©Гектор Шульц

В Небесной канцелярии царил привычный шум и беготня. Носились по длинным, белым коридорам мужчины и женщины в светлых одеждах, держа в руках белые папки с важными записями. Дремал, как обычно, у лифта привратник, опустив голову на грудь. Изредка по внутренней связи объявляли чье-то имя или передавали последние новости о количестве поступивших душ.
В комнате отдыха тоже было многолюдно. Кто-то возился с кофемашиной, парочка в белом негромко обсуждала рабочие процессы, лениво проплывали за окном ослепительно белые облака. А в самом углу, прикрыв глаза и сложив жилистые руки на груди, сидел седовласый мужчина с длинной бородой.

В отличие от остальных работников, он не улыбался и не стремился поддерживать беседу. Да и остальные, справедливости ради, не стремились составить ему компанию, предпочитая держаться подальше. Одежда у мужчины, как и у всех, тоже была белого цвета. Но не ослепительно яркого, белого цвета, а тусклого и серого, словно носил свой наряд уже многие тысячи лет.

- Дяденька. Дяденька. А я вас ищу…
Мужчина недовольно засопел и, приоткрыв глаза, посмотрел на стоящую рядом с диваном девочку лет десяти. Она была одета в простое платье и легкие красные босоножки. Волосы, неровно остриженные, колыхались от дуновения невидимого ветерка, а глаза, большие и влажные, были по-детски наивными.
- Заблудилась, кроха? – пробасил мужчина. Голос хриплый, тяжелый, словно горло саднило от пыли и недостатка воды. Он поднялся с дивана и, возвышаясь мрачной горой, внимательно посмотрел на девочку. Та ойкнула, сделала шаг назад, а потом, к удивлению мужчины, рассмеялась. – Что тебя так повеселило?
- Вы на Зевса похожи, - смеясь, ответила она. Мужчина нахмурился.
- И веду себя так же. Впрочем, с Зевсом меня еще не сравнивали.
- У меня книжка была, - пояснила девочка. – Про богов и богинь. Там картинка была, а на ней вы. Только у того Зевса глаза черные были, а у вас синие.
- У всех в канцелярии глаза синие, - вздохнул мужчина. Девочка понимающе кивнула.
- А у меня тоже будут?
- Кто знает. Наверное, только ты.
- Я бы хотела себе синие глаза, - мечтательно ответила она. – Мама всегда говорила, что мои – гадкие.
- Гадкие? – нахмурившись, переспросил мужчина.
- Ага. У папы моего такие были. Ну, у настоящего папы.
- Понятно, - снова вздохнул мужчина.
- А как вас зовут, дяденька?
- Шахат.
- Красивое имя, - протянула девочка, заставив мужчину улыбнуться. Но улыбка вышла кривой, словно улыбаться раньше мужчине не доводилось. – А меня Юля зовут. Юля Васильева.
- Хорошо, Юля Васильева. Не буду говорить, что рад знакомству. Обычно, люди не стремятся познакомиться со мной. Но ты зачем-то меня искала. Зачем?
- Дяденька в комнате, где много компьютеров, дал мне вот это, - Юля протянула мужчине сложенный вдвое листок бумаги. Шахат осторожно взял его и, развернув, погрузился в чтение. На миг в глазах мужчины блеснуло удивление, а потом густые брови сошлись на переносице. Губы гневно зашевелились, но мужчине удалось справиться с волнением. Он кашлянул и, сунув бумагу в карман, почесал бороду. Девочка неловко потопталась на месте и добавила. – Дяденька сказал, что вы меня проводите, куда нужно.
- Провожу, провожу, - проворчал Шахат. Синие глаза затянуло привычной ленцой, словно и не было удивления минутой ранее. – Но сначала прогуляемся. Не каждый день попадаешь в Небесную канцелярию, да?
- Тут красиво, - кивнула Юля, следуя за мужчиной. Он придержал дверь, косо посмотрел на шарахнувшуюся в сторону женщину в белом, и, покачав головой, пропустил девочку в коридор.

- А что здесь делают, дяденька Шахат? - спросила она, еле поспевая за мужчиной.
- Просто Шахат. Никакой я тебе не дяденька, - буркнул мужчина, посмотрев на девочку сверху вниз. – В Небесной канцелярии ведут учет душ, распределяют их…
- Куда распределяют? – перебила его Юля. Шахат нахмурился, поджал губы, но в глазах ребенка плескался настолько чистый и искренний интерес, что мужчина передумал ругаться. Лишь вздохнул и в который раз почесал бороду.
- Кого куда. По заслугам, - неопределенно ответил он. Юля кивнула, словно понимая, чем вызвала у своего сопровождающего очередную улыбку.
- И в Ад распределяют? – тихо поинтересовалась она.
- Чаще, чем ты думаешь, - кивнул Шахат. – Видишь лифт?
- Ага. Рядом с ним дяденька Петр сидит. Он меня сюда пустил.
- Лифт этот непростой. Кого-то наверх везет, к зеленым лугам и ясному небу. А кого-то вниз, к боли и огню.
- Людей?
- И людей, и животных, - кивнул Шахат, указывая рукой на странную парочку – неопрятного мужчину в отвисших штанах и толстого мопса, который семенил за ним вразвалочку к лифту. – Как думаешь, куда они поедут?
- Наверх, - тут же ответила Юля. Шахат довольно усмехнулся и кивнул.
- Почему?
- Дяденька тот, ну, грязный… он за собаку переживает больше, - ответила девочка. – Оборачивается постоянно, улыбается, за собой зовет. И глаза у него добрые. У дяденьки и у собаки его.
- Угадала, - хмыкнул Шахат. – Эти наверх поедут, а кому-то дорога вниз.
- Дяде Коле? - тихонько спросила Юля. Шахат прищурился, но ничего не ответил. Девочка чуть подумала и задала еще один вопрос. – Дяденька Шахат…
- Просто Шахат.
- Да, да. Дяденька Шахат, а там что? – Юля ткнула пальцем в сторону полупрозрачной двери, откуда слышался приглушенный смех. Шахат пропустил очередного «дяденьку» мимо ушей и колко усмехнулся.
- Прощенные и получившие второй шанс.
- Шанс на что, дяденька?
- На новую жизнь, - загадочно ответил Шахат. Юля сморщила нос и мотнула головой. – Поймешь когда-нибудь, кроха.
- Я понимаю. Но я не хочу этот шанс, дядя Шахат.
- Просто Шахат.
- Да, да.
- Почему не хочешь?
- А вдруг там опять больно будет, - серьезно ответила девочка, заставив мужчину остановиться. – Вдруг мама опять меня побьет, а дядя Коля… ну, тоже больно сделает, дядя Шахат.
- Это вряд ли. Хорошим душам дают хорошую жизнь, - вздохнул мужчина.
- А плохим?
- А плохим туда, - палец Шахата указал в сторону лифта. – Лифт этот непростой. Есть у него две двери. Одна к нам ведет, а вторая… в другой отдел. Там плохих распределяют. Большинство едет вниз и лишь единицы удостаиваются поездки наверх.
- А я, дядь Шахат? – в глазах Юли блеснули слезы. Шахат недовольно вздохнул и, чуть подумав, ласково потрепал девочку по голове. – Я хорошая?
- Хорошая. Хоть и любопытная, - ответил он.
- Мама говорила, что я плохая. Что я вру, на дядю Колю наговариваю…
- Тут нет ни твоей мамы, ни этого дяди Коли, - сварливо ответил Шахат. – И вряд ли они здесь появятся. Этот отдел для хороших… Здравствуй, Теаил.
- Добрый день, Шахат, - улыбнулся ему приятный мужчина в белом, идущий навстречу.
- Твои? – коротко спросил Шахат, указывая на мужчину с мопсом, которые стояли возле лифта.
- Да. Очередные несчастные, - вздохнул Теаил и, присев на корточки, улыбнулся Юле. – Здравствуй, Юля.
- Здравствуйте, дяденька Теаил, - улыбнулась в ответ девочка. Теаил внимательно посмотрел на неё и перевел взгляд на молчащего Шахата.
- Новенькая, значит, - констатировал он. В голосе послышалась грусть. Шахат дергано кивнул. – Что же, не буду вам мешать.

- О чем он говорил, дяденька Шахат? – спросила Юля, когда Теаил пошел дальше по коридору. – Я – новенькая?
- Новенькая. И очень любопытная. Может в распределении ошиблись… - задумчиво ответил Шахат.
- А дядя Теаил, он кто?
- Работник канцелярии. Выслушивает истории людей и распределяет их.
- А вы?
- А что я?
- Вы тоже распределяете?
- Нет, - колко усмехнулся Шахат. – Я скорее наказываю.
- Я тоже хочу наказывать. Тех, кто мне больно делал, дядя Шахат. Хотите я вам свою историю расскажу? О маме. О дяде Коле. О бабе Даше.
- Я уже прочитал, - Шахат похлопал себя по карману, в котором лежал свернутый лист бумаги. Мужчина опустился на одно колено перед девочкой и пытливо заглянул ей в глаза. – У тебя тоже будет выбор, Юля. И я приму его, каким бы он ни был.
- Выбор? – удивленно захлопала глазами девочка.
- Выбор, - подтвердил Шахат. Он указал пальцем в сторону двух дверей. – В кабинете слева сидит Михаил. Он хороший. Расскажешь ему свою историю, а потом поедешь кататься на лифте. Наверх.
- А справа? – тихо спросила девочка. Дверь справа отличалась от другой. Белого цвета в ней было ничтожно мало, да и остальные работники канцелярии, проходя мимо, словно старались побыстрее прошмыгнуть мимо.
- А справа мой кабинет, - ответил Шахат. – Переступившим порог обратной дороги нет. Я наказываю, Юля. Наказываю плохих людей и отнимаю у них самое дорогое.
- Я тоже хочу наказывать, дядя Шахат. Мне больно, - всхлипнула девочка и ткнула пальцем себе в грудь. – Вот тут.
- Знаю, кроха. Но попытаться стоило, - тяжело вздохнул он. – Поэтому и даю тебе выбор. Даже тем, кто жаждет возмездия.

Юля не ответила. Она потерла переносицу, шмыгнула носом и, вытерев слезы, подошла к двери в кабинет Шахата. Затем осторожно прикоснулась дверной ручке и потянула дверь на себя. Из кабинета повеяло холодком, но девочку это не испугало. Напротив, на её лице появилась довольная улыбка. Словно она нашла то, что искала…

*****
Николай Серов, носящий среди друзей кличку «Гнус, сидел на кухне и глушил водку. На столе, помимо початой бутылки водки стояла эмалированная, глубокая тарелка с квашеной капустой, пепельница, полная окурков, и блюдце с двумя плавлеными сырками. Напротив Гнуса сидела его сожительница – Тамара Васильева. Дебелая женщина с грязными волосами и мутным взглядом. Она рассеянно ковырялась вилкой в капусте и морщила нос после каждой выпитой стопки водки.

- Рожу попроще сделай, - проворчал Гнус, прикусывая желтыми зубами фильтр сигареты. В его глазах все еще плескалась злость. Тамара отстраненно посмотрела на него и, хмыкнув, опрокинула еще одну стопку. Поморщившись, она закусила капустой и взяла пачку сигарет. – Год уже прошел, а ты все квасишься.
- Сложно забыть, Коля. Она же дочь моя, все-таки.
- Ага, слыхал. Как на нее орала, что папаша её выблядок, да как тебе осточертело возиться с ней. Напомнить, как лупцевала её шнуром? Считай, что я тебя услышал.
- Она говорила, что ты… - Тамара осеклась и исподлобья посмотрела на пунцового от злости Гнуса. – Прости, родной. Прав ты. Пора уже отпустить.
- За язык свой дурной и поплатилась, - фыркнул Гнус, наливая себе водки. Крякнув, он выпил и утер обвислые усы дряблой ладонью. – Была бы умнее, не трепала бы…
- Коля! – воскликнула Тамара, увидев, что Гнус побелел и схватился за сердце. Прохрипев что-то невразумительное, он завалился на бок и рухнул со стула на грязный пол. – Коля!
Но Коля её крик не услышал.

*****
- Стало легче, кроха? – осторожно поинтересовался Шахат, держа в руках нечто черное и склизкое. Юля, поджав губы, посмотрела сначала на мать, а потом перевела взгляд на скрючившегося на полу Гнуса, над которым Тамара хлопотала.
- Немножко, дядя Шахат, - тихо ответила она и, поморщившись, потрогала грудь. – Но больно еще. Вот тут.
- Не все сразу. Напиться возмездием сразу не получится, - вздохнул Шахат, рассматривая склизкий сгусток в руках. Юля подошла ближе и, хмыкнув, потрогала пальцем черное нечто.
- Получается, что это было у дяди Коли самым дорогим? – губы девочки задрожали, но она справилась с волнением и отступила в сторонку. – Жизнь?
- Не жизнь, - вздохнул Шахат. – Душа. Пусть и черная она, как смола. Её душу ты тоже можешь забрать.
- Нет, дядя Шахат. Не хочу, - мотнула головой девочка, смотря на мать, которая давилась слезами, сидя на грязном полу. – Пока не хочу. Пусть ей тоже будет больно.
- Твой выбор, - кивнул Шахат и осторожно прикоснулся пальцами к плечу Юли. – Пойдем. Напиться так быстро не получится. Нужно время.
- У меня его много, - улыбнулась Юля, беря Шахата за руку. – Дядь Шахат, а боль… ну, когда-нибудь исчезнет?
- Конечно, кроха. И тогда ты поедешь на лифте на самый верх, - улыбнулся в ответ мужчина. – А пока… Пока пошли отдадим это, - он перехватил поудобнее черный, скользкий сгусток, - Темелуху. Он знает, что с этим делать.
- А мы?
- А мы, - Шахат вздохнул и крепче сжал ладонь девочки, - пойдем и выпьем чаю. Ты знаешь, что в комнате отдыха можно найти все, что угодно?
- Все-все? – удивленно распахнулся глаза девочка. – И мороженое?
- И мороженое.
- Никогда не ела мороженого… Тогда пойдем, - улыбнулась Юля. Правда девочка чуть помялась и снова посмотрела на мать. – Дядь Шахат, но мы же вернемся?
- Вернемся, кроха. Пока твоя жажда не будет утолена, - ответил Шахат и, пропустив Юлю в светящуюся дверь, вошел следом. А на полу, скорчившись над остывшим телом Гнуса, рыдала Тамара, размазывая соленые слезы по грязным щекам.

*Шахат - в иудаизме ангел смерти. Его так же называют губителем и несущим возмездие.

© Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.
Часть двенадцатая.
Часть тринадцатая.

- Почему же? – улыбнулся старичок.
- Она была беззащитна. Но дело не в этом. Настя – живое доказательство того, что человек способен исцелиться даже от душевных болезней, если относиться к нему, как к человеку, а не как к дураку.
- Очень трогательно, - вздохнула Алина Ренатовна, делая пометку в своей тетради. – Только верится с трудом.
- Я не убеждаю, - вздохнул я. – Просто рассказал о человеке. О её проблемах. О её боли. И о своих мыслях на этот счет. Однажды я прочитал цитату, которая и дала мне мотивацию стать журналистом.
- Поделитесь? – уточнил Рубен Карлович. Я на миг задумался и кивнул.
- Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать, - ответил я. – Конечно, журналистика бывает разной. Но я, как человек побывавший в грязи, очень чутко отношусь к правде.
- А вы, Иван, - усмехнулась Алина Ренатовна, - причиняли пациентам боль? Вы применяли физическую силу там, где могли обойтись без нее?
- Да, - глухо ответил я, заставив комиссию переглянуться. – И я не горжусь этим. Но один близкий мне человек тоже сказал кое-что важное. Я готов поделиться, если вы не против.
- Будет интересно услышать.
- Многие бы так сделали. Но единицы бы сожалели, - повторил я слова Никки.
- И вы сожалели?
- Да. Однако, боюсь, я каждый день буду вспоминать об этом, - робко улыбнулся я. – Скажете, пафосно? Но это правда. Мне нет смысла лгать.
- Вы упомянули какую-то тетрадку, Иван, - вздохнул Рубен Карлович. – Вы ведете дневник?
- Да, веду. С первого дня службы. Мои мысли, рассказы о больных, рисунки, то, о чем говорить здесь не хочется.
- Я бы ознакомился с этим дневником, если вы вдруг решите поделиться. Язык у вас легкий и рассуждения занятные, - хитро улыбнулся старичок. – Хорошо. Коллеги, будут ли к Ивану еще вопросы?
- Да, - подняла руку Алина Ренатовна. Между её бровей пролегла симпатичная морщинка. – Будь у вас возможно отмотать время назад и сделать другой выбор. Вы бы отказались от работы в психбольнице?
- Нет, - помотал я головой.
- Судя по вашему эссе, плохого там было предостаточно.
- Да. И тем не менее, я не стал бы ничего менять.
- Почему?
- Больница изменила меня. Но изменила в лучшую сторону. Хотя бы за это ей стоит сказать спасибо. Люди часто называют дуркой мир вокруг себя. Но им не понять, каково это. Они никогда не были в настоящей дурке. А я был, - ответил я, смотря в глаза Алине Ренатовне. Та улыбнулась в ответ и повернулась к Рубену Карловичу.
- Больше вопросов нет.
- Спасибо, Иван. Удачи.
- Спасибо, что выслушали, - кивнул я, поднимаясь со стула. Затем вздохнул и вышел из кабинета, оставив шушукающуюся комиссию за спиной.

Через пять дней мы с Никки поехали в университет, где выложили списки поступивших. Я без стеснения растолкал толпящихся абитуриентов и пропустил вперед Никки, которая буквально прилипла к спискам, прикрепленным на доски в главном холле университета. Искать долго не пришлось. Никки радостно взвизгнула и бросилась мне на шею. А чуть позднее я сам увидел свою фамилию под номером семнадцать.
- Поздравляю! – пропела Никки. Глаза блестят, грудь взволнованно вздымается. Словно не я, а она поступила.
- Без тебя, солнце, этого бы не получилось, - честно признался я.
- Я сделала то, что должна была, - хитро улыбнулась она и легонько пихнула меня в спину. – Ладно, дуй в приемную комиссию. Там тебе расскажут, куда и когда приходить. Хотя, занятия обычно с середины сентября начинаются.
- А ты? Пойдешь?
- Я к подругам забегу, - ответила Никки. – Набери, как закончишь. Кофе где-нибудь попьем.
- Договорились, - улыбнулся я в ответ и, проводив Никки взглядом, пошел в приемную комиссию.

На следующую смену я пронес в рюкзаке помимо формы и плеера три бутылки водки и ломоть деревенского сыра, купленный на рынке неподалеку от больницы. Естественно, что все были в курсе моей ситуации и отказывать коллегам в поляне было бы неразумно. Обид потом не оберешься, а мне еще четыре месяца работать. Но главное, это решить проблему с университетом, и здесь я был безумно благодарен Лаки и Никки, которые поставили на уши всех и добились снисхождения к некоему Ивану Селиванову. Поэтому радость не мог омрачить даже десяток смен в больнице.

- Судя по морде лица, все в ажуре, Вано? – усмехнулся Жора, когда я поднялся по ступенькам на крыльцо и достал пачку сигарет. Улыбнувшись, я кивнул. – Молодец. Хоть теперь ночами работать будешь, а не в книжках торчать.
- Спасибо. Учебники мне еще долго будут сниться, - ответил я и, чиркнув зажигалкой, затянулся сигаретой.
- Проставиться надо, Ванька, - лукаво подмигнула мне Галя, на что я похлопал рукой по рюкзаку, заставив санитарку расплыться в улыбке. – Вот. Это правильно. Ночью и отметим. Даже грустно немного.
- Почему? – нахмурился я.
- Привыкли тут к тебе все. Два года, как-никак, отработал, - ответила она.
- Наверняка сейчас больше народу на альтернативку пойдет, - хмыкнул Жора. – Вано, считай, первым был. За ним другие потянутся.
- Ну, вряд ли кто-то нам петь под гитару будет, - ответила Галя и рассмеялась, заставив улыбнуться и меня. – Ладно. Не будем грусть наводить. Пошли, смена скоро начнется.
- Подгон мне давай, - добавил Жора. – Спрячу у себя, а после отбоя откроем.
- Не вопрос, - кивнул я и потянул на себя тяжелую деревянную дверь.

После отбоя, когда разошлось начальство, Жора и Артур сбегали вниз в раздевалку и вернулись с тремя бутылками водки. Галя состряпала в кабинете Мякиша нехитрую закуску из сыра, вареной колбасы и квашеной капусты, бочка которой всегда стояла на кухне. Сам Мякиш трясущимися руками наливал водку в пластиковые стаканчики и жадно глотал слюни. Только Рая задумчиво следила за приготовлениями, сидя за столом. Поймав мой взгляд, она робко улыбнулась и подошла ко мне.
- Получается, что это проводы? Или вроде того, - хмыкнув, сказала она.
- Вряд ли проводы. Мне еще четыре месяца работать, да и там снова придется проставляться. С меня так просто не слезут…
- Ну, Ванька. За тебя, - перебила меня Галя, поднимая стаканчик. В свой стакан я налил сок и тоже поднял его. – Пусть учеба будет легкой, но и нас не забывай.
- Я еще надоем всем, - буркнул я, заставив коллег рассмеяться. Мякиш, не дожидаясь конца тоста, опрокинул стакан и, довольно крякнув, сунул в рот капусту.
- Подвяла немножко, - проворчал он и довольно улыбнулся, когда Артур налил ему еще водки в стакан. – Благодарю.
- Пей, Илья Степаныч. Селиванов сегодня щедрый, - усмехнулся Артур. В глазах по-прежнему злость, но он её старательно прячет.
- Удачи, Ваня. Не забывай, навещай… - Мякиш не договорил и употребил еще один стакан водки. Его лицо раскраснелось, да и глаза стали блестеть ярче обычного. Кивнув, я вздохнул и повернулся к Рае.
- Пофиг всем на поводы, - тихо сказал я. – Чтобы водки выпить много поводов не надо. Сама знаешь.
- Но я буду скучать, - улыбнулась Рая.
- Я тоже, - ответил я и, чуть подумав, добавил. – Но только по тебе. Уверен, что однажды твоя мечта исполнится и ты станешь старшей медсестрой. А то и врачом.
- Думаешь? – хмыкнула она.
- Уверен. Если ты в себя поверишь, то всего добьешься. Ты делаешь выбор, а не кто-то другой, - кивнул я. – Ладно, пойду отделение проверю.
- Я с тобой. Тут сейчас жарко станет, - я понимающе улыбнулся, увидев, как Жора без стеснений лапает Галю за жопу, а та заразительно смеется и посматривает на грузина слишком уж многозначительно.

После обхода Рая ушла в сестринскую, а я отправился в туалет, чтобы покурить. Что произойдет дальше и так было понятно. На пороге появится пьяный Жора, попросит подменить Степу в женском, а вместе со Степой сбегут и Витя с Азаматом. Но я не был против. Хотелось просто побыть в одиночестве в тишине и не слушать тупые, сальные шутки Артура, не наблюдать за тем, как Жора соблазняет Галю, и как Мякиш блюет в мусорное ведро, перебрав с водкой.
- Вано, это… - увидев Жору я вздохнул и улыбнулся. По нему часы сверять можно.
- Степу позвать?
- Ага. Он тоже коллега, как ни крути. Обидно будет, если не позовем, - икнул грузин. В бороде сырные крошки, а взгляд плывет и не может сфокусироваться.
- Ладно. Схожу. Сигареты только в раздевалке возьму, - кивнул я и, затушив окурок, вышел из туалета.

Витя сегодня не дежурил, поэтому вместе со Степой в мужское отправился Азамат, причем последний нес в руках трехлитровую банку медицинского спирта. Ожидаемо. Глупо было надеяться, что все закончится на водке.
Я прошелся по коридору, заглядывая в палаты, затем, удостоверившись, что все тихо, сел на стул, на котором обычно дремал Витя. В ящике стола нашелся неразгаданный сканворд и я, вздохнув, вытащил ручку и принялся его заполнять.
- Иван Алексеевич, - подняв глаза, я увидел Настю. – А вы в туалет не пойдете?
- Компанию составить? – улыбнулся я, заставив девушку тоже улыбнуться. Она мотнула головой и, все поняв, быстро помчалась по коридору. Настя лежала здесь давно, но так и не привыкла к тому, что в отделении нужду справляют без стеснений. Закончив, она снова подошла ко мне и неловко замерла в сторонке, переминаясь с ноги на ногу. – Все нормально?
- Да. А сигареткой не угостите?
- Угощу. Пошли. Тоже хочу курить, - зевнул я и посмотрел на часы. Два часа ночи. До конца смены еще далеко.
- Иван Алексеевич, а где остальные санитары? – спросила Настя, когда я чиркнул зажигалкой и дал ей закурить.
- Празднуют, Насть.
- День рождения?
- Я в университет поступил. Вот и празднуют. Да им и повод не нужен, в общем-то, - улыбнулся я. Однако Настя неожиданно нахмурилась. – Что-то не так?
- Получается, вы уйдете скоро?
- Ну, не скоро, но уйду, - кивнул я. – В начале декабря.
- Валерий Владимирович сказал, что меня тоже в декабре могут выписать. Говорят, что состояние стабилизировалось, - вздохнула Настя.
- Рад это слышать. Тебе здесь не место.
- Многим здесь не место, Иван Алексеевич. Потому как место плохое. Злое.
- Не без этого, Насть, - кивнул я, выпуская дым к лампочке. – К тебе больше никто не пристает?
- Нет, - покраснела она. – Георгий Ираклиевич однажды с Виктором Андреевичем ругался. Говорил, чтобы тот на меня даже не смотрел.
- Урок усвоил, - тихо ответил я. Настя чуть помялась и спросила.
- Иван Алексеевич, а почему вы с нами нянчитесь? Ну, со мной. С Олесей. С Ириной. Санитары говорили еще об одной девушке. Ну, той, у которой сердце разбилось. Помните?
- Помню. Сложно это забыть, - кивнул я и задумался. – Почему? Не знаю, Настя. Наверное, потому, что воспитали меня, как надо. Наверное, потому, что я человек, а не животное. Не знаю. Честно. Я видел твои глаза, когда Жора, ну… ты поняла. Вот и перекрыло.
- Спасибо вам. Если бы не вы, то… - Настя закусила губу и тяжело вздохнула. Я положил ей руку на плечо и улыбнулся.
- Все в порядке. Иди, поспи. Они до утра будут в мужском.
- А вы тут будете?
- Да.
- Правда?
- Правда, иди, - усмехнулся я. Настя сбила с сигареты уголек и убрала окурок в карман. Затем, улыбнувшись мне, вышла из туалета.

Ближе к шести утра я задремал на стуле. Сказались экзамены, бессонные ночи и стресс. Разбудил меня Азамат, вернувшийся из мужского отделения. Он растолкал меня, а потом рассмеялся, когда я, вздрогнув, проснулся.
- Доброе утро, Вань. Удалось поспать?
- Черт его знает, - зевнул я и осмотрел коридор. – Вроде тихо.
- Не бзди. Я молчок. Если и ты молчок, - глаза у Азамата пьяные, а язык еле ворочается. Да, уж. Тут молчок не поможет, если Арина Андреевна решит нагрянуть с инспекцией. Но все прекрасно понимали, что за пьянку никого не уволят. Желающих работать санитаром в Кишке всегда было мало, поэтому глаза закрывали на многое.
- Пойду прогуляюсь, - снова зевнул я. Затем достал из кармана пачку сигарет и медленно пошел по коридору. За спиной раздался тихий храп, и когда я обернулся, то увидел, что Азамат спит на стуле, сложив волосатые руки на груди. Ожидаемо.

В палатах тихо, больные спят. Изредка кто-то из них рявкнет во сне, заплачет или лязгнет зубами. Но остальные спят. Их посторонними звуками не разбудить. Проснутся сами, ровно в семь, а потом помчатся в туалет, умываться и готовиться к обходу дежурных врачей. Я заглянул в палату, где лежала Настя, и улыбнулся, увидев, что девушка закуталась в одеяло и спит, легонько улыбаясь. Однако моя улыбка исчезла, когда я понял, что одна кровать пуста. Олеськи не было. Может пошла в туалет, а может опять решила похулиганить. У неё в голове хлебушек, так что все может быть.
Проходя мимо кладовки, я услышал тонкое хихиканье и чей-то приглушенный голос. Сердце обдало жаром и, скрипнув зубами, я рванул дверь на себя, после чего зашел внутрь. А внутри кладовки обнаружился пьяный Лясик, который пошатываясь, протягивал Олесе конфету в хрустящей обертке и похотливо посмеивался.
- Давай, не ссы, малая. Я тебе конфету, а ты поцелуешь то, что я тебе покажу…
- Ты совсем, блядь, охуел?! – прошипел я, сжимая кулаки. – Хули ты тут забыл? Олеся, быстро в палату!
- Вань Лисеич злой, - обиженно протянула девушка. – Ляся камфету даст. А Вань Лисеич злой.
- Быстро, блядь, в палату! – рявкнул я и Олеська, вжав голову в плечи, умчалась из кладовки. А на меня мрачно смотрел пьяный Лясик.
- Чо? Мораль мне читать будешь? – усмехнулся он. Кулаки сжаты, в глазах бесы, а речь несвязная.
- Похуй на мораль. Она же, как ребенок.
- Восемнадцать есть? Есть. Сиськи зачетные есть? Есть… - Лясик не договорил, потому что я бросился к нему, схватил за грудки и вжал в стену. – А это ты зря, малой.
- А это я сам решу, - оскалился я и неожиданно отлетел в сторону, когда меня дернули чьи-то сильные руки. Обернувшись, я увидел нахмурившегося Жору.
- И тут не поделили что-то, - проворчал он. – Лешка, пойдем, дорогой. Там стол ждет, водочка, колбаска.
- Нахуй колбаску, - мотнул головой тот, пытаясь сфокусировать на мне взгляд. – Он попутал тут нахуй…
- Вано молодой, идейный. Пойдем, дорогой, пойдем, - ласково уговаривая, Жора потянул Лясика за собой. – Ты забыл? Вано проставился, а ты его так подставляешь, брат.
- Похуй, пошли, - пробасил Лясик, хлопнув Жору по плечу. Обернувшись, он прищурился и внимательно на меня посмотрел. – У, сука! Черт, блядь!
- Уведи его, Жор, - злобно ответил я. Грузин кивнул и, продолжая ворковать, увел санитара из отделения. Я вздохнул и, взяв сигареты, отправился в туалет. Руки снова тряслись, а сердце горело от ненависти. К Лясику. К Артуру. К Жоре. К больнице и людям, которые здесь работали. «Нас не забывай», сказала Галя. Я устало улыбнулся и, закурив, пробормотал себе под нос. – Я вас не забуду. Даже, блядь, не надейтесь.

*****
Второго декабря я пришел в отдел кадров, где мне шлепнули печатью сначала в трудовую книжку, а потом в справку от военкомата. Впервые за два года, я входил в грязно-желтые стены больницы с улыбкой на лице. Сначала спустился в подвал, где располагалась раздевалка санитаров, и проверил свой шкафчик, но он был пуст. Затем медленно поднялся по ступеням на четвертый этаж, в мужское острое отделение.

За столом, как обычно дремлет Галя. Перед ней лежит сканворд, а глаза санитарки усталые и безжизненные. По коридору прогуливается Жора, рычащий на больных, которые ему чем-нибудь не угодили. Стоит у входа в сестринскую Рая, погрузившись с головой в чью-то историю болезни. Поправляя спадающие брюки, бежит в свой кабинет лысый Мякиш. Под глазом привычный синяк, а лицо помятое. У входа в палату, где лежат буйные, стоит Артур. Могучие руки сплетены на груди, лицо не выражает никаких эмоций, как обычно, а губы сурово поджаты. Украдкой ползет вдоль стены Вампир. Увидев меня, он шипит и перебегает в палату, из которой слышится ругань Паши Тюльпана и надтреснутый бубнеж цыгана Ромки. У седьмой палаты стоит Ветерок и, открыв рот, считает трещины на потолке. Волосы его всклокочены, а взгляд безумен, но он шевелит губами и тычет пальцами в потолок. В углу, рядом с туалетом, стоит Уксус. Он, думая, что его никто не видит, дрочит и блаженно улыбается. Однако, услышав окрик Жоры, бежит с торчащим членом в свою палату и чуть не сносит Короля, который легкой походкой идет в туалет. Отделение живет своей жизнью, а я иду дальше. Улыбаюсь Гале и Рае, киваю Жоре и молча прохожу мимо Артура, который равнодушно хмыкает и отворачивается. Все уже попрощались и лишние слова не нужны. Для них я уже не санитар Ванька, а обычный посетитель, который скоро исчезнет из больницы, а со временем о нем позабудут. Но я иду дальше и прошу Витю открыть гранкой дверь в женское отделение.

В женском отделении тоже все без изменений. Ругается с Копытцем медсестра Маша, а Азамат, чертыхаясь, моет испачканный в говне пол. Позади него стоит Одуванчик и, никого не стесняясь, ссыт на пол. За столом сидит Олеська и, высунув язык, аккуратно раскрашивает картинку в альбоме. Бьется головой об стену Бяша, сопровождая каждый удар знакомым мне «Баран, баран… БУМ». В палате буйных пополнение, за которыми смотрит Макс. После полугода работы, он решил остаться в больнице на более долгий срок. Может, виной всему Шаман и его бригада, а может, Макс нашел свое призвание или же отделение получило очередного садиста. Я же иду дальше и улыбаюсь старым знакомым. Затем останавливаюсь у седьмой палаты и, вздохнув, захожу внутрь.

- Ой, Иван Алексеевич, - удивленно воскликнула Настя. – А я вас не узнала. Обычно вы, как остальные санитары одеты.
- Я уже не санитар, Насть, - улыбнулся я, подходя ближе и присаживаясь на стул рядом с её кроватью. – Теперь я официально безработный студент.
- Получается, все? – понимающе спросила она. В голосе слышится грусть, а глаза блестят.
- Ага. Зашел попрощаться, - кивнул я и снова улыбнулся, увидев, как Олеська показывает мне язык. – Я слышал, что ты через две недели выписываешься.
- Да, - покраснела Настя. – Если заведующий позволит.
- Куда он денется, - уверенно ответил я. Настя в ответ взяла меня за руку и робко улыбнулась. – Что такое?
- Просто хочу сказать спасибо. За все, что вы делали. Для нас. Для всех нас, - сбивчиво ответила она и, убрав руку, смущенно рассмеялась. – Знаете, я понимаю, что старше вас на десять лет, но в моих глазах вы куда взрослее, Иван Алексеевич.
- Приятно это слышать, - вздохнул я. Затем достал из кармана мандарин и положил его на Настину тумбочку, заставив девушку удивиться. – Это тебе.
- Так это вы? Вы положили мне мандарин в карман халата тогда? – тихо спросила она. – Ну, да. Кто ж еще. А мы с девочками гадали. Ира сказала, что это Дьявол. А Олеська сказала, что Дед Мороз. Но я верила, что это вы.
- Все в порядке, Насть. Не плачь, - улыбнулся я, заметив бегущую по её щеке слезинку. – Это всего лишь мандарин.
- Это нечто большее, Иван Алексеевич, - прошептала она, прижимая подарок к груди. – Мне будет вас не хватать.
- Ты выйдешь отсюда и забудешь об этом месте, как о страшном сне.
- Правда? – она подняла на меня большие серые глаза и скривила губы. – Правда забуду?
- Забудешь. И более того. Ты будешь счастлива. Я верю в это. Верь и ты. Пока, Насть.
- До свидания, Иван Алексеевич.
Выходя из палаты, я обернулся и посмотрел на Настю. Она улыбалась, прижав к губам мандарин, и смотрела в окно.

Выйдя во двор, я достал сигареты и закурил, после чего медленно направился в сторону ворот. Правда что-то заставило меня обернуться. Обернувшись, я еще раз посмотрел на мрачное здание с грязно-желтыми стенами. Больница больше не казалась мне ужасным монстром. Теперь я знал, что настоящие монстры обитают внутри. Они ходят по коридорам с облупившейся штукатуркой и следят за людьми, которые одержимы своими демонами. Кто-то из них сохранил свет в своих душах, а кто-то давно его погасил и уверенно ступил во тьму, приветствуя её как старого друга…
Развернувшись, я воткнул в уши наушники, нажал кнопку «Play» на плеере и, выпустив дым к небу, отправился на остановку. Через полчаса я буду дома, смою с себя все запахи больницы, а завтра начнется новая жизнь. Санитар Селиванов… На выход!

Эпилог.

Декабрь 2017 года.

- Рубен Карлович, можно?
- Иван? Конечно, конечно. Заходите, - я улыбнулся и вошел в кабинет. Рубен Карлович не изменился. Все тот же сухонький старичок, нагонявший ужас на студентов, с цепкими холодными глазами и лисьей улыбкой. Он подошел ко мне и крепко пожал протянутую руку, после чего указал на кресло рядом со своим рабочим столом. – Присаживайтесь. Чай, кофе?
- Нет, спасибо. Я только с самолета, - ответил я, взъерошивая волосы. – Командировка закончилась, дали отгул, вот и решил в родные края наведаться.
- Нечасто выпускники продолжают поддерживать связь с преподавателями, - усмехнулся Рубен Карлович.
- Обижаете, - укоризненно ответил я и погрозил ему пальцем. – Ваши знания бесценны. Не будь вас, я бы не получил работу в Москве.
- Ну, рассказывайте, Иван, рассказывайте. Видел, кстати, репортажи ваши. Неплохо, неплохо. В паре мест не дожимаете, но моя школа узнается.
- Я и не сомневался, что вы так скажете, - рассмеялся я, но обижаться на Рубена Карловича и не думал. – В целом все отлично, если честно. Конечно, утомительная работа, но я знал, на что подписываться. После того, как я приехал с дипломом в Москву и с вашей рекомендацией, то от желающих взять меня отбоя не было. «Первый», «НТВ», кабельные аналитические каналы, журналы, газеты. Шум ваша публикация подняла хороший.
- Честно говоря, я сомневался, что вы поделитесь записями, - хитро прищурился Рубен Карлович. – Но, когда вы возникли на пороге моего кабинета с теми тетрадями, я удивился. Если бы я знал, Иван, что меня ждет.
- Вы бы все равно прочитали, - съязвил я. – Грязь нравится людям.
- Только тем, кто этой грязи не видел, - поправил меня он. – Меня радует, что вы очень деликатно подходите к освещаемым темам и не перегибаете с реализмом, щадя чужие чувства.
- Я равнялся на вас, - честно ответил я. Публикация в газете, а потом и полноценный репортаж за авторством самого Розенцвета поднял такой шум в городе, что об этом еще долго судачили. И бабки на лавочках у подъездов, и алкаши, и работяги у станков, и чиновники на совещаниях. – Кстати, вы так и не ответили, почему решили сами во всем убедиться?
- Вы же журналист, Иван, - тонко улыбнулся Рубен Карлович. – Должны понимать, что подобные материалы перед публикацией важно проверить и еще раз перепроверить.
- Согласен. Глупость сморозил.
- Не корите себя. Я не мог поступить иначе. Слишком уж специфический материал набирался. Ладно издевательства над больными, но другие… кхм, случаи требовали личной проверки.
- Поэтому вы Марка туда отправили? – понимающе кивнул я. Марк Бейер тоже был выпускником журфака и давно работал на областном телевидении, готовя остросоциальные сюжеты.
- Конечно. Марк – хороший актер, а здесь это и требовалось. Устроиться было несложно. Но бедному Марку потом пришлось выписывать психолога. Все оказалось куда хуже, чем в ваших дневниках.
- Да, я смотрел репортаж. Видел фотографии, - мрачно ответил я. Рубен Карлович налил себе в стакан воды и, промочив горло, продолжил.
- После выхода материала на больницу насели разнообразные комиссии. А потом полетели головы.
- Не жалеете, что разворошили этот улей?
- Ничуть, - упрямо мотнул головой Рубен Карлович. – Я так и Алине Ренатовне сказал. Если это поможет изменить состояние дел, то оно того стоило.
- А что сейчас с больницей? – спросил я. – Как-то не интересовался этим вопросом.
- О, советую вам заглянуть в места былой славы и самолично убедиться, - лукаво протянул он. – Поверьте, вы будете удивлены.
- Послушаюсь вашего совета, - вздохнул я. Рубен Карлович склонил голову и внимательно на меня посмотрел.
- Иван, вы же не ради этого пришли проведать старика?
- Нет, - улыбнулся я. – Те тетради, что я вам давал. Они еще у вас?
- Конечно. Такой ценный материал негоже выбрасывать, - старичок подскочил со своего места и, открыв шкаф, вытащил знакомые мне тетрадки. Они порядочно поистрепались, но все еще были целыми. – Уж простите за внешний вид. Приходилось часто перечитывать. Да и рисунки ваши – это нечто…
- Понимаю. Я могу их забрать?
- Они ваши. Как я могу быть против, - сухо рассмеялся Рубен Карлович. – Хотите освежить воспоминания?
- Не только, - туманно ответил я и, поднявшись, протянул ему руку. – Спасибо вам. За науку, и за дружбу.
- Вас ждет славное будущее, - ответил старичок и его глаза блеснули. – Просто чаще вспоминайте те слова, которые озвучили во время собеседования при поступлении.
- Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать, - повторил я. Затем улыбнулся и, развернувшись, вышел из кабинета.

Но в больницу я не поехал. Сначала вызвал такси и отправился домой. Конечно, я старался навещать родителей почаще, но они все равно ахали и охали каждый раз, как я приезжал. В этот раз не обошлось без привычных причитаний. И по поводу худобы, и по поводу занятости. Я же просто молчал и улыбался, пока мама хлопотала по кухне, а отец жаловался то на политиков, то на чиновников, которые до сих пор не залатали дорогу рядом с домом, то на подорожавший бензин.
- Ладно, рассказывай, - махнул он рукой и, закурив сигарету, подпер подбородок кулаком. – Откуда такого красивого дяденьку занесло?
- Сынок, суп или котлеток? – перебила его мама.
- Все съем. В самолете не еда, а резиновые игрушки, - усмехнулся я и, подвинув к себе тарелку с гороховым супом, повернулся к отцу. – В Сербию с ребятами ездили. Репортаж готовим, а тут главред на отгул расщедрился. Вот и решил домой слетать.
- Видели тебя по телевизору. Папка твой сразу перед мужиками гусем ходить начинает, - рассмеялась мама, ткнув отца в бок пальцем.
- Так уж и гусем, - покраснел он. – А Наташка там как?
- На форуме архитектурном. Проект защищает. Собственно, поэтому я и поехал домой. Без нее скучно. А вот и она, - улыбнулся я, услышав звонок мобильника. Затем вытащил телефон и включил камеру. – Привет, солнце.
- Ванька, я заебалась… - она неожиданно осеклась, услышав смех отца и ворчание мамы. – Ты на громкую включил?!
- Ага, - рассмеялся я. – Поздоровайся.
- Привет-привет, - улыбнулась она, маша рукой в камеру.
- А ты чего к нам не заглянула, доча? – сурово спросил отец, но Наташка показала ему язык.
- Не всем отгулы дают. У меня уже голова квадратная от этого форума. Зато земляка встретила. Роман Сыченко. Тоже архитектор. В нашем городе жил, а потом в Питер махнул. Не знаешь такого? А он Лаки знает, прикинь.
- Я не удивлен, - хмыкнул я. – Половина Москвы – это наши. Ладно. Ты когда обратно?
- В воскресенье. Закончим и сразу на самолет. А ты?
- В понедельник, утром.
- Ой, прости, Вань. Бежать надо, - вздохнула Наташа, когда по громкой связи прозвучала её фамилия. – Набери вечером, ладно?
- Конечно, солнце.
- Пока-пока. Целую вас всех в щеки, - рассмеялась она и экран погас. Я убрал телефон в карман и повернулся к родителям. – В этом вся Никки. Вроде глава архитектурной студии, солидный архитектор, а на деле все та же безумная девчонка в черном.
- Но за это ты её и любишь, да? – съязвил отец.
- Не без этого, - улыбнулся я. – Ладно. Мне еще в одно место надо, а вечерком посидим и поболтаем, хорошо?
- Беги уж, - махнула рукой мама, убирая пустые тарелки. – Наелся?
- От пуза, мам. Спасибо.

Непривычно было ехать на старом трамвае по обновившемуся городу. То и дело на глаза попадались знаковые места, а когда надтреснутый голос из динамика прошуршал название остановки, сердце кольнула ледяная игла. И если весь город обновился, то район, где располагалась областная больница, казалось, ни капли не поменялся.
К больнице вела все та же разбитая дорога. По ней обреченно брели вперед все те же согнутые люди, старательно огибающие лужи и кучи грязного, подтаявшего снега. А черные деревья острыми кольями смотрели в пепельное небо. Я остановился у развилки и достал пачку сигарет. Чиркнул зажигалкой, закурил и задумчиво посмотрел по сторонам. Направо пойдешь – в обычную больницу попадешь. Прямо пойдешь, к речке выйдешь. Налево пойдешь – дурку найдешь. Вздохнув, я запахнул поплотнее куртку и пошел по левой дороге. Только на миг глаз резануло то, что дорога была совсем уж неухоженной и грязной. Чуть позднее стала понятна и причина, как и стал понятен загадочный ответ Рубена Карловича, посоветовавшего мне самому навестить психиатрическую больницу.

Тяжелый металлический забор исчез. Не иначе растащили местные. Внутренний двор порос жесткими кустами, асфальт потрескался, а вместо лавочек, на которых сидели больные во время прогулок, меня встретили черные, сгоревшие поленья.

Само здание больницы, казалось, ничуть не изменилось. Те же грязно-желтые стены, мрачные окна, больше похожие на глаза чудовищного паука, и обреченность, которым так и веяло от этого жуткого строения. Вот только главный вход забит досками, стекла в окнах выбиты, а стены исписаны потускневшими символами чужих культур и отборной руганью. Земля усеяна ржавыми останками кроватей, шкафов и размокшей бумагой. В этом месте больше не было ни людей, ни чудовищ. Только сырость и холодный ветер, гулявший по пустым коридорам Кишки…

Окончание истории в комментариях.

© Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.
Часть двенадцатая.

Закончив, я отнес гитару в стационар и, пользуясь моментом, вышел на улицу, чтобы покурить. Витя справится один, а значит можно немного отдохнуть. Пальцы с непривычки ныли, да и в горле был песок, однако я ни о чем не жалел. Я видел глаза больных и видел, что хоть на миг, но они избавились от своих демонов.
В кармане зазвонил телефон, который я взял с собой. Достав его, я увидел на экране аватарку Никки из аськи и улыбнулся. Затем нажал на зеленую трубку и снова улыбнулся.
- Привет, солнце. Ты, как знаешь, когда звонить.
- Хотелось бы съязвить, но у тебя ник в аське зеленым стал, - ответила она. – Как дела? Готов к ночной учебе?
- Все-то ты помнишь, - проворчал я. – Да, концерт закончили только. Сейчас угомонятся и сяду за учебники.
- Концерт? – удивилась Никки. На фоне у нее негромко играла музыка. Прислушавшись, я улыбнулся. Конечно же, кто, как не The 69 Eyes.
- Ага. Взял тут гитару из дневного стационара. Больные попросили что-нибудь сыграть.
- «Белую кошку» тоже играл? – засопела Никки.
- Конечно. Как же без колыбельной.
- А я уже забыла, как твой голос звучит, - с обидой протянула она.
- Конечно, забыла, - настал мой черед язвить. – Ладно, после смены спою тебе хоть десять «Белых кошек». А ты там, что делаешь?
- Конспект учу, - фыркнула Никки. – Завтра зачет сдавать. Видеть уже не могу эти МАФы, БАФы и прочую архитектурную мутоту.
- Ну, вот. А кто мне громче всех доказывал, что жаждет перестроить наш город? – ехидно спросил я. Никки вздохнула в ответ.
- Да, я. Выебываюсь просто. Устала.
- И как хорошо бы тебе помог массаж, да?
- Не драконь, Ванька! – рявкнула Никки и рассмеялась. – Я ж запросто сейчас оденусь, примчусь к тебе, а потом изнасилую тебя на ржавой, скрипучей кровати в подвале.
- Боюсь, боюсь, - усмехнулся я. – Ладно, солнце. Пора идти, пока не всполошились. Хорошей учебы.
- Угу. Теперь массаж один в голове… Ты там тоже учи. Спрошу же, как отоспишься, - пригрозила она. Затем чмокнула в трубку и добавила. – Целую в губищи твои сахарные. Пока-пока.
Отключившись, я убрал телефон в карман, чуть подумал и вытащил сигареты. К черту Витю, к черту Машу, к черту всех. Еще одну сигарету за два концерта я точно заслужил.

Вернувшись в отделение, я удивленно замер на пороге. Не было привычных воплей, плача или ругани. Сопел на стуле у входа Витя, негромко играла музыка из кабинета медсестры Маши, и доносился редкий храп спящих больных. Я вздохнул и отправился в привычный обход. Тишина тишиной, но всякое бывает, в чем уже неоднократно убедились все санитары.
В туалете обнаружилась Бяша, которая методично долбилась лбом в стену. Она вздрогнула, когда я прикоснулся к ее плечу, а потом, грустно улыбнувшись, ушла. Её тики были чем-то похожи на особенность Копытца, вот только Бяша быстро выходила из ступора и возвращалась в привычное меланхоличное состояние.
- А, ты тут уже? – зевнул Витя, входя в туалет.
- Давно уже, - хмыкнул я, закуривая сигарету. – Непривычная тишина.
- Ага. Они после твоего концерта разошлись по палатам, как усталые детишки, - усмехнулся санитар и снова зевнул. – Ладно, я пойду вздремну. Присмотришь сам?
- А у меня есть выбор? - ехидно ответил я, но я Витя ехидство не услышал. Коротко кивнул, почесал шишковатую голову и отправился в кладовку, где санитары из кучи тряпья, мешков и досок сооружали на ночь вполне приемлемую кровать. Кто-то для сна, а кто-то для ебли.
Вернувшись к столу у входа, я вытащил из ящика, запертого на ключ, свой рюкзак и книги. Затем раскрыл учебник по истории России и погрузился в изучение периода революции.

В три утра пришел черед еще одного обхода. Зевнув, я убрал книги в ящик стола, достал сигареты и медленно направился по коридору, заглядывая в каждую палату. Почти в каждой царила тишина, но где-то все было по-другому. Вскрикивала во сне Аля Нудистка, которая любила в неподходящий момент сбросить с себя всю одежду, а потом носилась по отделению, пока её пытались поймать санитары. Витя и Азамат, ожидаемо, частенько спорили друг с другом, кто теперь будет ловить Алю. На меня они внимания не обращали и частенько прибегали к «цуефа». Проблема Али была в том, что она не могла сопротивляться голосу в голове, который приказывал ей снять одежду и убегать. Чаще всего лекарства помогали, но порой Алю перемыкало и отделение вновь ждала игра в догонялки. Меня часто передергивало от отвращения, когда Витя обсуждал с Азаматом, за что успел полапать несчастную женщину. И пусть я молчал, но по приходу домой скрупулезно переносил события дня в тетрадку с темно-синей обложкой. Внутри словно тлела уверенность, что однажды эти записи мне помогут. Но вот в чем и когда… ответов не было. Однако своей интуиции я верил и тщательно все записывал. Лишь после этого разрешал себе лечь в кровать и моментально отключиться.
В другой палате сидит на подоконнике Лиза. Лиза – лунатик, а еще она дважды пыталась отрезать мизинец у своего мужа во сне. Один раз ей почти удалось, но мужик вовремя проснулся и ударом в висок отправил супругу в нокаут. Разговор с психиатром выявил шизофрению и Лиза попала к нам. Иногда она гуляла во сне по отделению, но порой могла и лужу напрудить прямо посреди палаты. Естественно, утром она этого не помнила. Как не помнила, откуда взялись синяки. Зато помнил Витя, которому надоело убирать за женщиной вонючую мочу, и он не стеснялся использовать грубую силу.
Сладко сопит во сне Олеся. Она не отдает себе отчет, что всю свою жизнь, скорее всего, проведет в психиатрической больнице. Но сейчас она спит, иногда шевелит влажными губами и улыбается, видя цветные и яркие сны, где у нее есть мама и папа, а вместо подзатыльников есть конфеты и любовь.
Не спит только Настя. Её глаза блестят, а тонкие пальцы привычно теребят край одеяла, словно Настя пытается таким образом отрешиться от мыслей. Не помогает. Она бежит в туалет, возвращается и снова ворочается на кровати. Лишь изредка, во сне, она зовет своего Сашу. Зовет, а потом плачет. Тоскливо, как ирландская банши на болотах, разрывая сердце тем, кто смог его сохранить.

- Иван Алексеевич, можно сигарету попросить? – я обернулся и, увидев Настю, кивнул. Она часто просыпалась в мою смену и бродила по отделению, ища спокойствия. Вот только так и не могла его найти.
- Держи, - я протянул ей пачку и не стал отрывать фильтр, хотя таковы были требования заведующей. Больные запросто могли из сигаретного фильтра сделать заточку, а потом порезать себе вены. Поэтому больные всегда курили папиросы, типа «Примы» и «Беломора», а если удавалось выклянчить сигаретку у санитара, не скрывали своей радости. Вот только Насте фильтр был не нужен. Она не собиралась убивать себя. – Чего не спишь? Опять голос мешает?
- Нет. Он давно уже молчит, - робко улыбнулась она. – Спасибо.
- За что?
- За песни. Я отвыкла от песен. Иногда нам радио включают, но там не те песни, что я люблю. А раньше всегда ходила на концерты. С Сашей… и его друзьями.
- Они в прошлом, Насть.
- Знаю. Просто иногда меня словно водой ледяной обливают. Я вспоминаю, что случилось. Всего на миг, но и этого хватает. Такая страшная боль…
- Сейчас тебе полегче? Тебя не обижают?
- Нет, Иван Алексеевич. Санитары меня не замечают. Могут, конечно, заставить туалет вымыть. Но это не так страшно, - улыбнулась она, делая глубокие затяжки. Я нахмурился.
- Куда так торопишься? Горло себе закоптить хочешь?
- Привычка. Выкури быстрее, пока не заставили вернуться в палату, - вздохнула она и с тоской посмотрела на крохотный окурок. Я покачал головой и дал ей еще одну сигарету. – Спасибо. Все же, вы другой, Иван Алексеевич.
- Да, нет. Такой, как и все. Просто человек во мне еще не умер, как бы ни пытались его убить, - буркнул я, вспомнив слова Никки. Настя удивленно приподняла бровь и снова улыбнулась.
- Врачи говорят, что я могу скоро выйти. Говорят, что результаты хорошие. И голос исчез.
- Рад это слышать, Насть, - кивнул я. – Засиделась ты тут. Явно не твое место.
- Мама тоже так говорит, - робко улыбнулась она и тут же нахмурилась. – Но папа…
- Забей на папу. И на Сашу. И на друзей его. Это твоя жизнь. И всегда будет твоей. Уродов много, Насть. Но и люди в нашем городе тоже попадаются.
- Я знаю. Просто это… сложно очень.
- Верю, - вздохнул я. – А теперь дуй спать. Скоро подъем. Если хочешь выйти отсюда, то должна быть здоровой и отдохнувшей.
- Хорошо. Иван Алексеевич… это… а вы не споете мне еще одну колыбельную? – Настя глупо улыбнулась, увидев, как вытянулось мое лицо. – Нет, нет. Без гитары. Тихонько. Так, чтобы только я услышала.
- Ладно. Если ты после этого заснешь и перестанешь бегать по отделению, - ответил я. Настя закивала и, затушив сигарету, побежала в палату. Я спокойно докурил и пошел следом. Раз обещал, то обещание надо сдержать. Так меня всегда учил отец.

Как только я вошел в палату, то не сдержал смеха. На меня смотрели пять пар любопытных глаз, и никто явно не собирался спать. Ни Бяша, ни Олеся, ни Настя, ни другие женщины.
- Вань Лисеич песни паёть. Харошие, - прогудела из-под одеяла Олеська. Я покачал головой и с укоризной посмотрел на Настю, однако та так искренне улыбалась, что и я не удержался.
- А вам песню подавай? – ехидно спросил я. Дружный кивок пяти голов. – Ладно. А потом спать. Потому что, если спать не будете, я Машу позову.
- Ни нада Машку. Злая она, - нахмурилась Олеся. – Песню надо. Харошую.
- Будет вам песня. Брысь по кроватям и молчать, - велел я. Как только они улеглись, я присел на кровать Насти и, откашлявшись, негромко запел. Запел то, что запомнил на всю жизнь, и то, что мне пела мама, когда я мучился от температуры, подхватив грипп в детстве.

- Шел парнишка по опушке,
Сам не знал куда,
По пути поймал лягушку
Около пруда.

И открыв глаза,
Та взмолилась вдруг:
- Отпусти меня
На свободу, друг.

Требуй, что тебе надо,
Я помочь буду рада
И исполню в награду
Три желанья твоих.

Я пел, а на меня, затаив дыхание, смотрели не женщины, а маленькие девочки, которым так отчаянно хотелось впустить хоть немного сказки в свою жизнь. Утирала глаза краем одеяла Бяша, улыбалась и щурила большие зеленые глаза Олеся, а Настя, поджав губы, смотрела на меня. И в её глазах я видел боль, которую постепенно сменяла радость.
- И лягушка вмиг
Свой сменила лик.
Видит наш король:
Девушка стоит.

Раз любви тебе надо,
Я помочь буду рада
И исполню в награду,
Все желанья твои... – закончив, я посмотрел на Настю и смущенно улыбнулся. Слезы бежали по щекам девушки, а на лице горела счастливая улыбка. Рядом сопела Олеся, ворочалась в кровати Бяша, но Настя смотрела на меня.
- Мне бабушка эту песню пела, когда я на каникулы приезжала, - зевнула она. – Говорила, что из какого-то фильма, но я не запомнила. Зима, печка потрескивает, а я лежу в кровати… Бабушка гладит меня по голове и поет. Тихонько, чтобы дедушку не разбудить. Ему утром рано вставать… Бабушка поет. И так тепло, Иван Алексеевич. Как сейчас…
- Добрых снов, - улыбнулся я, когда Настя сдалась и засопела. Поправив ей одеяло, я окинул взглядом палату. Измученные женщины, на миг превратившиеся в маленьких девочек. Так пусть хоть сегодня им будут сниться цветные и радостные сны.

Глава десятая. На выход из Кишки.

Если поначалу казалось, что оставшиеся полгода будут тянуться невообразимо долго, то я крепко ошибался на этот счет. Никки меня совсем загоняла по учебе, да так, что я всерьез подумал о том, что она собирается сделать нобелевского лауреата. Где-то она умудрилась найти примеры вступительных экзаменов и снова началась адская муштра, которая не прекращалась даже на работе. Но я не был против. Если это приблизит момент освобождения, то я только за.
В больнице тоже было весело. Наступила весна, а с ней увеличилось количество больных и количество вызовов. Порой я мог две смены кататься с дежурным врачом и дежурной медсестрой, в больницу возвращаясь только для того, чтобы переодеться. Новых лиц прибавилось. Уходили старички и на их место заступали очередные люди с поломанными судьбами. Неизменным оставалось только одно. Цыган Ромка, Олеся и остальные несчастные, обреченные на долгую командировку в грязно-желтых стенах. Но со временем и они отступили на второй план. Я готовился к экзаменам и твердо был уверен, что поступлю. Долг перед Родиной будет закрыт и начнется другая жизнь. Так мне на тот момент казалось.

- Ванька! – протянула Никки, когда в очередной раз ошибся в ответе на вопрос. – Серьезно? Мы вчера эту тему разбирали.
- Да путаюсь я постоянно в современной истории, - вздохнул я и потянулся к пачке сигарет. Никки в ответ хлопнула меня ладошкой по руке и рассмеялась, услышав мое ворчание. – Наш союз уже не кажется мне таким уж счастливым.
- Угу. Спасибо потом скажешь, - ехидно ответила она.
- Я тебе сейчас скажу, если дашь мне покурить, - улыбнулся я. Никки чуть подумала и снисходительно кивнула. – Спасибо, солнце.
- На работе жара? – понимающе спросила она.
- Да. Весна в разгаре, а меня часто на выезды ставят. Где там время найти для учебников.
- Придется искать, Ванька. Экзамены через два месяца. Ты договорился с заведующей?
- Ага. Если выпадет на смену, то сдаю и сразу бегу на работу.
- Хотя бы так. Ладно, расслабься. Знаешь ты достаточно, а по истории подтянем.
- Не сомневаюсь. Можно Энжи попросить, чтобы помогла, - съязвил я, за что получил учебником по лбу. Никки лучше не злить, но меня так забавляли её бесенята в глазах, что иногда я просто не мог иначе.
- Энжи тебя если чему и научит, так это, как залететь на вписке у Черепахи, - мрачно буркнула она.
- Прости, солнце. Просто устал, - вздохнул я, - вот и несу хуйню.
- Заметно, - надув губы, ответила Никки. Правда не сдержала улыбки, когда я сгреб её в охапку и прижал к себе. – Дурилка. Ладно, отдыхай сегодня. Завтра позанимаемся.
- А сегодня чем займемся?
- Кто-то должен мне массаж, - игриво пропела она и снова рассмеялась. – Не дуй губы. Может и тебе что-то достанется…

Встречи с Никки хоть немного выдергивали меня из того омута, в который я провалился. Не будь её рядом, я давно бы пошел по дорожке Жоры и Артура и превратился бы в такого санитара, который одним своим присутствием нагонял бы ужас на больных. И если Наташка наполняла мою жизнь светом, то этот свет я старался перенести и на работу. Жаль, что батарейка садилась быстро. Да и сложно быть позитивным, когда по пятому разу идешь в подсобку за ведром, чтобы снова мыть туалет или засранный Ромкой коридор.
За месяц до экзаменов уровень усталости зашкаливал. Никки дала мне отдых от учебы, но я втихую все равно продолжал читать учебники и раз за разом просматривал примеры экзаменационных работ, гадая, что же выпадет мне. Жора надо мной подтрунивал и, пользуясь моментом, уходил в кладовую, чтобы вздремнуть. Мне же было не до сна. В голове все смешалось в кучу. История России, современная история, английский язык и обществознание. И все ради того, чтобы увидеть свою фамилию в заветном списке поступивших.
- У, бидораз барадатый… - прогудел цыган Ромка, выглядывая в коридор. Он запнулся, увидев, что его врага нет, зато за столом сижу уставший я, уткнувшийся носом в учебник. Цыган чуть подумал, почесал прыщавый нос, и спросил. – А де бидораз? Жепу чеше?
- «Бидораз» спит и ты бы его не будил, Рома, - отмахнулся я. – Иди спать. И не еби мне голову.
- Ты тож бидораз. Жоп твой ебал, - ответил цыган, но в голосе сквозила неуверенность. Все-таки основные терки у него были с Жорой, а я относился к проделкам Ромки со стоическим равнодушием, даже если приходилось убирать за ним говно или тащить изгаженное постельное белье в прачечную. Повернувшись в его сторону, я указал пальцем в сторону палаты. Цыган хихикнул, спустил штаны и принялся дрочить, однако замер, увидев, что я не обращаю на него внимания. В мозгах Ромки сразу заскрипели ржавые шестеренки, из-за чего цыган впал в кратковременный кататонический ступор, забыв убрать в штаны кривой член. Однако фантазии Ромке было не занимать, в чем я очень скоро убедился. Смуглый кошмар отделения не придумал ничего лучше, как навалить у входа в палату кучу, затем запустил туда руку, набрал жменю и швырнул говно в меня. Половина попала на стену, а вот вторая изгваздала учебники, которые я забыл убрать в ящик стола.
- Ах ты сука! – рыкнул я, поворачиваясь в его сторону.
- У, бидораз! Хуй мой сасат будещ, - пригрозил он мне кулаком и сорвался с места, когда я вскочил со стула. На миг меня обуяла такая ярость, что аж уши заалели, а в висках заломило. К каждому больному я относился хорошо, даже к Ромке, а эта сволочь специально запустила в меня говном. Потому что ему было скучно.

Я настиг его в туалете. Цыган пытался забраться по сливной трубе к чугунному бачку и оттуда скалился, как безумный зверь. Глаза стеклянные, на губах пена, а из горла вырывается хриплый смех. Я не стал себя сдерживать. Схватил Ромку за ногу и дернул в сторону, заставив цыгана рухнуть на пол. В воздухе разлилась знакомая вонь. Ромка снова открыл свой говнозавод и не стесняясь срал в штаны. Знал, что один черт его будут мыть, а потом выдадут чистое белье. Правда в глазах цыгана мелькнул страх, когда я без стеснений врезал ему по печени кулаком и заломил руки за спину.
- Я тебя сейчас свяжу, гондон, и оставлю до утра, чтобы тебе жопу от собственного говна разъело, - прошипел я, доставая из кармана свернутый эластичный бинт.
- Нинавижу, бляд! – рыкнул Ромка, пытаясь вырваться. Он тут же заскулил, когда в печень прилетел еще один удар, а мое колено вдавило его голову в пол. – Тибе в нос дам, бляд. Бидораз сапливый.
- Заткнись, нахуй, - но и подзатыльник не угомонил цыгана. Он принялся елозить подо мной, не боясь, что я сломаю ему руку.
- Вано, там в коридоре… - Жора замер на пороге туалета и, поперхнувшись, громко заржал. Я бы тоже повеселился, если был испачканным в говне санитаром, который пытается связать обезумевшего цыгана, был не я. – Смотрю, причина нашлась.
- Заебал! – буркнул я, врезав Ромке кулаком по затылку. Тот на секунду затих, а потом обоссался. Не от боли. Из вредности. – Жор, помоги его в палату оттащить.
- Куда его тащить? От него говном воняет, как от стада слонов, - рассмеялся грузин.
- Плевать. Пусть в своем говне до утра полежит. Авось образумится, - мотнул я головой. Жора понимающе хмыкнул и схватил цыгана за ноги. На пол шлепнулось коричневое и вонючее, но на это уже никто не обращал внимания.

Закончив с Ромкой, который выл в палате для буйных, я стянул испачканную рубашку, швырнул её в угол и отправился в туалет, чтобы покурить. Грудь ходила ходуном, руки с непривычки тряслись, а в голове все еще клокотала ярость. И от этой ярости стало страшно. На миг я представил, как ломается Ромкина рука и ощутил радость. Мне отчаянно хотелось причинить ему боль за все время, что я провел в больнице. Но и этого было бы мало.
- С почином, Вано, - усмехнулся Жора, заходя в туалет. Я промолчал, но грузину ответы были не нужны.
- Он не больной. Он просто долбоеб, - словно оправдываясь, ответил я, спустя пару минут молчания.
- Ты не передо мной оправдывайся, дорогой, а перед собой, - улыбнулся Жора. И эти слова были подобны холодному душу. – Пафицизм, Вано, вещь хорошая. Но не здесь. Здесь от насилия уйти не получится, как бы ты не пытался.
- Я пытался.
- Все пытаются, - пожал плечами грузин, закуривая сигарету. Он меланхолично посмотрел на кучку говна, вывалившуюся из Ромкиных штанов, и хмыкнул. – Но ты долго держался.
- И от этого поганее всего, - честно ответил я.
- Ну, Вано, один раз не «бидораз», - снова рассмеялся он. – Если тебе так важно. Я, что, не вижу? Ты сам не свой последнее время. Даже на шутки огрызаешься. Ты свалишь отсюда через полгода, а мы останемся. Так не еби себе мозги, и доработай спокойно.
- Попробую, - мрачно ответил я. Настроение было испорчено, а до конца смены еще вся ночь. – Ладно. Иди, спи. Я уберусь.
- Сменка в кладовке, - напомнил Жора и ехидно улыбнулся. – Штаны тоже смени, Вано. Им досталось.

Я не стал рассказывать Никки о ночном происшествии, но она сама все поняла, когда не увидела в моем рюкзаке учебника по истории, и увидела мое лицо. Вздохнув, Никки открыла ящик стола и вытащила оттуда запасной учебник, который положила передо мной.
- Я думала, ты отдыхаешь от учебы, - задумчиво протянула она.
- Не могу, - честно ответил я. Потом меня прорвало и я сбивчиво рассказал ей о случившемся. К моему облегчению, Никки не стала смеяться и ехидничать. Просто пересела ко мне на кровать и прижалась к груди.
- Потерпи, родной, - тихо сказала она, поглаживая меня по руке пальцами. – Осталось немного.
- Я-то потерплю. Но сам факт. Я побил этого несчастного цыгана, привязал его обосранным к кровати и оставил на ночь, Наташ. Помнишь, я говорил, что остальным санитарам похуй на больных?
- Ага.
- Получается, я такой же. Я выплеснул на него свою злость, хотя знаю прекрасно, на что способен Ромка.
- Нет, ты не такой же, - улыбнулась Никки, поднимая на меня глаза. – Будь ты таким, я бы ни за что не выбрала тебя.
- Даже неловко спрашивать, почему ты меня выбрала, - хмыкнул я и потянулся к пачке сигарет. Никки мягко остановила мою руку и покачала головой.
- Ты всегда был другим. Правильным. Бесстрашным. Честным. Когда другие смеялись, что ты говно в дурке убираешь, я гордилась тобой. Да и сейчас горжусь. Ты мог бы откосить, но не стал этого делать. Ты не трахаешь больных, Вань, как остальные санитары. Ты помогаешь им, как можешь. Таскаешь конфеты и возишься с той девочкой-дауненком, как её там?
- Олеська.
- С Олеськой. Ты ухаживал за мальчишкой, у которого сгорели родители. Ты пел колыбельную той девушке, потому что видел, как ей плохо. Ну, дал ты пизды цыгану за то, что тот кинул в тебя говном. Многие бы так сделали. Но единицы бы сожалели.
- Спасибо, солнце, - я притянул Никки к себе и вздохнул. Та в ответ тихо рассмеялась.
- Но мне понравилось, когда ты тем гопникам по морде дал. Эрик вон убежал, когда они с Энжи гуляли и у них за шмот спросили.
- Кто бы сомневался, - проворчал я. Никки чуть подумала и добавила.
- В одном твой Жора был прав. Не мучай себя и доработай спокойно.
- Не обещаю, но попробую, - кивнул я и ехидно улыбнулся. – И чего это он мой? Моя здесь только ты.
- Ванилька, - рассмеялась Никки, но вырываться не стала. Только прижалась покрепче.

В июле начались экзамены. Первым была многострадальная для меня история России, к тому же сдавать его предстояло после смены. Радовало то, что экзамен был письменным, а вот не радовало то, что я запросто мог уснуть. К счастью этого не случилось. Зато я мог похвастаться тем, что был самым похуистичным и равнодушным абитуриентом из всех. Остальные поступающие нервничали, галдели и делились догадками, что их ждет в билетах. А я задумчиво стоял возле стены, ожидая, когда начнут впускать в аудиторию. В рюкзаке учебники и пакет с грязной формой, а в голове целая россыпь дат, исторических фактов и причин начала той или иной войны. Помимо истории предстояло сдать письменное эссе, пройти собеседование с ректорами университета, сдать английский, литературу и русский. Но сейчас все мысли занимала история.
К моему удивлению, билет попался довольно легкий. С первым вопросом про октябрьскую революцию я разделался быстро, благо было много времени, чтобы изучить вопрос. Во втором я написал развернутый ответ про период перестройки. Затем оглядел склоненные головы абитуриентов, поднялся со своего места и спокойно пошел сдавать. Естественно, не обошлось без шепотков и удивлений. Такое бывает, если выходишь сдавать первым. Но я не волновался. Если первый раз сомнения были, то теперь одна только уверенность.
- Закончили, молодой человек? – улыбнулся сухощавый старичок, когда я протянул ему свою работу. Он мне напомнил Аристарха. Только Аристарх был одет в пижаму, а старичок мог похвастаться дорогими часами и хорошим костюмом.
- Да, - кивнул я.
- Уверены? Время еще есть, - лукаво спросил он.
- Уверен, - настал мой черед улыбаться. – Сомневаться, значит проиграть.
- Хорошо… Иван, - старичок прочитал мое имя и кивнул. – Удачи.
- Спасибо. Хорошего вам дня.

Выйдя из здания университета, я достал пачку сигарет и закурил. Мимо меня сновали взволнованные родители и их бледные дети. Два года назад со мной здесь бегала мама, но в этот раз я решил идти один. Даже Никки запретил. Она хоть и подула немного губы, но в итоге согласилась, что так будет лучше для всех. Правда наказала мне сразу же позвонить, как только я закончу.
- Сдал? – коротко спросила она, когда я позвонил.
- Конечно, солнце.
- Что попалось?
- Не переживай так, а то у меня телефон в руке треснет, - рассмеялся я. Никки пошипела и пришлось уступить. – Революция и перестройка. Ничего сложного.
- Сложное будет дальше.
- Ты про эссе?
- Ага. Ребят поспрашивала, кто учится. Они говорят, что эссе только в прошлом году добавили. Будет пять тем, на одну из них надо написать эссе. Потом устное собеседование. Но я уверена ты справишься.
- Ты веришь в меня больше, чем я в себя, - съязвил я. Никки рассмеялась.
- Таков удел влюбленных женщин, - ответила она и тут же добавила. – Даже не вздумай!
- Не вздумать чего?
- О влюбленности говорить.
- Не буду, солнце. Обещаю, - улыбнулся я и зевнул. Естественно, от Никки это не укрылось.
- Иди спать, Ванька. А то вырубишься прямо там.
- Запросто, - снова зевнул я. – Ладно, как отосплюсь, наберу.
- Пока-пока, - ответила Никки и в трубке послышались три коротких гудка. Я убрал телефон в карман, воткнул в уши наушники и, включив музыку, направился к остановке.

С остальными экзаменами тоже проблем не возникло. Если бы не было эссе и собеседования, то я точно бы прошел. Но Никки, которая специально вызвалась помогать университету в период экзаменов, предупредила, что все решится именно на собеседовании. Мест было куда меньше, чем желающих, поэтому комиссия могла принять любое решение, невзирая на результаты.
К эссе я не готовился, только пролистал несколько списков, что может попасться. В этом году, как и говорила Никки, тем было пять. Но я сразу понял, какую возьму, только взглянув на доску. Подойдя к комиссии, я получил чистую тетрадку, новую ручку и бутылку воды, после чего мне задали обязательный вопрос.
- Какую тему выбираете?
- «Человек, о котором я хочу рассказать», - ответил я. Ухоженная женщина с откровенным декольте кивнула и, записав мою фамилию и тему в толстую тетрадь, указала рукой вперед.
- Выбирайте место и приступайте. У вас полтора часа.
- Спасибо. Если закончу раньше, могу сдать?
- Конечно, - улыбнулась она. Я кивнул и, поднявшись по ступенькам, занял свободное место у окна. Рядом со мной вовсю пыхтела пухлая девушка, покрывая размашистым почерком тетрадный лист в клетку. Капли пота изредка падали на бумагу, заставляя девушку нервно их смахивать пухлой ладошкой. Вздохнув, я открыл тетрадь, чуть подумал и тоже начал писать. Был лишь один человек, о котором я хотел рассказать в своем эссе. К тому же я был уверен, что мне обязательно зададут вопрос про эссе на собеседовании. Так и случилось.

- Иван. Вы писали эссе на тему «Человек, о котором я хочу рассказать», - задумчиво протянул старичок, принимавший у меня историю. Теперь я знал его имя. Рубен Карлович. Гроза журфака. За милой улыбкой и добрыми глазами скрывался самый требовательный человек университета, как мне по секрету сообщила Никки. – Признаюсь честно, мы не ожидали такого. Я правильно понимаю, вы работаете в психиатрической больнице?
- Да, все верно, Рубен Карлович. Санитаром. Только не совсем работаю, конечно. Прохожу альтернативную службу.
- А, так о вас судачили в приемной комиссии, - тонко улыбнулся старичок. – Хорошо. Многое прояснилось. Хотя, признаться, в вашем эссе довольно много грязи. Но грязи не орфографической или пунктуационной. Грязи реалистичной. Вы хотели произвести впечатление на нас?
- Нет. Не хотел, - ответил я. – Я привык писать честно. Хотя, стоит, наверное, упомянуть, что я вел дневник на протяжении всей альтернативной службы. Когда работаешь в грязи, меньше всего думаешь о том, чтобы кого-то впечатлить.
- Понимаю. Эта Настя, о которой вы писали, она пациент больницы?
- Да. Её историю я коротко пересказал.
- Почему она?
- На самом деле, выбор был обширным. Стас, у которого родители сгорели в машине, когда он был маленьким, - ответил я и сдержал улыбку, заметив, как дернулась Алина Ренатовна, та самая ухоженная женщина, которой я сдавал эссе. – Олеся, которую приемная мать, взявшая проблемную девочку ради денег, сдала в семнадцать лет в психушку. Паша, застрявший мысленно в Афганистане. Наташа, умершая от разбитого сердца. Их было много, Рубен Карлович. Но Настя… С ней я был особенно близок.

Моя страница на ЛитРес.

© Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.
Часть одиннадцатая.

Когда Жора ушел из туалета, я прислонился к стене и достал пачку сигарет. Затем чиркнул зажигалкой и жадно затянулся. Горло обожгло горьким дымом, но я сдержал кашель и облегченно выдохнул. Затем повернулся к Насте и криво улыбнулся.
- Не позволяй им так обращаться с тобой. Никогда.
- Я расскажу все Саше, Иван Алексеевич. Он придет… - я вздохнул и покачал головой.
- Не придет твой Саша, Насть. Смирись уже с этим. Чем быстрее ты поймешь, тем быстрее выйдешь из этой дыры. И я очень надеюсь, что больше ты сюда не вернешься.
- А вы… сделали бы то, о чем говорили?
- Не знаю, - честно ответил я, стряхивая пепел в ведро у батареи. – Я просто хотел, чтобы он одумался.
- Спасибо, Иван Алексеевич, - тихо ответила Настя, по привычке теребя халат. – Можно сигарету?
- Нужно, - кивнул я, протягивая ей пачку. В туалет заглянул заспанный Азамат.
- Вань, а чего Жора вылетел отсюда, как в жопу ужаленный?
- К острому вызвали, наверное, - пожал я плечами и переглянулся с Настей. Девушка смущенно покраснела и потупила глаза.
- А, ну и ладно, - хмыкнул татарин и махнул мне рукой. – Пошли. Надо к обходу готовиться. Скоро смена придет.

После летучки я немного задержался в кабинете Миловановой, которая привычно опросила меня насчет поведения больных ночью. Она давно привыкла, что я никогда не сплю, и доверяла моим словам так же, как словам медсестер. Однако, после того, как я переоделся и вышел на улицу, то увидел, что за забором меня ждут.
Опухший Жора, нахмурившийся Артур и еще трое незнакомых мне крепких мужиков. Вздохнув, я спокойно пошел вперед, понимая, что никакого замеса сейчас не будет. Просто Жоре жизненно необходимо восстановить статус-кво.

- Отойдем? Разговор есть, - коротко бросил Жора. Я кивнул и, достав сигареты, направился за ним. Идти пришлось недолго, в ближайший лесок. Грузин почесал бровь и, хмыкнув, склонил голову, смотря на меня. – Ну, что решать будем, Вано?
- О чем речь, Жор? – устало спросил я. – К чему это представление.
- Ты нас ща типа клоунами назвал? – напрягся один из незнакомцев.
- В цирке так-то и другие профессии есть. Гимнасты, силачи, дрессировщики, - равнодушно ответил я. Страха не было. Только привычная усталость. – Хотел бы назвать, назвал.
- Не скаль зубы, Вано, - поморщился Жора, подняв руку. Сопящий мужик отошел в сторону. – Спросить хочу тебя.
- Спрашивай.
- Ты реально к Папаяннису пойдешь?
- Нет, - мотнул я головой. – Но найду другие способы. От слов своих не отказываюсь. Я всегда считал тебя достойным человеком. А то, что случилось сегодня, заставило меня разочароваться.
- Вали этого гондона, Георгий, - зевнул еще один. – Хули он тут умными словами разбрасывается.
- Ша, Гиз, - рыкнул Жора, заставив мужика заткнуться.
- Чо ты о делах наших знаешь? – зло спросил Артур. Я проигнорировал его вопрос и чиркнул зажигалкой.
- Ничего.
- На понт брал? – рассмеялся тот, кого Жора назвал Гизом.
- Короче, Вано. Расклад такой. Если ты знаешь что-то и кому-то об этом растреплешь, тебе жизни спокойной не видать, - ответил грузин, почесав нос. – Мамой клянусь.
- Ваши дела меня не касаются. А вот отделение, в котором я работаю, еще как касается. Ты что думаешь, больные такие дураки? Что они забудут все, что с ними происходило? Будут и те, кто все запомнят. А правда рано или поздно всплывает наружу. Я не хочу быть к этому причастен.
- Забздел, малой. Очко играет, - заржали двое других незнакомцев. Но Жора остался серьезен.
- Я свалю через год и забуду о дурке, как о дурном сне. Что будет дальше, оставлю на твоей совести. Это твоя жизнь и твой выбор.
- Складно чешешь, - буркнул Артур. – Почем нам знать, что не пиздишь?
- За трепло никогда не предъявляли. А если предъявляешь, обоснуй, - дерзко ответил я и сам подивился, откуда хватило смелости. Я стоял один, против пяти здоровых мужиков в глухом лесу, и вел себя слишком уж странно. Но осознание пришло и ответ был коротким и понятным. Я просто устал. Устал молчать, устал наблюдать, устал закрывать глаза.
- Короче, пустой кипиш развели, - сплюнул на снег один из мужиков. Жора согласно кивнул и в его глазах мелькнуло презрение. – Нихуя он ничего не сделает. Обычный пиздюк с района с гонором. Пошли уже.
- Погнали, - согласно кивнули остальные и медленно направились в сторону дороги. Жора чуть подумал и, поравнявшись со мной, скупо обронил.
- Ты меня услышал, Вано. Не провоцируй.
- Ты меня тоже услышал. Хороших выходных, - хмыкнул я. Затем, проводив их взглядом, вытащил сигареты и зажигалку. Руки с непривычки тряслись от переизбытка адреналина, но в груди тлела и гордость. И пусть, что топливом для этого послужили мои остатки человечности.

Вечером я рассказал о событиях смены Никки. Но не для того, чтобы пожаловаться. Мне просто нужно было с кем-нибудь этим поделиться. И Никки поступила мудро. Она не стала ругать, давать какие-то советы или смеяться. Просто обняла меня, пока мы прогуливались по центральному парку и тихо сказала:
- Ты все сделал правильно, Вань.
- Думаешь?
- Конечно. Ты заступился за эту бедную Настю, не дал её сломать и выстоял против гопоты. Ты все сделал правильно. Помнишь, Настя сказала, что ты стал, как они? Это тебя сломало. Как сломало раньше, сделав тебя жестким. Но человек в тебе не умер. Так просто его не убить. И ты понял это. Осознал.
- Спасибо, солнце, - вздохнул я. – Только на душе все равно паршиво.
- Ты столкнулся с грязью и не сделал все то, что хотел, - понимающе улыбнулась Никки. Я ехидно улыбнулся и чмокнул её в губы.
- И откуда ты такая умная взялась?
- Из мамы. Папа постарался, - съязвила она и посерьезнела. – Ты хочешь быть журналистом. А журналисты с таким каждый раз сталкиваются. За правду нужно бороться, какой бы горькой она ни была.
- Тоже верно, - кивнул я, задумчиво смотря вперед.
- Ты уже готовишься?
- К чему?
- К вступительным экзаменам, глупый, - рассмеялась Никки. Я покраснел и глупо улыбнулся. – Понятно. И когда собираешься?
- Завтра.
- Обещаешь?
- А ты будешь мне помогать?
- Да я с тебя, родной, не слезу теперь. Надоело одной в универ гонять. Так хоть компания будет, - ответила она и прижалась к моему плечу. – Значит, завтра. А сегодня, что будем делать?
- У меня много планов на сегодняшний вечер, - улыбнулся я. Никки усмехнулась и, привстав на цыпочки, поцеловала меня.

Мы медленно шли по парку, негромко болтали, обсуждая новый альбом Наташкиных любимцев, или просто сплетничали о друзьях. Пусть эта смена была тяжелой, но на душе в кои то веки стало радостно. Я улыбнулся, подумав о Насте. Если до Жоры дошло, то она наконец-то будет спать спокойно по ночам и перестанет бояться тихого шепота соседей по палате, которые, как заведенные, повторяют одну и ту же пугающую фразу. «Волк идет. Волк проснулся».

Глава девятая. Колыбельная.

В феврале выписали Станислава. И пусть для остальных сотрудников больницы это было рядовое событие, я не мог не порадоваться за обожженного паренька, который хоть немного, но все же победил своих демонов. В день выписки за ним пришла бабушка и так совпало, что была моя смена.
Стас аккуратно собрал нехитрые личные вещи в пакет, рассеянно улыбнулся Мякишу, который о чем-то шептался с бабушкой, а потом, смущаясь, подошел ко мне. Но и одного взгляда хватило, чтобы понять, что Стас еще далеко от окончательного исцеления. В глазах та же боль, а речь сбивчивая и ломкая.

- Я хотел с вами попрощаться, Иван Алексеевич, - смущенно протянул он, теребя край черной рубашки, которую ему принесла бабушка. – Спасибо вам.
- Да мне-то за что, Стас, - улыбнулся я. – Я просто свою работу делал.
- Делали хорошо. И… музыку мне давали. Она мне очень помогла.
- Верю, - кивнул я и, чуть подумав, добавил. – Подожди. Сейчас вернусь.

Вернулся я через пять минут. Всего-то надо было сбегать в раздевалку, где в рюкзаке лежал мой плеер и несколько дисков. Взяв один из них, я снова улыбнулся и бегом помчался обратно в отделение. Стас удивленно приоткрыл рот, когда я протянул ему диск, и с опаской взял его в руки.
- Бери, бери. Это подарок, - подбодрил я. – Если уж музыка тебе помогла, то и дальше будет помогать.
- Lacrimas Profundere, - прочитал он название группы на обложке. – Это же та самая…
- Ага. Я тебе её в первый раз дал послушать. Ты под нее всегда быстро засыпал.
- А вам не жалко? – покраснел он.
- Нисколько, - уверил его я. – Бери. Это подарок. Найдешь, где послушать.
- Lacrimas Profundere, - повторил Стас, разглядывая обложку. – Название красивое. А как переводится?
- Это латынь. Что-то вроде «слезы прольются».
- Красиво, - улыбнулся Стас. – И очень подходяще для музыки. Спасибо, Иван Алексеевич. Вы… другой.
- В смысле? – нахмурился я, не понимая, куда он клонит.
- Другой. Не такой, как Георгий Ираклиевич, или Артур…
- Это радует, - перебил его я. Стас чуть помялся и снова покраснел.
- Иван Алексеевич, а там… ну, снаружи, такие, как вы, есть?
- Таких, как я, там много. Сам убедишься, - улыбнулся я. Но Стас мотнул головой и указал пальцем на подарок. – А! Понял. Тех, кто такую музыку любит?
- Да, - тихо ответил Стас. – Я бы хотел с ними познакомиться.
- Их тоже хватает. Но многие из них скрываются, - ответил я. – А, хотя… Как будешь гулять, найди в центре магазин «Черное солнце». Его хозяин, Гоблинс, классный дядька. Там и новые диски купить можно, а если повезет, познакомишься с кем-нибудь. В магазине обычно всегда кто-нибудь торчит.
- Спасибо, Иван Алексеевич, - робко улыбнулся паренек и помахал своей бабушке, которая терпеливо ждала окончания разговора. – Мне пора.
- Удачи, Стас. И не возвращайся сюда больше, - я хлопнул его по плечу и проводил взглядом согнутую фигуру. Хотелось верить, что Стас и правда победит, а голоса родителей, приходящих к нему во сне, перестанут его мучить.
- Ты к нему привязался, Вано, - заметил Жора, подходя ко мне ближе. После той стычки мы оба сделали вид, что ничего не было. Я попросту не хотел дальше развивать конфликт, как и грузин. На этом и порешили.
- Немного. Он нормальный парень, - кивнул я, смотря вслед уходящему Стасу. – Тут много таких. Нормальных. Вот только не все из них освобождаются.
- Ну, а ты?
- А что я? – переспросил я, смотря на улыбающегося Жору. Поразительно, как ловко он умел менять маски. Лишь одно выдавало наигранность. Его глаза. Но я твердо решил больше не лезть в залупу и спокойно отработать до конца года.
- Что делать будешь, когда освободишься?
- Летом поступать буду. С Ариной Андреевной договорился уже. Она даст мне время на сдачу экзаменов. Как сдам, сразу на работу буду бежать.
- Так альтернативке же не разрешают учиться, не? – нахмурился Жора.
- Все решается, если есть знакомые, - улыбнулся я, вспомнив, как Никки переполошила всех друзей и в итоге уговорила Лаки похлопотать насчет меня в университете. Естественно, я об этом узнал случайно. Никки, как и все остальные, прекрасно понимали, что я сам ни за что бы не стал кого-то просить о помощи, да и Лаки редко пользовалась связями отца, предпочитая хранить нейтралитет. Но если Никки что-то решила, Никки этого обязательно добьется. – Закроют глаза на это.
- Это хорошо, - кивнул Жора. – А на кого пойдешь учиться? Юрист? Экономист?
- На журфак. Журналистом хочу стать, - снова улыбнулся я. Жора в ответ рассмеялся, заставив меня нахмуриться. – Чего?
- Гасят вон журналистов, Вано. А ты в эту жопу лезешь. Ну, дело твое. Брат второй мой юрфак закончил, теперь в банке работает. Хорошие деньги получает.
- Не все измеряется деньгами. Да и журналисты разные бывают, - вздохнул я и достал из кармана пачку сигарет. – Покурим, пока минутка есть?
- Пошли. Гузноёб с терапии вернется, тогда покурить некогда будет, - хохотнул грузин и вразвалочку пошел в сторону туалета.

Жора и тут оказался прав. Как только цыган Ромка вернулся с терапии, то без лишних сантиментов навалил кучу прямо посередине коридора. Я устал удивляться тому, как функционирует его жопа. Казалось, что цыган мог усилием мысли включать акт дефекации и не останавливался, пока ему это не надоедало. Я неоднократно был свидетелем, как он продолжал срать, пока его тащили в душ, или тщетно пытались добраться со срущим Ромкой до туалета. Не помогали ни таблетки, ни уколы, ни пиздюлины, на которые всегда так надеялся Жора.
- Рома! Чтоб твоя семья твое говно до смерти твоей отмывала! Я тебя урою, мамой клянусь, - рычал грузин, пытаясь нагнать бубнящего цыгана, который продолжал срать и еще умудрялся проклинать Жору на черном наречье.
- У него там что, бесконечный запас? – вздохнул я, с тоской смотря на размазанное по полу говно.
- Иван Алексеевич, за сигаретку все поправим, - заискивающе заметил Аристарх, тут же подскакивая ко мне. Я чуть подумал и кивнул.
- Ладно. Уберем вместе. Принеси ведро и тряпку из кладовой, - ответил я. Аристарху за хорошее поведение многое дозволялось, и бывший учитель не собирался терять свое привилегированное положение.
- У, бидораз барадаты, - пробубнил Ромка, пробегая мимо. Он меня не заметил, и я не стал отказывать себе в возможности поимки опасного цыгана. Сделав подножку, я ехидно хмыкнул, когда цыган грохнулся на пол, после чего навалился на него и натянул штаны, в которые Ромка продолжил срать. Вонь стояла такая, что даже привычный ко всему Паша Тюльпан позеленел и отправился в свою палату. Ромка не оставлял попыток вырваться и начал крыть матом не только Жору, но и меня. – Мам твой ебал, пап твой ебал, сабак ебал, бидоразище.
- Да, да. Ебака ты грозный, - пропыхтел я, пытаясь заломить цыгану руки. На помощь, на удивление, пришел Аристарх, который без стеснений саданул по голове Ромки ведром, а потом, поняв, сел на пол и затряс губами. – Уйди, Аристарх. Сами справимся.
- Я помочь хотел, Иван Алексеевич. Вон какой, сатана, - попытался оправдаться бывший учитель, но я его не слушал. В Ромку словно действительно не только Сатана вселился, но и все его легионы. Лицо цыгана раскраснелось, да так сильно, что я испугался, как бы он не лопнул. Ладно, говно убирать, а вот кровь совсем другое дело.
- Держи его, Вано, - рявкнул Жора, открывая дверь кабинета, где сидела Рая. – Рая! Укол нужен! Скорее. Иванов все обосрал, сейчас Вано утонет!
- Не смешно, Жора, - до меня донесся усталый голос Раи, который заглушил хохот грузина. Он явно веселился. Конечно, не его же кроют матом и пытаются измазать в говне. Но Рая вместе с дежурным сориентировались быстро. Один укол и через пару мгновений, показавшихся мне вечностью, цыган наконец-то обмяк и закрыл свой говнозавод.
- Может, к буйным его? – спросил Жора, подходя ближе. До меня донеслось согласное мычание Паши Тюльпана, Червиченко и Ветерка, которые делили палату с сумасшедшим цыганом. Дежурный врач чуть подумала и кивнула. 
- Жоп твой ебал валасаты, бидораз барада… - не договорив, Ромка отключился и пустил слюну.
- Готов, - вздохнул я и кивнул Жоре. – Бери под руки, а я за ноги. Оп! Понесли…

Перетащив Ромку в палату буйных, я с тоской осмотрел изгаженный коридор. Но Жора взял все в свои руки. Он вытащил пачку сигарет, прочистил горло и громко озвучил вознаграждение за уборку коридора. Я не стал спорить, лишь махнул рукой, достал свою пачку сигарет и поплелся в туалет. Схватка с бешеным цыганом порядком утомила.
- Живой, Вано? – усмехнулся Жора, заходя в туалет. Он, увидев там Вампира, замершего в углу, и Короля, который снова прибыл по дипломатическим делам, нахмурился. – А ну брысь отсюда! Крохоборы!
- Георгий, нам бы табачку немного, - мягко улыбнулся Король, но грузин был непреклонен.
- К подданным своим пиздуй. Они как раз коридор намывают. Сделают все, как надо, получишь сигаретку, так и быть.
- Все будет сделано в лучшем виде, клянусь цаплей, - гордо ответил Король, но Жора лишь отмахнулся.
- Да хоть елдой клянись своей засохшей. А теперь съебитесь отсюда.
- Сурово, - хмыкнул я, когда Король с Вампиром покинули туалет. – Ромка тебя так выбесил?
- Нет, - усмехнулся Жора. – Цыган только вид делает, что дурной. На самом деле, ума у него достаточно.
- В смысле? – нахмурился я.
- В коромысле, - съязвил грузин. – Сам секи. Что снаружи его ждет? Табор, который он заебал так, что они нам деньги несли, чтобы этого дурака отсюда не выпускали? Должники, которым он задолжал? И я сейчас не про бабки, Вано. Он баб их обрюхатил, а такого даже цыгане не прощают. А тут ему не жизнь, а малина земляничная. Жратва есть, носятся с ним, как с писанной торбой, лекарства дают, да и барагозить никто не мешает. Еще и родня баулы со жратвой тащит каждую неделю. Что-то мы изымаем, но Папа ясно дал понять, что и с Ромкой надо бы делиться. Он им письма как-то умудряется писать. Одно мы перехватили. Ой, блядь. Читали с Артурчиком и со смеху помирали. Он тут царь во дворце, оказывается. Санитары ему ноги целуют, а он только и делает, что баб ебет каждый день. Только на жратву жалуется. Так вот, ты его дураком считаешь, а мы после того раза ни одного письма найти не смогли. До сих пор непонятно, как он с волей-то общается.
- Цыганская магия. Не иначе, - фыркнул я, чиркая зажигалкой. Жора прикурил и, вздохнув, кивнул.
- Он однажды траву сюда протащить умудрился. Сидим мы с Артуром в ночной смене, а тут по коридору вонища ползет. Кипиш был дикий, потому как Арина решила с ночевкой остаться. Комиссия должна была нагрянуть. Заходим мы в туалет, а там вся братия дует. Ох и получили они пизды. А Ромке хоть бы хуй. Знай себе, скалится, да «бидоразами» всех обзывает.
- Ну, по нему я точно скучать не буду, - вздохнул я, выпуская к лампочке колечко из дыма.
- Ага. Понятно по кому ты скучать будешь, - ехидно ответил Жора. Я выдержал его взгляд и колко усмехнулся.
- Ты прав. Если только по Насте.
- Не бзди, Вано. Я тебе слово дал. Никто её не тронет, если она сама не захочет…
- А я вот не хочу это обсуждать, - буркнул я. – Лучше уж Ромку обсуждать или как Тюльпан пытался Уксуса придушить ночью.
- Мамой клянусь, чуть не обосрались. Хорошо, что Артур пошел проверить, кто там хрипит, - вздрогнул Жора. – Ты, Вано, не застал проверок, которые после таких дел приходили. Мало приятного, сам понимаешь.
- Понимаю, - кивнул я и удивленно уставился на вытянувшегося по струнке Аристарха.
- Коридор убран, Георгий Ираклиевич, - бодро доложил он.
- Молодец, хвалю, - отмахнулся Жора и, вытащив пачку сигарет, протянул бывшему учителю пять штук. – Держи. Как обещано.
- Ох, спасибо…
- А теперь сдрисни, - перебил его грузин. Аристарх понимающе кивнул и испарился. Жора повернулся ко мне и спросил. – На обед идешь?
- Ага.
- Давай. Потом я схожу. Сегодня в мужском мы вдвоем. Это, Вано, такое дело…
- Степу подменить на ночь? – понимающе кивнул я. – Без проблем. С тебя сигареты. Мои уже почти все расстреляли.
- Не вопрос, дорогой, - широко улыбнулся грузин. Но в глазах блеснуло и недовольство. Обычно, я соглашался без оплаты. Но мне было плевать, кто и что думает. Я знал, что большую часть ночи проведу за учебником. Никки старательно проверяла меня после каждой смены и наказание было суровым, если я вдруг что-то не мог ей ответить.

Закончив обедать и выкурив пару сигарет на крыльце, я вернулся в отделение. Жоры не было видно, но в коридоре тихо. Даже Король, вечно разгуливающий где ему вздумается, куда-то пропал. Правда, посмотрев на часы, я хмыкнул. Прогулка. Странно, что я не заметил никого, пока курил на крыльце. Но санитары запросто могли отвести больных в другое место, например, за больницу.
- Галь, а что так тихо? – спросил я, когда дверь кабинета Миловановой открылась и оттуда вышла усталая санитарка.
- Жора на прогулке, остальным тихий час, - хмыкнула она. – Можешь покемарить тоже, если хочешь.
- Не, не хочется, - улыбнулся я.
- Подменишь тогда? Покурю пойду, - вздохнула Галя и, дождавшись моего кивка, направилась к выходу. Я же отправился в привычный обход отделения. То, что часть больных на прогулке, не отменяло того факта, что за оставшимися необходимо было следить.

- Вань… можно тебя? – тихо позвал меня Паша Тюльпан, когда я заглянул в палату.
- Что случилось? В туалет надо? – спросил я. Пашу связали, потому что утром он опять буянил. Но сейчас его серые глаза затянуло привычной дымкой, а голос был тихим и ломким.
- Не. Гитарку бы, - вымученно улыбнулся он. – Хоть пару песен.
- Боюсь, Безуглова не разрешит, - вздохнул я. Паша тоже вздохнул. Тоскливо. Правда его лицо неожиданно посветлело.
- А ты играть умеешь? Ну, на гитаре. Стас говорил, ты музыку любишь. Может ты тогда нам сыграешь? Пару песен, не больше.
- Немного умею, - честно признался я. – Ладно, спрошу у Арины Андреевны, можно ли гитару принести на денек.
- Спасибо, Вань. Даже если не получится. Все равно спасибо, - тихо ответил Паша и отвернул голову к стене.

На удивление, Арина Андреевна против не была. Более того, я увидел в её глазах интерес, и в кои-то веки женщина с железными зубами улыбнулась. Странно было это видеть. Обычно заведующая равнодушно скользила по отделению, отдавала короткие, злые приказы и исчезала в своем кабинете. Лишь изредка устраивала летучки вместе с Миловановой, если в отделении случалось что-то плохое. Но сейчас она улыбалась. И это очень сильно удивляло.
- Гитару, значит? – переспросила она. – В дневном стационаре есть. Можешь взять. Скажешь, я разрешила. Дадим концерт нашим гаврикам.
- Арина Андреевна, я так-то не очень хорошо играю, - улыбнулся я, но заведующая лишь отмахнулась.
- Да им плевать. Побренчи чего-нибудь, век благодарны будут. Был тут у нас санитар до тебя. Лёвка. Тоже бренчать любил. Такие романсы на пьянках заводил, что аж душу рвал. Ладно, дуй в стационар и бери гитару. Часов в шесть концерт дашь. Ты после отбоя в женское?
- Да, Степа попросил подменить.
- Борзеет, племяш, - тихо ответила Арина Андреевна и хитро на меня посмотрела. – Ты в курсе дел их?
- Нет, да и не интересно мне, - безразлично обронил я, надеясь, что заведующая поверит. Одно дело сраться с санитарами и совсем другое с человеком, от которого зависит дальнейшая альтернативная служба. – Может, они с Жорой в карты режутся. Мне без разницы. Что женское, что мужское. Я ночами готовлюсь к экзаменам, так что пофиг.
- Ладно. Иди за гитарой.

Гитара, как и ожидалось, была старенькой. Санитарка, следящая за порядком в стационаре, провела меня в комнату отдыха и указала на неё. Обычная акустика, немецкая «Музима». Такие гитары продавались за копейки на Блохе, поэтому глупо было ожидать, что здесь окажется что-то стоящее. Но главное, что гитара строила и была оснащена полным комплектом струн. Немного побренчав, я кивнул санитарке и, подхватив гитару, отправился к выходу.
Концерт стартовал в начале седьмого, причем я неслабо удивился, увидев, что помимо больных в коридоре собрались и врачи, и медсестры отделения. Рая робко мне улыбнулась, словно пыталась подбодрить, но я смотрел на Пашу Тюльпана, в глазах которого, впервые за долгое время, зажглась жизнь. Улыбающийся Жора притащил из кабинета Миловановой табурет, который поставили в отдалении от больных, после чего раздались аплодисменты, заставившие меня покраснеть от смущения. Да, таких концертов я еще не давал. Одно дело играть друзьям акустические версии готик-рока, и совсем другое – для больных в психиатрической больнице.

- Эм… - замялся я. – Что сыграть?
- Жизненное давай, Ванька, - протянул Паша Тюльпан.
- Про любовь, - пробасила Арина Андреевна. – Но и жизненное пойдет.
- Хорошо, - улыбнулся я. Затем еще раз проверил строй гитары и, удовлетворенно кивнув, начал играть…

- Далеко по реке уходила ладья.
За тобою ветер мою песню нес.
Я ждала-ждала проглядела очи я,
Но покрылся льдом да широкий плес, - негромко запел я. Эту песню очень любила мама и всегда шмыгала носом, стоило только коснуться струн. Но сейчас я пел её для других людей, и было совершенно непонятно, как они это воспримут.
- Догорает лучина сгорит дотла,
Лишь метель прядет мое веретено.
И сама уже словно снег бела,
Но я буду ждать тебя все равно.
И сама уже словно смерть бела,
Но я буду ждать тебя все равно, - блестели глаза Раи, задумчиво прислонился к стене Жора, смотря куда-то вдаль, улыбалась Арина Андреевна, легонько покачивая головой… Люди снимали маски и сейчас я видел их другими. Задумчивыми, грустными, счастливыми. Грустно улыбался Паша Тюльпан, закрыв глаза. Приоткрыл рот от удивления Ветерок и тягучая слюна изредка капала ему на рубашку. Каждый слушал меня по-своему и мурашки без стеснения гарцевали на моей спине, когда раздались первые неуверенные аплодисменты.
- Ох, Селиванов, ну выдал, - вздохнула заведующая, промакивая платком глаза.
- Вань, а про Афган можно? – с надеждой спросил Паша Тюльпан. Правда он тут же поморщился, услышав сопение Безугловой. – Арин Андреевна, ну, пожалуйста. Я буду себя хорошо вести.
- Угу. От тебя это не зависит, как знаем уже, - съязвила она. – Ладно, Селиванов. Сыграй ему одну про Афган.
- Какую? – тихо спросил я. Паша чуть подумал и поджал губы.
- «Черный тюльпан» знаешь?
- Да. Отец любит эту песню.
- Сыграй, Богом прошу! – взмолился афганец, и я, вздохнув, снова тронул струны.
- В Афганистане, в черном тюльпане,
C водкой в стакане, мы молча плывем над землей.
Скорбная птица через границу,
К русским зарницам несет ребятишек домой.

И снова другие эмоции. Теперь уже глаза блестят у Паши, которые еле шевелит губами. Он хочет подпевать, но боится, что ему велят заткнуться. Нахмурившись, смотрит на гитару Арина Андреевна. Её губы сурово поджаты, а в глазах лед и боль. Кто знает, может и её коснулся Афган. Большинство больных не понимают смысла песни. Они просто слушают музыку. Кто-то улыбается, кто-то ковыряется в носу. Но я пою эту песню для одного человека. Человека, который давится слезами, но я знаю, что ни одна из них не сорвется с ресниц и не упадет на дрожащие руки.
- Спасибо, Вань, - прошептал Паша. Он вздохнул и, поднявшись, отправился в свою палату. Арина Андреевна было посмотрела ему вслед, но потом отмахнулась и снова повернулась ко мне.
- Теперь давай веселое. Сырость развели своей грустью, - буркнула она, заставив коллег улыбнуться. Я понимающе кивнул, подстроил гитару и, задумавшись, коснулся струн.

Концерт продлился час, но я так вымотался, что весь вспотел и дико устал. Однако играл до тех пор, пока заведующая не сказала, что хватит. В концерте нашлось место и романсу, и скабрезным частушкам «Сектора Газа», которые привели больных в восторг, и даже блатняку, на котором настоял Жора. Когда я закончил, грузин утащил меня в туалет и даже с барского плеча поделился сигариллой. Я знал, что он стащил её из кабинета Папаянниса, но отказываться не стал. Курил главврач только хороший табак, благо, что деньги текли к нему рекой от благодарных родителей тех, кого он отмазывал от армии.
- Знал бы, что ты так играешь, Вано, на пьянки бы чаще приглашал, - хохотнул Жора, давая мне прикурить. Душистый дым взвился к потолку, и я с наслаждением затянулся.
- Я редко играю. Раньше, да. В музыкалку ходил, - улыбнулся я. – Вот Колумба бы сюда пригласить, точно вся больница бы собралась.
- Кент твой?
- Знакомый, - поправил я. – Музыка для него смысл жизни. Да и слушать можно бесконечно, как он поет.
- Ага, - ехидно ответил Жора. – Поет то, что ты слушаешь? Не, Вано. Я Мишу Круга люблю, а ваши песни… красивые, да, но неправдивые.
- Кому как, - хмыкнул я и, чуть подумав, спросил. – Слушай, Жор. А я могу гитару взять в женское? Вдруг там тоже захотят песни послушать.
- А мне-то что? Если заведующая разрешит, так вперед. А уж где ты там петь будешь, не мое дело, - усмехнулся грузин. – Гитару только потом в стационар верни. Есть у них там один ебанат, который любит бренчать на ней. Вою не оберешься, если не вернуть.
- Само собой. Сыграю им пару песен и отнесу, - кивнул я. На том и порешили.

В женском отделении концерт был короче. Я сыграл только три песни, потому что больным пора было на боковую. Они поначалу пошумели, что хотят еще, но, нарвавшись на тяжелый взгляд Вити и медсестры Маши, притихли. Только Настя неуверенно подняла руку и, когда я кивнул, спросила.
- Иван Алексеевич, а можно какую-нибудь колыбельную, пожалуйста? Мне мама всегда в детстве колыбельную пела.
- А миня мама била, - радостно улыбнулась Олеся. – Ковбасу съела, а она била.
- Тебя тут никто бить не будет, солнышко, - улыбнулся я. Олеська тут же расплылась в довольной улыбке.
- Угу. Пока шкодить не начнет, - съязвила Маша и, вздохнув, повернулась ко мне. – Ладно, давай колыбельную. А то потом мы их в кровати не загоним. Я мудрить не стал и выбрал песню Мельницы, которую частенько напевал Никки перед сном. Она любила эту колыбельную и гарантированно засыпала, стоило мне закончить.
- Обернусь я белой кошкой,
Да залезу в колыбель.
Я к тебе, мой милый крошка,
Буду я твой менестрель…
Я старался петь мягко и так же мягко касался струн. И это помогло. Даже шкодливая Олеська примолкла и внимательно слушала песню. А Настя… Настя улыбалась, положив худые руки на колени, и шевелила губами, пытаясь повторять слова.

Моя страница на ЛитРес.

© Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.
Часть десятая.

Глава восьмая. Остатки человечности.

Очередной новый год, к счастью, я встречал не на работе, а дома. Так получилось, что последнюю смену я отработал тридцатого декабря и утром тридцать первого усталый, но довольный, отправился отсыпаться. Конечно, были просьбы других санитаров подменить их, но я твердо решил, что этот год встречу за стенами больницы. И суеверие тут совершенно не при чем. Виной всему чудовищная усталость от работы.
Я специально договорился с заведующей отделением и отделом кадров, что отпуска принципиально брать не буду и перейду на график сутки через двое, а они взамен уменьшат срок отработки. Арина Андреевна чуть подумала, сделала пару звонков в военкомат и, получив разрешение, с чистой совестью дала добро. Оставалось продержаться одиннадцать месяцев. В следующем декабре я получу вольную и буду свободен.

Я проснулся ближе к семи вечера и, потянувшись на кровати, улыбнулся. Два дня отдыха, новогодний стол, подарки, Никки. Я позвонил Никки за неделю до Нового года и предложил встретить его вместе с моими родителями и со мной, она поначалу не поверила. А когда до нее дошел смысл предложения, радостно рассмеялась и согласилась. Конечно, встречать новый год мы собирались с родителями, а потом в час или два ночи планировали поехать на квартиру к Лысой Кэт, где собирались все наши друзья.
Мама, понимая, что в этот раз за столом соберется вся семья, хлопотала на кухне. Отец смотрел по телевизору старые советские комедии и негромко посмеивался, чтобы не разбудить меня. Но я обычно спал так крепко, что не обращал внимания ни на шум с улицы, ни на разговоры дома.
С кухни тянуло жареным мясом и мандаринами, слышался лязг кастрюль и сковородок, гнались с криками за дедом Митей селяне из старой комедии «Любовь и голуби». А я лежал в кровати и наслаждался теплом. Прошлый год я встречал в компании больных и пьяных санитаров. Поэтому так не хотелось вылезать из-под одеяла и идти помогать маме. Хотелось хоть немного продлить ощущение тепла, которое стремительно ускользало.

- Доброе утро, Ванюш, - рассмеялась мама, когда я, зевая, зашел на кухню и уселся на стул.
- Доброе… - буркнул я и снова зевнул. – Помочь чем-нибудь, мам?
- Мясо отбей, - кивнула она, указав на тарелку, в которой лежало замаринованное мясо. – А я пока в магазин схожу. Майонез кончился.
- Ожидаемо.
- Когда Наташа твоя придет?
- К девяти, - улыбнулся я. У родителей к Никки было разное отношение. Отец её любил и частенько минут пятнадцать болтал с ней, если Наташка звонила мне на домашний. А мама немного побаивалась. Манеры одеваться, украшений, макияжа. Когда Никки заявилась ко мне в полной боевой раскраске, сделанной для концерта, куда мы собирались, мама чуть по стене не сползла.
- А от нас когда уйдете?
- В два примерно.
- Не пешком, надеюсь, - нахмурилась мама. – Пьяных вон, полгорода будет.
- Не. Такси вызовем. Катька в Грязи живет. Проще так до нее добраться.
- Ладно. На тебе мясо, а я побежала в магазин, - вздохнула она. Я кивнул и, затушив сигарету в пепельнице, подтянул к себе тарелку с мясом и железный молоточек для отбивки.

В половине десятого в дверь позвонили и я, в сопровождении мамы, пошел открывать. Ну а когда дверь открылась и перед нами появилась улыбающаяся Никки, держащая в руках бутылку шампанского и яркий, бумажный пакет, челюсть отвисла не только у мамы, но и у меня с отцом. В этот раз Никки обошлась без яркого макияжа, но менее эффектной от этого не стала. Облегающее черное платье, лакированные черные туфельки на каблуке. Волосы уложены в аккуратную и элегантную прическу. Глаза подведены черным, а на губах мягкая, персиковая помада.
- Ой, Наташка, - хохотнул отец, заставив Никки смутиться. – Ну, невеста. Ванька! Чего встал столбом. Помоги девушке.
- А, да. Прости, - сконфуженно хмыкнул я, забирая у неё шампанское и пакет. – Это вам, наверное.
- А это тебе, - улыбнулась Никки, скидывая пальто.
- Ты прямо Одри Хёпберн. Даже лучше, - улыбнулся я в ответ, вешая пальто на вешалку. Никки снова покраснела и глупо хихикнула.
- Я старалась, - тихо ответила она, проходя в гостиную.

Естественно, Никки наотрез отказалась бездельничать и сразу же прошла на кухню, где стала помогать маме и мне с готовкой. Даже отец изменил телевизору и постепенно перебрался на кухню. Правда мама выгнала всех, когда пришел черед жарить мясо, но сделала это не ради нас с отцом, а ради Никки, чтобы та не перепачкалась в жире. Но никто не был против.
Пока мама колдовала на кухне, мы с отцом достали с балкона раскладной столик, который терпеливо ждал весь год Нового года. Никки быстро протерла его от пыли, а я принес скатерть из комнаты родителей. Затем настал черед украшать стол. Две бутылки шампанского, коньяк, десяток салатов, блюдо с ароматным мясом. На табуретке, заботливо укрытая тремя полотенцами, ждет своего часа кастрюля с картошкой-пюре, а под елкой лежат разноцветные свертки с подарками. Накопленных за время работы в больнице денег хватило на подарки всем. Отцу я купил командирские часы в коллекцию через газету объявлений. Маме – набор кремов и флакончик французских духов, которые помогла выбрать Лаки. А Никки достался особый подарок, за которым пришлось не раз ездить в «Черное солнце» к Гоблинсу.

После речи президента, боя курантов и гимна, все бросились к елке. Отец, достав часы, прослезился, а мама сразу же убежала в ванную комнату, чтобы разложить крема и побрызгаться новыми духами. Я же, хитро прищурившись, кивнул Никки и указал пальцем на еще один сверток под елкой.
- Ой. Я думала, что это твой, - хихикнула она.
- Нет. Это тебе, - улыбнулся я. Никки долго упрашивать не пришлось. Она взяла сверток и, вернувшись за стол, без стеснений разорвала бумагу. Внутри свертка лежал альбом её любимой группы «The 69 Eyes» на виниле, коробочка с серебряным кольцом в виде пентаграммы и открытка.
- Спасибо… - Никки запнулась, когда взяла в руки пластинку. – Погоди, это автографы? Реальные автографы?
- Реальнее некуда, - кивнул я и улыбнулся, когда у Никки задрожали губы, а глаза заблестели.
- Блин, реально, - прошептала она. – Юрки, Юсси, Тимо… Все автографы. Блин, Ванька. Ты сумасшедший.
- Немножко, - хмыкнул я и, рассмеявшись, обнял Никки, которая прыгнула мне на шею. Кольцо она сразу же надела, причем на безымянный палец правой руки, заставив поперхнуться салатом отца, который засмеялся так громко, что аж фарфор в серванте зазвенел.
- Где ты пластинку достать сумел? – спросила Никки, с восторгом разглядывая подарки.
- Гоблинс помог, - ответил я. – Скатался к нему несколько раз, он в Москву своим поставщикам написал. У одного как раз оставался последний винил с автографами. После концерта подписывали, а он забыл о нем и не выставил в продажу. Я вообще плакат искал, но когда появился шанс винил купить, отказываться не стал.
- Ты чудо, - прошептала она и, прижавшись ко мне, нежно поцеловала. Её не смутило даже ехидное покашливание отца, а я просто наслаждался теплом её губ и запахом её духов.

В два часа ночи, когда родители начали клевать носом, мы быстро оделись, вызвали такси и уехали с Никки на тусовку у Кэт. Естественно, к нашему приходу веселье уже было в самом разгаре, но я не жалел ни о чем. Как, собственно, и Никки. Которая всем принялась хвастаться подарками и без устали демонстрировала кольцо на пальце.
- А мне он таких подарков не дарил, - ехидно заметила Энжи, повиснув на Маркусе, которого явно забавляла эта ситуация.
- Смирись уже, Энж. Ты свои шансы просрала, - ответила Никки в свойственной ей прямолинейной манере и положила голову мне на плечо.
- И вы теперь типа вместе?
- Типа вместе, - съязвила Никки. Кэт, переглянувшись с Эриком, рассмеялась. – Ладно. Где у вас тут вино? Вань, тебе пиво принести?
- Сам возьму, - улыбнулся я. Когда Никки убежала на кухню вместе с Кэт и Викой, девушкой Колумба, меня перехватил Эрик и завел беседу на тему новинок в дум-метале. Чуть позднее к нам подключились и остальные. Звенели бокалы, рвались за окнами петарды, а я улыбался и наслаждался весельем со своими друзьями.

Но после того, как я отправился на балкон, чтобы покурить, неожиданно стало грустно. Перед глазами всплыли лица людей, которые сейчас не встречали новый год, а боролись со своими демонами. Настя, плачущая в подушку и ждущая, когда же за ней придет её Саша. Станислав, зажимающий уши обожжёнными руками, пытаясь прогнать крики родителей из головы. Паша Тюльпан, мечущийся на кровати. Наташа Панкова, просящая воды…
- Вань, ты чего? – с тревогой спросила Никки, обнимая меня. Я мотнул головой в ответ и криво улыбнулся.
- Все нормально. Задумался просто.
- Ага, вижу, - саркастично ответила она. Затем прищурилась и взяла меня за руку. – Пошли.
- Куда?
- Туда, где тепло, - улыбнулась Никки и добавила. – И где нам никто не помешает.
- Сегодня я весь твой, - рассмеялся я. Но Никки загадочно хмыкнула и приподняла бровь.
- Сегодня? Это ты так думаешь.
Я не стал спорить и вместо этого просто откликнулся на поцелуй.

Второго января, пока весь остальной люд отсыпался и опохмелялся, я ехал утром на работу, чтобы успеть к летучке. Пустой трамвай и серая грязь за окнами оптимизма не добавляли, а любимый Skepticism отправился на дно рюкзака и его заменил меланхоличный инструментальный фолк.
На крыльце, перед входом в больницу, привычно курили несколько человек. Я увидел Жору, Галю и пару санитаров из других отделений. Зайчиком по лужам проскакал Мякиш, не заметив меня. За ним, выбирая дорогу, шла Рая.
- С Новым годом, - обронил я, поравнявшись с ней. Рая улыбнулась и кивнула.
- С Новым годом, Вань. Как отпраздновал?
- Нормально, - ответил я. – Сначала с родителями, потом к друзьям поехал.
- Слышала, ты на график сутки через двое перешел.
- Ага. Хочу побыстрее уже отстреляться и уйти.
- Ясно, - понимающе улыбнулась Рая. – Только сложно будет. Сам знаешь.
- Знаю. Но я правда уже чертовски устал от этой работы. Если для тебя это призвание, для меня все постепенно превращается в муку, - вздохнул я и протянул руку Жоре. – Привет. С наступившим.
- И тебя, дорогой, - хохотнул грузин, после чего внимательно меня осмотрел. – Хорошо погулял?
- Вполне. Известно, куда мне сегодня?
- Со мной будешь. Степа руку поломал, Артура в женское пока перевели. Да, тут тихо, ты не бзди.
- Никто не вешался под новый год? – ехидно спросил я. Жора рассмеялся и помотал головой.
- Нет. Гузноёб проклятый только чудил, как и всегда.
- Об него Степа руку поломал?
- Типа того. Только молчок. Знать об этом всем необязательно.
- Да, пофиг. Я так, интереса ради спросил, - махнул я рукой и достал пачку сигарет. Еще есть время спокойно покурить, а потом переодеться. – Новенькие были?
- Будут, - зевнул Жора. – Не сомневайся.

Жора не соврал. Ближе к обеду привезли парочку бесноватых, поймавших белочку. Да и в женском отделении пополнение, о чем нам сообщил Артур на обеде. Ему кто-то поставил синяк под глазом, и я ехидно улыбался, замечая, как он кривит рожу, ловя мой взгляд.
- Бабу привезли. Странную, - хмыкнул он, когда грузин попросил подробности. – Машка сказала, что бабу эту тоже голоса заебали. Вот она и попыталась их вытащить. Нож взяла и давай в глазе ковыряться. Когда её муж нашел, она на полу в кухне сидела и смеялась. Вместо глаза дыра, а она ржет. Так что подлатали её в больничке и к нам перевели.
- И что? Как баба-то? – жадно спросил Жора. Меня передернуло, но грузин не обратил внимания на мои корчи.
- Все при ней, - сально улыбнулся Артур. – Даже жалко, что рожу себе попортила.
- Да, похуй, дорогой, - отмахнулся Жора. Он заметил, что я притих, и, усмехнувшись, добавил. – Что, Вано? Осуждаешь?
- Осуждаю. Они же больные, а вы только о ебле и думаете.
- Все по взаимному согласию, Вано, - погрозил мне пальцем Жора. – Недельку потерпит, а потом за сигарету все сделает.
- Тебе самому не противно? – скривился я. Жора с Артуром синхронно рассмеялись, словно я сморозил полнейшую чушь. - Чем вы лучше ублюдков, что Петушка до петли довели?
- Ты, Вано, парень хороший, но слова выбирай, - тихо ответил Жора. В голосе грузина больше не было веселья. – Как ты там говорил. Выбор каждый сам делает, да? Вот они его делают сами. Хочешь ты говно за Ромкой выгребать сам? Выгребай и другим не еби мозги тогда. Тебе бабы за забором дают? Вот и радуйся. А мы уж сами разберемся. Что противно, а что правильно. Усек?
- Усек, - кивнул я. Спорить с санитарами не было смысла. Они действительно верили, что не делают ничего плохого. А я понимал, что переубедить их не удастся.

После обеда я по привычке отправился на улицу, чтобы покурить. Галя и Мякиш выгуливали остальных больных, которые радовались серой, рыхлой каше под ногами, как настоящему снегу. Аристарх сидел на лавочке и читал газету, но, увидев меня, не стал себе изменять и, подбежав, выклянчил сигаретку. Следом за ним подтянулся и Дай-Дай. Пробормотав свою мантру, он тоже получил сигарету и, вжав голову в плечи после окрика Гали, вернулся к прогулке. Чуть поодаль от мужчин гуляли женщины.
- Иван Алексеевич. Можно к вам обратиться? – я удивленно повернулся на голос и сделал шаг вперед, увидев Червиченко. «Мамоёб», как прозвал его Жора, после курса таблеток и уколов постепенно пришел в себя, но я так и не привык к его манере разговаривать.

- Да, Виталь. Что такое?
- Станислав… ну, из пятой палаты, сказал, что вы музыку любите.
- Да, люблю. Но не такую, какую любит большинство, - улыбнулся я. Однако Червиченко это не смутило. Он кивнул с важным видом и, засунув руки в карманы, прочертил ногой в грязном снегу линию.
- А я Талькова люблю. И Цоя.
- Видел плакаты, когда тебя забирали.
- А я с ними ручкался, Иван Алексеевич. А потом письма писал, - гордо ответил он. – Тальков мне кассеты свои прислал. И Витя тоже.
- Рад за тебя.
- Хотите, дам вам послушать?
- Нет, не надо. Я другую музыку люблю, - помотал я головой. Червиченко попытался было еще что-то сказать, но его тут же сдуло с крыльца, когда дверь открылась и появился Жора.
- Уксус, кыш! – рыкнул он. – Кыш-кыш! Галя, чего он у тебя шляется, где не надо? А ну как опять чью-то мамку выебет.
- Заблудился, - откликнулась Галя. – Червиченко! Вернись к остальным. Быстро!
- Почему ты зовешь его Уксусом? – нахмурился я. Жора, словно и не было неловкого разговора в столовой, рассмеялся в ответ.
- С кишками у него что-то. Как перданет, так хоть всех святых выноси, клянусь. Вонища, словно уксус разлили. Его Тюльпан наш чуть не придушил ночью. Подумал, что под обстрел попал. Еле успокоили. Долго еще орал, что духи газом его травят. Захожу, а там дышать нечем. Глаза на лоб лезут. Мамоёб проклятый. Через пару недель выпишем. Вроде в норму пришел.
- А потом опять, да? – вздохнул я.
- Конечно, Вано. Как иначе. Если бы так просто все было, дурки бы пустые стояли. Кто-то возвращается через месяц, кто-то через год. Но возвращаются всегда. Папа вон еще пяток косильщиков пристроил. Любитель музыки твой, кстати, тоже через недельку отчалит.
- Стас? – удивился я. Грузин кивнул и усмехнулся.
- Ага. Арина Андреевна сказала, что состояние стабилизировали, да и бабка его тут нарисовалась. Согласилась взять. Будет в дневной стационар ходить по первой, ну и курс ему пропить надо. После каникул документы подготовят и в путь. Но ты не бзди. На его место другой придет. Тоже будешь его музыкой своей лечить.
- Может и буду. Ладно, что там по плану? – вздохнул я, закуривая еще одну сигарету.
- Подменишь Артура в женском после отбоя?
- Хорошо. На всю ночь или как?
- На всю ночь.
- Не вопрос, - кивнул я. В женском ночью теперь было поспокойнее, чем в мужском. Только Копытце порой чудила, но после выписки, ночи проходили без лишних осложнений.
- Правильно, Вано. Будь с коллективом, а не против него, - снова хохотнул Жора. Я его смех не поддержал и, хмыкнув, вернулся к своей сигарете, которую собрался выкурить до фильтра, как и всегда.

После отбоя я спустился в раздевалку и взял еще одну пачку сигарет на ночь. То, что половину пачки разберут больные, и так было понятно, но я не был против и тем более не собирался пользоваться преимуществом и заставлять больных делать работу санитара за одну сигарету. Артур, как обычно, недовольно скривился, увидев меня, но от колкостей избавил. Я запросто мог отказаться и вернуться в мужское отделение. Хорошо хоть вместо Вити был Азамат, который пусть и относился наплевательски к больным, но грани разумного не переступал.

- Здарова, Ванька, - широко улыбнулся он, увидев меня, и протянул руку. Я кивнул и пожал её. – Ну, что. Приступим?
- К чему?
- Орлова весь сортир уделала на пару с Одуванчиком. Картины рисовали, пока Артур обедал.
- Ожидаемо, - съязвил я. – И Артур ждал конца смены, не желая убирать?
- А то ты его не знаешь, - усмехнулся Азамат. – Так. Что еще? Смотри. Есть сортир, есть шестая палата. Ссанье поменять надо и свежее белье застелить. Чо берешь?
- Да, пофиг. Сам решай.
- Ну, и там, и там приятного мало. Ладно, давай на «цуефа». Проигравший берет сортир, - хмыкнул санитар, поднимая кулак. – Камень. На тебе сортир, Вано.
- Ладно, - улыбнулся я. – Ведро в кладовке?
- Как обычно. «Саниту» не жалей. Насрали они там знатно, - ответил Азамат и протянул мне гранку. – Потом отдашь.

Войдя в туалет, я проклял и Артура, и Жору, и Азамата до кучи. Все стены были измазаны говном, причем говном уже засохшим. Артур и здесь подложил подлянку, понимая, что именно мне придется убираться. Покачав головой, я опустил в ведро с теплой водой тряпку и затем приступил к уборке художеств двух душевнобольных женщин.
От вони слезились глаза, желудок то и дело подскакивал к горлу, грозясь исторгнуть из себя обед и выпитый накануне чай, но тряпка привычно опускалась в ведро, а затем проходилась по стенам. Я не обращал внимания на больных, которые иногда заходили в туалет, чтобы сделать свое нехитрое дело. Просто мыл стены, до остервенения елозя по ним мокрой тряпкой. К счастью, Азамат через полчаса пришел на помощь. От Артура или от Жоры такого ожидать было глупо, но улыбчивый татарин поставил на пол ведро, намочил тряпку и молча присоединился ко мне.
- Ы! Вань Лисеич моет каки, - пропела Олеся, заглядывая в туалет. Я скрипнул зубами, в очередной раз смочил тряпку и влепил ей в стену. – Вань Лисеич, моет каки.
- Уйди, Олесь, - резко ответил я. Девушка рассмеялась и помотала головой. Для нее это была игра, как и для многих.
- Не-а. Писи и каки еще…
- Уйди, нахуй! – рявкнул я, не сдержавшись. Азамат, чье лицо вытянулось от удивления, только хмыкнул, когда Олеся, сморщив лицо, сначала заплакала, а потом убежала из туалета. – Блядь! Заебали!
- Тише, Вань. Ты чего? – спросил татарин, откладывая тряпку в сторону.

- Нормально все. Просто злюсь, - буркнул я.
- Покурим может?
- Уберем и покурим. Пока тут еще кто-нибудь не насрал.
- Иван Алексеевич… - я обернулся и зло посмотрел на Настю, которая топталась у входа.
- Нет. Туалет закрыт. Либо при нас, либо жди! – воскликнул я. Настя отшатнулась, словно от пощечины и ушла в коридор. Я же, вздохнув, сел на корточки и принялся оттирать пол. Азамат тихонько посмеивался и качал головой. Но мне было плевать. И на него, и на больных.

Когда мы закончили, Азамат ушел на улицу покурить, а я остался в туалете. Сейчас здесь пахло не говном и мочой, а хлоркой и мылом. Правда, как только я закурил, в туалет прошмыгнула Настя и, опустив глаза, подошла к дыре в полу. Затем стянула штаны и неловко раскорячилась над туалетом. Её щеки горели багрянцем, но она не сдавалась. Только скривилась, когда струйка мочи ударила в слив, словно все это причиняло ей жуткую боль. Не глядя на меня, она натянула штаны и, мелко семеня, направилась к выходу. Лишь вздрогнула, когда я кашлянул.
- Насть.
- Да, Иван Алексеевич, - Настя обернулась и принялась теребить бледными пальцами халат.
- Прости, что накричал. Оно само как-то вырвалось, - глухо ответил я.
- Все хорошо, Иван Алексеевич. Не извиняйтесь. Я понимаю, - робко улыбнулась она, но в улыбке тоже была боль. – Просто… Не важно, простите.
- Что «просто»? Говори, не бойся. Я не буду кричать.
- Просто вы стали, как они, - поджав губы, ответила Настя и махнула рукой в сторону. Но я понял, что она хотела сказать. И от этого на душе стало еще паскуднее. – Можно я пойду?
- Да, конечно, - тихо ответил я и задумчиво проследил за девушкой взглядом. Затем вздохнул, достал еще одну сигарету и прикурил её от окурка. Сраная больница…

Проверяя палаты, я зашел в пятую, где лежала Настя, Олеся и другие, в меру спокойные больные. Осмотрев палату, я на миг замер, увидев, как на меня из-под одеяла смотрит Олеся. В больших зеленых глазах девушки застыл страх, а дыхание было прерывистым.
- Вань Лисеич злой, - тихо сказала она, заметив, что я смотрю на нее.
- Да, солнышко. Злой. И от этого хуже всего, - тихо ответил я. – Ты испугалась?
- Да. Вань Лисеич не кричит. Злой Вань Лисеич кричит. Страшно.
- Просто Иван Алексеевич расстроился, что вы с бабой Ирой испачкали туалет.
- Атур смеялся, - чуть подумав, ответила Олеся и скрылась под одеялом, услышав мое гневное сопение.
- Артур просто еблан, солнышко. Но я ругался на тебя понарошку. Ты же не будешь больше пачкать туалет?
- Не? – тихонько протянула она.
- Просто если вы его опять испачкаете, то Артур заставит вас его убирать.
- Атур злой. Вань Лисеич злой.
- Злой, - кивнул я. – Но ты все же извини, что накричал на тебя.
- Лан, - рассмеялась Олеся. – Камфету дашь?
- А ты себя хорошо вести будешь?
- Ага.
- Обещаешь?
- Ага.
- Ладно, - вздохнул я. – Утром принесу. А сейчас спи. И чтобы никаких как, да?
- Да, - зевнула девушка. Я поправил ей одеяло и, обернувшись, встретился взглядом с Настей. Настя не спала. Она внимательно за мной наблюдала. В её глазах тоже мелькнул страх, как только я подошел ближе, а потом бледные губы растянулись в робкой улыбке, когда я поправил одеяло и ей.
- Доброй ночи, - тихо сказал я. Настя промолчала. Но её глаза блестели непривычно ярко.

Под утро я оставил Азамата дремать на стуле, взял куртку и спустился вниз по лестнице, чтобы покурить на крыльце. За ночь мороз стянул все льдом, но мне нравилось устраивать перекуры утром в любое время года. Тишина опьяняла и гипнотизировала, а из мыслей уходило все плохое. На лавочке, неподалеку от крыльца, вылизывалась большая трехцветная кошка. Она не обращала внимания на мороз и методично проходилась языком по шерстке. Рядом с будкой охраны у ворот дремал на земле тощий пес, невесть как забравшийся на территорию больницы. Но его никто не прогонял, потому что охранник наверняка тоже спал.

- Отдыхаешь? – тихо спросила Галя, присоединяясь ко мне. Когда я кивнул, она понимающе хмыкнула. – Я тоже люблю утром на крылечке постоять. Особенно осенью. В дождик.
- Галь, а ты не думала, чтобы уйти отсюда? – спросил я.
- Думала, - честно призналась она. – Да только куда? На рынок, овощами торговать? Я и так торгую. А здесь свои плюсы есть. И отдохнуть можно перед другой работой.
- И стащить чего-нибудь, да? – ехидно спросил я. Галя рассмеялась. Только тихонько, чтобы не нарушать тишину утра громкими звуками.
- Все тащат, Ванька. Не мы такие, жизнь такая.
- Люди сами выбирают, кем им быть, - вздохнул я.
- Тебя на философию опять потянуло?
- Скорее вопросы без ответов опять взбаламутили. Ладно, пофиг. Как ночь прошла?
- Нормально, с учетом, что Жора и Артур до пяти утра не появлялись. Но Арина Андреевна велела всех больных так накачать лекарствами, чтобы её в праздники точно никто не вызвал.
- Кто б сомневался.
- Кстати, Жора тебя искал. Не знаю, зачем. Наверное, в женском сейчас ошивается.
- Там Азамат есть, если что-то срочное. А я пока постою и покурю спокойно, - улыбнулся я. Галя снова понимающе кивнула и полезла в карман за пачкой сигарет.

Пусть в отделение возвращаться не хотелось, но пришлось. Радовало только то, что еще пара часов и конец смены. Поднявшись на четвертый этаж, я прошел через мужское отделение и открыл гранкой вход в женское. Азамат продолжал дремать на стуле, и я не стал его будить. Все равно, скоро собираться. Так что пусть спит. Жоры тоже не было видно, но я не придал этому значения. Может мы разминулись, или он опять пошел в подвал за чем-нибудь. Однако, проходя мимо пятой палаты, я невольно напрягся. Заглянув, я увидел, что все остальные спят. Пустовала только кровать Насти. Сердце неприятно кольнуло, когда из туалета до меня донеслись голоса. Один я узнал сразу. Жора. А второй был таким тихим, что понять, кто это, было невозможно. Но я понял.

- Да я тебе отвечаю, - жарко произнес Жора, нависая над Настей. – Кушать вкусно будешь, сигареты-конфеты… все, что захочешь. На выписку переведем быстрее, если надо. Никто тебя не тронет, мамой клянусь.
- Георгий Ираклиевич, я не хочу. Правда. Я Сашу жду. И Илья Степанович говорил, что у меня с самочувствием все хорошо. Голоса больше нет, а значит, меня скоро выпишут.
- Ну, что ты несешь, глупая, - в голосе Жоры уже не разочарование, а нетерпение. – Ты баба хорошая, справная. К Саше своему привязалась. Похуй ему на тебя. А мне вот нет. Помнишь Ленку, что копытом лягала постоянно? Курила вволю, прогулки ей, конфеты. А все потому, что смирная была. А ты ерепенишься.
- Я правда не хочу. Я… - Настя не договорила и испуганно вжалась в стену, когда Жора треснул кулаком по подоконнику. Я кашлянул, привлекая его внимание. Как только грузин повернулся, стало понятно, что он принял за воротник. Причем, судя по мутным глазам, принял изрядно.
- Оставь её, - буркнул я. – Галя сказала, что ты искал меня. Помочь чем?
- Ага. Свали из отделения еще на полчасика, - усмехнулся Жора. Я мотнул головой, и улыбка исчезла с лица санитара. – Не говнись, Вано. Я ж тебя урою, если захочу.
- Знаю. Но она, - я кивнул в сторону Насти, - ясно дала понять, что не хочет. Пошли покурим лучше. На улице…
- Съебись, Вано. По-хорошему прошу, - процедил Жора, перебивая меня. Я снова отрицательно мотнул головой. – Чеши. Потом поговорим.
- Нет. Поговорим сейчас… - я не договорил, потому что Жора резко подлетел ко мне и врезал огромным кулаком в живот. Дыхание вылетело с громким свистом, а голову наполнил хмель, словно я опрокинул стакан чистого спирта.
- Ты куда лезешь, чмо? – прошипел Жора, вдавливая меня в пол. Он влепил мне пощечину и злобно рассмеялся. – Предупреждал же, чтобы не лез в залупу.
- Не трогай её. Она не хочет, - просипел я, тщетно стараясь вдохнуть хоть немного воздуха.
- Да, насрать мне, кто там и что хочет. Я хочу, - оскалился он.
- Заканчивай, Жор. Ты же нормальный мужик, а не урод, - сделал я еще одну попытку. – Ты же сейчас реально, как Пельмень, который Петушка прессовал. Чем ты, блядь, лучше?
- Ебало на ноль, Вано. Не гневи, Богом прошу.
- Богом? Его ты приплетаешь в эту грязь? – я напрягся и спихнул с себя колено грузина, которым он придавил меня. Затем нащупал болевую точку и резко нажал. – Это блудняк, Жора. И ты себе отчет не отдаешь. Нажрался и несешь хуйню.

- Сука! – еще один удар и на губах появился медный привкус. Бил Жора умело, я понимал, что синяков у меня не будет. А вот боль никуда не денется. – По-хорошему прошу. Съеби.
- Ты оставишь её в покое. Или я донесу Папаяннису на тебя и Артура… - я осекся, когда грузин снова ударил меня по печени.
- Стучать надумал, выблядок? Да я тебя сгною! – прошипел он. Настя, стоящая позади него, медленно попятилась в сторону выхода. – А, ну, стоять, блядь. Я тебя никуда не отпускал.
- Либо ебни меня прямо тут, но тогда ты гарантированно кровью умоешься, - повторил я. – Либо я пойду к Папаяннису и расскажу ему о ваших делишках. Оставь её в покое и забудем об этом разговоре.
- Я из тебя всю жизнь выебу, сука, если ты настучишь. Я маму твою найду, папу твоего найду, бабу твою найду и из них все выебу. Понял?
- Но и ты жить не будешь. Поверь, - с вызовом ответил я. Жора отпустил меня и, тяжело задышав, посмотрел на Настю. – Будь мужиком. Каким был, когда мы только познакомились.
- Шэни гамзрдели мовткан, - выплюнул он и поднялся на ноги. Затем мотнул головой и протянул мне руку. Когда я встал, Жора приблизился ко мне и ткнул пальцем в грудь. – Слово Папе скажешь, я тебя закопаю. Усек?
- Усек.

Моя страница на ЛитРес.

© Гектор Шульц

Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.
Часть седьмая.
Часть восьмая.
Часть девятая.

- Ты чо, сука?! – рявкнул Дрон и закрыл голову руками, когда цепь снова засвистела. Я знал, что шрамы у них останутся надолго и не стеснялся применять силу. Наоборот. Мне это нравилось. Нравилось слышать крики гопников. Нравилось, когда в их криках звучал страх. Я хотел выплеснуть все то, что так долго держал в себе. И выплескивал, не стесняясь никого.
- Вань, хватит! – крикнула Никки, когда я насел на упавшего Дрона и принялся методично бить его кулаками по роже.
- Хорош, братан! – кричали дружки Дрона, но я продолжал бить. И остановился лишь тогда, когда Дрон обмяк на асфальте с разбитым в мясо лицом.
- Съебали, блядь! – рыкнул я и, поднявшись на ноги, приложил ладонь к горящей щеке. Дрон пару раз достал меня и сейчас боль вернулась, как только адреналин перестал действовать. Уроды все поняли правильно. Подхватили своего дружка и, шурша, скрылись в кустах. Никки, подбежав ко мне, с тревогой взглянула в мои глаза. – Все хорошо, Наташ. Я в порядке.
- Угу. Вижу, - буркнула она. Затем развязала торбу и вытащила оттуда влажные салфетки. – Тебе бровь разбили.
- До свадьбы заживет, - усмехнулся я. Мышцы неприятно ныли, но прикосновение влажной салфетки было приятным. Я перехватил руку Никки и посмотрел на неё. – Ты в порядке?
- Если можно, так сказать. Таким я тебя точно никогда не видела, - тихо ответила она.
- Каким «таким»?
- Злым, - честно ответила Никки. – Ты не себя защищал. И не меня. Ты выплескивал то, что у тебя внутри.
- Тебя это напугало? – кисло улыбнувшись, спросил я. Сбитые костяшки снова начали ныть, вызвав неприятные воспоминания.
- Немного.
- Тебе я никогда не причиню боль.
- Верю. Но все равно было страшно. Вдруг ты бы не остановился?
Этот вопрос надолго засел в моей голове. А вдруг Никки права. Если бы я не остановился, я бы просто забил того гопника до смерти. И не ради самообороны. А ради того, чтобы выплеснуть гнев.

На вписке у Эрика Никки не отходила от меня ни на шаг. Она скупо рассказала друзьям о стычке с гопниками, после чего все вернулись к веселью. Энжи, увидев, как Никки хлопочет вокруг меня, фыркнула и умчалась с Маркусом в другую комнату. Но мне было все равно. Я вытащил из холодильника бутылку холодного пива, кивнул целующейся парочке на подоконнике и вернулся в гостиную, где из колонок громыхал London after Midnight и царил веселый гомон.
- Дай бровь посмотрю, - скомандовала Никки, когда я опустился на диван рядом с ней. Лаки, сидящая в кресле с неизменным бокалом вина, тихонько рассмеялась, заставив меня смутиться.
- Все нормально. Заживет, - отмахнулся я, но Никки так просто было не остановить. Она успокоилась только тогда, как сама убедилась, что все в порядке. – Тебе вина налить?
- Не, у меня есть, - усмехнулась она и, прижавшись ко мне, вздохнула. – А сколько тебе еще осталось?
- Работать? – переспросил я. Никки кивнула и наморщила нос. – Чуть больше года. А что?
- Нет, ничего, - тихо ответила она. Но все-таки сдалась, когда я вздохнул и повернулся к ней. – Ты изменился, Вань. И я сейчас не о гопарях залетных.
- Знаю, - кивнул я. – И не понимаю, как это все прекратить. Будто сломалось что-то внутри.
- А ты на пользу это обрати, - хитро прищурилась Никки. Когда она щурилась, то становилась похожей на маленького ехидного бесёнка. Я ей никогда не говорил, но мне очень нравилось, когда она так делает.

- Ты о чем? – улыбнулся я.
- Ну, ты же на журфак будешь все-таки поступать? Как закончишь службу свою.
- Хотелось бы, - вздохнул я и почесал лоб. И как я успел позабыть о своей давней мечте? Еще одно доказательство моих изменений. Больница меняет всех, кто попадает в болотно-зеленые стены. Неважно, псих ты или сотрудник.
- Помнишь, ты говорил, что дневник ведешь? Ну, или типа того. Записываешь туда свои мысли о психушке, о больных, о коллегах. Ты его еще ведешь?
- Полгода ничего не писал, - честно признался я и ойкнул, когда Никки нахмурилась и влепила мне кулаком в плечо. – Чего дерешься?
- Журналист, блин.
- Так как это поможет поступить?
- Практика. Может потом диплом по этой теме выдашь. Сам же говорил. Да и вообще, ты когда последний раз учебники открывал? – Никки хмыкнула, увидев, как я покраснел. – Вот и оно. Тебе считай год остался. Начинай готовиться. И дневники свои опять начинай вести. А еще лучше, перечитай, что ты там понаписал. Наверняка удивишься, когда на страницах себя старого найдешь.
- Хорошая идея, - чуть подумав, согласился я и легонько стукнул бутылкой по бокалу Никки. – Чудо, а не ребенок.
- А то я не знаю, - улыбнулась она. – Цени.
- Всегда ценю, - усмехнулся я.
- А Кирилл еще говорит, что у готов тусовки тухлые, - нарушила молчание Лаки, заставив нас с Никки покраснеть. Но Никки, сама того не ведая, дала мне тот толчок, который был нужен.

Вернувшись домой, я не стал сразу ложиться спать, хоть и устал смертельно. Вместо этого открыл ящик стола и вытащил две тетради. Одна была исписана полностью, а во второй была половина чистых листов. Вздохнув, я открыл её на последней записи. Как и ожидалось, закончилось все на случае с Петушком. Подумав, я взял первую тетрадь и погрузился в чтение. Вдруг Никки права и там получится найти прежнего себя.

Так и получилось. В первой тетради был совершенно другой «я». На страницах, покрытых мелким почерком, находилось место и рассуждениям, и осуждению, и добрым моментам. Вторая тетрадь была сухой, жесткой и бездушной. В ней не было мыслей и рассуждений. Только скупые и циничные заметки об очередном дне из жизни санитара психиатрической больницы.
Вздохнув, я отправился на кухню, достал из холодильника бутылку пива и вернулся в комнату. Затем сел за стол и принялся писать. Не о пропущенных днях, а о последней смене. И это далось нелегко. Порой приходилось выдавливать из себя не предложения, а отдельные слова. Размышления тоже давались тяжело, но я понимал, что это нужно. Нужно в первую очередь мне. Когда я закончил и перечитал написанное, то не мог не сдержать довольной улыбки. Затем, чуть подумав, достал телефон и отправил Никки сообщение в аське. Несмотря на раннее утро, она ответила почти сразу же.
IvenRaven: Я снова начал писать. Спасибо.
Nicolett666: Рада это слышать ххх))) А теперь дуй спать.
IvenRaven: У меня смена через три часа. Собираться надо)
Nicolett666: Блин, забыла(( А сегодня в клубе кавер-вечер Lacrimas Profundere. Колумб со своими играть будет. Может отгул возьмешь?
IvenRaven: Сама знаешь, что не получится. Ладно, не страшно. Развлекись там за меня.
Nicolett666: Без тебя стремно( А на днюху мою ты тоже работаешь?
IvenRaven: Твою днюху я ни за что не пропущу)) Подарок уже ждет.
Nicolett666: Жопа ты XD Спецом дразнишь?
IvenRaven: Не без этого) Ладно, мне правда пора идти собираться. А ты вот спать иди. Нечего в аське залипать в пять утра.
Nicolett666: Пока, Ванька) Целую нежно в щеку ххх)))

Убрав телефон, я нахмурился и посмотрел на тетради, которые все еще лежали на столе. Затем мотнул головой, взял чистое белье и отправился в душ. Никки забыла, что у меня смена, но я помнил, как и всегда. И от этого настроение портилось задолго до начала работы. Но куда деваться. Сам на это подписался.

К больнице я подошел, как и всегда, за полчаса до начала смены. Привык уже выходить в одно время, что ни единой лишней минуты не проводить в стенах грязно-желтого здания. На крыльце уже стояли другие санитары. От кого-то тянуло перегаром, Галя зевала и терла с недосыпа глаза, а Жора о чем-то весело болтал со Степой.
Когда я подошел ближе, Жора радостно угукнул и сдавил своей лапищей мою ладонь. Степа сунул свою мягкую ладошку, похожую на дохлую рыбину: мокрую и скользкую. Галя помахала рукой и полезла в карман за пачкой сигарет. Опаздывая, как обычно, мчался к больнице Мякиш, сжимая в руке потертый кожаный портфель, доставшийся ему в наследство от деда, не иначе. Вразвалочку шел Артур, закинув за спину пакет со сменкой.
- Мы на подхвате сегодня, Вано, - зевнул Жора, когда я поднялся по ступеням и достал сигареты, чтобы выкурить одну перед сменой.
- В смысле? – нахмурился я. – В другом отделении?
- Не. На выездах. Весна же в самом разгаре, - пояснил грузин. – Ебанаты в это время года сами не свои. Азамат вчера рассказывал, что весь день в выездах провел, да и ночью пару раз дергали. Палата для буйных полная, мамой клянусь.
- Да пофиг, - я проигнорировал подошедшего Артура, но тот тоже прошел мимо, словно меня не существовало. После стычки в женском отделении он меня игнорировал, а если нужно было что-то сказать, то делал это сквозь зубы. – Выезд или отделение. Без разницы, если честно.
- Это правильно, Вано. Похуизм в нашем деле вещь нужная, дорогой, - хохотнул Жора. Он посмотрел на часы и поежился. Утром было холодно. Снова прошел дождь, смыв грязь и принеся прохладу. – Ладно. Погнали переодеваться. Смену примем и вперед.
- А это новенький? – кивнул я в сторону долговязого бритоголового парня. Жора кивнул и, махнув рукой, подозвал его к нам. Правда от меня не укрылось, что парню этот жест явно не понравился.
- Знакомьтесь, - хмыкнул грузин. Парень осмотрел меня и протянул руку. Я нахмурился, увидев на пальцах синие буквы: SHWP.
- Макс, - буркнул он.
- Иван, - ответил я и пожал руку. Макс с неприязнью посмотрел на Жору, но тот лишь весело хмыкнул и, хлопнув Артура по спине, направился ко входу. Я затушил окурок в урне и махнул Максу. – Пошли. Покажу, где раздевалка.
- Грузин сказал, что ты альтернативку проходишь? – спросил Макс, пока мы спускались в подвал. Он добавил, когда я кивнул. – А чо так? Чо в армейку не пошел?
- Не захотел, - коротко ответил я. – Как и косить не захотел. А ты чего тут забыл? Миллионов тут не заработаешь.
- Мне для дела, - туманно ответил Макс. Он указал пальцем на мою серьгу в левом ухе. – А ты нефор типа?
- Типа да, - криво улыбнулся я. – А что?
- Не, ничо. Мы нефоров не трогаем. Если они нормальные, - улыбнулся он. Левого клыка у Макса недоставало. – Короче, ладно. Я к Шаману в бригаду хочу. Слыхал за такого?
- Да, - кивнул я. Шамана в нашем городе многие знали. Когда он был обычным скинхедом, а потом неожиданно пошел в разнос и начал со своей бригадой громить наркопритоны, ввел дружины для поддержания порядка на улицах, щемил гопоту по ночам. Лаки как-то обмолвилась, что он в думу пролезть хочет. Но я ни с Шаманом, ни с его бригадой знаком не был.
- В общем, надо на полезных началах потрудиться. Характеристику получить. Борзота Шаману не нужна. Нужны идейные пацаны, - шепнул Макс, когда Жора обернулся. – Так что, полгодика тут поторчу, ксиву получу и свалю.
- Разумно, - снова кивнул я. Макс продолжил о чем-то рассказывать, но я его не слушал. Молча спускался по ступеням в подвал и гадал, какой окажется смена.

Жора не соврал. Смена началась с выезда и случился он через пятнадцать минут, как закончилась летучка у Миловановой. Помятый Мякиш нашел нас в туалете, коротко обрисовал ситуацию и велел спускаться вниз, где у входа уже ждал Кирыч в своей ржавой «буханке».
- Куда едем, Илья Степаныч? – спросил Жора, только забравшись в машину. Мякиш пожал плечами и подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть ответ в толстой тетради.
- Проспект Ленинцев, семнадцать. Кататонический ступор и обострение. Там бригада скорой тоже на подходе.
- Проблемы? – нахмурился грузин.
- Как сказать, - буркнул Мякиш. Кирыч кашлянул и завел двигатель.

До нужного дома мы доехали быстро, потому что находился он буквально в пятнадцати минутах езды от больницы, да и Кирыч, судя по всему, прекрасно знал дорогу, что позволило избежать стояния в пробках. У подъезда виднелась машина «скорой помощи», возле лавочки стоял водитель и задумчиво курил папироску. Увидев нашу машину, он приветливо помахал рукой Кирычу и улыбнулся, услышав гудок.
- Выгружаемся, - буркнул помятый Мякиш. Под глазом у него наливался фиолетовым синяк, да и общий вид оставлял желать лучшего. На все вопросы Жоры он кривил лицо и отмалчивался. Но хотя бы Рая улыбалась, глядя на него. С Раей после того случая с косящими от армии мне так и не удалось толком поговорить. То её Арина Андреевна отправляла в другое отделение, то меня направляли в женское или на выезды вместе с Жорой или Артуром. Но судя по улыбке происшествие понемногу отпустило её.
- Ох, блядь! – выругался Жора, когда мы вошли в подъезд «брежневки». Я выглянул из-за его плеча и прикусил губу, увидев то, чего уж точно не ожидал увидеть. И эмоции грузина я разделял в полной мере.
- Пиздец, - вздохнул я и покачал головой.

Площадка возле лифта на первом этаже была залита кровью. Кровь была на стенах, на полу, на двери лифта. Но удивляло другое. Посреди всей это кровавой феерии стоял голый мужчина, который сверлил стеклянным взглядом стену. Между ног кровавая каша, над которой колдует врач «скорой помощи», а в руке мужика, воинственно поднятой наверх, зажат член.
- Жена его рассказала, - пояснил врач, повернувшись к нам. На его лице не было никаких эмоций, словно с подобным он встречается по десять раз на дню. – Сидел он, болтал сам с собой, потом пошел на кухню, взял нож и под корень отрезал себе хер. С этим хером в руке он выскочил на площадку, вызвал лифт и… результат вы видите.
- Кататонический ступор, - кивнул Мякиш. – Жить-то будет?
- Будет. Но без члена. Повезло, что машина рядом была и мы сразу на вызов прибыли. Так что засвидетельствуй, Степаныч, и мы поедем.
- Жора, Ваня. Укутайте его и в машину несите. Сам, как видите, не пойдет.
- Ленин, - восхитился грузин, заставив врача «скорой помощи» улыбнуться. – Настоящий Ленин. Только не с революцией в кулаке, а с хуем.
- Георгий, - поморщился Мякиш. – Уведите больного. Рая, сообщи в отделение, чтобы палату отдельную подготовили.
- Хорошо, Илья Степанович, - кивнула девушка и, бросив осторожный взгляд на голого мужика, вышла из подъезда.
- Давай, Вано. Один черт изгваздаемся, - вздохнул Жора. Он взял больного под локти, а я привычно за ноги, после чего мы осторожно понесли его к выходу. На маленькую, серую женщину, которая утирала слезы, стоя в углу, никто не обратил внимания.

- Такое бывает, - тихо сказала Рая, когда мы сели в машину и ожидали Мякиша.
- Бывает, что мужик себе хуй отрезает? – широко улыбнулся Жора. Рая покраснела и коротко мотнула головой.
- Голоса. Большая половина больных слышит голоса.
- Они как-то делятся на типы или каждый один и тот же голос слышит? – уточнил я, пытаясь поддержать разговор.
- Обычно бывает три вида голосов. Первый – самый безобидный, - ответила Рая. Было видно, что эта тема ей очень интересна. – Такие голоса просто комментируют, что делает больной. «Чай налил? Молодец. Не хочешь чай? Ну и ладно». Второй тип страшнее – голос, который порицает и ругает. Больной уверяется в никчемности и может решиться на суицид. А третий – самый опасный. Он приказывает делать.
- И этому доходяге голос велел хер себе отчекрыжить? – рассмеялся Жора. Его смех поддержал и Кирыч.
- Скорее всего. Вероятно, пообещал решение проблем или еще что-нибудь, - тихо ответила Рая. – Больные таким голосам сопротивляться не могут.
- Понял, - кивнул я. – Как Елистратова из женского, да?
- Да, - улыбнулась Рая.
- А что с ней? – спросил Жора.
- Она – художник. Картины пишет, - пояснил я. – А советы ей дает Чеширский кот. После курса лечения голос пропал и Елистратова такую истерику закатила. Мол, верните его. Без него ничего не получается. Он единственный, кто меня хвалил, объективно критиковал и все в таком духе.
- Нам удалось убедить её, что без голоса жить будет легче. Но рано или поздно он все равно вернется, - вздохнула Рая.
- У Гузноёба тоже голос в голове, что срать ему велит? – проворчал Жора, вспомнив проклятого цыгана.
- Там другая ситуация, - улыбнулась Рая и замолчала, когда дверь машины открылась и на пассажирское сиденье рядом с Кирычем сел Мякиш. – Все хорошо, Илья Степанович?
- Да, Рая. Кровь остановили, хирурга пришлют, чтобы швы проверил. Поехали. Что с палатой?
- Готовят.
- И долго он в этом ступоре будет? – осторожно поинтересовался я. Мякиш повернулся ко мне и кисло улыбнулся.
- Кто знает. Может пару дней. Может пару месяцев. А может и год.
- Ну, блядь. Точно у нас теперь свой Ленин будет, - усмехнулся Жора. Но говорил он негромко, чтобы Мякиш не услышал. – Только тот в мавзолее лежит, а у этого отдельная палата.

По приезду в больницу, не успел я вымыть машину после больного, как поступил еще один вызов. Рая осталась с прибывшим, а её заменила Маша из женского. Только усевшись в машину, она ехидно хохотнула, увидев, как я на карачках вытираю кровь с пола.
- Сильно не натирай, Ванька. Едем к Панковой. Если не повезет, там кровищи поболе натечет. Полюбила она в последнее время руки себе расписывать.
- К Панковой? – удивился я. В голове всплыл образ девушки из отделения, где лежали буйные, и её хриплый голос, повторявший одно и то же имя. Денис.
- Ага. Отец звонил. Говорит, опять срыв. Нет бы в наркологичку оформить, - вздохнула Маша. – Но Папе виднее, кого и куда класть. Привет, Степаныч.
- Здравствуй, Маша. Поехали, - буркнул Мякиш, садясь в машину. Я нахмурился.
- Второго санитара не будет?
- Нет, - отмахнулся Мякиш. – Да и вызов обычный. Не к буйному. Заберем и обратно. Там Иванов опять безобразничает.
- Ну, от Ромки другого никто не ждет, - рассмеялась медсестра. Я не ответил. Только вздохнул и сел на свое место.

Дом, где жила Панкова, находился на Речке. Не самый плохой район города, но когда-то и здесь было шумно. Сюда селили химиков, бывших зеков и прочий сброд, однако в последнее время район изменился и даже похорошел.
Кирыч проехал мимо школы и повернул во двор, застроенный преимущественно «брежневками». Остановился он возле непримечательного подъезда, возле которого, на лавочке, заправлялись пивом какие-то парни, одетые в одинаковые спортивные костюмы. Они, увидев «психкарету», зашлись в шакальем смехе, а один, подняв вверх бутылку с пивом, словно кому-то отсалютовал.

- К Панковой походу опять, - хохотнул он, когда мы выбрались из машины. – Ну, да. Точняк. Дурка приехала.
- Глохни, Зяба, - буркнул другой, покрупнее и вальяжно рассевшийся на лавочке. – Забыл, чо батя Натахин с Котом сделал, когда вы в школе жопы протирали?
- Да, он сдулся уже, Пух, - отмахнулся тот, кого назвали Зябой. – Раньше может и держал власть, а сейчас все. Сам не свой ходит.
- Это второй подъезд? – уточнил Мякиш.
- Ага. Ты к Панковым? – кивнул Пух. Глаза серые, равнодушные. В них плещется хмель и скука.
- Да.
- Шестой этаж. Кнопка в лифте не работает. Езжай до пятого и пехом, - процедил он и, забрав у Зябы бутылку, сделал широкий глоток. – Ты охуел? Хуль ты туда слюней напускал?
- Ничо не напускал, - надулся Зяба и вздрогнул, когда бутылка полетела под ноги. – Кончилось все. Сами все и выдули!
- Присосался, блядь, как пиявка. Чеши в киоск за новой, - велел Пух. Зяба злобно на него посмотрел, но послушно потрусил вперед по дороге. Я же, вздохнув, направился следом за Мякишем и Машей в подъезд.

Подъезд был изгажен, как и многие в нашем городе. Несмотря на то, что стены покрасили знакомой мне болотно-зеленой краской, они все еще хранили артефакты прошлого. Надписи, ругань, корявые рисунки и… слова любви.
- «Дэн + Натаха = Любовь», - прочитал я и прищурился, стараясь разглядеть замазанную краской другую надпись. – «Наташка лучше всех». «Олька и Наташка – подруги». «Дэнчик супер».
- Королева красоты поди была, - усмехнулась Машка, поднимаясь по ступеням за Мякишем. – А сейчас всё. Как все. Обоссатая, грязная и дурная.
- Маша, - снова поморщился Мякиш.
- Иду, Степаныч, иду.

Денис. Это имя постоянно кричала Наташа Панкова, когда её привязывали к кровати санитары. Это имя она шептала ночами, когда я заходил проверить палату. С этим именем она засыпала и улыбалась, когда Денис приходил к ней во сне. А сейчас за ней снова приехала «психкарета». Чтобы отвезти в больницу с грязно-желтыми стенами, где санитары будут жадно пялиться на её грудь. И никто, абсолютно никто, не увидит в ней человека с разбитым сердцем, медленно умирающего от невыносимой боли.

За полгода Наташа сильно изменилась. Вместо красивой девушки, пусть и изможденной, я увидел погасшую и бледную, как свечу, женщину. Предплечья замотаны бинтами, на бинтах кровь, глаза усталые и безжизненные. Она равнодушно посмотрела на Мякиша, который сел на край дивана. Скользнула взглядом по Маше и задержалась на мне.
- Денис? – тихо спросила она. И сама же мотнула головой, понимая глупость сказанного.
- Что случилось, Наташ? – спросил Мякиш, привлекая её внимание. Девушка не ответила. Только робко улыбнулась и отвернулась к окну, за которым качалась от ветра цветущая ветка абрикосового дерева. – Расскажешь?
- Мать её в магазин пошла, а когда вернулась, Наташку в ванной нашла. С руками порезанными, - мрачно ответил за дочь крупный, коротко подстриженный мужчина. Несмотря на мощное телосложение, он будто тоже немного сдулся, как и дочь. Серые глаза, в которых плескалась усталость, были очень похожи на глаза Наташи. – Я всех врачей на ноги поставил, а она… тает, как воск. А все из-за какого-то долбоеба!
- Он хороший, пап, - так же тихо ответила девушка и улыбнулась, посмотрев на письменный стол. Проследив за её взглядом, я увидел на столе фотографию, на которой была Наташа и незнакомый мне рослый парень. Они улыбались, смотря в объектив, и не догадывались, что последует за вспышкой фотографа.
- Её в наркологию надо, Сергей Валентинович, - мягко ответил Мякиш и тут же сжался, услышав зубной скрежет.
- Она давно уже дурью не мается. Осталась одна дурь. В голове её. Так вытащите её! Или мне Папаяннису опять звонить?! – рыкнул он, на миг превратившись в былую версию себя.
- Нет, нет. Вань, отведи Наташу в машину, - побледнел Мякиш, когда до него дошел смысл сказанного. Я кивнул и, подойдя к девушке, прикоснулся к её руке.
- Пойдем? – улыбнулся я.
- Куда? – спросила Наташа. В глазах на миг зажглась надежда и тут же погасла. – Дениса там нет?
- Нет, Наташ. Но там мы тебе сможем помочь.
- Опять на сиськи пялиться будут, - скривилась она. – Трогать, смеяться…
- Я им не позволю, - тихо ответил я и поморщился, услышав гневное сопение отца Наташи. – Я буду приходить к тебе каждые полчаса. Тебя никто не тронет. Обещаю.
- Хорошо, - устало ответила она и, поднявшись с дивана, пошатнулась. Я подхватил её под руку и невольно вздрогнул. Кожа девушки была липкой, мягкой и холодной. – Голова кружится.
- Пойдем. Осторожно, - буркнул я, ведя её под руку к выходу из комнаты. Задержался только на мгновение, когда на плечо легла ладонь её отца.
- Спасибо, - хрипло сказал он и в его глазах я увидел благодарность. Наверняка, другие санитары не церемонились, когда забирали Наташу. Возможно кто-то применял излишнюю силу. А здесь они столкнулись с пониманием. Возможно, впервые в своей жизни.
- Не за что, - вздохнул я и повернулся к Наташе. – Осторожно. Давай. Еще шажочек. Вот, молодец.

В больницу возвращались в полном молчании. Даже Маша обошлась без привычного сарказма, предпочитая всю дорогу что-то записывать в тетрадь. Я же задумчиво наблюдал за Наташей, которая сидела на скамье напротив меня и с улыбкой рассматривала свои руки. Иногда она принималась что-то бормотать себе под нос, порой морщила нос и долго смотрела в пол, а иногда загибала пальцы, словно отсчитывала что-то.
В палату она прошла спокойно и без истерик. Пропустила мимо ушей ехидное замечание Артура и покорно легла на кровать. Затем посмотрела на меня и, поджав губы, вздохнула. Маска спала с её лица. Я видел перед собой молодую девушку, которая стремительно угасала и не собиралась даже пальцем пошевелить, чтобы уцепиться за ускользающую жизнь. В её глазах блестела боль, а серые губы изгибались в жалобной улыбке.

- Водички принести? – тихо спросил я. Наташа с трудом кивнула и улыбнулась.
- Да, пожалуйста.
- Да, она сдохнет, не сегодня, так завтра, - хохотнул Артур. Я повернулся к нему и сжал кулаки.
- Уйди!
- Чо ты сказал? – нахмурился он.
- Уйди отсюда. Или завтра её отец сюда придет с тобой поговорить, - Артур задрал подбородок, но в итоге сдался, проворчал что-то ругательное и вышел. Я же, вздохнув, повернулся к Наташе. – Сейчас принесу. Отдыхай.
- Я думала, что он вернется, - задумчиво прошептала девушка. – Думала, что мы всегда будем вместе. Как в школе.
- Ты про Дениса, да?
- Ага, - кивнула она. Слеза сбежала по серой щеке и затерялась в грубых складках одеяла. – Пыталась его забыть. Не получилось. Маму расстроила… папу…
- Тише. Отдыхай. Не надо сейчас себя мучить. Со временем все забудется, - ободряюще улыбнулся я, но Наташа покачала головой.
- Нет. Не забудется, - вздохнула она и отвернулась к стене. – Знаете, не надо воды. Не хочется.
- Я все же принесу.
Наташа не ответила. Её плечи дергались от беззвучного плача. И этот плач ранил куда сильнее, чем молчание.

Через час Наташу посетил сам главврач, если и снисходивший до больницы, то только по праздникам. Перед его приходом, Жора отправил меня и Макса драить туалет и коридор, а потом велел вести смирно и не говорить ничего лишнего. Андрей Владленович Папаяннис всегда казался мне могучим мужчиной, поэтому я был удивлен, увидев перед собой мелко семенящего мужичка с лисьим взглядом. Он равнодушно прошел мимо остальных больных, завернул в палату Панковой и около получаса о чем-то говорил с Наташей. Затем вышел, перекинулся парой слов с Ариной Андреевной и исчез из отделения. После визита главного, Милованова приставила меня к палате Панковой, велев удовлетворять любую просьбу больной. Но ничего сверхзапредельного не потребовалось. Наташа иногда просыпалась, просила воды и, выпив стакан, снова засыпала. В три утра, пока Витя дремал на стуле, а Жора трахал в кабинете медсестру Машу, Наташа умерла.

Она ушла тихо и незаметно. Без боли и криков. С улыбкой на лице. Я был рядом с ней и первые десять минут не мог заставить себя подняться со стула. Сердце ходило в груди ходуном, а на глаза сами собой навернулись слезы. Но мне пришлось найти силы, чтобы встать, дойти до кабинета медсестры и доложить ей о случившемся. Пока взъерошенная Маша вместе с помятым Мякишем, который исполнял обязанности дежурного врача, топтались у кровати Наташи Панковой, я отправился в туалет, чтобы покурить. Но сигарета, против воли, не принесла облегчения. Одна, вторая, третья… Я курил одну за другой и смотрел на тусклую желтую лампочку под потолком. Неожиданно лампочка щелкнула и погасла.

- Такое бывает, Вано, - беспечно заявил мне Жора и поднял выше фонарик, когда я вкручивал новую лампочку, забравшись на стремянку.
- Первый раз запоминаешь? – глухо спросил я. Спросил не потому, что мне было интересно. Просто хотел, чтобы от меня отвязались со своими нравоучениями.
- И это тоже. Повезло, что она ушла тихо. Порой бывает по-другому, - зевнул грузин и рассмеялся, увидев танцующую у входа Настю. – Чего, Настенка? Какать хочешь?
- Нет, Георгий Ираклиевич. Я по-маленькому, - смущенно улыбнулась Настя. Жора кивнул и указал толстым пальцем на дыру в полу.
- Ну, так делай. Мы с Вано не смотрим, - ответил он и, усмехаясь, уставился на пунцовую Настю.
- Пойдем, спросим, не надо там чем помочь, - буркнул я, потянув Жору за собой. Тот на миг удивился, потом ехидно рассмеялся и поплелся за мной. Но не удержался от соблазна и обернулся, заставив Настю вскрикнуть.
- У, заросла вся, как джунгли, - хохотнул грузин, щелчком отправляя окурок в мусорное ведро. – Мамой клянусь, не баба, а маймун.

Еще через час в отделение приехал отец Наташи и её мать – худая, изможденная женщина с заплаканными глазами. Она шла по коридору, как привидение, и если бы муж её не поддерживал, точно бы упала.
Отец Наташи хмуро слушал сбивчивую речь Мякиша и изредка кивал. Мама Наташи плакала, промакивая зеленым платком выцветшие глаза. А я просто стоял и смотрел на них, не в силах отвести взгляд.

- Да, да. Ваня за ней присматривал. Селиванов, подойди сюда, - велел мне Мякиш. Когда я подошел, он смущенно хмыкнул и сделал шаг назад. Но отец Наташи мрачно на меня посмотрел, облизнул сухие губы и коротко спросил:
- Ты был там?
- Да. Был.
- Ей было больно?
- Нет. Она ушла тихо, - ответил я и, чуть подумав, добавил. – Она улыбалась.
- И сейчас улыбается, - вздохнул мужчина. На миг маска спала, и я увидел перед собой изможденного старика с тупой обреченностью смотрящего на кровать, где лежала его дочь. – Она говорила? Сказала хоть что-нибудь?
- Нет, - соврал я, понимая, что очередное упоминание Дениса, это не то, что нужно родителям Наташи. – Она спала.
- Хорошо, Иван, - снова вздохнул мужчина и протянул мне широкую ладонь. – Спасибо, что сдержал слово и был рядом.
- Мои соболезнования, - кивнул я и, развернувшись, отправился в туалет.

В туалете я встретил Настю, которая смущенно натянула штаны и, виновато улыбнулась. Но я улыбку не поддержал. Подошел к окну и, достав пачку сигарет, закурил. Настя, чуть помявшись, подошла ближе и удивленно отпрянула, когда я протянул ей сигарету.
- Бери, - кивнул я.
- Спасибо, - тихо ответила девушка и, помявшись, спросила. – А там, в коридоре… кто-то умер, да?
- Да.
- А что случилось, Иван Алексеевич? – побледнела Настя. – Убили кого-то?
- Нет, - вздохнул я. – Просто разбилось одно сердце.

Моя страница на ЛитРес.