– Сильней, сильней, Маришка! До мордашки. Скручивай тетиву пальцами, чтобы стрела не свалилась с седлища. Руку крепче к щеке. Целься. Оба глаза открыты! Теперь сдержи дыхание. Стреляй!
Тетива, несмотря на шерстяной защитник, болезненно укусила левое предплечье.
Отец хотел что-то сказать, но на него напал кашель. Тяжелый, сухой, болезненный кашель. «Он кашляет все страшнее, – подумала Маришка Барринг, опуская лук. – Все страшнее и все чаще. Вчера раскашлялся, когда метился в козла. И на обед из-за этого была вареная лебеда. Терпеть не могу вареной лебеды. Ненавижу голод. И нужду».
Старый Барринг, хрипя, со стоном втянул воздух.
– В пяди от середки прошла твоя стрела, девка! В целой пяди! А ведь я говорил, чтобы так не дергать, спуская тетиву! А ты скачешь так, будто тебе червяк заполз между полужопками. И целишься слишком долго. Усталой рукой стреляешь! Только стрелы изводишь!
– Так я ж попала! И вовсе даже не в пяди, а всего полпяди от середины.
– Не пищи! Наказали ж меня боги, вместо парня девку-растяпу послав.
– И вовсе не растяпа я!
– Еще увидим. Стрельни еще разок. И помни, что я сказал. Стоять надо, словно в землю врытая. Целиться и стрелять быстро. Ну, чего морщишься?
– Потому что наговариваете на меня!
– Имею право. Я – отец. Стреляй.
Она натянула лук, надувшаяся и готовая разреветься. Он заметил это.
– Я люблю тебя, Маришка, – сказал он глухо. – Помни об этом всегда.
Она отпустила тетиву, как только перо коснулось губ.
– Хорошо, – сказал отец. – Хорошо, дочка.