Так вот оно что.
Постепенно переводим пикабу на автономную жизнь без участия посторонних ресурсов.
VendettaKun
9925
рейтинг
7 подписчиков
9 подписок
95 постов
4 в горячем
Награды:
Знакомьтесь, мой питомец.
Периодически приползает и под угрозой избиения ( или как минимум скользкой клавиатуры) и выпрашивает морковку.
Пёс ( и всё из-за стены)
Для окончания лета и середины запоя воздух в комнате был непривычно свеж. Я закутался в одеяло, повернулся на бок и приоткрыл глаза. На ковре сидела большая грязная собака. Картинка из рыжей вислоухой бестии, разбитого телевизора и останков серванта слегка плыла. Все это, конечно, снилось – ничего крупнее тараканов я сроду не держал. А телевизор выкинул с крыши в огород давно, не убив при этом ни одной копошащейся в перегное старушки. Однако, к чему бы такие сновидения? Собаки снятся к деньгам и посиделкам с друзьями. Ни того, ни другого в ближайшей перспективе не предвиделось. Но собаку я все-таки погладил. На ощупь она казалась настоящей.
Барбос поднялся, обнюхал мне руку и сунул морду под одеяло. Дальше последовали передние лапы, за ними – остальной лохматый фюзеляж. Нашатырем ударил в нос запах мокрой псины. Тут я понял, что это нихуя не сон. Какой сон, если поперек живота улеглась вонючая дворняга, невесть как оказавшаяся в закрытой квартире?! Меня это взволновало. Да что уж там – обрушилось ахуение предпоследней степени тяжести.
Последнюю я прочувствовал за три недели до этого, проснувшись в Измаильском обезьяннике за двести пятьдесят километров от Одессы. Меня обнаружили спящим в патрульной машине под зданием опорного пункта. Долго не могли разбудить и вытолкать, и я даже съездил с экипажем на задержание. После чего мне предъявили взлом и сблёв. За сблев – вручную и больно. Но охуел я не от пиздюлин, от которых копейки в кармане погнулись, а от страшной загадки: «Как? Как, блядь, я открыл поставленную на сигнализацию машину?!»
И вот теперь у меня в кровати лежит помесь кавказской овчарки с носорогом и подозрительно трется об ногу. Я потихоньку выпростался из-под животного и, шатаясь, помелся на кухню. Там-то я и обнаружил пропажу. Нет, все было на месте: и холодильник, и шкаф, и полная рюмка водки, а вот стены на улицу как не бывало.
С моего первого этажа панельной девятиэтажки открывался вид на проволочный забор и куцый палисадник. Стена вместе с окном покоилась на земле, образовав трап в поруганный огород. Моя жилплощадь нехило расширилась, но кухня сильно проигрывала в уюте без занавесок. Опять же геранька осталась без приюта. Зато стало ясно, откуда взялась собака. Уже заебись.
Странно, раньше я даже внимания не обращал на эту стену, она являлась само собой разумеющейся частью внешнего мира, а тут… Вчерашняя рюмка водки пришлась кстати, и я принялся восстанавливать события. Голова кое-как заработала, но вспомнил я лишь, что накануне пил, как и весь последний месяц: три раза по ноль пять. Белой. Ящик водки на неделю и столько же пива. Чтобы жажда не мучила.
Посреди комнаты, ощетинившись проводами, красовался грязный остов телевизора. Я припомнил, как после «ужина» вернул его из огорода и смотрел «Зеленого слоника». Много и громко смеялся. Однако, не настолько же, чтобы рухнула стена.
Собака (вообще-то кобель, если что) приветливо махала хвостом. На моем провонявшем ложе ему определенно нравилось. Пес настолько освоился, что перевернулся на спину, напрашиваясь на «почесать пузико». Я поначалу смалодушничал, но в итоге согнал животное с кровати. Потом мы поели вчерашних пельменей...
Началось все, как всегда, из-за женщины. Ради Марины я оказался в компании гламурных литераторов и сочувствующих им филологов. Даже начал выкладывать в сеть свое неуклюжее творчество. Будь это сатанисты или даже «зеленые», я бы работал сторожем на кладбище или убивал людей ради пучков укропа. Я хотел быть с ней. И всё. Нужны были только деньги, чтобы соответствовать.
В этом кружке беззаботных мажоров меня называли «спекуль». Я брался за любой гешефт. Телефоны, карты памяти, презервативы – что угодно. Но даже два мои магазина не позволяли жить так широко: Ибицы, Буковели, горные лыжи, сноуборды, кайты и прочие акваланги. Но я продолжал питать какие-то иллюзии и даже взял в кредит эту самую однокомнатную. Половину зачем-то выплатил.
У нас тусовались разные женщины. От экзальтированных поэтесс до гламурных кис, вроде Маши Пуриц. Дура, живущая в солярии и похожая на копченую мышь с синдромом недобляди (когда хочется ебаться со всеми, но без денег не позволяет жадность, а за деньги – воспитание), смеялась над их шутками, как гиена. Марина же была у них кем-то вроде остроумной, но при этом красивой матери Терезы.
Они снисходительно посмеивались над моими текстами, где буквы плавали в алкоголе, как щепоть черного перца в бульоне, герои были «мертвы», а юмор пошловат. А я раз за разом бежал к ним на запах мысли. Наивный. Эти снобы проводили досуг в бесконечном пережевывании подхваченного с чужих тарелок. Тогда в моде был Паланик, и они дружно слюнявили «Бойцовский клуб». Блять. Я не афишировал, что дерусь на сходках футбольных фанатов, где меня пару раз превращали в центнер отбитого мяса. Изнеженные книжные черви несли неземную чушь о саморазрушении и просветлении в драках, в которых я о таком даже не думал, а просто выживал.
Заправлял там двадцатипятилетний мажор. Если наполнить моей ненавистью каждую каплю мирового океана и утопить в нем человечество, то это не выразило бы и миллиардной доли той ненависти, которую я питал к этой мрази. Он называл себя Герман, будучи по паспорту Гришей. Полуеврей в полукедах, безукоризненное ничтожество с поползновениями к остроумию, который бесил меня одним только фактом своего существования. Да еще эти потуги на юмор. «Земля имеет форму пастернака», – это он так острил. Хлыщ вел колонку в глянцевом журнале, куда его пристроил мошновый папа. За моей ненавистью пряталась ревность. Я боялся потерять мою, мою блять женщину. Ненависть – почти всегда изнанка страха.
Поутру, причитая, вышли соседские старухи. Глянув на мою равнодушную опухшую харю, стали искать склочную престарую деву, владелицу огорода, в котором она ежедневно торчала согнутой клюкой. Бабка на последние деньги обнесла участок «рабицей», а тут такой теракт. Я тусил рядом и даже обошел кругом плиту, приглядываясь, не торчат ли оттуда старушечьи ножки. Огородницу, наконец, разбудили. Поднялся крик, будто ночью я тайно лишил ее невинности. Старушечья рота засуетилась, стали звонить в ЖЭК, пожарникам и еще черти кому. Я вытащил к пролому стол, добавил два табурета и начал похмеляться.
Часа через пол соседи разошлись. Началось паломничество зевак. Я восседал в трусах и замызганной футболке за столом, как римский император, то и дело наполняя державу-рюмку из пол-литрового скипетра. Дежурную бутылку пива поставил на пол. Барбос гордо примостился рядом, уходить он явно не собирался. Я решил назвать его Бинокль, в честь моего подслеповатого кота из детства, которому однажды, после урока физики, пытался вставить мамины линзы.
Доносились обрывки разговоров:
– Алкашне хоть бы хны… Боже, кошмар, кусок стены обвалился… Расселся, как в ресторане... И не штукатурит…
Захотелось выкинуть какую-нибудь штуку. Почему-то вспомнился Есенин. Я встал на табурет и ткнул пальцем в собравшихся:
– Что ж вы ругаетесь, дьяволы? Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал за рюмку свои штаны…
Моя речь и семейные трусы произвели на публику впечатление. Кто-то засмеялся, кто-то зааплодировал. Я поплелся на полуспущенных к забору, добродушно улыбаясь. Выдавливать беззаботную лыбу, когда берут за горло, всегда тяжело.
– Ну, что, весело вам в нашем зоопарке? Сегодня смеетесь в кредит, завтра за деньги. Берите детей и сладкую вату. Мужик, твое кислое лицо нужно запретить законодательно! Улыбайся, блядь! – рявкнул я.
Тот, к кому обращался, осклабился, демонстрируя побитые молью усы и желтые деревянные зубы. Развернулся и ушел. Остальные потянулись за ним. Осталась только девушка с голубыми глазами. Это меня вдохновило.
– Сударыня, я хорошо размножаюсь в неволе. Заходите как-нибудь в гости. У меня клетка со всеми удобствами.
– Спасибо. Зайду, – всерьез ответила синеглазка и ушла.
Я вернулся в свою конуру и на куске картона вывел: «Человек пьяный обыкновенный». Повесил на забор. Приятно казаться лучше, чем ты есть. Особенно, когда ты и не человек давно, а так – ментальная слякоть. Подумав, добавил к надписи: «и собака».
К завершению второй бутылки подтянулись коммунальщики.
– Само упало… Бывает… Давай так: утром – деньги, вечером – стена. И окно само собой… Обычное дело, хули… Судиться заебешься… А то, слышь, можно и так пожить, свежий воздух опять же… Типа «Камера смотрит в мир»…
Денег не было и не предвиделось…
***
Я начал подозревать, что Марина греет пизду на стороне, когда пару раз словил ее на вранье. Она все отрицала и клялась. Последнее время ей требовались деньги, якобы на лечение отца. Это потом я узнал, что никаких родителей не было, ее воспитал дед. В тот день я отдал ей последние, оставшиеся от продажи магазина, пятьсот долларов.
Мы сидели с Мариной и Германом в кафе. Звучала песня «Под небом голубым». Я сказал, что Гребенщиков, гениальный подлец, заменив изначальное авторское «над», построил небо на земле с помощью одного предлога. Герман процедил сквозь зубы, что Михаил Гребенщиков такого вообще спеть не мог. Я было обрадовался возможности макнуть мажора рылом в его же тупость, но вмешалась Марина:
– Зая, не спорь. Ты утомляешь.
Я замолчал и принялся допивать свое пиво. Марина пошла в туалет, Герман – следом. Я двинул за ними. Неслышно зашел в туалетный предбанник и прислушался. Разговаривали они тихо:
– Ты достала денег?
– Да, пятьсот.
– Так мало!?
– Сказал, что последние.
– Врет, лошара. Ладно, давай. Сегодня у Маши встречаемся, будет зелье и веселье. Иди сюда.
Послышалась какая-то возня.
Вокруг все стало зеленым, как от нокаутирующего маваши в бедро. Я нащупал в кармане оставшуюся после разборки витрин отвертку. Выбил ногой дверь. Перед сидящим на унитазе «талантом» преклонила колени моя развратная сирота. Ноги сами понесли к Герману. Первые два шага дались легко. На последнем дико, по-звериному, завыла Марина. Отвертка упала на пол. Герман закрыл лицо ла
Барбос поднялся, обнюхал мне руку и сунул морду под одеяло. Дальше последовали передние лапы, за ними – остальной лохматый фюзеляж. Нашатырем ударил в нос запах мокрой псины. Тут я понял, что это нихуя не сон. Какой сон, если поперек живота улеглась вонючая дворняга, невесть как оказавшаяся в закрытой квартире?! Меня это взволновало. Да что уж там – обрушилось ахуение предпоследней степени тяжести.
Последнюю я прочувствовал за три недели до этого, проснувшись в Измаильском обезьяннике за двести пятьдесят километров от Одессы. Меня обнаружили спящим в патрульной машине под зданием опорного пункта. Долго не могли разбудить и вытолкать, и я даже съездил с экипажем на задержание. После чего мне предъявили взлом и сблёв. За сблев – вручную и больно. Но охуел я не от пиздюлин, от которых копейки в кармане погнулись, а от страшной загадки: «Как? Как, блядь, я открыл поставленную на сигнализацию машину?!»
И вот теперь у меня в кровати лежит помесь кавказской овчарки с носорогом и подозрительно трется об ногу. Я потихоньку выпростался из-под животного и, шатаясь, помелся на кухню. Там-то я и обнаружил пропажу. Нет, все было на месте: и холодильник, и шкаф, и полная рюмка водки, а вот стены на улицу как не бывало.
С моего первого этажа панельной девятиэтажки открывался вид на проволочный забор и куцый палисадник. Стена вместе с окном покоилась на земле, образовав трап в поруганный огород. Моя жилплощадь нехило расширилась, но кухня сильно проигрывала в уюте без занавесок. Опять же геранька осталась без приюта. Зато стало ясно, откуда взялась собака. Уже заебись.
Странно, раньше я даже внимания не обращал на эту стену, она являлась само собой разумеющейся частью внешнего мира, а тут… Вчерашняя рюмка водки пришлась кстати, и я принялся восстанавливать события. Голова кое-как заработала, но вспомнил я лишь, что накануне пил, как и весь последний месяц: три раза по ноль пять. Белой. Ящик водки на неделю и столько же пива. Чтобы жажда не мучила.
Посреди комнаты, ощетинившись проводами, красовался грязный остов телевизора. Я припомнил, как после «ужина» вернул его из огорода и смотрел «Зеленого слоника». Много и громко смеялся. Однако, не настолько же, чтобы рухнула стена.
Собака (вообще-то кобель, если что) приветливо махала хвостом. На моем провонявшем ложе ему определенно нравилось. Пес настолько освоился, что перевернулся на спину, напрашиваясь на «почесать пузико». Я поначалу смалодушничал, но в итоге согнал животное с кровати. Потом мы поели вчерашних пельменей...
Началось все, как всегда, из-за женщины. Ради Марины я оказался в компании гламурных литераторов и сочувствующих им филологов. Даже начал выкладывать в сеть свое неуклюжее творчество. Будь это сатанисты или даже «зеленые», я бы работал сторожем на кладбище или убивал людей ради пучков укропа. Я хотел быть с ней. И всё. Нужны были только деньги, чтобы соответствовать.
В этом кружке беззаботных мажоров меня называли «спекуль». Я брался за любой гешефт. Телефоны, карты памяти, презервативы – что угодно. Но даже два мои магазина не позволяли жить так широко: Ибицы, Буковели, горные лыжи, сноуборды, кайты и прочие акваланги. Но я продолжал питать какие-то иллюзии и даже взял в кредит эту самую однокомнатную. Половину зачем-то выплатил.
У нас тусовались разные женщины. От экзальтированных поэтесс до гламурных кис, вроде Маши Пуриц. Дура, живущая в солярии и похожая на копченую мышь с синдромом недобляди (когда хочется ебаться со всеми, но без денег не позволяет жадность, а за деньги – воспитание), смеялась над их шутками, как гиена. Марина же была у них кем-то вроде остроумной, но при этом красивой матери Терезы.
Они снисходительно посмеивались над моими текстами, где буквы плавали в алкоголе, как щепоть черного перца в бульоне, герои были «мертвы», а юмор пошловат. А я раз за разом бежал к ним на запах мысли. Наивный. Эти снобы проводили досуг в бесконечном пережевывании подхваченного с чужих тарелок. Тогда в моде был Паланик, и они дружно слюнявили «Бойцовский клуб». Блять. Я не афишировал, что дерусь на сходках футбольных фанатов, где меня пару раз превращали в центнер отбитого мяса. Изнеженные книжные черви несли неземную чушь о саморазрушении и просветлении в драках, в которых я о таком даже не думал, а просто выживал.
Заправлял там двадцатипятилетний мажор. Если наполнить моей ненавистью каждую каплю мирового океана и утопить в нем человечество, то это не выразило бы и миллиардной доли той ненависти, которую я питал к этой мрази. Он называл себя Герман, будучи по паспорту Гришей. Полуеврей в полукедах, безукоризненное ничтожество с поползновениями к остроумию, который бесил меня одним только фактом своего существования. Да еще эти потуги на юмор. «Земля имеет форму пастернака», – это он так острил. Хлыщ вел колонку в глянцевом журнале, куда его пристроил мошновый папа. За моей ненавистью пряталась ревность. Я боялся потерять мою, мою блять женщину. Ненависть – почти всегда изнанка страха.
Поутру, причитая, вышли соседские старухи. Глянув на мою равнодушную опухшую харю, стали искать склочную престарую деву, владелицу огорода, в котором она ежедневно торчала согнутой клюкой. Бабка на последние деньги обнесла участок «рабицей», а тут такой теракт. Я тусил рядом и даже обошел кругом плиту, приглядываясь, не торчат ли оттуда старушечьи ножки. Огородницу, наконец, разбудили. Поднялся крик, будто ночью я тайно лишил ее невинности. Старушечья рота засуетилась, стали звонить в ЖЭК, пожарникам и еще черти кому. Я вытащил к пролому стол, добавил два табурета и начал похмеляться.
Часа через пол соседи разошлись. Началось паломничество зевак. Я восседал в трусах и замызганной футболке за столом, как римский император, то и дело наполняя державу-рюмку из пол-литрового скипетра. Дежурную бутылку пива поставил на пол. Барбос гордо примостился рядом, уходить он явно не собирался. Я решил назвать его Бинокль, в честь моего подслеповатого кота из детства, которому однажды, после урока физики, пытался вставить мамины линзы.
Доносились обрывки разговоров:
– Алкашне хоть бы хны… Боже, кошмар, кусок стены обвалился… Расселся, как в ресторане... И не штукатурит…
Захотелось выкинуть какую-нибудь штуку. Почему-то вспомнился Есенин. Я встал на табурет и ткнул пальцем в собравшихся:
– Что ж вы ругаетесь, дьяволы? Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал за рюмку свои штаны…
Моя речь и семейные трусы произвели на публику впечатление. Кто-то засмеялся, кто-то зааплодировал. Я поплелся на полуспущенных к забору, добродушно улыбаясь. Выдавливать беззаботную лыбу, когда берут за горло, всегда тяжело.
– Ну, что, весело вам в нашем зоопарке? Сегодня смеетесь в кредит, завтра за деньги. Берите детей и сладкую вату. Мужик, твое кислое лицо нужно запретить законодательно! Улыбайся, блядь! – рявкнул я.
Тот, к кому обращался, осклабился, демонстрируя побитые молью усы и желтые деревянные зубы. Развернулся и ушел. Остальные потянулись за ним. Осталась только девушка с голубыми глазами. Это меня вдохновило.
– Сударыня, я хорошо размножаюсь в неволе. Заходите как-нибудь в гости. У меня клетка со всеми удобствами.
– Спасибо. Зайду, – всерьез ответила синеглазка и ушла.
Я вернулся в свою конуру и на куске картона вывел: «Человек пьяный обыкновенный». Повесил на забор. Приятно казаться лучше, чем ты есть. Особенно, когда ты и не человек давно, а так – ментальная слякоть. Подумав, добавил к надписи: «и собака».
К завершению второй бутылки подтянулись коммунальщики.
– Само упало… Бывает… Давай так: утром – деньги, вечером – стена. И окно само собой… Обычное дело, хули… Судиться заебешься… А то, слышь, можно и так пожить, свежий воздух опять же… Типа «Камера смотрит в мир»…
Денег не было и не предвиделось…
***
Я начал подозревать, что Марина греет пизду на стороне, когда пару раз словил ее на вранье. Она все отрицала и клялась. Последнее время ей требовались деньги, якобы на лечение отца. Это потом я узнал, что никаких родителей не было, ее воспитал дед. В тот день я отдал ей последние, оставшиеся от продажи магазина, пятьсот долларов.
Мы сидели с Мариной и Германом в кафе. Звучала песня «Под небом голубым». Я сказал, что Гребенщиков, гениальный подлец, заменив изначальное авторское «над», построил небо на земле с помощью одного предлога. Герман процедил сквозь зубы, что Михаил Гребенщиков такого вообще спеть не мог. Я было обрадовался возможности макнуть мажора рылом в его же тупость, но вмешалась Марина:
– Зая, не спорь. Ты утомляешь.
Я замолчал и принялся допивать свое пиво. Марина пошла в туалет, Герман – следом. Я двинул за ними. Неслышно зашел в туалетный предбанник и прислушался. Разговаривали они тихо:
– Ты достала денег?
– Да, пятьсот.
– Так мало!?
– Сказал, что последние.
– Врет, лошара. Ладно, давай. Сегодня у Маши встречаемся, будет зелье и веселье. Иди сюда.
Послышалась какая-то возня.
Вокруг все стало зеленым, как от нокаутирующего маваши в бедро. Я нащупал в кармане оставшуюся после разборки витрин отвертку. Выбил ногой дверь. Перед сидящим на унитазе «талантом» преклонила колени моя развратная сирота. Ноги сами понесли к Герману. Первые два шага дались легко. На последнем дико, по-звериному, завыла Марина. Отвертка упала на пол. Герман закрыл лицо ла
Дерево в болоте
Я убыю тэбья, лэсникъ! Я зарэжу тэбъя тупым кинжьялом! Я атамщщу за брата! Я абасцу твой труп и выибу тэло в рану!»
ххх
Пора мне уже. Нет сил, пора. Трудно умирать – стоя, а как иначе? Не знаю, что лучше – целиком рухнуть, обрубая ветки соседям, или поломацца на куски сначала? Вопрос только в этом. Ну, ещё часок продержусь – и вычёркивайте… О, вон и лесник идёт, считать нас – живых и мёртвых. Ровесник мой, лет под пятьдесят. Остановился. Смотрит.
ххх
Вот хорошая полянка, здесь заночую. Сухо, дрова есть, болото отступило.
Лесник Михалыч наконец решил совершить глобальный обход владений, пока там в центре идёт пертурбация начальства. Угодья огромные, а ходить надо. В любом случае – нельзя упускать упущенную прибыль. Чего только порой в глухом лесу не найдёшь – то мешок бабла, то голую блондинку, особенно в голливудских фильмах. Михалыч любил порой ихнее кино – весело и ненапряжно.
Опять же – лосики летом к избе не приходили. Сами кормились на воле, радостно еблись, дрались, нагуливали жирок. Частенько забредали в соседние угодья Семёныча – своих-то крупнокопытных он не уберёг, повыбили, а места подходящие. Там лосики метили территорию, однако надолго не задерживались, возвращались. Чуяли, где жратвы больше, а где жизнь дольше.
ххх
Младший Вонидзе шёл по следу. Крепкий запах дёгтя, кирзы и пареных носков не давал шанса потерять дорогу. Родовой кинжал в серебряных ножнах (с ручной чеканкой) стучал по ляжке и набивал синяки. За плечом висела винтовка иностранного производства. С оптическим прицелом.
«Я убыю тэбья, лэсникъ!» – упорно думал младший Вонидзе.
ххх
Ветерок поднимается. Нет, до утра не достоять. Ночью умру. Хорошее время – ночь. Буду падать кусками, чтобы лесника не пришибить. Он-то тут ни при чём.
ххх
Запалил костёр, принёс воды, пристроил котелок с грибами. Кинул туда соли и брусничных листьев. Нахуя? На всякий случай. Вдруг выйдет из чащи голая блондинка и спросит: «А вот нахуя ты, лесник, кладёшь в котелок брусничные листья?» А я и отвечу, брутально хмуря брови: «Это старый метод лесовиков, для поднятия и сохранения мужской силы!» Она сразу типа : «Ах! И что, помогает?» А я такой: «Ну давай проверим». Хотя канеш брусничный лист – чисто мочегонная хуйня, но вроде и вапще для здоровья не вред. Просто слабо изучено.
ххх
След свернул направо, в кусты. Младший принюхался. Моча. Здесь лесник сцал. На листиках цветов ещё висели капельки. Вонидзе лизнул – точно, моча! Уже близко, уже скоро сладкий миг мести! «Сцыш, лэсникъ! Баишса! Скоро кроф твая будэт лежать тут, на мхе, на дэрэвъях, на цвитках – вэзде! Ты умриош, гриазный гяур!» Он осмотрел винтовку. Хорошая винтовка, не поломалась. Не подведёт.
ххх
Прощай, закатное солнышко! Последний раз вижу макушкой твои лучи! Спасибо тебе за всё от имени каждого листочка, особенно за возможность фотосинтеза! Вон детишки от корня подрастают, и за них – спасибо! Я умру ночью, и завтра мы уже не встретимся. Прости, если что не так.
ххх
Снял сапоги, поставил к теплу для просушки, ну и чтобы комаров убивать. Достал водку, стаканчик. Смотрел в огонь, закусывал грибами из котелка. Пожалуй, имеет смысл брать с собой сковородочку, хотя бы лёгкую, дюралевую. Жареные грибы для закуски приятней…
Вроде что-то шебуршится справа? Ну уж никак не медведица с выводком, остальное хуйня. В ружье дробь – чисто пугануть кого или птичку на ужин добыть. Медведю такое допезды.
Налил очередную.
ххх
Говорили – лесник обладает лишним чутьём. Говорили – чует угрозу за километр. Говорили – умеет убивать взглядом. Надо осторожно. Тихо. Незаметно.
Младший Вонидзе прилёг за берёзой, поставил локти на кочку, упёр приклад в плечо. Смотрел на лесника сквозь крест и выбирал, куда всадить первую пулю. Не хотелось гасить гада слишком быстро и легко. В позвоночник, да. Держи, сцука!
ххх
Вот он, тот последний порыв ветерка перед ночным затишьем! Всё, больше не могу держать! Поехали, от вершины! Хррррусть…
ххх
Хуясе… Рухнуло в тишине. А вот есть такой философский вопрос – если в лесу падает дерево и никто этого не видит и не слышит – то вапще упало ли оно? Сколько лет живу в лесу, а впервые – слышать, как падает старое дерево. Хорошо, что не на меня. Без урагана, без ничего. Просто – возраст. А рядом, бывает, молодые стволы уже давно лежат – как-то не устояли, не выдержали. Почему так? И если б не я – никто бы и не знал, что в лесу упала старая берёза. Не, конечно, это видят тыщи комаров (гады, кусаются), но кто их спросит? Или лосики мои – тоже много чего видят, но кому они скажут? Или вот я – увижу, да сказать не успею или забуду. И что? Упало дерево или нет? Добавилось в мире немножко смерти или не добавилось?
…Ого, повело меня, хорошо пошла…
Налил ещё.
ххх
Нервы плясали, лесник уходил из креста. Вдруг сверху лишний звук – хрусть! Рефлекторно задрал голову, и кусок бревна угодил точно в лоб, сломав шейные позвонки в долю секунды. Младший Вонидзе умер.
ххх
Йоооопт! Оказывется, ещё один был, хотя сильно прятался! Как же я недоглядело, блять! Грех на мне, грех…
ххх
Пойду погляжу, что там за обломки. Авось для костра сгодятся.
Лесник Михалыч вздохнул и стал натягивать сапоги. «Не, надо тапки с собой брать, так-то сподручнее, когда лето. И сковородку, конечно».
Труп утопил в болоте, а винтовку отнёс в надёжный схрон, к другим похожим трофеям. Дорогая штука. Не выбрасывать же, в конце концов.
ххх
Пора мне уже. Нет сил, пора. Трудно умирать – стоя, а как иначе? Не знаю, что лучше – целиком рухнуть, обрубая ветки соседям, или поломацца на куски сначала? Вопрос только в этом. Ну, ещё часок продержусь – и вычёркивайте… О, вон и лесник идёт, считать нас – живых и мёртвых. Ровесник мой, лет под пятьдесят. Остановился. Смотрит.
ххх
Вот хорошая полянка, здесь заночую. Сухо, дрова есть, болото отступило.
Лесник Михалыч наконец решил совершить глобальный обход владений, пока там в центре идёт пертурбация начальства. Угодья огромные, а ходить надо. В любом случае – нельзя упускать упущенную прибыль. Чего только порой в глухом лесу не найдёшь – то мешок бабла, то голую блондинку, особенно в голливудских фильмах. Михалыч любил порой ихнее кино – весело и ненапряжно.
Опять же – лосики летом к избе не приходили. Сами кормились на воле, радостно еблись, дрались, нагуливали жирок. Частенько забредали в соседние угодья Семёныча – своих-то крупнокопытных он не уберёг, повыбили, а места подходящие. Там лосики метили территорию, однако надолго не задерживались, возвращались. Чуяли, где жратвы больше, а где жизнь дольше.
ххх
Младший Вонидзе шёл по следу. Крепкий запах дёгтя, кирзы и пареных носков не давал шанса потерять дорогу. Родовой кинжал в серебряных ножнах (с ручной чеканкой) стучал по ляжке и набивал синяки. За плечом висела винтовка иностранного производства. С оптическим прицелом.
«Я убыю тэбья, лэсникъ!» – упорно думал младший Вонидзе.
ххх
Ветерок поднимается. Нет, до утра не достоять. Ночью умру. Хорошее время – ночь. Буду падать кусками, чтобы лесника не пришибить. Он-то тут ни при чём.
ххх
Запалил костёр, принёс воды, пристроил котелок с грибами. Кинул туда соли и брусничных листьев. Нахуя? На всякий случай. Вдруг выйдет из чащи голая блондинка и спросит: «А вот нахуя ты, лесник, кладёшь в котелок брусничные листья?» А я и отвечу, брутально хмуря брови: «Это старый метод лесовиков, для поднятия и сохранения мужской силы!» Она сразу типа : «Ах! И что, помогает?» А я такой: «Ну давай проверим». Хотя канеш брусничный лист – чисто мочегонная хуйня, но вроде и вапще для здоровья не вред. Просто слабо изучено.
ххх
След свернул направо, в кусты. Младший принюхался. Моча. Здесь лесник сцал. На листиках цветов ещё висели капельки. Вонидзе лизнул – точно, моча! Уже близко, уже скоро сладкий миг мести! «Сцыш, лэсникъ! Баишса! Скоро кроф твая будэт лежать тут, на мхе, на дэрэвъях, на цвитках – вэзде! Ты умриош, гриазный гяур!» Он осмотрел винтовку. Хорошая винтовка, не поломалась. Не подведёт.
ххх
Прощай, закатное солнышко! Последний раз вижу макушкой твои лучи! Спасибо тебе за всё от имени каждого листочка, особенно за возможность фотосинтеза! Вон детишки от корня подрастают, и за них – спасибо! Я умру ночью, и завтра мы уже не встретимся. Прости, если что не так.
ххх
Снял сапоги, поставил к теплу для просушки, ну и чтобы комаров убивать. Достал водку, стаканчик. Смотрел в огонь, закусывал грибами из котелка. Пожалуй, имеет смысл брать с собой сковородочку, хотя бы лёгкую, дюралевую. Жареные грибы для закуски приятней…
Вроде что-то шебуршится справа? Ну уж никак не медведица с выводком, остальное хуйня. В ружье дробь – чисто пугануть кого или птичку на ужин добыть. Медведю такое допезды.
Налил очередную.
ххх
Говорили – лесник обладает лишним чутьём. Говорили – чует угрозу за километр. Говорили – умеет убивать взглядом. Надо осторожно. Тихо. Незаметно.
Младший Вонидзе прилёг за берёзой, поставил локти на кочку, упёр приклад в плечо. Смотрел на лесника сквозь крест и выбирал, куда всадить первую пулю. Не хотелось гасить гада слишком быстро и легко. В позвоночник, да. Держи, сцука!
ххх
Вот он, тот последний порыв ветерка перед ночным затишьем! Всё, больше не могу держать! Поехали, от вершины! Хррррусть…
ххх
Хуясе… Рухнуло в тишине. А вот есть такой философский вопрос – если в лесу падает дерево и никто этого не видит и не слышит – то вапще упало ли оно? Сколько лет живу в лесу, а впервые – слышать, как падает старое дерево. Хорошо, что не на меня. Без урагана, без ничего. Просто – возраст. А рядом, бывает, молодые стволы уже давно лежат – как-то не устояли, не выдержали. Почему так? И если б не я – никто бы и не знал, что в лесу упала старая берёза. Не, конечно, это видят тыщи комаров (гады, кусаются), но кто их спросит? Или лосики мои – тоже много чего видят, но кому они скажут? Или вот я – увижу, да сказать не успею или забуду. И что? Упало дерево или нет? Добавилось в мире немножко смерти или не добавилось?
…Ого, повело меня, хорошо пошла…
Налил ещё.
ххх
Нервы плясали, лесник уходил из креста. Вдруг сверху лишний звук – хрусть! Рефлекторно задрал голову, и кусок бревна угодил точно в лоб, сломав шейные позвонки в долю секунды. Младший Вонидзе умер.
ххх
Йоооопт! Оказывется, ещё один был, хотя сильно прятался! Как же я недоглядело, блять! Грех на мне, грех…
ххх
Пойду погляжу, что там за обломки. Авось для костра сгодятся.
Лесник Михалыч вздохнул и стал натягивать сапоги. «Не, надо тапки с собой брать, так-то сподручнее, когда лето. И сковородку, конечно».
Труп утопил в болоте, а винтовку отнёс в надёжный схрон, к другим похожим трофеям. Дорогая штука. Не выбрасывать же, в конце концов.
SCP-049 - Чумной доктор.
Объект №: SCP-049
Класс объекта: Евклид
Особые условия содержания: SCP-049 должен содержаться в охраняемой камере Исследовательского Сектора ██. SCP-049 нельзя извлекать из камеры без разрешения сотрудников уровня два или выше; перед изъятием объект необходимо подвергнуть воздействию сильных транквилизаторов. Кроме этого, его должны сопровождать два (2) вооружённых охранника, на нём должен быть надет стальной ошейник с двумя присоединёнными стальными трубами длиной 2 м, которые должны крепко держать два (2) сотрудника службы безопасности 1 или более высокого уровня допуска в течение всего времени транспортировки. Любые эксперименты над SCP-049 должны проводиться в помещениях, подготовленных особым образом (см. документ 042-D-3-18).
Камера SCP-049 должна постоянно просматриваться с помощью видеокамер. При проявлении объектом любого аномального поведения следует сразу же оповестить д-ра ████
Описание: SCP-049 имеет гуманоидную внешность, рост 1,9 м и вес 95,3 кг. Тем не менее, на данный момент невозможно изучить его лицо и тело более подробно, так как объект покрыт тем, что выглядит как традиционный костюм «чумного доктора» Европы XV-XVI вв. Этот материал фактически является частью тела SCP-049; как показал генетическое исследование и анализ с помощью микроскопа, его структура аналогична мышечной ткани, хотя на ощупь он больше похож на грубую кожу, а маска напоминает керамическую.
SCP-049 был обнаружен местной полицией в ██████, Англия. Мобильная оперативная группа среагировала на возможное появление [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ]. Одним из этапов начальной процедуры содержания стало введение всем гражданским лицам в радиусе 500 метров амнезиака класса A.
SCP-049 не говорит (см. приложение C-1), хотя, кажется, прекрасно понимает английский и выглядит абсолютно спокойным до тех пор, пока не попытается провести операцию. Прикосновение SCP-049 всегда смертельно для людей. После контакта с рукой (руками) объекта жертва (здесь и далее обозначается как SCP-049-2) испытывает [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ] и через несколько мгновений умирает. Затем SCP-049 пытается убить всех людей в пределах видимости тем же способом - предположительно для того, чтобы его не отвлекали - после чего возвращается к SCP-049-2. Откуда-то изнутри тела он достаёт сумку (исследования не смогли определить её местоположение в теле SCP-049 при помощи рентгена и подобных методик), сделанную из [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ], содержащую скальпели, иглу, нить и несколько колб с пока не изученными веществами, и начинает препарировать SCP-049-2, а также внедрять в тело различные химические препараты. Примерно через 20 минут SCP-049 зашивает SCP-049-2 и снова становится контролируемым.
Через несколько минут SCP-049-2 проявляет признаки жизни и начинает оживать. Тем не менее, SCP-049-2 выглядит абсолютно лишённым высших мозговых функций; он будет бесцельно бродить до тех пор, пока не обнаружит другого живого человека. В этот момент уровни адреналина и эндорфина SCP-049-2 повышаются втрое, он пытается убить и ██████ любое человеческое существо, которое сможет найти, затем возвращается в бездумное состояние и бродит до тех пор, пока снова не встретит людей. На этом этапе дозволено уничтожение любыми способами. Если данную операцию не удалось провести, виновный карается уничтожением (исключение - исследовательские цели, см. Приложение T-049-12).
Вскрытия тел образцов SCP-049-2 выявили наличие нескольких необычных веществ (наряду с обычными веществами в больших количествах) внутри тел, включая [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ]. Некоторые вещества ещё предстоит идентифицировать (сотрудники с 3 или более высоким уровнем допуска могут обратиться к Приложению C-1).
Приложение А-1: SCP-049 впервые заговорил сегодня, 12.06.20██, обращаясь к д-ру ████. Полная запись беседы прилагается.
Опрашиваемый: SCP-049
Опрашивающий: Д-р ███████ ████
Предисловие: SCP-049 начал говорить без какой-либо заметной причины на пути в испытательный корпус. Д-р ████ вёл постоянную запись на ручной микрофон. Данные, не относящиеся к теме, были опущены.
SCP-049: Что это за место?
Д-р ████: Что? Это лабо… (громкий звук падения, д-р ████ от неожиданности роняет записывающее устройство)
SCP-049: Лаборатория? Просто великолепно. Теперь я не нахожу удивительным то, что видел здесь столь мало жертв недуга.
Д-р ████: Д…да. Видите ли, я думал, вы не способны говорить. Я несколько испуган тем, что вы, гм, можете.
SCP-049: О, ну конечно, уважаемый сэр. Просто предпочитаю молчать. Большинство жертв недуга слишком подавлены и не в состоянии вести беседу. Я видел вас несколько раз и не определил в вас болезни, поэтому полагаю, что вы тоже доктор?
Д-р ████: Да, в общем. Зовите меня [УДАЛЕНО]… но о каком «недуге» вы говорите?
SCP-049: Конечно же, милый доктор, о Великом поветрии. О чём же ещё?
Д-р ████: Великое пове… А, чума. Этого следовало ожидать. Но здесь никто не заражён, могу вас уверить.
SCP-049: О, милый доктор, я могу уверить вас, Поветрие здесь, и я его чую. Мое призвание - избавить мир от него. Мое лечение - самое эффективное.
Д-р ████: Ваше лечение? Ваше лечение стоило сотен жизней! Ваше лечение - это ошибка!
SCP-049: Милый доктор, моё лечение самое эффективное.
[SCP-049 снова погрузился в молчание, дальнейшие попытки заставить его говорить не дали результатов.]
Заключение: В этот день мы проводили тесты, пытаясь понять, что заставляет его совершать операции или, точнее, что он определяет как «Поветрие». Пока наши исследования не показали никакой связи между кем-либо из сотрудников класса D, над которыми проводились операции. Мы всё еще работаем над этим. - д-р ████
Приложение C-1: необходим 3 уровень допуска: 26.04.20██ SCP-049 удалось нарушить условия содержания. В течение примерно 5 минут объект находился без присмотра, за это время он успел вступить в контакт с SCP-███. Когда SCP-049 захватили, он был очень спокоен и благожелателен. С этого момента SCP-049 стал значительно более разговорчивым перед началом и во время своих операций.
Не знаю, о чём говорили сорок-девятый и эта проклятая маска, но, похоже, он стал намного счастливее. Теперь он не просто сидит или тоскливо ходит по своей камере, нет, некоторые сотрудники утверждают, что слышали, как он бормочет старые церковные гимны. Кроме того, перед началом операций он теперь говорит со своими жертвами, пытаясь… успокоить их. Помимо прочего, он утверждает, что является «исцелением». Направление наших исследований изменилось, теперь мы пытаемся выяснить, о чём, чёрт возьми, он говорил с [УДАЛЕНО] во время их недолгой беседы. - д-р ████
