
Осенний марафон
2 поста
2 поста
Новорожденному исполнялось сорок пять.
Дверь в квартиру была открыта. Меня встретил только пёс: с верхушки кресла лениво заглянула в коридор остроносая морда, в которую тут же чья-то рука отправила кусок сырокопчёной колбасы. Пёс не делал попыток сопротивляться, не начал жевать – просто неподвижно лежал и смотрел куда-то сквозь меня довольным, но отсутствующим взглядом.
Все крючки для одежды в прихожей были заняты. Когда я всё же пристроила на полу своё пальто, высунувшийся с кухни женский голос озабоченно-весело прокричал: «Какие люди! Это вы наконец-то пришли! Проходите, встаньте вот тут, а то совсем что-то негде…» Причём к концу эта фраза полностью растеряла весь свой задор и интонационно как бы предлагала мне удивиться: «А ведь, смотрите-ка, и вправду, негде!..»
Действительно, в этой маленькой комнате с низкими потолками было полно блестящих глаз и взъерошенных волос. Увидев меня, все из вежливости обрадовались. Кроме Корифея Сипухыча: он полусидя спал, зажав в руке наполненную рюмку. Надо заметить, что общество подобралось сплошь интеллигентное: одни писатели да учёные. Вот Корифей Сипухыч, например, был физик. «Знаешь, почему он не падает? - спросил меня подкравшийся сзади виновник торжества и ехидно улыбнулся, перекинув потухшую сигарету из одного угла рта в другой. – Потому что рюмку держит! Вот сейчас отними у него опору – сразу рухнет. Во! Закон физики!»
Меня усадили на подоконник, рядом с одиноким треснутым кашпо, из которого торчала голая и кривая ветка растения, заканчивающаяся бледно-зелёным цветком, напоминавшим раскрытый артишок. «Не н-нуждается! – вероятно, думая, что предупреждает мой вопрос, сказала мне низенькая женщина с выпученными глазами и пухлыми, растёкшимися губами; и шаль на ней была болотного цвета. Н-не нуж-ждается в почве и п-поливе! Роза! К-каменная.» Сказав это, она плюхнула мне в тарелку целый половник подмокшего Оливье с мятыми горошинами.
В оконные щели беспощадно дуло февральскими ветрами, а из открытой форточки сыпался прямо мне на голову колкий снежок. Мысль о смысле моего пребывания на этом подоконнике тоже кололась. Среди всех мы сидели тут вдвоём - подыхающая каменная роза и я –, и вспомнилась песня, в которой подрагивающий сладкий женский голос говорил «мы так мало значим».
Радуясь, что ухожу незамеченная, я выносила в нагрудном кармане пальто каменную розу. Шаг отчаянный, и затея - почти обречённая на провал. Дело в том, что, попадая ко мне, растения живут не долго (даже учитывая мою любовь к выращиванию). Сначала я не придавала этому значения, но когда даже самые неприхотливые, как утверждают статьи в интернете, растения скрючивались и сбрасывали листья, стало жутко обидно признаться себе, что я, искренне мечтающая о том, что у меня всё-всё будет расти не по дням, а по часам, круглогодично цвести и плодоносить, цветовод отвратительный. Дошло до того, что никого, кроме филодендрона с тремя листиками, у меня не осталось.
Я положила каменную розу на стол. «О, очередной кабысдох пополнил твои ряды смертников?» - поинтересовалась бы одна моя знакомая, если бы видела меня сейчас. Она вечно подшучивает надо мной; когда я грустила по поводу загнувшихся ростков, она со смехом говорила: «Эй, да как же им вырасти, если ты каждое утро бежишь сверлить их взглядом? Ты ж их выжигаешь вместе с корнями!» Кажется, да: стоило мне обрадоваться проклюнувшемся ростку и завести себе привычку каждое утро осматривать его (вдруг, за ночь что-то изменилось?), как через пару дней он становился поникшим и вялым, а потом - рано или поздно, но чаще преждевременно - загибался.
Но не будем о грустном: теперь у меня на подоконнике в белоснежном керамическом горшке живёт цветок, которого я по-дружески зову Эчче. Подхожу к нему и так ласково говорю: «Эчче, не подыхай, пожалуйста! Есть у тебя корни или нет, а? Если есть совесть – расти!» Пока молчит.
Рисовала с детства, но уродов. Мне, конечно, нравилось, но бабуля говорила «ну, какого цвета волосы у твоей очередной уродины?», и я чувствовала, что обижаться на неё нельзя: она изо всех сил старается интересоваться моим внутренним миром. Чтобы облегчить бабушке жизнь, я рисунки выбрасывала.
Потом был ещё один не очень удачный опыт рисования: я насмотрелась иллюстраций в книге по мифологии и, будучи неграмотной, начала рисовать этих бородатых дядек… в бане. Ну кто вот так важно с намотанным полотенцем сидит? Ну не древнегреческий же бог, нет - тот, кто в баню ходит! Дед, взглянув на моих распаренных уродов с вениками, решил провести со мной беседу на очень неудобную для всех тему. Разобравшись во всём, вдоволь насмеявшись, меня отпустили гулять на все четыре стороны, но я, как несложно догадаться, пошла к мусоропроводу.
Творчество моё не оценили и в третий раз, уже в начальной школе, когда учительница сказала, что на тот календарь (конкурс рисунков «Времена года») требовалось рисовать «более детско», а не так, как я. Я тогда ещё не знала, но, оказалось, в тот момент во мне проснулся Хрущёв: «Мазня!» - подумала я о работе победителя конкурса, который весело раздавал автографы на открытках с этим своим абстрактным бесформенным буйством красок.
Спустя годы обнаружила у себя много карандашей. Глаза они мне знатно мозолили: манили формами и цветами, обещали райское наслаждение в процессе творения. «Ты ж неплохо рисуешь…» - шептали они.
Говорят, необходимо рисовать, даже если не умеешь, причём надо обязательно всем показывать (чтоб люди искренне смеялись - это полезно для их здоровья). "Гениально!" - подумала я, взялась за карандаши и почему-то вспомнила школу: сколько личных открытий и всяческой другой чепухи ждало меня на пути из первого в одиннадцатый! Страшно вспоминать, но вспомнилось. Вспомнилось и то, что радостно в те годы мне было лишь дважды: когда я впервые написала слово настоящими (не печатными) буквами с соединениями и когда узнала, что лицо - это овал ("...Или круг, если много жрать", - печально уточняла учительница изобразительного искусства). С тех пор мой мир перевернулся, и до сих пор обратно ничего не встало.
Из всего, что делало со мной рисование, я запомнила, что оно – это что-то желанное, это про самопознание, про ценность процесса, про свободу и про самовыражение и про… пустую трату времени (не могу отделаться от этой мысли). Но всё ещё хотелось рисовать. Я так и не ответила на вопрос, в чём смысл. Не умею, не могу - и ладно, не умираю ж от этого! Да, чужие рисунки меня восхищают. Есть мнение, что аппетит приходит во время еды, вдохновение - во время работы, а смысл… через некоторое время. Поэтому попробовала (в который раз). «Раз так цепляет, то надо делать», - думала я тогда. И я делала интенсивно целый год с лишним. Пыталась впихнуть себя в образ художника и желала, чтоб всё это стало моим, но увы. Где-то в самом начале меня ждало ещё одно разочарование, но я откладывала мысль о нём до того момента, пока не замечать стало невозможно: итак, мне нечего сказать с помощью изображения. Я рисую словами.
17 сентября 2024 г.
Я вижу на своём столе прочитанную на две трети книгу «Эти гениальные птицы» и думаю: «А так ли мне интересна эта тема? Почему вообще – птицы?»
Всё началось в далёком детстве с иллюстрации в какой-то энциклопедии: бородатый мужик плывёт в голубой воде в окружении утят. В статье, кажется, была кратко описана концепция импринтинга (и, скорее всего, на рисунке был изображён Конрад Лоренц). Тогда я подумала, что это что-то волшебное, неподвластное мне: подружиться с птицей. До сих пор живу с этим мнением.
В лет пять я написала книгу про ворону. В детстве пишется легче, особенно если ты только что выучил все печатные буквы и чувствуешь себя властелином мира (ты можешь написать любое слово!).
Однажды отец шёл с работы, ему на плечо сел голубой волнистый попугайчик и сказал прямо в ухо: «Кюррюша хоррроший» - так он и пришёл домой с попугаем на плече. Пернатый был всеобщим любимцем, но не долго. После его смерти, чтоб дети не ревели, мать купила волнистого попугайчика Рому. На детский вопрос «а этот попугайчик не быстро умрёт?», продавец, заикаясь, ответил: «Да вы что? Его ж л-л-лопатой не убьёшь!» Орудовать лопатой не пришлось: через несколько месяцев родители попугая кому-то подарили. Во-первых, он был агрессивным; во-вторых, участковый педиатр сказала, что детям с «хроническими заболеваниями лёгких птицы вредны». Так что с тех пор птиц я лишь наблюдала, и то с незавидной периодичностью.
Ближе к тридцати годам я чётко осознала, что птицы с орнитологической точки зрения меня слабо интересуют. Однако всё меняется, как только человек наделяет их символикой, вписывает в свою культурную жизнь и начинает рассказывать о них истории.
Человек и птица существуют на планете много-много лет, а потому сложно сразу осознать масштаб и глубину этих взаимоотношений, но как минимум две вещи можно сказать с уверенностью: 1) птицы везде 2) человек завидует птице.
Меня больше интересует п.1. По сути, сейчас всё моё взаимодействие с птицами сводится к чтению (уже о них не пишу) и наблюдению (очень приятно увидеть вдруг в лесу желну и знать, что это именно желна); и, кажется, мне уже порядком надоело, хоть это всё и очень интересно (всегда же так: изучаешь одно, а помимо и параллельно открывается другое). Например, совсем недавно узнала, что люди и птицы одинаково спят (=сон играет в нашей жизни одну и ту же роль), несмотря на то, что у вторых есть уникальная способность спать с одним открытым глазом, находясь в состоянии бодрствования одной половиной мозга.
И птицам снятся сны. А я уже давно не видела снов. Дни бегут, ты бежишь, дел полно – сон воспринимается как маленькая передышка, без которой завтра ты не сможешь переделать запланированное. Некогда сны смотреть. Некогда жить в настоящем. И только одно возвращает к себе: сесть и писáть (хорошо, что в голове есть мысль о законности этого права в моей жизни, иначе бы я заменила эти два часа фрирайтинга уборкой, например). Ну и ещё попить чай, предпочтительно с моим осенним фирменным вареньем (в составе: яблоко, вишня, слива, имбирь).
Да, правда, куда ты гонишь? И почему снова застреваешь? Двое суток ушло на таблицу по фонетике английского языка (нужно было быстро вспомнить, как грамотно читать слова). Да, ежедневные обязательные дела делались, но качество жизни упало, как только что-то одно, резко наметившееся на горизонте и требующее немедленного решения, подчинило себе почти всё моё время. Когда такое происходит, я уже чётко знаю, что за внешним деланием скрывается прокрастинация: чрезмерное внимание к мелочам, останавливающее движение вперёд. Непозволительная роскошь, которую я себе позволяю (увы, периодически). Снова одна и та же ошибка: взяться за целое, выставив и качество, и скорость на первое место, вместо того, чтоб разбить целое на части и не забывать жить в перерывах между последовательным выполнением этапов. Зачем это было нужно? Зачем предпочла делать всё это? Вместо не-делания чего?
Суть: создать 7 текстов, начинающихся со слов «я вижу…», далее – фрирайтинг. И да (самое сложное): где-то опубликовать.
URAN 🍁
5, 8 сентября 2024 г.
Я вижу на подоконнике стопку папок на кольцах (3 штуки) и понимаю, что формат А5 меня с какого-то времени больше не интересует: мне мало места. Недавно N сказала, что люди обращают внимание на то, что им важно. Банальная истина, но прозвучало как что-то новое, внезапно прояснившееся. Да, мне важны записи, мне интересно, кто и как их ведёт.
Помню, на одной из выставок современного искусства на кафедре лежал блокнот/дневник художника, - и это был самый интересный экспонат. Как он вообще решился - при жизни! - кому-то показать свои записи? Не верю, что это возможно, а потому склонна считать, что этот блокнот был заранее написан как публичный арт-объект. Однако надо помнить, что люди разные. Я, выбросившая свой дневник в мусорный бак около пятнадцати лет назад и до сих пор переживающая, что какой-нибудь бомж его нашёл, прочёл (во мне теплится надежда, что он, сидя в дремучем лесу, умер со смеху, сжигая страницы в костре – так и дневника не останется, и свидетеля) – и художник, спокойно выставляющий дневник напоказ (беспокоило его, вероятно, только то, что дневник могут унести, ибо блокнот был прикован цепью к кафедре). Да, люди разные.
Три блочных тетради на подоконнике. Там есть листы с цитатами, заметками, конспектами, списками, выводами. Открываю.
"12 февраля 2021 год. На набережной снежные барханы. Сквозь прутья ограждения ветер выдувает музыку. Февраль – самый ненавистный, противный месяц, но он какой-то особый: именно в феврале понимаешь, что жить хорошо и скоро наступит весна.
Странное ощущение наступить на нетронутый снег и оставить след".
Открываю конспект лекций Пятигорского А.М. Среди прочего: «Изменения в человеке: он перестаёт хотеть то, чего хотят все; перестаёт думать и говорить, как все».
Пара цитат из романа Кобо Абе. Заметки о Шилé. Конспект лекции Н. Хомского (ужасно печальный в основной своей мысли: на образование идёт атака – и это осознанное решение правящих верхов, которые боятся, что люди перестанут быть апатичными недоумками и начнут что-то требовать). На полях (карандашом): «В. Гаршин покончил с собой в 33 года. Почему?» (так и не взялась за поиск ответа). Текст колыбельной. Список книг, которые хочу прочитать. Наброски к эссе про рисование. Пара абзацев про имплицитные утверждения в речи. Заметки к на две трети написанному рассказу. Снова цитаты (откуда?). Странный список «1) ройбос 2) рис с ананасами 3) Х. Мураками». Мысль Достоевского о том, что человек боится достигнуть цели, любит только процесс достижения. Очень странная дневниковая запись на жёлтом листе: «Свернула налево у столба с цифрой 52. В этом полувырубленном лесу нет никаких исключительных обстоятельств. Единственное исключительное обстоятельство здесь – я. Но я не вижу смысла». Не менее странная зарисовка сна: «Рыба, съевшая из бокала зонт. Два билета были приклеены к подошве моих туфель, о чём мне сказал синий заяц, мой помощник. Разные фантастические существа рассказывали мне свои истории, а я записывала. Все ищут эти билеты по кораблю. Он не плывёт, а стоит в море, в каком-то параллельном мире, в который я пришла через зеркало».
Раньше мои записи были не такими. Вообще-то всё началось ещё в школьные годы, с тетради по русскому языку для учащихся пятых классов: на её бело-красной обложке имелась бледная надпись «пропущенный час годом не нагонишь», а я много в школе пропускала - задело. Начала раздумывать, как дальше жить. Размышления эти превратились в тетрадь, в которой, как я считала, была вся моя жизнь. На одной странице соседствовали формулы по химии и афоризмы писателей, название фильма, который обязательно надо посмотреть, и имя нового учителя по истории. Переворачиваешь – видишь зарисовку падающих жёлто-коричневых берёзовых листьев на фоне острого синего неба и личный вывод, написанный сгоряча: «Не доверяй тем, кто опаздывает и думает, что в этой его двадцатиминутной задержке нет ничего такого». Тетрадка была со мной везде, служила ежедневником, планировщиком и черновиком. Я к ней привязалась искренне; как выглядят некоторые страницы, помню до сих пор. Кстати, именно в те годы я научилась писать вторым почерком, чтоб любопытные глаза, как бы случайно заглянувшие в листы, любопытство своё не удовлетворили. Потом был Пастернак, который написал, что не надо заводить архивов и трястись над рукописями. Задело. Выбросила тетрадку.
И только в этом году (или в прошлом?) пришло желание снова иметь «тетрадку». Она в коричневой кожаной обложке, с мягко-желтоватыми листами в клетку. Это как центр личного: помогает видеть себя, собирать себя и делать себя. В тетради нет прежнего уютного хаоса: закладки организуют листы по разделам (задачи, планы, сферы, темы, списки). Почти нет хаоса в бортовом журнале: записи веду по фактам (как ответ на вопрос «что произошло за день?»), ненумерованным списком, выводы пишу красным. Концепция бортового журнала прижилась, потому что правило «перечитывайте свои дневники» (где я это вычитала?) у меня никогда не работало: я считала, что написанное – использованный материал, перечитывать этот бред не интересно и не нужно. Так же думаю и теперь, но моя красная надпись на всю жизнь – «записи нужно вести ежедневно» (планирование - вообще святое дело: написанное – на 1% сделанное).