27 мая 1960 года родился Александр Башлачёв, советский поэт, рок-бард, автор и исполнитель песен.

Александр Башлачёв родился 27 мая 1960 года в Череповце в семье начальника участка теплосилового цеха — Николая Алексеевича Башлачёва и преподавателя химии Нелли Николаевны.

После окончания школы в 1977 году пробует поступить на журфак Ленинградского университета им. Жданова, однако не поступает из-за отсутствия публикаций. Тем не менее, во время приезда Башлачёв знакомится с будущим журналистом Леонидом Парфёновым.

В 1977—1978 годах работал художником на Череповецком металлургическом комбинате. В 1978—1983 годах учился в Свердловске в УрГУ на факультете журналистики. После университета вернулся в Череповец, где год проработал в газете «Коммунист».

В сентябре 1984 года в Череповце познакомился с Артемием Троицким, по приглашению которого отыграл серию «квартирников» в Москве и Ленинграде.

Осенью 1984 уехал из Череповца сначала в Москву, затем в Ленинград. Первый концерт-квартирник Башлачева в Москве прошёл в квартире художника Николы Овчинникова, второй — через несколько дней в квартире поэта Геннадия Кацова в Текстильщиках.

В марте 1985 года состоялось его первое публичное выступление в Ленинграде вместе с Юрием Шевчуком в 6-й аудитории Ленинградского ветеринарного института (пр. Московский, 99). Этот концерт проходил сразу после III фестиваля Ленинградского рок-клуба, поэтому получил название «Четвёртый день фестиваля». Запись этого концерта была издана под названием «Кочегарка».

В это же время он записал свой первый альбом, запись организовал Сергей Фирсов в домашней студии Алексея Вишни. Позже эта запись выходила под названием «Третья Столица». С этого момента Фирсов считает себя директором Башлачёва[5]. Кроме того, директором музыканта в середине 1980-х гг. также был Игорь Виттель.

На следующий год окончательно поселился в Ленинграде, там он вступил в Рок-клуб. С помощью того же Фирсова с марта 1986 года официально трудоустроен в котельной «Камчатка». В июне 1987 года на Пятом Ленинградском фестивале получил приз «Надежда».

1987 — весной был занят на съёмках в документальном фильме Алексея Учителя «Рок». В процессе съёмок от участия в них отказался. Позже, когда Башлачёв умер, его похороны снимала группа Ал. Учителя и включила в одну из версий фильма кадры этого события.

Июнь 1987 — выступление на пятом Ленинградском рок-фестивале в ЛДМ, выступление на рок-фестивале в Черноголовке.

Август 1987 — съёмки в фильме «Барды покидают дворы» (Киев), от участия в котором в процессе работы отказался.

Между 7 и 9 часами утра 17 февраля 1988 года выпал из окна кухни съёмной однокомнатной квартиры № 281, расположенной на 8 этаже дома № 23, корп. 1 по проспекту Кузнецова в Ленинграде. Погиб на месте. Наиболее вероятная версия смерти — самоубийство, однако истинные причины падения точно не установлены.

Что меня поймало, это, конечно, подача текстов и лирика. Наверное, есть люди, которые настроены на Башлачёва, а есть не очень настроенные, и первые, пожалуй, очень быстро узнают в голосе самих себя, очищенных от фальши. То есть, ты когда хочешь кричать о чём-то наболевшем, ты это делаешь тебе понятным способом, тебе понятной интонацией, и если совпал с Башлачёвым, то быстро замечаешь что-то своё, родное. Вот я и поймал то самое настроение, жизненный “аккорд”, услышал то, чего мне не хватало, послание о том, что мир бесконечен, но сумрачен до безысходности, от того такая тоска кругом, что каждый миг особенный, и каждая секунда через мгновение уже утрачена безвозвратно, ты живёшь и умираешь одновременно и никогда не вернёшься обратно. Хотя при этом сразу другой стороной разума напротив воспринимается какая-то надежда и вера во что-то прекрасное, всепрощающее, бесконечное со знаком плюс. Похоже на религиозное переживание, пожалуй, но, наверное, именно поэтому Башлачёв порой так “цепляет” или отторгает.

"Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди и смотри,
Как горлом идет любовь.

Лови ее ртом. Стаканы тесны.
Торпедный аккорд – до дна.
Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна."

У меня при этих строчках подступает ком к горлу, не напрасно там про горло и про то, как хлещет любовь стаканами, уже хочется отпустить что-то из недр души, но не знаю, как выпустить.

Башлачёв воспринимается и как что-то вселенское, и как нечто очень русское, почему-то настолько русское, что не верится, что он может быть хотя бы немного понятен иностранному читателю и слушателю. Каждая строчка некоторых песен являет тугой клубок аллегорий, распутать который голова, порой, не в состоянии с десятого раза, погружаясь в уровни смысла и находя новые мысленные сочетания, вспоминая значения фраз, смешивая их с услышанным в детстве, в повседневной жизни, в прибаутках, которые помнишь только краем сознания. Разве может это сделать иностранец, находясь не в контексте российской культуры?

"Вот тебе обратно тропинка,
И петляй в родную землянку,
А крестины там иль поминки —
Все одно там пьянка-гулянка!

Если забредет кто нездешний —
Поразится живности бедной,
Нашей редкой силе сердешной,
Да дури нашей злой заповедной.

Выкатим кадушку капусты,
Выпечем ватрушку без теста,
Что, снаружи все еще пусто?
А внутри по-прежнему тесно!"

Что за кадушка капусты и ватрушка без теста? Что за такая заповедная дурь? Кому это может быть понятно, кроме нас самих, впитавших страх голода из глаз стариков, нас самих в смысле населения целиком, обозначенном клеймом этой самой дури, вскипающей в самых неожиданных случаях, но, пожалуй, окружающей нас повсюду в обществе, как будто языческие духи в древнем лесу.

И, конечно, как упоминал выше, Башлачёв — это почему-то всегда надежда на лучшее, не взирая на грязь и мрак, не взирая на приходящее осознание или скорее ощущение грехов и огрехов и на собственное самоубийство, Башлачёв — это понимание того, что есть ради чего жить.

"Век жуем матюги с молитвами.
Век живем, хоть шары нам выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
И не поем. Петь уже отвыкли.

Долго ждем. Все ходили грязные,
От того сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство-то честные, хорошие."

Ведь такие мы все и есть, правда же? Хорошие, честные. Так хочется в это верить, так хочется верить в мир и в людей, в искренность и правду, да какой-то детской наивной верой, безотносительно дури, безотносительно серьёзных дел и сложных расчётов, просто верить, что ты не один, а тебя окружают честные люди, которые живут и радуются жизни.

Это то, чем является Башлачёв для меня — не просто поэт и музыкант, а жизнь, потерянная в бездонных колодцах, из которых “не напиться”, почти забытая, но чьи песни всё ещё нужны.

Виктор Цой, само собой.

Статья в МК в день похорон Виктора Цоя, 19 августа 1990 года.

Московский комсомолец с интервью с Костей Кинчевым  в день концерта в память о Викторе Цое 21 октября 90 года.

Концерт памяти Саши Башлачева

Газета Ленинградского рок-клуба с некрологом Башлачева

Пример нашего изъятия странички из журнала. В пустом прямоугольнике был кто-то недостойный находиться на одной странице с Кинчевым.

Листовка с "Алисой".

Была во времена оны такая таллинская газета "ЗЗЗ" (За зеленым забором). Печатались там разные статьи про рок. На обложке - это Митьки, но не полностью - мыши или время :(

Зато в середине статейка про Гражданскую оборону.

Ну, это я на фоне. Общага, комната была заклеена от кровати до потолка. Постарше и помоложе. Примерно. На второй фотке у меня модные самоваренные джинсы и самовязанный свитерок.

Вот такая, блин, молодость.