившей из гавани потрепанной лодкой брата, Стивен Декейтер узнал от случившемся от вступившего в командование молодого и порядком напуганного мичмана. Он тотчас бросился на помощь младшему брату. Несмотря на плотный мушкетный огонь, ранивший у него на борту нескольких человек, Декейтер сцепился с упрямой триполитанской канонеркой на абордаж. Вместе с мичманом Макдонахью и девятью матросами и морпехами, охваченный жаждой мести лейтенант вступил в яростную рукопашную схватку с превосходившими их численностью в несколько раз врагами. Видимо, подчиненные действительно любили этого отчаянного офицера и безгранично доверяли ему, раз без страха и сомнения шли за ним на верную смерть. Только своевременное прибытие еще двух шлюпок из отряда Декейтера, заметивших безнадежное положение командира, спасло его от гибели. В крайне ожесточенном сражении канонерка была захвачена, а тяжело раненый Декейтер-младший – освобожден. На залитой кровью палубе американцы насчитали тела 21 убитого триполитанского моряка, многие успели выпрыгнуть за борт и переплыть на другие корабли, и только трое раненых сдались в плен. Стивен Декейтер лично уложил в единоборстве более рослого и сильного неприятельского капитана, который перед этим успел нанести ему несколько ран, впрочем, легких.

Однако на этом успехи отряда Декейтера ограничились. Сопротивление триполитанских канонерок усиливалось с каждой минутой, и лейтенант подал сигнал к отступлению из гавани. Своевременное выдвижение в прикрытие шхуны USS «Syren» позволило выполнить этот маневр довольно успешно.
Штурмовой отряд лейтенанта Бенционо поначалу тоже имел успех. Открывшие интенсивную стрельбу, бомбардирские корабли флота Королевства обеих Сицилий обеспечили огневое прикрытие вступлению в гавань и первыми взяли на абордаж одну канонерку. Когда здоровенные усатые сицилийские матросы, закованные в устрашающего вида архаичные кирасы и шлемы, размахивая тесаками, ворвались на палубу, триполитанской команде быстро стало не до сопротивления. В полном составе она поскакала за борт. Однако другим кораблям защитников Триполи удалось отбить атаку американских шлюпок Ричарда Сомерса, и несколько американцев попали при этом в плен. Тогда лейтенант Бенционо, лично знавший неприятельского командира Мурата Реиса по временам своей печальной бытности в пиратском плену, вызвал его на переговоры. Оба офицера, символично опустив сабли остриями вниз, обменялись почти дружескими приветствиями, проговорили несколько минут, стоя на зыбких палубах сошедшихся кораблей… И захваченная канонерка была обменяна на пленных американских моряков. Второй американо-сицилийский отряд также отступил из бухты.

Анализ потерь американской стороны в ходе Триполитанской войны позволяет предположить, что кровавый день 3 августа 1804 г. обошелся американскому флоты в 20 убитых и примерно 60 раненых. У сицилийцев раненых было около десятка, убитых не было. Очевидно, потери защитников Триполи оказались значительно больше, но, так или иначе, день окончился их тактической победой. Штурм был отбит, большая часть канонерок – сохранена, не говоря уже о моральном эффекте. Возможно поэтому, живописуя подвиги лейтенанта Декейтера и находчивость лейтенанта Бенционо, американские историки избегают анализировать результаты этого сражения.

В разгар сражения на траверзе Триполи появился еще один американский фрегат, USS «John Adams», ходивший с миссией связи в Соединенные Штаты. На нем прибыли патенты о повышении по службе и награды участникам ночного рейда на фрегат USS «Philadelphia» (в частности, лейтенант Стивен Декейтер был произведен в капитаны), а также приказ, которого командор Пербл опасался больше всего. Ему было приказано сдать командование Американской средиземноморской эскадрой командору Самуэлю Баррону (Samuel Barron), прибытие которого ожидалось.

К илл. - "What the hell was the use?" Моряки, вернувшиеся из неудачного сражения 3 авг. 1804 г., выясняют отношения с командиром корабля. На этом изображении того времени матросы и приведший их из боя младший офицер показаны реалистично - одетые не по форме, заросшие бородами, перед нами не парадная картина!

4 августа 1804 г. на борту флагмана американской эскадры USS «Constitution» прошла печальная церемония прощания с погибшими накануне моряками. Среди прочих обернутых национальным флагом Соединенных Штатов тел последнее успокоение в глубинах Средиземного моря нашел и скончавшийся от ран лейтенант Джеймс Декейтер-младший, ради спасения которого брат так отчаянно рисковал собой и своими людьми…
Спорадическая бомбардировка Триполи американскими кораблями продолжалась еще в течение нескольких дней без всякого видимого результата. Видя ее бесполезность, командор Пербл, спешивший завершить свое командование эффектной победой до прибытия «сменщика», решился на новую отчаянную диверсию в стиле современных Navy SEALs. Прославившийся ночным рейдом Декейтера в Триполитанскую бухту кеч USS «Intrepid» находился все это время на американской базе в Сиракузах, выполняя функции то плавучего госпиталя, то вспомогательного судна. Пербл принял решение переоборудовать его в брандер и, нагрузив до отказа взрывчатыми материалами, под покровом ночи отвести в гавань Триполи и взорвать посреди скопления триполитанских канонерок. Несмотря на высокую степень риска, успех такой операции мог одним ударом вывести из строя большую часть неприятельского флота и обусловить победу в войне.
USS «Intrepid» был вызван с Сиракуз и по прибытии переоборудован, по словам современника, в «подобие плавучего вулкана». Трюмы кеча загрузили бочонками с порохом. На палубе установили ящики с артиллерийскими гранатами, которые с воспламенившимися при взрыве фитилями, должны были от детонации разлететься по гавани, сея смерть и разрушение. Командовать опасной миссией вызвался 25-летний мастер-коментдант Ричард Сомерс. Возможно, мотивацией этого офицера стало желание оправдаться за безуспешные действия его отряда во время атаки на Триполи 3 августа 1804 г. Так или иначе, личного мужества ему было не занимать. В команду брандера записались добровольцами мичман (по другим данным – «свежий» лейтенант) Генри Вадсворт (Henry Wadsworth, кстати, дядя известного американского литератора Г. У. Лонгфелло), пять матросов и пять морских пехотинцев. Бросив якорь посреди расположения неприятельского флота, они должны были поджечь пороховую дорожку, ведущую к адской начинке трюма, и сами отплыть на шлюпке.
К 1 сентября все было готово для диверсионного рейда, однако погодные условия заставили отложить его до 4 сентября. Наконец, с наступлением сумерек этого дня, USS «Intrepid» отправился в свое второе эпическое плавание вглубь Триполитанской бухты. В последнюю минуту к его экипажу присоединился мичман Джозеф Израэл (Joseph Israel), доставивший на брандер напутствия командора Пербла. В итоге число американских моряков на борту достигло тринадцати – как тут не вспомнить все морские суеверия, связанные с этой «несчастливой цифрой»!

На американской эскадре, затаив дыхание, ждали развития событий. Наконец, около половины десятого вечера, когда, по расчетам, брандер должен был входить в гавань, моряки услышали два орудийных выстрела. Затем окрестности внезапно потряс ужасающий по силе взрыв. В небе, словно падающие звезды, разлетелись пытающие гранаты, однако взрывов не последовало: они бесполезно падали в воду. Всем стало очевидно, что кеч USS «Intrepid» по какой-то причине взорвался, не достигнув цели. Американскую эскадру охватили уныние и тревога. Перехваченные на следующий день триполитанские рыбаки показали, что подозрительный корабль был замечен с берега. После предупредительных выстрелов с береговой батареи его начала настигать брандвахтенная канонерка. И тогда произошел взрыв, буквально разнесший брандер на куски… Из 13 человек на борту шансов спастись не было ни у кого.
Позднее командор Пербл предположил, что командир USS «Intrepid» Ричард Сомерс и его экипаж сами привели взрывное устройство в действие, чтобы враги не захватили корабль. Можно предположить, что бесстрашные моряки сознательно жертвовали собой. Возможно также, они надеялись, что течение отнесет брандер в гавань, а сами думали успеть спастись на шлюпке, но ошиблись в длине пороховой дорожки. Так или иначе, происходившее в последние минуты на борту брандера навсегда останется тайной. Второй рейд USS «Intrepid» в гавань окончился трагическим провалом.
Дальнейшее известно из дневника находившегося в Триполи пленного врача с фрегата USS «Philadelphia», доктора Ковдери (Dr. Cowdery). По его словам, обгорелое днище брандера выбросило на камни у входа в гавань. В обломках были обнаружены трупы двух американских моряков. Еще один погибший находился в полузатопленной шестивесельной лодке, которую прибило к берегу, что свидетельствует в пользу версии о том, что экипаж USS «Intrepid» все же пытался спастись. Четыре тела были выловлены местными рыбаками из залива, а еще шесть море выбросило на берег к югу от города. Триполитанский паша Юсуф Караманли распорядился передать погибших для погребения их пленным товарищам по оружию – морякам с USS «Philadelphia». Доктор Ковдери пишет: «…Троих удалось опознать как офицеров, на основании того, что руки их были менее мозолистыми, а также по некоторым сохранившимся фрагментам одежды… Офицеры и двое других были похоронены капитаном Бейнбриджем и его людьми на городском христианском кладбище, остальных похоронили к югу от цитадели и воздвигли на их могиле пирамиду из камней. Небольшой деревянный крест, который также был там поставлен, сняли местные, сочтя знаком неуважения к их вере». Могилы американских моряков сохранились в Триполи по сей день. Уже после начала военной операции против Муаммара Каддафи в 2011 г. администрация США озаботилась тем, чтобы организовать возвращение останков 13 храбрецов на родину.
Вскоре после гибели Ричарда Сомерса и его экипажа командор Пербл был признан «исчерпавшим свои возможности» на посту командующего Американской средиземноморской эскадрой. Его сменил командор Самуэль Баррон. Последний, впрочем, мог привнести мало нового в американскую стратегию у побережья Вилайета Триполи. Война грозила растянуться еще на годы, если бы не успешная сухопутная секретная операция, которую практически «на свой страх и риск» предпринял консул Соединенных Штатов в Тунисе, в прошлом капитан Армии США (похоже, единственный «армеец», сказавший свое слово в Берберийской войне) Уильям Итон (William Eaton).

Уильям Итон характеризуется современниками как бесстрашный и беспардонный авантюрист, привыкший полагаться только на себя и неизбирательный в средствах для достижения цели. Этот харизматический американский герой являл пример типичного дипломата Соединенных Штатов первого поколения, не делавшего особой разницы между дипломатией, шпионажем и бизнесом. Кроме того, как ветеран Войны за независимость, прошедший путь от рядового добровольца до офицера, Итон был опытным и испытанным солдатом. Словом, «это был отличный малый для своей работы», как принято говорить в Америке.
С началом Берберийской войны Итон занимал пост американского консула в Тунисе. Видя неуспех военных операций флота Соединенных Штатов в Сердиземном море, хитрый дипломат предложил нанести Вилайету Триполи решающий удар с «черного хода». Не дожидаясь одобрения американского правительства, Итон стал действовать. Он вступил в контакт с находившимся в Тунисе в изгнании бывшим правителем Триполи Хаметом Караманли, свергнутым в свое время своим братом Юсуфом, и предложил ему поддержку заокеанской державы в борьбе за утраченный престол. Изрядно побитый жизнью, Хамет-паша, согласно записям самого Итона, ответил «вежливо и изысканно по форме и твердо по смыслу». «Пускай американцы сначала покажут деньги, которыми готовы поддержать операцию, а все остальное – дело техники», - гласил ответ свергнутого властителя. Не растерявшись, Итон от имени своей страны залез в долги к местным богачам и собрал сумму в звонкой монете, эквивалентную 22 000 долларам. С этими деньгами Хамет-паша выехал в Египет, чтобы подготовить военную экспедицию против брата-узурпатора. Итон же продолжал бомбардировать правительство Соединенных Штатов письмами, надеясь на одобрение своего плана и финансовую поддержку. В то же время его местные кредиторы, не получившие обратно своих денег, пожаловались тунисскому бею (правителю). Когда высокопоставленный американский морской офицер прибыл в Тунис для встречи с Итоном, бей задержал его и потребовал «платить по счетам». Чтобы разрешить ситуацию, Итон был вынужден перезанять требуемую сумму у своего друга – консула Франции, и таким образом Соединенные Штаты остались должны этой стране. После этого наделавшему долгов дипломату оставалось только спешно уехать из Туниса.
В мае 1804 г., получив из Вашингтона довольно туманные полномочия и патент на чин лейтенанта флота Соединенных Штатов (что, в целом, соответствует армейскому капитану), Уильям Итон появился в Александрии Египетской. Там его дожидался Хамет-паша. Кандидат в проамериканские правители Триполи не тратил времени даром. Пройдясь по александрийским увеселительным заведениям, где скучали местные «солдаты удачи», оставшиеся не у дел после окончания Египетской кампании Бонапарта, он сформировал небольшой, но отборный отряд. Американские авторы расходятся в оценках его общей численности. Спенсер Такер, официальный историк Берберийской войны, оценивает ее как «семьдесят христианских наемников, триста арабских всадников и около тысячи верблюдов» (Tucker, Spencer. «Stephen Decatur: a life most bold and daring».). Другие источники говорят только о полусотне греческих и албанских «мерсинариев», а также о берберах-проводниках. Как бы там ни было, эта маленькая армия состояла из надежных бойцов и располагала несколькими мелкокалиберными орудиями на вьюках. Командование американскими силами в Средиземноморье, не особенно рассчитывая на успех сухопутной экспедиции, выделило Итону подразделение, способное только представить звездно-полосатый флаг. В него вошли семь проштрафившихся морских пехотинцев, получивших возможность таким образом искупить свою вину, и двое юных флотских мичманов, одному из которых не было и 20 лет, а второму – недавно стукнуло 16. Командовать этим отрядом было поручено лейтенанту морской пехоты Пресли О'Бэннону (Presley O'Bannon), потомку ирландских переселенцев, офицеру отменно храброму, однако постоянно «залетавшему» на берегу в различные некрасивые пьяные истории.

В Александрии Уильям Итон подписал с Хаметом Караманли договор, в котором права последнего на триполитанский престол были гарантированы от имени американского правительства, а сам Итон назначался «генералом и главнокомандующим всех сухопутных сил, необходимых для исполнения операции». Сенат Соединенных Штатов так и не ратифицировал этот договор, однако Хамет-паша почувствовал себя в достаточной степени убежденным в заокеанской поддержке.
Весной 1805 г. все было готово к началу сухопутной кампании. Целью Итона и Хамет-аши был избран прибрежный портовый город Дерна (арабск. Дарнах), расположенный на к востоку от Триполи. Для поддержки более чем 800-километрового марша сухопутных сил через Ливийскую пустыню командующий Американской средиземноморской эскадрой Самуэль Баррон должен был направить в условленную точку рандеву на побережье фрегат USS «Argus» (командир капитан Исаак Халл - Isaac Hull) c припасами и запасом пресной воды.
50-дневный переход через пустыню, несмотря на некоторые осложнения (однодневное опоздание фрегата USS «Argus» к точке рандеву, конфликты между наемниками и пьянки морских пехотинцев), прошел без существенных потерь. 27 апреля маленькое войско Итона и Хамета Караманли увидело желтые стены крепости Дрена. Отряд американских кораблей в составе фрегата USS «Argus», шхуны USS «Nautilus» (командир лейтант Оливер Х. Перри - Oliver Hazard Perry) и шлюпа USS «Hornet» (командир лейтенант Самуэль Эванс - Samuel Evans) уже в течение двух дней крейсировал на траверзе Дерны, приучая защитников города к ожиданию главной опасности с моря. Получив сигнал с берега, американские корабли подошли на дистанцию орудийного выстрела и начали бомбардировать укрепления и порт. Береговая артиллерия города азартно ввязалась в перестрелку. И в это время Уильям Итон со своими немногочисленными морпехами и наемниками нанес свой удар «с черного хода». Одновременно с атакой сухопутных сил в городе подняли вооруженное восстание сторонники Хамета Караманли, которых претендент на престол успел предупредить заранее по собственным каналам. Бой за город был коротким и ожесточенным. Оказавшись меж двух огней, защитники Дрены бежали в беспорядке, бросив свои орудия.

Лейтенант морской пехоты О'Бэннон стал первым офицером в истории США, водрузившим звездно-полосатый флаг на стенах захваченной иностранной крепости. В бою погибли один американский морпех и один матрос с эскадры, двое морпехов были ранены. «Генералу» Уильяму Итону, лично ведшему своих людей на штурм с ружьем в руках, пуля пробила запястье. Полегли также 9 христианских наемников и неустановленное число бойцов Хамета-паши. Однако плацдарм для высадки американских сил на территорию Вилайета Триполи был захвачен. Более того, альтернативный проамериканский правитель Триполитании теперь поднял знамя борьбы против «узурпатора», собирая под него всех недовольных.

Паша Триполи Юсуф Караманли был своевременно извещен как об атаке на Дрену, так и о ее падении. Губернатор Дрены Хасан-бей, быть может, не проявил должного упорства в обороне, но направил в Триполи исчерпывающие данные о произошедшем. Юсуф-паша отреагировал немедленно, бросив, чтобы вернуть город, все наличные силы на востоке страны – до четырех тысяч конницы и пехоты. Отважные воины пустыни дважды храбро шли на штурм Дрены, но дважды были отбиты с огромными потерями. Не имея тяжелой артиллерии и опыта в штурме укрепленных городов, местные племенные ополчения стали легкой мишенью для убийственного огня крепостных орудий и подошедших к берегу американских кораблей. Устлав пустыню своими телами, через несколько дней они были вынуждены отступить. Уильям Итон и его офицеры насчитали вокруг города около восьмисот трупов, а потери неприятеля ранеными оценивали в тысячу человек. Окрыленные впечатляющей победой, Итон и Хамет Караманли стали готовить свои силы для похода на Триполи. У командора Баррона были затребованы подкрепления людьми.
Внезапное перенесение боевых действий на сушу и, главное, появление на сцене опасного конкурента – брата Хамета, поставило правителя Триполи в опасное положение. Единственным адекватным военным решением для Юсуфа Караманли было лично возглавить свои войска и выступить против вторжения всеми силами. Но сделать этого он не мог, опасаясь, что, стоит ему с лучшими войсками покинуть Триполи, сторонники Хамета поднимут мятеж и в столице. Проведя несколько дней в тяжелых раздумьях, триполитанский паша сдался обстоятельствам. Он направил на эскадру Соединенных Штатов парламентеров с предложением немедленно начать мирные переговоры и обсудить условия освобождения американцев из плена. Возможно, Юсуф-паша так спешил закончить войну потому, что по состоянию на весну 1805 г. Вилайет Триполи отнюдь не проиграл ее. Вести переговоры с положения непобежденного противника было выгоднее.
Находившийся на эскадре генеральный консул США в Северной Африке Тобиас Лер (Tobias Lear), назначенный на эту должность президентом Джефферсоном в 1803 г., счел возможным принять предложение о мире. Конгресс впоследствии одобрил его решение: планировавшийся сухопутный поход Уильяма Итона на Триполи, для которого можно было набрать от силы пару сотен американских моряков и морпехов, представлялся державным мужам в Вашингтоне откровенной авантюрой. Хотя, вспоминая, как относительно небольшие силы французов побеждали во время Египетской кампании многократно превосходящие войска мамелюкских беев, шансы этого смелого предприятия на успех представляются приемлемыми. Кстати, так же оценивал их и сам Юсуф Караманли.
Однако приказ был отдан. Итон со своими людьми остался в Дрене, а гром сражений уступил место дипломатическим баталиям. Правитель Триполи под давлением американцев дал обещание обуздать пиратство в своих водах. В принципе, это соответствовало общей политике правителей Магриба в тот период, постепенно переходивших от сосуществования с пиратами к законодательному запрету этого явления. Однако наиболее яростные споры разыгрались вокруг освобождения пленного экипажа фрегата USS «Philadelphia». Чувствуя, что игра здесь идет на его поле, Юсуф Караманли приложил все усилия, чтобы извлечь максимальный выигрыш. От обмена пленными из расчета «всех на всех» он категорически отказался. Стороны договорились, что обмен американских и триполитанских пленных будет проведен по принципу «один к одному», а за оставшихся американская сторона внесет денежный выкуп. После этого правитель Триполи сообщил, что марокканцев, турок и других иностранных подданных он менять не станет, так как это не является областью его «суверенитета». В довершение ко всему Юсуф-паша заочно освободил всех находившихся в американском плену рабов, что также исключало этот контингент из процесса обмена: теперь они более не являлись собственностью Триполи. Число триполитанских военнопленных, на которых американская сторона могла рассчитывать при обмене, сократилось до сотни человек. Соответственно и возросла сумма выкупа. За то, чтобы капитан Бейнбридж и его экипаж вернулись домой, правительству США пришлось «отстегнуть» Юсуф-паше 60 000 долларов в золотой монете. Вилайет Триполи вышел из войны с Соединенными Штатами если не с успехом, то, во всяком случае, с компенсацией части военных убытков.
Что же касается своего местного союзника в войне Хамета Караманли, то американская дипломатия фактически списала его со счетов. Условиями договора ему предоставлялось разрешение покинуть страну, однако даже его семья оставалась в заложниках в Триполи до 1807 г. Поняв, что без помощи американского флота брат Юсуф захлопнет его в Дрене, словно в ловушке, Хамет, проклиная лицемерных заокеанских союзников, согласился. Дальновидный Юсуф-паша даровал его сторонникам прощение, так что неудачного претендента на престол сопровождали в Египет только 30 приближенных…
Так с весьма неоднозначным результатом завершилась эта первая из длинной череды войн, которые США вели в разных уголках мира «для защиты своих жизненных интересов». Американский флот вернулся к родным берегам. Несомненное мужество и боевое мастерство моряков и морских пехотинцев были увековечены в старейшем в Соединенных Штатах военном мемориале – так называемом Триполитанском монументе (The Tripoli Monument) в Вашингтоне. Вырубленный из каррарского мрамора, прибывшего в Америку в 1806 г. в качестве балласта в трюме флагманского фрегата USS «Constitution», он запечатлел имена выживших и погибших героев этой войны. Многие американские моряки, прославившиеся в боях у берегов Триполи, сделали впоследствии долголетнюю успешную карьеру во флоте Соединенных Штатов. Отчаянный командир диверсионных рейдов Стивен Декейтер, например, отличился в последовавшей в 1812 г. войне США с Великобританией, а в 1815 г. командовал американской эскадрой во время второй Берберийской войны, поставившей на колени алжирского дея. Он погиб в 1820 г., находясь в зените воинской славы, на дуэли с другим военно-морским офицером. Спасший его в схватке на борту USS «Philadelphia» помощник боцмана Рубен Джеймс, несмотря на серьезные ранения рук, прослужил еще более 30 лет. Имена их обоих из поколения в поколение носят боевые корабли ВМС США.
Что касается менее героических эпизодов, то они также имели продолжение. Командир фрегата USS «Philadelphia», сдавшегося триполитанцам, Уильям Бейнбридж, по прибытии в США был взят под стражу и предстал перед военно-морским судом (Naval Court of Inquiry). Однако служители военной Фемиды не нашли в его действиях состава преступления. В 1806 г. он был оправдан и восстановлен на службе. Впоследствии он также отличился в морских боях с британцами.
Противостоявший Соединенным Штатам с таким упорством правитель Вилайета Триполи Юсуф Караманли продержался у власти до 1832 г. Однако его правление более не было ни спокойным, ни счастливым. Неугомонный брат-соперник Хамет вскоре снова поднял против него восстание, охватившее весь восток страны. Впоследствии против Юсуф-паши бунтовали также его собственные сыновья. Каждому из них он был вынужден выделить часть территории Триполитании в личное владение, а затем и вовсе отречься от престола. Согласно арабским апокрифам, к концу жизни этот некогда полновластный правитель Триполи представлял собою лишь «тень льва».

_____________________________________________________Михаил Кожемякин.
Л И Т Е Р А Т У Р А:
1. E. Keynes. Undeclared War. Penn State Press, 2004.
2. M. Boot. The Savage Wars of Peace: Small Wars and the Rise of American Power. New York, 2002.
3. A.B.C. Whipple. To the Shores of Tripoli: The Birth of the U.S. Navy and Marines, Bluejacket Books, 1991.
4. F. Lambert. The Barbary Wars: American Independence in the Atlantic World. New York, 2005.
5. D. Smethurst. Tripoli: The United States' First War on Terror. New York, 2006.
6. S. Tucker. Stephen Decatur: a life most bold and daring. Naval Institute Press, 2005.
7. R. Zacks. The Pirate Coast: Thomas Jefferson, the First Marines, and the Secret Mission of 1805. New York, 2005.
8. R. Rikhye. US Navy: The Barbary Wars, Tripoli 1801-1805. 9. J.E. London. Victory in Tripoli: How America's War with the Barbary Pirates Established the U.S. Navy and Shaped a Nation, New Jersey, 2005.
10. J.E. London. Victory in Tripoli: Lessons for the War on Terrorism. 11. B. Armstrong. А Ketch Named Mastico: North Africa Maritime Security 12. http://www.richardsomers.org/rsomers.html

Начало: часть 1.

Инцидент с неудачным захватом марокканским пиратом американского судна заставил американского командующего средиземноморскими силами выступить в неожиданной роли дипломата. Марокко было первым государством в регионе, установившим дипломатические отношения с США, и вообще первым государством в мире, признавшем их независимость (1777 г.). Это давало командору Преблу основания надеяться на мирное урегулирование конфликта.

Ссылаясь на условия заключенного ранее договора о защите американского судоходства, он потребовал от султана Марокко Мулая Слимана (Сулеймана) объяснений. В ответ султан гарантировал, что в будущем нападения на американские корабли со стороны его подданных будут исключены, а все виновные понесут наказание. В октябре 1803 г. был заключен соответственный американо-марокканский договор, и эскадра Соединенных Штатов могла наконец приступить к выполнению своей основной боевой задачи. План Пербла заключался в том, чтобы плотно «закупорить» Триполитанскую бухту (нейтральные суда пропускались, но только на выход), одновременно осуществляя патрулирование вдоль всего ливийского побережья и делая невозможным неприятельское судоходство. Глухой обороне паши Юсуфа Караманли американский командор был намерен противопоставить столь же упрямую осаду. Опираясь на базы, предоставленные сицилийцами в Сиракузах и британцами в Гибралтаре и на Мальте, американский флот мог находиться в Средиземном море несколько лет, так что спешить было некуда.

Впрочем, в первые же дни морской блокады Триполи американцев ожидало унизительное поражение. 31 октября 1803 г. фрегат USS «Philadelphia» капитана Бейнбриджа, после захвата им марокканского пиратского корабля имевший на эскадре репутацию «счастливчика», совместно со шхуной USS «Vixen» произвел поиск неприятеля в непосредственной близости от Триполитанской бухты. Были замечены три небольших парусных судна. Два с приближением американцев стали уходить в сторону моря, а одно направилось обратно в гавань. Капитан Бейнбридж отдал шхуне приказ преследовать беглецов в море, а сам развернул свой мощный фрегат в погоню за неприятелем, пытавшимся скрыться в гавани. Это преследование окончилось для USS «Vixen» безрезультатно, а для USS «Philadelphia» - трагически. Войдя в бухту, американский фрегат попал под огонь береговых батарей Триполи. Игнорируя опасность, Бейнбридж продолжал преследовать своего юркого противника, пока наблюдатели не сообщили ему, что начался отлив. За несколько минут брошенный за борт лот определил падение уровня воды с 24 до 12 футов. Тогда капитан фрегата принял в целом правильное решение повернуть и уйти от берега, но было уже поздно. Мчавшийся на всех парусах USS «Philadelphia» с разгона наскочил на коралловый риф. Удар был настолько силен, что корабль буквально выехал на образованную плотными наростами кораллов отмель и застрял там с сильным креном. Наклон орудийных палуб был настолько велик, что фрегат не мог пользоваться бортовыми орудиями, и только две его кормовых пушки, для которых американские моряки наспех соорудили дополнительный настил, огрызались на беспокоящий огонь с берега. В течение двух часов экипаж капитана Бейнбриджа предпринимал отчаянные попытки снять корабль с рифа. За борт полетели запасы провизии и снаряжения (потом триполитанские рыбаки вылавливали их сетями и продавали на городском рынке), балластные чушки и даже большинство орудий. Корабль сидел прочно. Бейнбридж пошел на последний рискованный шаг, приказав срубить две передних мачты. Фок-мачта со всеми парусами рухнула за борт, но облегчения это не принесло. «Все усилия были предприняты и все возможности использованы, чтобы освободить корабль и защитить его», - написали позднее офицеры фрегата в коллективном рапорте в Военно-морское министерство.

Триполитанцы, видевшие бедственное положение неприятельского корабля, вскоре прекратили артиллерийский обстрел. Паша Юсуф Караманли отдал приказ захватить американский фрегат с возможно меньшими повреждениями корпуса и по возможности минимальными потерями его экипажа. USS «Philadelphia» окружили канонерские лодки триполитанского флота. Среди них были и несколько частновладельческих вооруженных судов, капитаны которых вызвались участвовать в этой операции добровольно. Избегая радиуса обстрела кормовых орудий фрегата и держась вне эффективной дальности мушкетного огня, они принялись методично крушить ядрами и картечью его такелаж и рангоут. Две быстроходные галеры, на которых находились абордажные группы, составленные из личных гвардейцев Юсуп-паши («делиев»), стояли в порту наготове. Впрочем, штурмовать борта USS «Philadelphia» защитникам Триполи не пришлось. Видя всю безвыходность ситуации, капитан Бейнбридж и его офицеры приняли решение сдаться, чтобы сохранить жизни своих людей. Красавец-фрегат, гордость американского флота, вступивший в строй только в 1800 г., спустил флаг. На его палубу взобрались ликующие триполитанские моряки. На канонерках и других небольших судах 307 пленных американских моряков были доставлены на берег. Там их плотным кольцом окружили вооруженные до зубов «делии» и с триумфом провели через весь город к цитадели. При этом победители вели себя вполне гуманно. Американцам было позволено взять с собой личные вещи и личные деньги, для раненых были наняты повозки, а собравшаяся посмотреть на заокеанских пленных шумная толпа местных жителей не пыталась причинить им зла. Последнее, впрочем, было невозможно благодаря многочисленному конвою гвардейцев. Капитан Бейнбридж и его офицеры были доставлены в резиденцию Юсуф-паши. Там они в знак капитуляции передали ему свои сабли, а командир USS «Philadelphia» через переводчика попросил о милосердии в отношении своих подчиненных. Правитель Триполи пообещал хорошо обращаться с пленными и немедленно провозгласил на них свои исключительные права. Таким образом, никто из подданных Юсуфа Караманли не имел права причинить им вред. Сабли пленных офицеров Юсуф-паша роздал в качестве почетных подарков капитанам триполитанских кораблей, участвовавших в захвате фрегата.

Для членов экипажа USS «Philadelphia» начался 19-месячный период плена. Впоследствии некоторые из них описывали его как «тяжелый и унизительный», другие, наоборот, как «незабываемое восточное приключение» (доктор Ковдери). Однако, насколько известно, ни один из 307 пленных моряков не умер в плену. Они содержались в цитадели Триполи, имея постоянный доступ к источнику с проточной водой и во внутренний двор для прогулок, а периодически – под конвоем в город. К пленным был приставлен переводчик, они регулярно получали продовольствие и, кроме того, могли приобретать некоторые необходимые товары (табак, одежду) на рынке. Раненых и больных лечил корабельный врач, которому отпускались различные лекарственные средства. Наконец, представители христианской диаспоры Триполи, в том числе протестантский священник, имели право посещать пленных и поддерживать их морально и материально. В свою очередь, как особо отмечают американские историки, моряки с USS «Philadelphia» держались в плену достойно и заслужили уважение триполитанцев.
Особенно досадным для американцев оказался факт, что военному флоту Юсуф-паши нужно было только подождать прилива. 2 ноября захваченный фрегат всплыл с рифа сам собой и был отбуксирован в гавань. Триполинцы к тому времени успели поднять большую часть орудий, выброшенных командой USS «Philadelphia» за борт, добавили несколько десятков пушек из береговых арсеналов, и фрегат снова ощетинился орудийными стволами – на сей раз против своих бывших хозяев. Он был превращен защитниками Триполи в плавучую батарею у входа в порт.
Захват «варварскими пиратами» одного из лучших кораблей флота Соединенных Штатов со всем экипажем стал шоком для американского общества. В Конгрессе, в печатных изданиях все громче зазвучали голоса, требующие от президента Томаса Джефферсона прекратить войну. Тот, в свою очередь, в самых крепких выражениях потребовал от командующего средиземноморской эскадрой интенсификации боевых действий. Коммандор Пербл ответил хозяину Белого дома с неподражаемой морской флегмой: «Мы и сейчас делаем все, что необходимо для поражения неприятеля… Проявите выдержку, дорогой сэр, как мы проявляем ее каждый день».
Блокада Триполитанской бухты и патрулирование побережья, изредка сопровождавшееся захватом небольших триполитанских судов и демонстративными бомбардировками портов, продолжалось до 23 декабря 1803 г. В этот день малозначительное, на первый взгляд, событие вызвало лихорадочное ускорение хода войны. На рассвете флагман американской эскадры фрегат USS «Constitution» и шхуна USS «Enterprise», которой теперь командовал другой молодой перспективный офицер флота – лейтенант Стивен Декейтер (Stephen Decatur), патрулируя воды близ Триполитанской бухты, заметили небольшой парусный корабль. Он следовал на северо-восток под турецким флагом. Коммандор Пербл отдал шхуне Декейтера приказ захватить его. При этом, согласно апокрифам американской военно-морской истории, он прокричал в рупор: «Если это триполитанец – он приз, если турок – он пират!» Следовательно, флаг Османской империи не мог оказать судну защиты. Вскоре USS «Enterprise» настиг судно. Под прицелом орудий американской шхуны и мушкетов занявших позицию вдоль ее борта морпехов, объект атаки был вынужден спустить паруса, и на него высадилась призовая партия.

Трофей оказался 64-тонным кечем (небольшой двухмачтовый корабль) под названием «Мастико», построенным во Франции в 1798 г. После недолгой службы в качестве бомбардирского корабля во время Египетского похода генерала Бонапарта, «Мастико» был куплен турецким капитаном Мустафой Реисом, ходившим из Стамбула в страны Магриба и обратно. Поднявшимся на борт американским морякам Мустафа Реис на отличном французском языке заявил, что является нейтралом и следует в Стамбул с частным грузом. Экипаж состоял преимущественно из турок и греков. Тот факт, что «Мастико» был хорошо вооружен (4 орудия и большое количество стрелкового оружия), легко объяснялся опасением пиратов. Однако груз судна развеял сомнения американцев в правомерности его захвата: в трюме была обнаружена большая партия рабов, отправленных триполитанскими купцами на невольничьи рынках столицы Османской империи. Рабство в Соединенных Штатах в начале XIX в. еще не вызывало широкого возмущения, однако «живой груз» «Мастико» принадлежал неприятельской стороне, и к тому же охранялся вооруженными триполитанскими стражниками. Рабы и их надсмотрщики были объявлены военнопленными, а подозрительный кеч был отправлен для разбирательства в Сиракузы с собственным экипажем и группой американских моряков на борту.
На Сицилии капитан судна Мустафа Реис еще раз попытался добиться освобождения «Мастико» в Королевском адмиралтейском суде, апеллируя к судовым документам, подтверждавшим его турецкую принадлежность. Однако американцы сумели найти более веские доказательства в свою пользу. Сицилийский моряк Сальваторе Каталано с торгового судна, находившегося во время захвата фрегата USS «Philadelphia» в Триполитанской бухте, показал, что Мустафа Реис и его экипаж добровольно приняли участие в боевых действиях на стороне флота Юсуфа Караманли. Он утверждал, что «Мастико» поднял триполитанский флаг и вступил в бой, а потом участвовал в перевозке на берег с фрегата пленных американцев. По словам сицилийского матроса, капитан Мустафа Реис, хорошо знавший европейские языки, был среди тех, кто сопровождал офицеров с USS «Philadelphia» в резиденцию Юсуф-паши. Обыскав «Мастико» еще раз, сицилийские судебные чиновники и американские офицеры обнаружили спрятанную в какой-то щели саблю, принадлежавшую старшему офицеру с USS «Philadelphia» лейтенанту Дэвиду Портеру. Мустафа Реис не захотел расставаться с ценным сувениром, и теперь это погубило его. Отчаянно ругающегося на всех известных ему языках капитана «Мастико» и его людей дюжие американские морпехи уволокли в тюрьму, а «Мастико» был объявлен законным призом.
Согласно бытовавшим в начале начале XIX в. законам и обычаям войны на море, захваченный кеч принадлежал командиру шхуны USS «Enterprise» лейтенанту Декейтеру и его людям. Командование имело право выкупить у них судно, заплатив призовые деньги. Первоначально командор Пербл и собирался так поступить. Но отчаянно смелый и амбициозный Декейтер выдвинул собственный проект боевого применения трофейного судна. Не желая, чтобы гордость флота Соединенных Штатов фрегат USS «Philadelphia» служил врагу, он предложил собрать на эскадре отряд волонтеров, погрузить его на трофейный кеч (силуэт которого хорошо знаком триполитанской брандвахте), под покровом ночи проникнуть в гавань Триполи и сжечь фрегат. Пербл одобрил рискованный план лейтенанта.
В последующие недели началась подготовка к диверсии, которая не без оснований считается многими американскими авторами первой специальной операцией флота США. Кеч «Мастико» был принят на американскую военно-морскую службу под названием USS «Intrepid», под которым он и вошел в историю.

Лейтенант Декейтер набрал среди морских пехотинцев и моряков Американской средиземноморской эскадры команду добровольцев. По разным данным, она насчитывала от 70 до 80 человек. Среди них был один вольнонаемный сицилиец – тот самый свидетельствовавший в суде матрос Сальваторо Каталано, хорошо знавший Триполитанскую бухту и говоривший по-арабски. Ориентироваться на палубе захваченного врагом фрегата десантникам должен был помочь мичман Томас Макдонохью (Thomas Macdonough), ранее служивший на этом корабле. К счастью для себя, мичман пропустил последний выход USS «Philadelphia», загуляв на берегу, и теперь рвался в бой, чтобы оправдаться. Прикрывать USS «Intrepid» в его диверсионной миссии должен был бриг USS «Syren» (командир лейтенант Чарльз Стюарт - Charles Stewart).
3 февраля 1804 г. USS «Intrepid» и USS «Syren», для маскировки несшие британские флаги, отплыли из Сиракуз. 7 февраля они были уже на траверзе Триполи, но начавшийся сильный отлив унес их обратно в море. Разразившиеся затем шторма трепали оба небольших корабля в море еще девять дней. Морпехи и моряки, находившиеся в тесных помещениях под палубой кеча USS «Intrepid», жестоко страдали от недостатка воды и провизии, которых было запасено неосмотрительно мало, и просто от ужасной скученности. Когда к вечеру 16 февраля оба корабля снова добрались до Триполи, восемь человек из них были настолько больны, что лейтенанту Декейтеру пришлось переправить их на USS «Syren», заменив добровольцами из экипажа брига. Наконец, «в шесть часов вечера 16 февраля 1804 года, при тусклом свете восходящей молодой луны», согласно чересчур поэтичной записи бортового журнала USS «Intrepid», небольшой американский корабль и его отважный экипаж начали движение вглубь Триполитанской бухты… Вернее – прямо в военно-морскую историю. Кеч не нес никакого флага, а все находившиеся на палубе десантники повязали головы цветными кусками материи, напоминавшие арабские или турецкие тюрбаны. Отросшие бороды и загорелые лица добавляли сходства.
Брандвахтенные канонерки, по счастливому для американцев стечению обстоятельств разошлись в это время в стороны и даже не заметили позднего гостя. Фрегат USS «Philadelphia», превращенный в плавучую батарею, стоял, согласно воспоминаниям участников операции, «на расстоянии пистолетного выстрела от берега». Ночная смена триполитанских артиллеристов на его борту, чувствуя себя в полной безопасности, спала или бездельничала. Немногочисленные наблюдатели все же засекли приближающийся USS «Intrepid» и, принимая его за дружественный корабль, спросили, чего ему нужно. В ответ сицилиец Сальваторе Каталано прокричал по арабски, что во время шторма они потеряли якорь и просят разрешения пришвартоваться к борту фрегата. Вахтенный начальник плавучей батареи благодушно разрешил это, и на кеч с десантниками подали концы. Лейтенанту Декейтеру только этого и было надо. USS «Intrepid» привалился к фрегату, после чего прозвучала команда на абордаж. На борт плененного USS «Philadelphia» взлетели абордажные кошки. 60 американских морпехов и моряков во главе со своим командиром, вооруженные абордажными пиками, саблями и пистолетами, яростно бросились на приступ. Некоторые вскакивали прямо в открытые орудийные порты.

Триполитанский вахтенный начальник, поняв, какую ужасную ошибку он совершил, закричал во все горло, поднимая тревогу, и с саблей наголо бросился на лейтенанта Декейтера. Командира десантников заслонил собой помощник боцмана Рубен Джеймс (Reuben James), но триполитанец, умелый фехтовальщик, легко выбил у него абордажный тесак. Тогда самоотверженный моряк голыми руками схватился за лезвие клинка своего противника, а подоспевший лейтенант Декейтер оглушил триполитанского офицера рукояткой пистолета и взял в плен. Рассеченные руки Рубена Джеймса стали единственной потерей американцев в этой операции и принесли помощнику боцмана славу национального героя.

Позднее командующий Американской средиземноморской эскадрой коммандер Пербл в своем письме к американскому консулу в Сиракузах Джону Гавино живописал подробности жестокой рукопашной схватки, разыгравшейся на борту USS «Philadelphia», а официальная американская историография охотно приняла эту историю на вооружение. «На палубе было убито около двадцати или тридцати триполитанцев… Многие побежали вниз и нашли смерть в огне,» - сообщает командор Пербл. На самом деле, как это следует из сохранившихся записей участников операции, боя фактически не было. Общее число неприятельских артиллеристов, дежуривших на фрегате ночью, вряд ли превышало несколько десятков человек. Кое-кто из них, действительно, схватились за оружие и были убиты десантниками на месте. Остальные просто попрыгали за борт и уплыли на берег – благо, было недалеко. «Все мы испытали разочарование, когда сражение закончилось, едва начавшись», - вспоминал позднее мичман Макдонохью, произведенный за эту операцию в лейтенанты.
Овладев кораблем, лейтенант Декейтер и его люди сначала предполагали, что им удастся увести его из гавани. Однако, оценив повреждения такелажа и рангоута, они отказались от этой идеи и принялись поджигать USS «Philadelphia». На парусном судне той эпохи всегда было чему гореть, и вскоре гордый фрегат ярко запылал в ночи. Лейтенант Декейтер и его люди благополучно вернулись на USS «Intrepid», уводя с собой раненого Рубена Джеймса и пленного триполитанского офицера. У них хватило времени даже для того, чтобы перегрузить на борт найденную во время десантной операции бочку питьевой воды. Когда кеч отвалил от борта горящего фрегата, морпехи спустили в море весла и налегли на них, чтобы ускорить отступление.

Только тогда открыли огонь проснувшиеся береговые батареи, а канонерки заметались по освещенной пожаром гавани. Триполитанцы находились в полной растерянности и, похоже, не совсем понимали, что произошло. Большинство орудий защитников Триполи вообще било по пылающему USS «Philadelphia», помогая ему тонуть. USS «Intrepid» благополучно выбрался из гавани, где к нему присоединился стоявший наготове USS «Syren». Корабли легли на обратный курс. Преследования не было, и лейтенант Декейтер распорядился выдать своим отчаянным морпехам и морякам все остатки алкоголя, которые нашлись в трюмах кеча. Это была первая и, наверное, самая своевременная из наград, щедро посыпавшихся затем на участников этого блестящего рейда. 19 февраля они благополучно достигли Сиракуз.
USS «Philadelphia» выгорел «до ватерлинии» и затонул, как доносил в Вашингтон командор Пербл. Незадачливых триполитанских пушкарей, удравших с фрегата во время ночного штурма, паша Юсуф Карамнли наказал за трусость относительно легко – публичной поркой. Он не считал свое дело проигранным, и солдаты были нужны ему живыми.
Коммандор Пербл, в свою очередь, полагал, что сдача Триполи теперь является делом решенным. Продолжая блокаду прежними методами, со дня на день ждал от триполитанского паши парламентеров. Месяц шел за месяцем, а ситуация не менялась. Однообразную службу американских моряков несколько разнообразили периодические погони за подозрительными судами. Порой действительно удавалось настигнуть неприятеля. Так 21 марта 1804 г. бриг USS «Syren» под командой лейтенанта Стюарта перехватил 10-пушечный бриг британской постройки, только что тайно закупленный для военного флота Юсуп-паши на Мальте его доверенным офицером Муратом Реисом и пытавшийся прорваться на соединение со своими главными силами. После отчаянного маневрирования и длительной, но безрезультатной для обеих сторон канонады внезапно «упавший» ветер обездвижил оба корабля. У наспех набранного за границей триполитанского экипажа сдали нервы, и он частично бежал на берег на шлюпке, частично – сдался. Когда американская призовая партия поднималась на борт, отважный капитан брига Мурат Реис попытался взорвать крюйт-камеру, чтобы корабль не достался врагу. Но его пистолет дал осечку, и он был схвачен собственными деморализованными матросами, отнюдь не желавшими умирать. Захваченный корабль был включен в состав Американской средиземноморской эскадры под названием USS «Scourge».
Мурат Реис вскоре сумел бежать из американского плена и на рыбачьей лодке добрался до Триполи, где паша назначил его командиром отряда канонерок. Под командой этого толкового и храброго офицера морские силы защитников Триполи летом 1804 г. заметно активизировались, и стали практиковать дерзкие вылазки из бухты, чтобы увлечь американские корабли преследованием и привести их под сосредоточенный огонь береговых батарей. Впрочем, американцы также показали себя умелыми игроками: энергично преследуя неприятеля вне гавани, они, как только вокруг начинали сыпаться ядра крепостных орудий, тотчас разрывали контакт и уходили на недосягаемое расстояние.

В августе, командор Пербл, ощущавший, что в Вашингтоне над его головой начинают сгущаться политические тучи, решился «подарить» своему заокеанскому начальству «генеральный штурм Триполи». Будучи опытным военным моряком и знающим командиром, он прекрасно понимал, что даже всех наличных сил Американской средиземноморской эскадры не хватит, чтобы взять город «на шпагу». Однако уничтожить триполитанские канонерки в бухте, потрепать береговые батареи и принудить Юсуфа Караманли к переговорам было вполне реалистичной задачей.

3 августа к Триполи подошел отряд американских кораблей, состоявший из флагманского фрегата USS «Constitution», бригов USS «Argus», USS «Syren» и USS «Scourge», а также шхун USS «Vixen», USS «Enterprise» и USS «Nautilus». При планировании операции упор был сделан именно на легкие силы флота, которые могли легче маневрировать в гавани. Основными же ударными силами, которым предстояло брать на абордаж триполитанские канонерки, должны были стать девять парусно-гребных шлюпок с американских кораблей. Каждая была вооружена одним-двумя легкими орудиями и имела экипаж из хорошо вооруженных моряков и морских пехотинцев, вызвавшихся добровольцами. В качестве жеста союзнической доброй воли флот Королевства обеих Сицилий выделил в состав этого морского штурмового отряда два небольших бомбардирских корабля под командой лейтенанта Бенционо (выходец из крещенной неаполитанской еврейской семьи, бывший моряк торгового флота, побывавший в Триполи в плену у пиратов). Коммандор Пербл разделил свои ударные силы на два отряда, которым предстояло пройтись вдоль двух берегов Триполитанской бухты, «уничтожая любого врага, встретившегося на пути». Одной из групп (6 американских шлюпок) командовал герой рейда на USS «Philadelphia» лейтенант Стивен Декейтер, другой (2 сицилийских бомбардирских корабля и 3 американских шлюпки) – сицилийский лейтенант Бенционо. Американским дублером командира второй группы был мастер-комендант (Master Commandant, звание, на один ранг выше лейтенанта) Ричард Сомерс (Richard Somers).
Впрочем, триполитанский флот тоже подготовился к встрече незваных гостей. Мурат Реис, показавший себя достойным противником, выстроил свои канонерки под защитой берега так, что находившиеся на внешнем рейде американские корабли не могли обстреливать их иначе, как вслепую, навесным огнем. Около сотни же орудий триполитанской флотилии готовы были встретить любое вторжение в гавань дружным залпом. ____________________________М.Кожемякин.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ.

Начало: Первая Итало-Абиссинская война 1895-96 гг. (часть 1)

БИТВА ПРИ АДУА.
Упомянутая "мощь итальянского оружия", тем не менее, заметно выросла: в начале 1896 г. опомнившееся королевское правительство наконец начало насыщать экспедиционный корпус Баратьери свежими частями из метрополии. Не успев акклиматизироваться и осмотреться на незнакомом ТВД, новобранцы выступали навстречу своей судьбе. "Чао, рагацци!.. - Прощайте, парни!"

Расщедрившись, Италия послала генералу Баратьери даже эскадру из семи боевых кораблей... Если неукротимой волей итальянского гения крейсерам удалось бы доплыть по сухопутным просторам Абиссинии до плоскогорья у Адуа - "негусу негушти" с его ашкерами, вне всякого сомнения, пришел бы полный песец!

С учетом подкреплений, экспедиционный корпус разросся до 25-26 тыс. человек - болевших поносом, не понимавших, чего они забыли в этой Африке, обшаривавших нищие абиссинские хижины в поисках тощей лепешки-инджиры и от отчаяния пристреливавших пленных. Итальянское командование в Абиссинии начало отчетливо понимать, что ситуация принимает для него нежелательный оборот. Подобно тому, как в 1895 г. Баратьери выжидал, в 1896 он начал осторожничать. 15 февраля командующий отдал приказ своим частям об общем отступлении. В принципе, имело смысл...
Однако, прежде чем начать отход в общем направлении "назад, в Эритрею", военный совет во главе с генералом Баратьери решил бросить рычащей от гнева итальянской общественности и лично сеньру премьер-министру Криспи жирную окровавленную подачку в виде "небольшого удачного сражения", "наступательной демонстрации против правого фланга неприятеля". Трагическая нелепость катастрофы при Адуа, стоившей Италии тысяч молодых жизней, состоит в том, что она задумывалась как "демонстрация", как "пиар акция", выражаясь современным языком, а не как генеральное сражение...

Карта, по которой Оресте Баратьери со своими генералами планировали свою "демонстрацию" при Адуа:

Заметно, что излишней подробностью она не отличается... Недостаток адекватных планов местности историки считают одной из причин того, что итальянские колонны при Адуа плутали, сбивались с пути и перекрывали друг другу маршруты движения.

Ранним утром 1 марта 1896 г. 20.160 солдат и офицеров итальянского экспедиционного корпуса, в т.ч. 8.300 туземных аскари, располагая 52 орудиями и 4 митральезами и не располагая кавалерией, вступили на холмистую равнину у Адуа - навстречу своей судьбе.

Итальянцы наступали четырьмя отдельными колоннами под началом генералов Аримонди (недавнего беглеца от раса Маконнена), Дабормида (известного храбреца), Альбертоне (ведшего туземные части) и Эллена (командовавшего резервом, с которым шел и осторожный командующий Баратьери).

Те самые генералы:

Вскоре колонны оторвались друг от друга, и между их порядками образовались опасные промежутки, которыми и воспользовались абиссинские воинские начальники, отсекая и громя захватчиков по частям. Вопреки утешительному для итальянцев мнению, что победа Менелика при Адуа была "победой численного превосходства", абиссинские войска, участвовавшие в бою, насчитывали не более 60 тыс. бойцов при 40 орудиях. Существенное превосходство итальянцев в огневой мощи и боевой выучке превратило бы численный перевес абиссинцев в ничто, если бы Баратьери с его генералами не налепили целую гору "косяков", а Менелик и его расы, в свою очередь, не руководили бы битвой энергично и мудро.

Негус Менелик при Адуа (рисунок из французского журнала Le Petit Journal); его супруга, Таиту Бетул, сопровождавшая царственного мужа на поле сражения:

Абиссинские источники сообщают, что храбрая и эмансипированная царица даже приняла участие в бою с револьвером в руках во главе отряда "амазонок", созданного ею из женщин благородных абиссинский семей.

Абиссинская народная картина, изображающая битву при Адуа в самом разгаре, Святой Георгий в сиянии национальных цветов Абиссинии вдохновляет ее защитников:

Негус под своим зонтиком скромно изображен в левом верхнем углу: художник хотел показать ведущую роль народа в борьбе? Он республиканец?!! Зато на переднем плане - храбрая Таиту со своим револьвером размером с хороший пистолет-пулемет и усатый храбрец рас Мангашиа - впереди, на лихом коне! А вам не кажется, что Таиту как-то слишком восхищенно смотрит на красавца-кавалериста? ;)

Итальянские солдаты и младшие офицеры честно выполняли свой долг (Какой?! Перед кем?!), дрались и умирали. Но из пяти присутствовавших на поле генералов заслужил славной памяти только один (!!!), Витторио Дабормида. Во-первых, его колонна единственная адекватно выполнила поставленную задачу, вышла, куда было предписано диспозицией, и сбила абиссинских ашкеров с атакуемых позиций. Во-вторых, окруженная со всех сторон, держалась, пока были боеприпасы, а когда они иссякли, генерал собрал уцелевших и повел на прорыв: "Аванти, рагацци! Прорвемся штыками!"
"Штыком и прикладом пробились рагацци, остался в степи генерал..." - перефразируя известную песенку.
Тело генерала Дабормида так и не было найдено. Приехавшему в Абиссинию искать его следы брату удалось отыскать одну из "амазонок" царицы Таиту, которая рассказала ему, как на поле боя напоила водой умирающего итальянского офицера, "большого человека, вождя, с золотыми звездами, пышными усами и часами на цепочке"...

"Last stand" генерала Дабормида - рисунок выполнен по словам уцелевших, о чем свидетельствует подпись:

А вот "хвостатых" берсальеров художник изобразил ошибочно, хоть они и харизматические итальянские герои: у Дабормида было 6 батальонов простой "пешки", 1 батальон туземной милиции и 3 горных батареи... В отличие от остальных, они отступили от Адуа в относительном порядке, хоть и поредели наполовину.

Берсальеры (5 батальонов) были у генерала Аримонди, недавно "прославившегося" бегством от раса Маконнена и оставлением на смерть своих аскари. При Адуа Маконнен наконец-то добрался до Аримонди - и тот повторил свой "блестящий" маневр: скомандовал отступление и жизнерадостно убрался с поля сражения, не убедившись, что его войска вышли из боя. Неорганизованно отступавшие берсальеры понесли тяжелые потери, а многие группы солдат были отрезаны и уничтожены. Итальянской воинской традиции оставалось умиляться тем, как храбрые парни с петушиными хвостами на шлемах, брошенные своим генералом и разбитые, геройски погибали поодиночке...

А вот командовавший 4 батальонами туземной пехоты и 4,5 горными батареями генерал Альбертоне проявил себя отнюдь не трусом, но сказочным раздолбаем! Феерически плутанув по полю сражения, он почти на десять (!!!) километров отклонился от маршрута движения и вышел прямиком на главные силы Менеика, несказанно того удивив. Исход был очевиден: с поля сражения ушел только каждый 15-й солдат генерала Альбертоне, а сам он был ранен и оказался в плену. "Негус негушти" милостиво принял побежденного врага и, не щадя самолюбия итальянца, так охарактеризовав ему итальянские войска: "Солдаты хорошие, но хуже нас. Младшие начальники очень хорошие, а старшие - негодные, много хуже нас".

Лихорадочное введение в бой некоторых частей резервной колонны генерала Эллена (другие так и не сделали в бою ни одного выстрела, зато обеспечили безопасное бегство командующему Баратьери) не смогло предотвратить очевидного разгрома итальянских войск и стоило уничтожения единственному в корпусе баратьери батальону альпини. Разъяренные гибелью в начале боя своего любимого командира подполковника Мерини, альпини бросились в чересчур эмоциональную атаку, угодили под шквальный огонь абиссинской артиллерии, были окружены и перебиты или пленены до последнего человека. Последний - капрал Пиррони - сумел-таки пробраться к своим.

Итальянская артиллерия, приданная колоннам, расстреляла все заряды задолго до конца боя и была разбита или брошена почти вся, только солдаты генерала Дабормида вытащили с собой несколько пушек.

После полудня 1 марта 1896 г. на кровавых холмах близ Адуа исход сражения был уже ясен: итальянские войска  беспорядочно отступали. Ушедшая в преследование абиссинская конница раса Мангашиа через несколько часов вернулась, переловив немногих отставших. Объясняя "негусу негушти" причину неудачи преследования, рас изумленно заявил: "Пешком они бегут быстрее наших коней!" Действительно, остатки экспедиционного корпуса генерала Баратьери поставили своеобразный рекорд по скорости бегства: отмахали за один переход 70 км!!! Но, к их чести, надо подчеркнуть: ни один из эвакуированных с поля боя 1,5 тыс. раненых не был брошен.

Отдельные группы итальянских солдат, окруженных на поле при Адуа продолжали отчаянное сопротивление до самого вечера... В конечном итоге абиссинцы уничтожили или принудили к сдаче их все.

Очаги сопротивления не позволили победителям сразу позаботиться о тысячах беспомощных раненых, лежавших на месте сражения, а в это время начала гореть трава, подожженная разрывами снарядов. Несмотря на то, что Менелик распорядился срочно принять меры к спасению людей, многие раненые, и итальянцы, и абиссинцы, нашли страшную смерть в огне...

Разгром экспедиционного корпуса генерала Баратьери был ужасен. При Адуа, согласно окончательным подсчетам историков, оборвались жизни 6.133 итальянских военных, в том числе 250 офицеров и 1 генерал (Дабормида). В плену у абиссинцев оказались 1 генерал (Альбертоне), 36 офицеров - кстати, все до единого раненые - а также около 3 тыс. итальянских и 800 туземных солдат. Ашкерам негуса Менелика досталась почти вся артиллерия экспедиционного корпуса, его лагерь и обоз. Впрочем, итальянцы в Абиссинии не больно-то роскошествовали, и свою добычу воины "негуса негушти" метко охарактеризовали как "тощую".
Отважные защитники Абиссинии заплатили за свою победу дорогую цену. Считается, что в битве погибли не менее 4-5 тыс. ашкеров и до 8 тыс. были ранены... Впрочем, точный подсчет здесь не представляется возможным: строевые записки и тому подобные документы учета личного состава в армии "негуса негушти" не велись...

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЛЕННЫХ ИТАЛЬЯНЦЕВ В АБИССИНИИ.
До подписания Гаагской конвенции об обычаях и законах войны оставалось еще три года... Абиссинские ашкеры отнеслись к итальянским пленным вполне гуманно, но солдаты туземных батальонов корпуса Баратьери, навербованные из бывших подданных Менелика, познали гнев "льва Иудеи, царя царей" во всей его варварской жестокости. Как изменники, они были приговорены к отсечению правой руки и левой стопы, что было приведено в исполнение здесь же, на поле отгремевшего боя... Европейский путешественник Аугустус Вильде, посетивший место сражения месяц спустя, писал: "Гора из сотен отрубленных рук и ног видна до сих пор, она высится жуткой кучей гниющих останков..." Многие бедолаги не пережили этой зверской ампутации. "Окрестности Адуа полны их мертвыми телами, - сообщает жуткие подробности Вильде. - В основном они сползлись к берегам ручьев, чтобы утолить жажду, где и лежали без помощи, истекая кровью, пока смерть не положила предел их страданиям..." Тем не менее, кое-кто из искалеченных аскари выжил, и Италия назначила им пожизненную пенсию.
Режим содержания итальянских пленных, по сравнению с несчастными туземными солдатами, был практически санаторным. Абиссинцы нашли в себе достаточно благородства не мстить этим беднягам за эпизоды мародерства и не выискивать среди них тех, кто расстреливал партизан. Лагерь военнопленных был устроен недалеко от места сражения, на реке Мареба, обеспечивавшей их водой для личной гигиены, питья и готовки. Итальянцам отдали их собственные палатки, котлы, медикаменты и другое трофейное снаряжение. Для их пропитания ежедневно выделялись мука или зерно из государственных закромов Абиссинии и быки из стад негуса, хотя всего два года назад страна пережила  голод. Раненые, которых среди пленных было около половины, были перевезены в лагерь на выделенном негусом гужевом транспорте, их сопровождали плененные при Адуа военные медики. Последних все же катастрофически не хватало, и в первые дни скончались примерно 200 тяжелораненых, после чего негус Менелик отправил в лагерь своих лекарей. Долечивали итальянских пленных и российские врачи из миссии Красного Креста, прибывшей в Абиссинию в 1896 г.
Здоровые военнопленные были приставлены к работе. Их первым печальным занятием стало погребение тел погибших в недавней битве. На могилах своих товарищей итальянцы ставили простенькие деревянные кресты, украшенные венками, сплетенными из ветвей колючего кустарника с плоскогорья Адуа - терновый венец павшему солдату Италии...

Впоследствии пленные, обладавшие ремесленными специальностями, были привлечены к работе в Аддис-Абебе, некоторые из них обслуживали даже двор негуса. Другие трудились на строительных работах и в каменоломнях, но не задарма: Менелик счел возможным выплачивать всем работающим итальянцам жалование из казны.
Кстати, пленных практически не охраняли: абиссинцы справедливо полагали, что любой беглый европеец будет легко выявлен и схвачен местным населением. Но несколько удачных побегов все же были...
Итальянские пленные были освобождены через восемь месяцев, после подписания в Аддис-Абебе мирного договора. Репатриацию сопровождало одно курьезно-романтическое обстоятельство. Веселые и горячие итальянские парни пользовались большой популярностью у жадных до экзотики абиссинских девушек. Секс - сексом, но нередко, вопреки войне, вспыхивала подлинная роковая страсть, и за время плена были заключены более сотни смешанных браков. Семья для настоящего итальянца - дело святое, и репатриационная комиссия получила указание оформить сопровождающим солдат "туземным женам" подданство королевства Италия. Однако в ряде случаев перепуганные абиссинки ехать на чужбину наотрез отказались - и тогда несколько итальянцев, не пожелавшие расставаться с возлюбленными, перешли в подданство "Его Величества негуса негушти".

Итальянская картина из иллюстрированного журнала того времени, изображающая ликование военнопленных при известии об отправке на Родину:

Отметим, что солдаты отнюдь не выглядят "замученными тяжелой неволей", они гладко выбриты, их форма в опрятном состоянии, раны - залечены. Зачитывающий манифест генерал Альбертоне сохранил свою саблю. Художник был объективен...

ОКОНЧАНИЕ ВОЙНА - "ДАННИКИ МЕНЕЛИКА".
Сказать, что, узнав о катастрофе при Адуа, Италия испытала шок - значит ничего не сказать. В католических соборах день и ночь шли поминальные службы об известных и неизвестных павших воинах. По всем крупным городам прокатилась волна по-итальянски эмоциональных демонстраций против войны. В Риме толпа крушила резиденцию премьер-министра Криспи, а сам он драпал под защиту карабинеров от града камней, и 9 марта предпочел "добровольно" уйти в отставку. Манифестации Ассоциации Женщин Италии за возвращение войск из Абиссинии в Риме, Турине, Милане и Павии принесли трагический урожай из четырех участниц, скончавшихся от сердечных приступов, самой пожилой из которых был 71 год, а самой молодой - всего 23... В Павии были разобраны железнодорожные пути, чтобы предотвратить отправку эшелона с войсками для Африки.
Битый и беглый Оресте Баратьери был немедленно отстранен от командования и предан суду - он отделался "удобной" отставкой из армии, иначе пришлось бы судить весь выживший итальянский генералитет в колониях. На пост губернатора Эритреи был назначен генерал Бальдиссера, который сумел привести в порядок разбитые войска и в последующие месяцы отметился даже несколькими ограниченными успехами. В частности, деблокировал осажденный абиссинцами в Адигарте итальянский батальон.
Однако продолжать активные боевые действия уже не было желания ни у одной из сторон. Менелик имел достаточно осторожности опасаться, что в следующий раз "битвы при Адуа" уже не получится, а итальянцы еще больше боялись того, что как раз получится.
23 октября 1896 г. в Аддис-Абебе был подписан мирный договор, положивший конец этой унизительной для Италии войне. Помимо отмены Уччальского договора и признания за абиссинскими негусами "суверенитета и свободы от покровительства любой из иностранных держав на вечные времена", итальянцы уступали Абиссинии всю провинцию Тигре и были обязаны выплатить контрибуцию в 10 млн лир. И выплатили. Острословы всего мира не преминули воспользоваться этим обстоятельством. Российская общественность, в которой были сильны симпатии к "братской Абиссинии", ехидно прозвала короля Италии Умберто I "данником Менелика". А французская пресса поместила вот такую забавную карикатуру:

___________________________________________________________Михаил Кожемякин.

КОНЕЦЪ.

"Первая Абиссинская война была одним из очень редких случаев успешного вооруженного африканского сопротивления европейским колонизаторам в XIX веке". (Ген.-м-р Е.А.Разин, ведущий советский военный историк 1940-50-х гг.)

История боевых действий в изложении "Военной энциклопедии", Т.1, М., 1911 - ЗДЕСЬ.

ПРЕДЫСТОРИЯ.
Собственно, все началось с того, что в 1889 г. в неудачной битве с махдистами пал император (негус) Абиссинии Йоханныс IV. Новым "негусом негушти", (в переводе - "царем царей") этой экзотической африканской феодальной империи вознамерился стать правитель области Шоа Сахле-Марьям, приходившийся покойному монарху "десятой водой на киселе" - выходец из боковой ветви династии. В скором времени Сахле-Марьям взошел на престол в Аддис-Абебе под именем Менелика II и благодаря любезной помощи итальянцев, благо их Эритрейская колония примыкала к владениям абиссинских негусов. Но бесплатные спагетти с сыром бывают только в мышеловке. Потомки гордых римлян тут же напомнили свежему "негусу негушти", что за все в этой жизни надо платить, и 2 мая 1889 г. навязали ему Уччальский договор. Помимо того, что Менелик "попал" на территории Тигре и Богос, любители вышеупомянутых спагетти ловко "развели" его, сыграв на особенностях перевода с амхарского на итальянский, и втиснули в договор пункт, по которому фактически прибрали к рукам всю внешнюю политику Аддис-Абебы.
Быстро осознав, как его "кинули", Менелик начал демонстративно игнорировать Уччальский договор и обратился к новому союзнику - Российской империи. Менелик писал императору Александру III: "Ныне моё царство окружено врагами нашей религии (Абиссиния исповедовала христианство по миафизитской доктрине, близкой восточно-греческому православию Российской империи - М.К,)... Я хочу образовать царство, подобно вашему…" В 1889-92 гг. в Абиссинии побывал с полуофициальной миссией эмиссар российского МИД поручик В.Ф.Машков, а Менелик ответил отправкой в Петербург делегации официальнее некуда - во главе со своим кузеном расом Дамтоу.
"Не только в Абиссинии и в Африке, но и в Европе война одного дня имеет следствием труды многих годов", - говаривал "негус негушти" и активно готовился дать поклонникам макарон и оперного пения "в обратку". Он укреплял экономический потенциал своей архаичной аграрной страны, создавал стратегические запасы зерна, строил пресловутую "вертикаль власти" (в данном случае более напоминавшую феодальную лестницу), заказывал вооружение во Франции, выпрашивал его "в знак дружбы" в России, но, в первую очередь, покупал у отчаянных "торговцев смертью" со всего мира...
В декабре 1895 г., чувствуя себя достаточно сильным, чтобы встряхнуть "громами ядер мрамор Рима", абиссинский монарх позволил самым нетерпеливым вассалам - расу Мангашиа, прославленному наезднику, и расу Агосу - вторгнуться со своими племенными ополчениями с юга в Эритрейскую колонию Италии...

АБИССИНСКАЯ АРМИЯ.

Основу вооруженных сил "негуса негушти" составляло ополчение подвластных ему племен тигре, амхара и галла.
"В Абиссинии все население подлежало воинской повинности. Воины собирались под начальством своих старшин (шумов) по племенам, которыми командуют расы, правители областей. Воинов сопровождают слуги, несущие продовольствие и тяжести. Люди очень умеренны в пище: мешка с мукой, носимого каждым на спине, хватало на 14 дней. По истощению носимого запаса, абиссинцы переходили к довольствию местными средствами, что нередко было связано с прекращением военных действий. Кроме пики и кривой сабли, они были вооружены ружьями. Они упорны в бою и часто вступают врукопашную. В одиночном бою чрезвычайно искусны, хорошие стрелки, но огонь открывают лишь на близких расстояниях. Армия разделяется на тактические единицы по племенам. Боевой порядок состоит из нескольких стрелковых цепей или нескольких линий кучек, полукругом охватывающих противника. Атаки стремительны. Кавалерия (выставляемая галласами) атакует по флангам и движется или вместе с пехотой или впереди. Кавалерия и пехота стреляют на ходу и мечут дротики. На вооружении артиллерии состояли 34 мм пушки Гочкиса (вероятно, все-таки 37 мм - МК). В распоряжении негуса могло собраться до 120 тыс. воинов." (Военная энциклопедия, Т.1, М., 1911)

Добавим: около 40 горных абиссинских орудий, по некоторым данным, были приобретены у России. Хотя документально подтверждена только передача Россией в 1891 г. в дар  Абиссинии 350 винтовок Бердана с боеприпасами. Кроме того, в арсеналах прогрессивного Менелика накануне войны завелось несколько экземпляров новомодного и еще мало испытанного оружия - американские пулеметы системы "Кольт-Браунинг М1895". Остается только догадываться, при  каких обстоятельствах находчивые авантюристы-янки "толкнули" этот товар воинским начальникам Менелика.

ИНОСТРАННЫЕ "ВОЕНСПЕЦЫ" МЕНЕЛИКА II.
Самый знаменитый из этой удалой братии - наш соотечественник, есаул Кубанского казачьего войска Николай Степанович Леонтьев. В 1894 г. он вместе с архимандритом Ефремом (в миру д-р. М.М.Цветаев) возглавил экспедицию в Абиссинию, официально под патронатом Императорского Российского Географического общ-ва. О ней до сих пор больше легенд, чем достоверных сведений. Большинство историков сходятся во мнении, что научная деятельность была прикрытием для дипломатической и военной миссии. Хитроумный есаул стал ближайшим военным советником Менелика и, в частности, именно ему приписывается авторство концепции военной кампании 1895-96 гг. против итальянцев, основанной на опыте войны 1812 г.: "Заманить, измотать, окружить, разгромить". Спутниками Леонтьева в его "познавательной поездке" стали полтора десятка отставных российских офицеров и унтер-офицеров, преимущественно артиллеристы. Быть может, именно поэтому в битве при Адуа так сокрушителен был огонь абиссинских пушек...
Не пренебрег Менелик и услугами других "православных братьев" - воинственных черногорцев, имевших в те годы репутацию отличных наемников (они нанимались в охрану православных религиозных объектов в Палестине, участвовали во Второй Англо-Бурской войне по контракту с русским добровольцем Николаевым, а также в "международной миротворческой операции" на Крите в 1899-1909 гг. в составе российского отряда). Впрочем, об этом контингенте на службе "негуса негушти" известно еще меньше. Можно предположить, что черногорцев прибыло ко двору Менелика немного, от нескольких человек до нескольких десятков (на Крите их было всего 90 чел., а там нанимателем выступала сама Российская империя). В битве при Адуа отчаянные балканцы, вероятно, согласно абиссинской терминологии, "стояли у зонтика негуса", т.е. честно защищали тело своего августейшего нанимателя, и участия в бою не принимали. Иначе итальянцы бы их запомнили!!!

ИТАЛЬЯНСКИЙ ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС.
Накал оптимизм, с которым итальянской королевское правительство вступало в войну с Абиссинией, можно сравнить по силе только с глубиной отчаяния, с которым оно из войны выходило. После победоносной Абиссинской экспедиции британцев в 1867-68 гг. архаичное с виду войско "негуса негушти" никто в Италии всерьез не воспринимал... И очень зря!
Итальянский командующий, губернатор Эритрейской колонии Оресте Баратьери, бывший гарибальдиец из "тысячи краснорубашечников", имевший некогда репутацию отважного вояки-практика, к 1895 г. изрядно обрюзг и формализовался. В исторической литературе его принято ругать за нерешительный и бюрократический стиль руководства кампанией, и, честно говоря, найти контраргументы тут сложновато... Кроме одного, возможно, самого веского: власти метрополии никогда не выделяли ему достаточно войск и боевых материалов.

"Состав и численность итальянской экспедиционного корпуса постоянно изменялись в зависимости от хода событий и неблагоприятных для европейцев климатических условий. Значительная часть колониальных войск была сформирована из туземцев, представлявших прекрасный боевой материал. В туземных батальонах только командный состав был из итальянцев. Большой недостаток ощущался в кавалерии, доставка которой была трудна, да и лошади, привезенные из Европы, не переносили африканскую жару. Пехота была вооружена винтовками образца 1887 года и частью скорострельными 6,5 мм ружьями. Артиллерия имела преимущественно 42 мм пушки." (Военная энциклопедия, Т.1, М., 1911)
Боевое расписание итальянских сил в период их наибольшего развертывания, в битве при Адуа - ЗДЕСЬ.

Тропическая униформа итальянской армии:

Туземные части у итальянцев были двух основных видов: аскари (строевая пехота и конница) и заптие (туземная милиция). Их личный состав рекрутировался преимущественно из тигрийских племен, родственных подданным Менелика, и потому абиссинские ашкеры (воины) смотрели на итальянских туземных вояк, как на предателей... Со всеми вытекающими!

Военная журналистика, смело завоевывавшая себе в конце XIX в. право на самостоятельность жанра, не могла обойти вниманием такое чудесное африканское приключение. "...Наши бравые ребята шагают по Африке, неся ружья на плечах и свет цивилизации в самые отдаленные уголки Земли!"

НАЧАЛО ВОЙНЫ: БЕСПЛОДНЫЕ ПОБЕДЫ ИТАЛЬЯНЦЕВ.
Поначалу итальянцам приходилось иметь дело только с агрессивными расами пограничных провинций, нападавшими на свой страх и риск и в избытке располагавшими только одним военным ресурсом - храбростью. Для борьбы с этими "хулиганами" (по определению римской газеты "Corriere della Sera") генералу Баратьери вполне хватило нескольких тысяч наличных в Эритрее войск. В начале 1895 г. он одержал ряд побед в чисто колониальном духе: потери абиссинцев исчислялись в тысячах, итальянцев - в десятках. Бешеная храбрость конников раса Мангашиа, казалось, достигала единственного эффекта: увеличивала груды их тел перед позициями вышколенных аскари генерала Баратьери... Продвинувшись вперед, итальянцы заняли Адуа (это название очень скоро станет для них роковым!) и овладели почти всей провинцией Тигре. "Для закрепления успеха" они устроили сеть фортов и укрепленных лагерей, разбросав по ним свои и без того небольшие силы. Лето и осень прошли в унылой гарнизонной службе, периодически прерываемой нападениями летучих партизан все того же непокорного тигрийского вождя Мангашиа и немного скрашиваемой для "покорителей Африки" обильным потреблением пенного тэджа (абиссинским пивом) и эбонитовой красотой местных женщин...

Предоставив бывшему гаррибальдийцу Баратьери, превратившемуся в банального колонизатора, почивать на лаврах впечатляющих, но удивительно бесплодных побед, негус Менелик тем временем выгреб ополчения своих вассалов даже с самых отдаленных окраин. К концу осени он довел численность абиссинской армии до 100 тыс. пеших и конных бойцов при 40 современных орудиях. Маскируя мобилизацию, абиссинские вожди проводили секретную операцию по дезинформации противника: посылали к Баратьери множество фальшивых перебежчиков с известиями о слабости войска негуса и распрях между расами. Итальянцы, удивительное дело, верили - ведь в это было так приятно верить! К концу 1895 г. они могли рассчитывать только на 4 европейских и 8 туземных строевых батальонов, 8 рот милиции (заптие), небольшие контингенты артиллерии и кавалерии, да на различные вспомогательные формирования из местных жителей и союзных племен. Но и Баратьери, и официальный Рим с завидным постоянством продолжали твердить, что они выигрывают войну. Первый, впрочем, находил достаточно здравого смысла постоянно требовать подкреплений, а второй - изредка их отправлять, но с такой неохотой, словно воевать в далекой Абиссинии шли исключительно возлюбленные чада сенаторов и министров, а не бедняцкая молодежь из деревенских хижин и городских трущоб...

"ЛЕВ ИУДЕИ" ВЫХОДИТ НА БИТВУ.
Кстати, тутул "льва Иудеи" негусы Абиссинии унаследовали от первого легендарного правителя страны, сына великого иудейского царя Соломона и прекрасной царицы Савской. Они считали себя наследниками Соломонидов!
Но вернемся из древней истории в новую!
В начале декабря 1895 г. "негус негушти" счел, что итальянцы достаточно увязли в бесплодных просторах его владений, а он достаточно силен, чтобы утопить их там окончательно. Абиссинские партизаны внезапно активизировались, превратившись для Баратьери из досадной чесотки в кровоточащие язвы... Главные силы абиссинской армии двинулись на север, поражая итальянских лазутчиков поистине гигантскими масштабами своего марша. Командовавший 30-тысячным передовым отрядом двоюродный брат негуса рас Маконнен навалился на итальянскую бригаду генерала Аримонди...

Опуская обтекаемые формулировки военных историков, нужно признать: перед лицом абиссинской армады генерал Аримонди беспардонно драпанул. Бежал с главными силами бригады, бросив у Амба-Аладжи батальон туземной пехоты и формирования местных союзников под командой майора Пьетро Тезелли (2.350 чел, 4 орудия), а в форте Мэкэле - гарнизон майора Гальяно (1.500 туземных солдат, 2 орудия). Первый из этих отрядов 7 декабря после мужественного сопротивления почти полностью погиб вместе со своим командиром - из окружения вырвались три офицера с горсткой аскари. Форт Мэкэле продержался в осаде до 20 января 1896 г., отбив несколько яростных штурмов, и сдался лично Менелику на почетную капитуляцию; гарнизон был выпущен с оружием и эскортирован конниками раса Мангашиа до итальянских позиций.

"Лев был сыт, хоть по натуре он свиреп..." В январе 1896 г. Менелик великодушно предложил итальянцам замириться на основании довоенного status quo, плюс отмена унизительных статей Уччальского договора. Разумеется, реакция Рима была предсказуема: "О мамма мия, какая неслыханная дерзость!!! Мадонна порква, никаких переговоров с кровожадным дикарем!! Он еще узнает мощь и силу итальянского оружия!" А Менелик ее уже знал, и спокойно, плодотворно готовил захватчикам свой страшный ответ...
_________________________________________________________________Михаил Кожемякин
(ПРОДОЛЖЕНИЕ БУДЕТЪ)

Начало: https://zalipaka.icu/story/posledniy_chernyiy_vestnik_imperii_tsin_1860_chast_1_12335901

Катастрофа у Восьмимильного моста.
18 сентября, отвечая на пленение миссии Паркса, англо-французские войска разнесли в прах сильный китайский заслон, оставленный генералом Сенгге Ринченом у Чжанцзяваня протяженностью фронта около пяти миль.

Впрочем, отборная манчьжурско-монгольская кавалерия отступила оттуда вполне грамотно, выводя преследующего противника на главные силы Цинской армии. Китайский командующий, по своему обыкновению, увидел в этом сражении только позитивную сторону - "иноземные дьяволы" сами шли на выбранную им позицию.
Для решающей битвы за Пекин он выбрал местность перед каналом, соединяющим столицу с рекой Хай, с двумя мостами - каменным Восьмимильным, он же Балицяо (французы транскрибируют его как Паликао), и деревянным. Описавшие произошедшее там 21 сентября 1860 г. сражение по горячим следам офицеры Генерального штаба Российской императорской армии А.М. Бутаков и барон А.Е. Тизенгаузен однозначно характеризуют позицию Цинской армии как "сильную" (Опиумные войны. Обзор войн европейцев против Китая в 1840-1842, 1856-1858, 1859 и 1860 годах).

Генерал Сенгге Ринчен планировал на подходе сдержать противника сильными авангардами у деревни Ягуаэ, расстроить его массированной атакой своей верной маньчжурско-монгольской кавалерии, а затем встретить "варваров" у мостов главными силами с многочисленной артиллерией и окончательно обломать им зубы. Будь против китайских войск равнозначная им армия, замысел потомка Чингис-хана имел бы неплохие шансы на успех. Но против европейских войск с их современным артиллерийским и стрелковым вооружением и, главное, с их четкой дисциплиной и организацией, диспозиция Сенгге Ринчена выглядела слабовато. А ведь он был - объективно - лучшим цинским полководцем... Каковы же тогда были худшие?

Тем не менее, сражение началось для англо-французов отнюдь не триумфально. Британский командующий, выехав на рекогносцировку, был застигнут разъездом маньчжурской кавалерии и едва спасся бегством. Англичане наступали на выбранном ими самими второстепенном направлении на деревянный мост, главные силы французов завязли у деревни Ягуаэ. Вперед безрассудно вырвался только их авангард под командой свежего генерала Эдуара Коллино, выходца из простонародья, бывшего иностранного легионера, стремившегося любой ценой завоевать славу среди военной аристократии "второй империи". Всего две роты 2-го батальона пеших стрелков (2e Bataillon de chasseurs à pied), рота саперов, 12-фунтовая батарея и кое-что по мелочи.
На подставившийся французский отряд, охватывая его полумесяцем, внезапно помчались на своих низкорослых степных лошадях отряды маньчжурской и монгольской кавалерии. "В двух отдельных массах... всадники подскакали на расстояние 70 шагов от фронта французов и в то же время обошли его фланги, направляясь в тыл", - с педантизмом, присущим офицерам Генерального штаба царской армии сообщают русские историки Бутаков и Тизенгаузен. Они исчисляют атакующую кавалерию: "до 10 000 коней"; но вспомним про уже упоминавшийся "оверклейм" цинских воинских начальников, который в данном случае с удовольствием поддержали европейцы (у страха глаза велики!).

Вспоминает лейтенант Поль де ла Гранж из Французского экспедиционного корпуса：
"Снаряды и пули не могли остановить их, и кавалерия, казалось, возрождалась из пепла. Они были настолько упорны, что подошли всего на 30 метров к нашим пушкам".
Французы запаниковали, сбились в толпу позади своих орудий, которые одни беглым огнем еще продолжали сдерживать атаку, и цинские кавалеристы были уже готовы врубиться...
Неизвестно, как повернулась бы после этого дальнейшая судьба сражения, но плачевное положение союзников заметил британский командующий генерал Грант. Этот колониальный вояка, предпочитавший изъясняться на грубом наречии своих солдат, сразу оценил угрозу. По свидетельству очевидцев, он сперва выругался: "Безбожные лягушатники никуда не годны!" (Godless frogs're good for nothing!), а затем бросил им на помощь свою конницу - она единственная могла успеть.
Конные части британского корпуса были представлены Королевским гвардейским драгунским полком (King’s Dragoon Guards) и двумя отрядами индийской/сикхской иррегулярной кавалерии, названными по именам их командиров-англичан - Fanes Нorse и Probyn’s Нorse. Впрочем, как утверждают русские авторы Бураков и Тизенгаузен, "что касается сейков (сикхов - М.К.), то вследствие коротких мартингалов на их уздечках они не могли перепрыгнуть канавы, а потому большая часть не принимала участия в атаке". Не верится, что этих превосходных наездников остановила канава, скорее они решили не подставляться под клинки маньчжурских конников ради "белых сахибов". Королевские драгуны - всего около 300 сабель - дисциплинированно взяли препятствие. Британский офицер Сидней Герберт докладывал об этом эпизоде королеве Виктории: "Атака королевских гвардейских драгун была самым замечательным актом верховой езды. Татары (так англичане называли маньчжуров - М.К.) находились на возвышенности с глубоким рвом перед фронтом, и лошадь должна была не только преодолеть ров, но и одновременно подниматься вверх по склону. Только один человек был выбит из седла".
И тут сказался страх темных, суеверных цинских солдат перед "иноземными дьяволами". Маньчжурские всадники, за исключением нескольких быстро зарубленных драгунами храбрецов, не приняли сабельного боя, в котором у них были бы хорошие шансы на успех (численное преимущество и традиционные фехтовальные навыки), развернули коней и начали отступать. Британцы преследовали их рационально: не отставая, но и не сближаясь, и сумели отогнать на безопасное расстояние. Там маньчжурско-монгольская кавалерия остановилась и перестроилась, но больше участия в бою не принимала - Сенгге Ринчен утратил свое единственное ударное соединение.
После этого англо-французы смогли навалиться всеми силами на основную линию обороны китайцев у двух мостов. Цинские войска поначалу держались стойко, пытались яростно контратаковать. Генерал Сенгге Ринчен и его офицеры воодушевляли подчиненных личным примером храбрости, командуя под ураганным огнем с изумительным конфуцианским фатализмом: "Взирать на смерть как на переход в первосостояние!"
Но огонь устаревшей китайской артиллерии был очень неточен. Пушкари брали слишком высокий прицел, и, как вспоминали участники боя, "снаряды только задевали верхушки деревьев". В то же время картечь и ружейные залпы европейцев производили в плотных рядах неприятеля ужасное опустошение. После того, как большинство начальников были убиты или ранены, солдаты империи Цин пали духом и начали отступать. Ожидаемо, отступление быстро переросло в повальное бегство.

Генерал Сенгге Ринчен с остатками своего штаба уехал дальше всех... Его пресловутый оптимизм наконец испарился, он понял, что потерпел страшный разгром, и теперь предстоит как-то разгребать последствия. Не совсем ясно, где находился в сражении будущий "черный вестник" Лю Гоуфэй - с кавалерией, либо в свите генерала. Но под огнем он вел себя мужественно и был ранен - видимо, достаточно легко, чтобы это не помешало ему вскоре исполнять обязанности делегата связи.
Сражение при Восьмимильном мосту началось в 7 часов утра и уже после полудня было полностью проиграно китайцами. Французы перешли мост почти в парадном строю и заняли брошенный лагерь армии Сенгге Ринчена; им препятствовали только остаточные группы цинских солдат. Англичане, посчитав задачу выполненной, "зашабашили" и пошли на ту сторону только одним батальоном, что не помешало им взять 18 бронзовых цинских орудий из 26 захваченных в тот день. Только одно орудие китайцы сумели увезти. Счет потерь побежденных колеблется между 1 200 и 3 000 человек. Неудивительно, ведь убитых 21 сентября 1860 г. цинских воинов - маньчжуров, монголов, ханьцев, злосчастных и нередко подневольных защитников дряхлой империи - никто точно не считал. Раненые, кто мог двигаться, сами расползались поискать помощи у местных жителей. Потери англо-французов в сравнении выглядят мизерными: у британцев 2 убитых и 29 раненых (из них 1 убитый, 1 умерший от ран и около десятка раненых в Королевских гвардейских драгунах), у французов - 3 убитых и 17 раненых.
Французский командующий Кузен-Монтабан, пожалованный за этот бой Наполеоном III титулом "графа Поликао", оценил сражение взглядом старого солдата: "Мост Паликао (Балицяо, Восьмимильный) стал самым трогательным зрелищем того дня. Этот мост - великий памятник, созданный древней цивилизацией, был весь усеян трупами и ранеными. Цинская кавалерия, которая так энергично сражалась утром, теперь исчезла без следа. Эта великолепная кавалерия размахивала своими шелковыми флагами и контратаковала без прикрытия других войск, потому проиграла. Без нее остальная армия неприятеля, поддержанная жалким огнестрельным оружием, была бессильна против нашей артиллерии".

Послание Лю Гоуфэя.
Генерал Сенгге Ринчен наконец столкнулся с реальностью; вернее, он ударился о нее упрямым лбом. Его пехота, набранная в основном из территориальных частей "Зеленого знамени", после разгрома в большинстве разбежалась по домам - и зачем было ханьцам продолжать умирать за чужеродную маньчжурскую династию? Поредевшая маньчжурско-монгольская конница сохранила строй, однако ей одной было не остановить "варваров" на пути к Пекину. Кавалерийские командиры предлагали генералу забыть про столицу, затянуть боевые действия и разменять огневое превосходство европейцев на пространство, время и партизанскую тактику. Это был вполне рабочий вариант. Но, как бы ни был амбициозен Сенгге Ринчен, превращаться в полумятежного командующего воюющей страны в его планы не входило. Он мог действовать только в "связке" с двором императора Сяньфэна. Поэтому потомок Чингиз-хана сознательно упростил себе задачу: оправдаться перед сувереном за поражение, а заодно предупредить его об опасности. Англо-французы не долго "стояли на крови" у моста Балицяо, они начали марш на Пекин с намерением сурово наказать гордость Цинской династии. "Самое главное в профессии монарха - это вовремя смыться" (изм. цит.).

В каких обтекаемых и согласных придворному этикету выражениях составил генерал Сенгге Ринчен свой рапорт императору, можно только догадываться. Делегатом связи с Пекином он назначил наиболее "внутреннего человека" для двора из своего штаба - 27-летнего бывшего придворного Лю Гоуфэя, зарекомендовавшего себя к тому же как надежный и смелый офицер. Знавший придворные обычаи и течения Лю Гоуфэй представлялся генералу порученцем, который сумеет лучше всех исполнить деликатное задание: доложить о разгроме, не очень сгущая краски, и заодно предупредить "келейно": "Бегите, Ваше Величество!"
Но последующие события показали, что в боях и походах Лю Гоуфэй совершенно растратил навыки царедворца. Опасная, полнокровная жизнь солдата вытеснила из него вычурную столичную имитацию жизни - известная история... Бедолага четко выполнил "букву" приказов своего генерала, безнадежно провалив их деликатную сторону.
Как видно, литературное творчество на тему: "Преподнести императору позорное поражение у Восьмимильного моста в игривой, жизнерадостной форме" заняло у генерала Сенгге Ринчена довольно много времени, потому делегат связи штаба армии Лю Гоуфэй прискакал в столицу только 24 сентября 1860 г. У молодого офицера было достаточно времени, чтобы облачиться сообразно этикету, однако он прибыл ко двору в своем живописном воинском облачении из боя у моста Балицяо, покрытом пороховой копотью и засохшей кровью (он был легко ранен в сражении). Возможно, генерал настоял, чтобы его посланец выглядел "по-военному", или сам Лю Гоуфэй хотел произвести впечатление, но так или иначе состоялось вопиющее нарушение придворного церемониала "номер раз", хоть и незначительное.
Лю Гоуфэй, апеллируя к срочности своего донесения (что было правдой), немедленно прорвался к особе императора лично, без доклада, что одобрили бы деятельные императоры древнего Китая, но не погруженной в успокоительные сны династии Цин периода упадка.
Император Сяньфэн был застигнут "черным вестником" в женской резиденции дворца. Вообще, роль женщин в императорской фамилии и при дворе империи Цин была серьезно демократизирована по сравнению с прошлыми временами (подробнее об этом можно посмотреть здесь), но непреложным оставалось одно правило: между императором и его женщинами (супругами всех рангов, наложницами, служащими дамами) в их повседневных утехах, обычно абсолютно платонических - никого, кроме доверенных евнухов.

И тут врывается запыленный малый в окровавленной кавалерийской форме, пусть и с не терпящим отлагательств известием. Состоялось нарушение этикета "номер два". На этом этапе император, известный приверженец нерушимости дворцовых церемоний (в 1855 г. за несоблюдение придворного протокола он подверг опале своего брата принца Гуна), показал себя адекватным человеком и "проглотил" дерзость. Он с нетерпением ждал известий с театра войны.
Наскоро отдав церемониальное приветствие, Лю Гоуфэй вручил суверену донесение генерала Сенге Ринчена. Император вскрыл его и начал читать немедленно, не отослав женщин и евнухов: таков был его интерес к исходу битвы. Но формулировки из-под руки потомка Чингис-хана вышли настолько обтекаемыми и сглаженными, что Сяньфэн понял только одно: у действующей армии что-то пошло не так. Он с тревогой обратился к Лю Гоуфэю за разъяснениями, а тот немедленно ответил своему верховному главнокомандующему с солдатской, а не придворной прямотой: "Сражение потеряно, армия больше не может драться, "варвары" будут в столице со дня на день, императору нужно бежать". Примерно так. Это, несомненно, было со стороны молодого офицера четким исполнением приказа и воинского долга, но очень недипломатично. Женщины императора и евнухи продолжали присутствовать и все слышали. Черная весть с полей войны оказалась для всех тяжелым ударом. Император, по его собственным словам, "неподвижно погрузился в глубокие раздумья", проще говоря: оцепенел. Среди приближенных раздались "несдерживаемые рыдания и горькие восклицания"; юная Наложница Ци, будущая императорская супруга того же имени, лишилась чувств от потрясения. Конфиденциальность известия о разгроме Цинской армии рухнула вместе с нею.
Для Лю Гоуфэя все еще могло закончиться благополучно, если бы он немедленно покинул дворец, вскочил на самого быстрого коня и мчался без оглядки... куда угодно. Но вместо этого он отправился ко двору своего экс-патрона принца Гуна, где у него были друзья, и принялся делиться там своими военными переживаниями. Разумеется известие о "конфузии" было уже невозможно скрыть: наложницы и евнухи болтливы. Но неумение держать язык за зубами - характеристика, строго противопоказанная офицеру связи в любой армии!
Вскоре за злополучным Лю Гоуфэем пришли императорские телохранители и арестовали его.

Смерть Лю Гоуфэя.
Император Сяньфэн был взбешен. Если бы "черная весть" о поражении у Восьмимильного моста не распространилась, его отъезд из столицы можно было объяснить военной необходимостью или иными уважительными причинами. Теперь оставалось только позорное бегство перед угрозой нашествия "иноземных дьяволов".
Императору был срочно нужен "громоотвод", в который бы ударила молния его гнева. Сяньфэн понимал, что не может наказать генерала Сенгге Ринчена, виновного в потере армии. Как-никак, это был его лучший военачальник. Своего брата принца Гуна, который у императора был виноват по определению, он также должен был сохранить. Иначе кто вел бы переговоры о капитуляции с англо-французами и понес бы за это ответственность в будущем? Оставался только "черный вестник", Лю Гоуфэй, от смерти которого, как говорили в китайском простонародье, "небо не прохудится". Спешно выехав из столицы на горный курорт Чэндэ, император Сяньфэн распорядился казнить беднягу.
Империя Цин горделиво высилась на грандиозном фундаменте законодательных актов, накапливавшихся еще с "достародавних времен". "Был бы человек, а статья найдется" - это про нее! Юридические основания для убийства Лю Гоуфэя нашлись в установленной великим древним императором Цинь Шихуанди (259—210 гг. до н.э.) традиции предавать смерти "черных вестников". Нет сомнений: в какой бы армии мира не служил Лю Гоуфэй, он "накосячил" на дисциплинарное взыскание разной степени строгости в зависимости от обстоятельств. В данном случае смелого и талантливого молодого человека попросту убили потому, что император был напуган и очень хотел сорвать злость перед своим страхом.
Принц Гун не заступился за своего прежнего приближенного. Скорее всего, ему было недосуг, для отношения китайского общества к жизни и смерти это нормально. Беглый император назначил принца "имперским комиссаром с усмотрением и всей полнотой полномочий", надо было как-то спасать Пекин от приближающихся европейских захватчиков.

6 октября 1860 г., когда в посрамленную столицу Цинской империи уже вошли англо-французские войска, последний "черный вестник" Цинской империи Лю Гоуфэй был казнен "воинским образом" - через отсечение головы. В заключении у него было время привести в порядок мысли и душу. Бывший придворный и нынешний офицер кавалерии встретил смерть в полном соответствии со старинным церемониалом, как надлежало, чем вызвал одобрение седых чиновников-начетчиков, надзиравших за убийством.
Я в ароматном облаке иду,
И в темноте теряется мой след...
(из стихотворения Лю Гоуфэя)

"Гори!"
По свидетельствам китайских современников, в Пекине на момент капитуляции оставалось еще до 10 тыс. китайских и маньчжурских солдат. Вероятнее всего, намного меньше (см. выше - хронический "оверклейм"), и они были деморализованы и ненадежны. Принц Гун, реальный политик, вывел их в пригород во избежание эксцессов и сделал ставку на переговоры о мире. Ценой любых уступок он был намерен сохранить для будущего государство и династию. Принц верил в них!

5-6 октября 1860 г. британская и французская кавалерия вступили в Пекин, не встретив сопротивления. Следом подтянулись остальные войска и штабы командующих - английский генерал Грант и французский Кузен-Монтабан. С помпой въехал лорд Элджин (Джеймс Брюс), верховный комиссар и полномочный представитель королевы Виктории в Китае. Пекинские жители с интересом глазели на "иноземных дьяволов", а те, в свою очередь, вели себя дисциплинированно с имуществом обывателей. Зачем им бедные хижины каких-то "кули", в их распоряжении было столько дворцов!

Трагической жертвой вторжения "рыцарей европейской цивилизации" пал Юаньминъюань, в переводе - "Сады совершенного сияния", Старый летний дворец китайских императоров, памятник изысканного зодчества XVIII в., вместилище древних сокровищ и богатейшей библиотеки. Кстати, его охрана, всего несколько десятков человек, единственная оказала отчаянное сопротивление французским спаги (колониальным кавалеристам) и почти вся полегла с честью. Потом английские офицеры обвинили французов в том, что те первыми начали грабить (старый эстет генерал Кузен-Монтабан самозабвенно набил багаж произведениями искусства), французы перепихнули ответственность на англичан. По-своему честно поступил грубый колониальный солдафон генерала Грант, который создал комиссию, чтобы отобрать наворованное добро у мародеров и паритетно разделить его между всеми своими войсками. У "проклятых лягушатников" Королевские гвардейские драгуны отбивали "хабар" со стрельбой и сабельной рубкой, в которой погнали французов "как стадо" (as cattle) и ухлопали их втрое больше, чем в бою у моста Балицяо.

Старый летний дворец лорд Элджин распорядился сжечь. 18 октября партии поджигателей из состава Королевских драгун вошли на территорию дворца, и вскоре жадное пламя охватило прекрасные здания и сады...

"Мирный договор никогда бы не был заключен, если бы Летний дворец не был сожжен, - оправдывал джентльменов-вандалов английский очевидец Сидней Герберт. - Его разрушение сильно встревожило китайцев и придало дополнительную силу угрозе разрушить другие дворцы в Пекине".
"Однажды двое бандитов ворвались в Летний дворец. Один разграбил его, другой поджег... Один из победителей набил карманы, другой, глядя на него, наполнил сундуки; и оба, взявшись за руки, довольные вернулись в Европу". (Виктор Гюго, 25 ноября 1861 г.)
"24 октября 1860 года принц Гун завершил переговоры с британскими, французскими и российскими официальными лицами, подписав Пекинскую конвенцию от имени династии Цин.
Впоследствии он направил меморандум императору Сяньфэну с просьбой наказать его за подписание неравноправного договора. Император ответил: "Возложенную на принца Гуна ответственность за ведение мирных переговоров нелегко взвалить на свои плечи. Я глубоко понимаю сложную ситуацию, в которую он попал. Нет необходимости наказывать его". (Leung, Edwin Pak-Wah. Political Leaders of Modern China: A Biographical Dictionary. 2002).
_____________________________________________Михаил Кожемякин.

Кровавая традиция предавать смерти "черного вестника" - гонца, сообщившего трагическую весть - берет начало в древнейших времен, с мистических представлений о принесении человеческой жертвы, чтобы умилостивить сверхъестественные силы. Да сменят они гнев на милость и не дают больше повода посылать подобных "горевестников". Монгольские властители повелевали ломать хребты посланникам, принесшим известие о военном поражении или кончине любимого родственника, передав это "невинное утешение в горе" ханам Золотой Орды. Джелаты султанов Оттоманской Порты душили гонцов, расстроивших повелителя, шелковым шнуром. Даже в христианской и просвещенной Византии такого делегата связи не ожидало ничего хорошего.

В вечной Поднебесной империи, проще говоря: в Китае официальное юридическое оформление смертной казни для "черных вестников" связывают с именем Цинь Шихуанди, правителя царства Цинь, положившего предел двухсотлетней смуте Борющихся Царств и создавшего к 221 г. до н.э. на территории страны единое централизованное государство (Л.С. Переломов. Империя Цинь — первое централизованное государство в Китае (221-202 гг. до н.э.). М., 1962). Несмотря на устрашающую внешность и личную привычку к убийству (многократно участвовал в боях, победил в единоборстве наемного убийцу и т.д.), Цинь Шихуанди запомнился как рациональный государь, избегавший бессмысленной жестокости. Вводя наказание смертью для "черного вестника", он хотел передать своим военачальникам и чиновникам предупреждение: не доводите до того, чтобы пришлось сообщать "черную весть"! Доносить императору о допущенном "косяке" главному виновнику надлежало самолично. Это работало. Известно, например, что цинский генерал Фань Юй-ци, потерпев поражение от войск царства Янь, настолько испугался докладывать об этом "наверх", что не только перебежал к врагу, но и там не избавился от предчувствия законной расправы и однажды с перепугу зарезал сам себя. Именно с его генеральской трусливой головой правительство Янь подослало ко двору Цинь Шихуанди незадачливого "киллера", замаскированного под посла; но бравый циньский император раскрыл злодея и собственноручно исколол мечом.

Текли столетия китайской истории, сменялись династии и императоры, а закон о смертной казни "черного вестника" продолжал работать. Вот только с течением времени он утратил свое первоначальное содержание. Полководцы предусмотрительно посылали доложить о своем разгроме какого-нибудь офицера низшего ранга, губернаторы провинций осторожно сообщали о провале сбора дани или стихийном бедствии устами младшего письмоводителя - "мелюзге" и головы долой! Как бы ни была Поднебесная привержена своим древним традициям, в период правлений манчжурской династии Цин (1636-1912) практика убивать "черных вестников" постепенно стала восприниматься как нелепая и архаическая, и к XIX в. практически сошла на нет. Практически - означает не совсем.
Последним казненным "черным вестником" Цинской империи стал в 1860 г. храбрый молодой офицер Лю Гоуфэй (существуют прочтения: Лю Гуфэй и Лю Гофэ), сообщивший императору Сяньфэну о том, что имперские войска наголову разбиты англо-французами в решающем сражении Второй Опиумной войны - битве у мостя Балицяо. Убийство Лю Гоуфэя стало совершенным абсурдом на фоне отчетливых веяний перемен и модернизации Цинской империи, и потому он запомнился более, чем сотни "черных вестников", расставшихся с головой до него. Хотя, как это очень часто бывает во время войны, Лю Гоуэй пал в первую очередь жертвой рокового стечения обстоятельств.

К илл. - Юный офицер маньчжурской кавалерии в парадных доспехах и его товарищ в служебной форме одежды, фотография 1850-х гг. Лю Гоуфэй служил именно в этом роде оружия. В первой и второй Опиумных войнах цинские офицеры изредка использовали доспехи в качестве знака отличия, но уже не защиты.

Кто вы, господин Лю Гоуфэй?
Как и о многих злополучных, но хрестоматийных жертвах войн всех времен и народов, о Лю Гоуфэе лучше всего известно, как он погиб. В Цинской империи, зиждившейся на древних философских и мировоззренческих постулатах конфуцианства, китайской государственности и маньчжурской племенной элиты, жизнь отдельно взятого человека, будь он даже аристократ или сам император, терялась на фоне незыблемой вечности.
Однако отголоски бурного прогресса ХIХ в. дерзко пробивались и сквозь "тысячелетнее молчание" Поднебесной. Так что яркая личность постепенно начинала вырисовываться и здесь, подобно изображению на дагеротипической карточке. Кстати, портрета Лю Гоуфэя, как традиционного рисованного, так и фотографического, не сохранилось.
Лю Гоуфэй происходил из потомственных придворных империи Цин ханьского (т.е. титулярного китайского) происхождения. Он был ровесником императорского сына принца Айсинь Гьоро Исиня, впоследствии прославившегося как принц Гун, и родился в 1833 г. в столичном Пекине. С малолетства Лю Гоуфэй состоял при дворе юного принца и прошел необходимую дворцовую выучку - весьма напряженную, протокол церемоний Цинской империи считался одним из самых сложных в мире. Очевидно, он получил самое лучшее по меркам своего времени и своей страны образование: из многотысячной категории приближенных императорской фамилии рекрутировался сановный и чиновный аппарат Поднебесной. А чтобы пройти квалификационный экзамен на должность нужны были поистине энциклопедические с точки зрения китайской научной системы того времени знания - юриспруденция, гуманитарные и точные дисциплины, каллиграфия, этикет, фехтование, всего не перечислишь...
Тем не менее, одетые в шелка мудрецы-сановники, знавшие наизусть тысячи иероглифов и сложнейшие нормативные акты, беспардонно обирали миллионы нищих подданных империи, упоенно воровали из казны и друг у друга, азартно брали взятки, тонули в сладостных волнах роскоши и распутства - словом, жили как в последний день. Огромная, громоздкая и устаревшая машина Поднебесной неуклюже ковыляла по своему историческому пути, все больше отставая от мировых достижений цивилизации. Недовольство задавленных налогами и бедностью простолюдинов регулярно полыхало жестокими восстаниями. Прямо во время нашего повествования провинциальный грамотей и правдоискатель Хун Сюцюань тряс основы империи Цин со своей оборванной, но мощной повстанческой армией тайпинов - созидателей "небесного государства всеобщего благоденствия" (Илюшечкин В.П. Крестьянская война тайпинов. М., 1967).

Разумеется, коррумпированный, нестабильный и слабо управляемый Китай XVIII-XIX вв. с его огромными богатствами был желанным рынком сбыта и объектом грабежа для энергичной европейской и североамериканской промышленной буржуазии. Основу этого процесса составлял экспорт в Поднебесную ост-индийского опиума, а скурившиеся на нем обитатели Поднебесный охотно обменивали на дурман свое национальное благосостояние. Когда правительство империи Цин предприняло попытку обуздать повальную наркоманизацию населения, Великобритания, Франция и Североамериканские Соединенные Штаты предельно решительно поддержали свои деловые интересы вооруженной силой. Начались первая (1839-42), а затем и вторая (1856-60) Опиумные войны, в которых Китай перенес жестокое унижение. К слову, Российская империя тоже с успехом пользовалась слабостью заамурского соседа для решения территориальных вопросов.
Становление нашего героя Лю Гоуфэя как личности и государственного служащего происходило на фоне этих трагических для его Родины событий. Немаловажно, что в 1850-х гг. он был приближенным принца Гуна, который, после интронизации в 1850 г. своего старшего брата под именем императора Сяньфэна, стал одним из ведущих политических и военных деятелей империи Цин. Принц Гун, несмотря на свою молодость (к началу блестящей карьеры ему было всего 17 лет) быстро занял ключевые должности в Великом совете империи, ответственном за вопросы обороны и "конфиденциальные дела", Суде императорской фамилии и императорской армии. Он зарекомендовал себя вдумчивым, прогрессивным человеком и верным патриотом, воспринимавшим беды Китая как личную боль. Эти качества принц Гун в той или иной степени транслировал и на свое окружение, что характерно для придворного сообщества не только в Цинской империи. Лю Гоуфэй своей жизнью и смертью доказал, что в его случае речь идет о столь же искреннем служении империи.
О Лю Гоуфэе сохранились и некоторые сведения личного характера. Например, подобно многим образованным людям Китая своей эпохи, он писал лирические стихи в типичном стиле классической национальной литературы. Одно из них доступно в русском переводе:
Пионы в императорском саду,
Их, как хрусталь, наполнил лунный свет.
Я в ароматном облаке иду,
И в темноте теряется мой след.

Цветок пиона - один из древнейших символов Китая. Возможно, речь здесь может идти не только о романтических, но и о патриотических мотивах; знатоки китайской литературы смогут ответить точнее. Однако даже не специалисту заметны нотки грусти и обреченности. В годину невзгод своей страны Лю Гоуфэй предчувствовал скорую гибель?
Тем не менее, с юного возраста он был мужем и отцом: известно, что после убийства Лю Гоуфэя его детям было позволено "сохранить его положение при дворе". То есть у нашего героя, 27-летнего на момент гибели, были достаточно подросшие отпрыски, чтобы сгодиться на младшие придворные должности, доступные с детского возраста. Русский путешественник А.В. Верещагин в очень подробных и интересных путевых заметках о Китае отмечал: "Женятся китайцы очень рано. Помню, ко мне приходили частенько в Гирине вечером побеседовать и чаю попить сыновья китайского начальника войск, Чин-Лу, такие славные молодцы, очень симпатичные. Младшему из них было не больше 16-17-ти лет, а между тем он был уже женат и имел двоих детей" (Верещагин А.В. В Китае. СПб., 1903).
Лю Гоуфэй оставил придворную службу и присоединился к армии Цинской империи в разгар второй Опиумной войны, в 1958 г., вскоре после того, как очередное унижение Китая было зафиксировано Тяньцзиньскими трактатами. Было ясно, что вскоре последует новое наступление англо-французов. Патрон Лю Гоуфэя принц Гун в это время переживал период опалы, и молодой придворный примкнул к войскам лучшего имперского генерала Сенгге Ринчена, опытного полевого командующего монгольского происхождения. Возможно принц Гун впоследствии не защитил Лю Гоуфэя от смерти потому, что посчитал это изменой.
Технически такой переход был легко осуществим. Многие сановники в Китае носили почетные воинские звания, например, принц Гун имел титул ду-тонга, т.е. командующего "знаменем" (высшим соединением армии), и был опоясан мечом Белой Радуги, одной из высших воинских реликвий империи. Чин Лю Гоуфэя определяют как "анируи-джанггин", нечто вроде майора, не много, но и не мало.

Военная мощь империи Цин.
Предоставим слово еще одному российскому исследователю Китая Петеру Дюбелю: "Ничего не может быть презреннее устройства китайской военной силы... В армии богдыхана числится более миллиона воинов. Это может быть и справедливо, но положительно могу уверить всех, что нигде и никогда не существовало войска, при такой многочисленности столь слабого и малоспособного защищать государство и столь совершенно несведущего в воинском искусстве. Я уверен, что всякая европейская держава, если б только решилась вести войну с китайцами, могла бы весьма легко покорить страну сию" (1818 г.).
Существуют достаточно подробные исследования о состоянии военных сил Цинской империи на момент Второй Опиумной войны (1856-60), как современные, так и относящиеся к ХIХ в. Например, весьма богатый материал содержится в "Статистическом описании китайской империи" И. Бичурина (СПб., 1842), а также в англоязычной монографии Иена Хита "Армии Китая в девятнадцатом веке" (2009), тексты которых можно найти здесь: http://samlib.ru/t/temezhnikow_e_a/mb1800-39china.shtml.
Императоров маньчжурской династии Цин, которые сами были для Китая захватчиками и узурпаторами, больше всего волновало, чтобы их вооруженные силы не стали источником военного переворота. Поэтому они сознательно дробили и разобщали их, а командно-административную систему запутывали и усложняли до крайности. Собственно армией могли считаться "восьмизнаменные войска", которые язык не поворачивается назвать элитными в силу их плачевного состояния. То были прямые наследники манчжурских сил вторжения XVII в. "Восьмизнаменные" - от восьми соединений, имевших собственные знамена, отличавшиеся по цвету полотнищ или каймы.

В европейской исторической литературе их часто называют "корпусами". Но привычное нам деление на роты/батальоны/полки/дивизии и т.д. может быть отнесено к цинской армии довольно условно, с организационной структурой там все было довольно сложно. Даже соединения наибольшей готовности, дислоцированные в столичном Пекине и именовавшиеся Авангардными, Фланговыми, Легкими, Огнестрельными войсками и т.п., формировались посредством многоступенчатой системы выделения квот из разных "знамен" и более малых формирований, и всегда были недостаточными по численности и не прошедшими слаживание.
"Восьмизнаменные" комплектовались из воинского сословия, в котором служба передавалась по наследству, отдельно по племенам империи - из маньчжуров, монголов, тунгусов, ханьцев, уйгуров и т.п. С одной стороны - это неплохо, солдаты были детьми и внуками солдат. С другой - в течение нескольких поколений они не воевали с иноземным противником, собирались на смотры и маневры от случая к случаю и привыкли относиться к своей службе как к вторичной обязанности после повседневной хозяйственной или торговой деятельности. Бытовала возможность замещения должностей в военном сословии наемниками или сдачи вступительных экзаменов "безработными людьми со стороны".
"Восьмизнаменные" официально должны были получать жалованье серебром и рисом. По факту получали не все, не всегда и чем-то одним (рисом чаще), также совершенно официально. Каждый закон в Цинской империи имел множество поправок и исключений, оформленных надлежащим юридическим образом, записанных и сданных на хранение в архивы... "Акты уже читают только крысы, мыши, хомяки и насекомые, когда поедают их" (Хун Сюцюань, предводитель восстания тайпинов).

Наряду с привилегированными "восьмизнаменными" в империи Цин существовали также "войска Зеленого знамени", деградировавшие воинские формирования покоренной маньчжурами империи Мин. По сути это была вольнонаемная (за харчи) территориальная милиция, обремененная несением охранной и конвойной службы в провинциях, содержанием и ремонтом дорог, обслуживанием каналов и мостов, проведением общественных работ, постройкой административных сооружений и фортификаций, а также множеством тому подобных не относящихся к военному делу обязанностей.
Регулярного обучения войск не проводилось почти вовсе. Даже "восьмизнаменных" натаскивали под конкретный повод, чтобы они получше смотрелись перед высокопоставленными проверяющими, а потом об этом забывали до следующего подобного случая. Один из первых русских ученых-синологов З.Ф. Леонтьевский, наблюдавший в 1830-х гг. маневры цинских солдат, оставил уничтожающую для их боевой подготовки характеристику: "Китайские стрелки, вооруженные фитильными (!) ружьями со стволом длиной в аршин, были выстроены в глубокие построения и стреляли шеренгами, которые последовательно сменялись. Так себя вели европейские аркебузиры двумя веками ранее". Те немногие навыки, которые получали китайские солдаты, пригодились бы в XVI-XVII вв., но к XIX в. безнадежно устарели.

"Китайское оружие, как правило, было низкого качества, - сообщает военный историк Иен Хит. - Почти каждый западный путешественник или солдат, видевший его, упоминает о его плачевном состоянии, описывая его как тупое, сломанное или ржавое. Кроме того, упорно цепляясь за прошлое с непоколебимым консерватизмом и возвышенной самоуверенностью, армии Императорского Китая были экипированы в стиле, который имел больше общего с военным мышлением XVI века, чем XIX".
Стрелковое оружие в Цинской армии было сплошь фитильным, при чем легкие ружья были слабы, а за стрелком с тяжелым "изделием" приходилось таскаться второму номеру и при стрельбе подставлять под ствол свое надежное плечо.

Луки, которые находились в большом употреблении, на поверку были гораздо слабее даже средневековых английских long bow. Китайское холодное оружие к XIX в. практически достигло совершенства формы и идеальной балансировки клинков, однако в качестве основного поражающего средства в общевойсковом бою морально устарело. К тому же, несмотря на то, что лучшие цинские бойцы владели мечами и копьями/алебардами виртуозно, средний китайский пехотинец был практически не обучен рукопашному бою и уступал в единоборстве своему европейскому сопернику со штыком.
Артиллерию империи Цин в середине XIX в. русский дипломат и выдающийся ученый-востоковед Е.П. Ковалевский раскритиковал, не жалея уничижительных выражений: "Орудий было до двухсот, но что за орудия! Привезенные на поле пушки увязываются веревками; иные просто к брусьям, положенным плашмя, иные к лафетам, если только можно назвать лафетами эти уродливые одноколки, колеса которых врываются до половины в рыхлую землю, чтобы откат не был очень силен".

Маньчжурская и монгольская кавалерия, состоявшая из наследственных всадников-воинов и лучше вооруженная, на общем безрадостном фоне армии смотрелась выгоднее как по подготовке, так и по мотивации. Хороший конский состав предоставляли уйгурские и монгольские пастбища - такие лошадки безупречно служили еще нукерам Чингис-хана!

Комсостав Цинской армии также представлял несколько менее обескураживающую картину. Существовало 14 классов офицерских званий с различиями по разноплеменным войскам - ничего особенно сложного, Табель о рангах Российской империи предусматривала столько же градаций, различия военных и гражданских чинов, а в армии - по родам оружия. "Низшие офицерские места замещаются по уложению через перевод и повышение, - отмечал русский современник И. Бичурин. - При помещении рядовых обращается внимание на возраст, здоровье, силу, сметливость и проворство". Многие потомственные офицеры из военного сословия империи были в высшей степени наделены самоотверженным и даже несколько спесивым чувством воинской чести, не позволявшей им опозорить поколения воительных предков. Знаний военного искусства, особенно его передовых современных течений, цинским военачальникам часто не хватало, но личной храбрости у большинства из них было достаточно. Однако чем выше поднималась армейская иерархия, тем очевиднее становились язвы империи. В Высший совет императора, ведавший военными делами, входили гражданские сановники, несведущие в военном деле и высокомерно презиравшие вояк как низшее сословие: "Из доброго железа не делают гвоздей, из благородных людей не делают солдат". На многие командные должности на местах назначались столь же невежественные и легкомысленные люди. Их императоры всегда рассматривали в качестве противовеса усилению военной знати.
С численностью вооруженных сил империи Цин также наблюдались большие проблемы. Страну с населением в десятки миллионов в разгар Опиумных войн прикрывало всего от 250 до 275 тыс. маньчжурских/многонациональных "восьмизнаменных" войск, около/более половины которых дислоцировалось в столичном Пекине. Территориалов "Зеленого знамени" насчитывалось целых 600-650 тыс. чел. Но крайне проблематичным представлялось поднять этих вечно голодных милициантов даже на борьбу с повстанцами-тайпинами, не то что в бой со страшными "иноземными дьяволами" англо-французами. "Собрать даже 10 тысяч войска представляет для китайских начальников задачу большой сложности, однако они охотно доносят, что подняли многократно больше, надеясь на высочайшее благорасположение" (Верещагин А.В.). Не в этой ли тенденции коренятся известия о "десятках тысяч" цинских солдат, которых относительно легко опрокидывали многократно меньшие соединения европейцев в ходе Опиумных войн? Современные военные историки КНР смело корректируют численность защитников империи Цин в этот период в сторону уменьшения до сопоставимых с захватчиками цифр.

Война Сенгге Ринчена.

Несколько слов о специфике Опиумных войн. Их основным двигателем были хищнические экономические интересы колониальных империй в Китае, потому боевые действия велись по характерному сценарию. Чтобы смирить гордыню династии Цин, европейцы предпринимали хлесткие агрессивные наступательные кампании и навязывали ей очередной кабальный договор. Бюрократия одряхлевшей азиатской империи долго, трудно собиралась с силами, затем организовывала повод для конфликта - и провоцировала возобновление боев в надежде на реванш. Периодически цинским военачальникам удавалось достичь тактических успехов. Но очевидное техническое и организационное преимущество европейских войск снова решало все по прежнему сценарию: китайская сторона шла на попятный, но окончательно не сдавалась.
Будущий "черный вестник" Лю Гоуфэй служил в отборной маньчжурско-монгольской кавалерии именно во время очередного подобного обострения.
Дипломатическая миссия Великобритании, Франции и США в июне 1859 г. следовала по реке Хай в Пекин, чтобы ратифицировать Тяньцзиньские трактаты, увенчавшие предыдущие успехи их войск. Однако возле перекрывавшей реку в провинции Тяньцзинь систему укреплений Таку (Дагу) их ждал "приятный сюрприз". Форты, которые англо-французы уже однажды брали, были укреплены и вновь заняты 4-тысячным китайскими гарнизонами, а русло реки перегорожено двумя рядами кованых цепей и деревянных заграждений.

Один из самых удачливых генералов империи Цин Сенгге Ринчен, возводивший свой род к самому Чингис-хану, получил от императора Сяньфэна негласный приказ "снова сделать войну" и с энтузиазмом принялся за дело. Дипломатам "иноземных дьяволов" он высокомерно предложил сойти на берег и ехать в Пекин сухим путем. Не исключено, что он рассчитывал захватить их в плен, как позднее поступил со следующей миссией.
Дипломаты благоразумно отказались, а командующий британской Ост-Индской и китайской эскадрой адмирал Джеймс Хоуп получил приказ разблокировать проход по реке силой. Собрав скорее карательные, чем штурмовые силы из 15 небольших британских кораблей и примерно 1,1 тыс. моряков и морских пехотинцев, 25 июня 1859 г. адмирал самонадеянно пошел на прорыв... И был встречен ураганным огнем 60 бронзовых орудий с китайских фортов. Цинские артиллеристы оказались совсем не плохи, когда имели возможность заранее пристреляться на секторам обстрела. В течение нескольких часов английские канонерки отчаянно крушили заграждения на реке - и одна за другой шли на дно или выбрасывались на мель, пораженные меткими выстрелами фортов Таку. Американский пароход Toey-Wan хотел придти на помощь, нарушив свой нейтральный статус - досталось и ему.

Королевская морская пехота попыталась высадиться на берег, чтобы взять укрепления приступом - и застряла в непролазной илистой грязи. Там ее сначала расстроила своими угрожающими маневрами появившаяся на берегу маньчжурская кавалерия (в грязь конница логично не полезла), а затем опрокинули защитники фортов.
К утру 26 июня бой закончился полным поражением и беспорядочным отступлением колонизаторов: были потеряны 6 канонерок, погибли 81 англичанин, 12 французов и 1 американский моряк, ранены были в общей сложности 369 человек. В плен попали более 25 британских морпехов и 1 француз; все впоследствии отпущены китайцами к своим накормленными и получившими медицинскую помощь - но цинские солдаты не всегда бывали так милосердны. Самой чувствительной потерей была гибель или ранение 29 британских офицеров, в т.ч. был ранен адмирал Хоуп. Потери китайской стороны ограничились 32 убитыми и ранеными.

Командующий Сенгге Ринчен доносил о сражении к императорскому двору, не скрывая намерения развивать успех: "Гордость и тщеславие варваров, уже подвергшихся суровому испытанию, немедленно исчезнут". Дальнейший ход кампании, приведший к печальному итогу для империи Цин, был обусловлен чрезмерной уверенностью в том, что у ее войск началО систематически получаться бить англо-французов.
В сражении 25-26 июня 1859 г. молодой кавалерийский офицер Лю Гоуфэй принял свое боевое крещение. Наверняка война показалась ему совсем не такой, какой мог представить ее рафинированный потомственный придворный, выросший среди вычурных церемоний и благоуханных садов. Но под огнем Лю Гоуфэй не спасовал, проявил себя, был замечен генералом Сенгге Ринченом и стал вхож в его штаб. Обычная история для всех монархий с сильными придворными традициями: стоит появиться в армии вчерашнему царедворцу, как командиры спешат использовать его в своих интересах.
После поражения европейцев у фортов Таку война вошла в новый цикл. Стороны то пытались вести переговоры, то обменивались местными атаками. Англо-французы стремились войти в Пекин и там продиктовать Цинской империи очередную капитуляцию, и для этого обновили свою сухопутную армию в Китае. Почти 13-тысячный британский корпус возглавил испытанный в колониальных войнах бревет (временный) генерал Джеймс Хоуп Грант (не путать с битым адмиралом), грубиян и пьяница, но хороший, толковый командир. Французскими войсками (7 650 чел.) командовал опытнейший пожилой ветеран Шарль (дальше много др. имен) Кузен-Монтабан, начинавший еще на закате Наполеоновских войн на стороне роялистов.

В свою очередь, Сенгге Ринчен был твердо намерен разгромить "иноземных дьяволов" на их пути к столице и активно собирал для этого войска.
Англо-французы первыми перешли в решающее наступление, 12 августа 1860 г. атаковав главными силами те же укрепления Таку, возле которых потерпели провал год назад. После девятидневной правильной осады, два ключевых форта были взяты "на штыки", несмотря на упорное сопротивление цинских защитников, два других сдались на капитуляцию.

Для Сенгге Ринчена это должно было стать "звоночком" о серьезности сил противника. Однако китайский командующий списал поражение на то, что форты Таку на сей раз оборонял не он, а губернатор Хэнфу; этот потомок Чингис-хана вообще отличался непоколебимой верой в свою победу, которая часто застилала ему объективные обстоятельства. Пока же цинское командование успешно использовало для сосредоточения сил возобновление дипломатических переговоров между пекинским двором и англо-французскими силами о глубине наступления одних и отступления других. Долгое время в военно-исторической литературе господствовало представление, что для обороны столицы генерал Сенгге Ринчен мог рассчитывать на почти 50 тыс. солдат. С учетом вышеизложенных тенденций с трудностью мобилизации цинских войск и "оверклеймом" со стороны командования, китайские историки в XXI в. озвучили более скромную численность - 25-30 тыс. Но это все равно больше, чем примерно 20 тыс. англо-французов, которых в решающем сражении к тому же участвовало около половины.
Когда китайско-монгольский военачальник счел, сил достаточно, чтобы дать победное генеральное сражение, он снова гальванизировал начавшую затухать кампанию совершенно в азиатском стиле. 18 сентября в местечке Чжанцзявань массой китайских солдат были окружены и пленены участники очередной дипломатической миссии европейцев - британский дипломат Гарри Смит Паркс, несколько английских и французских офицеров и нижних чинов, военные корреспонденты и взвод индийских легких кавалеристов (соваров) охраны. Пленников жестоко скрутили и доставили в Пекин в императорский Совет по наказаниям. Им предстояло вдоволь вкусить лишений и изощренных издевательств цинских чиновников и охраны. До того момента, как в октябре их освободила победа соотечественников, умерли по крайней мере 11 человек, в основном индийцы. Англо-французскому командованию оставалось только возобновить наступление на Пекин; как считал Сенгге Ринчен - навстречу разгрому. Только чьему?_______________________________________________________Михаил Кожемякин.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.