Посткапиталистическое общество сотрудничества
http://www.stasisjournal.net/index.php/journal/article/view/...
Жижек рассматривает новый тип общества, который вероятен в ходе смены культурной парадигмы капитализма на общество сотруднечиства. ОС противопоставляют двум другим способам организации рынку (спонтанная самоорганизация в погоне за прибылью) и планирование (организация сверху со стороны гос.) В ОС индивиды даром отдают свои продукты поскольку общество всё больше производит с нулевыми затратами и не только информацию. Жижек помещает концепт ОС в контекст интернета вещей. ИВ подразумевает метафизическое представление когда наши жизни полностью встроены в богоподобного цифрового Другого, который начнет контролировать и регулировать их.
«Интернет вещей» — это сеть физических устройств, машин, зданий и других объектов, соединенных электроникой, софтом, дат чиками, приводами и сетевым оборудованием, которое позволяет использовать эти объекты для сбора и обмена данными; Взаимодействие этих внедренных устройств (включая умные объекты), как ожидается, приведет к автоматизации почти во всех областях, задействуя передовые приложения вроде умных сетей и расширяясь до таких сфер, как умные города. «Вещи» могут отсылать к большому множеству устройств, например контролируемым сердечным имплантам, биочипам ретрансляторам для сельскохозяйственных животных, электрическим моллюскам в прибрежных водах, автомобилям со встроенными датчиками, а также устройствам, анализирующим ДНК для исследования окружающей среды/пищи/ патогенных организмов, — все эти устройства собирают полезные
данные благодаря различным имеющимся технологиям, а затем автономно распределяют данные между другими устройствами. Человеческие индивиды — это тоже «вещи», чьи состояния и действия постоянно регистрируются и передаются без их ведома: их физические передвижения, их финансовые операции, их здоровье, их предпочтения в еде и напитках, то, что они покупают и продают, что оничитают, слушают и смотрят, — все это собирается цифровыми сетями, которые знают людей лучше, чем они сами.
Рынки начинают уступать дорогу сетям, собственность становится менее важной, чем доступ, преследование частных интересов стано вится более умеренным ввиду преимущества совместных интересов, а традиционная мечта «из грязи в князи» вытесняется новой мечтой об устойчивом качестве жизни. В то время как капиталистический рынок основан на своекорыстии и движим материальной выгодой, ОС мотивированы совместными интересами и движимы глубоким желанием соединяться с другими и делиться.
Но сегодня эксплуатация все чаще принимает форму ренты. Власть напрямую навязывает правовые условия для извлечения ренты, условия, которые более не будут «спонтанно» генерироваться рынком.
Возьмем случай Билла Гейтса: как он стал богатейшим человеком в мире? Его богатство не имеет ничего общего с издержками на производство продуктов, которые продает Microsoft (можно даже утверждать, что Microsoft платит своим интеллектуальным рабочим достаточно вы
сокую зарплату), т. е. богатство Гейтса не является результатом его успеха в производстве качественного софта по более низким ценам, чем у конкурентов, или более жесткой «эксплуатации» наемных работников интеллектуального труда. Если бы это было так, Microsoft
давно бы обанкротился, большинство людей выбрали бы программы вроде Linux, которые бесплатны и, по мнению специалистов, превосходят по качеству программы Microsoft. Почему же в такомслучае миллионы людей все еще покупают Microsoft? Потому что Microsoft навязал себя как едва ли не универсальный стандарт, как своего рода воплощение «общего интеллекта». Гейтс за пару десяти летий стал богатейшим человеком в мире благодаря тому, что присвоил ренту за доступ миллионов интеллектуальных работников к участию в своего рода «общем интеллекте», который он приватизировал и контролирует. Правда ли, что сегодня интеллектуальные работники уже не отделены от объективных условий своего труда (у них есть свои ПК и т. д.), что предполагалось марксистским описанием капиталистического «отчуждения»? Да, но на более фундаментальном уровне нет: они отрезаны от общественной сферы труда, от «общего интеллекта» — последний опосредован частным капиталом.
Преоб ладает мнение, что такие компании играют промежуточную роль в переходе от рынка к обществам сотрудничества и что они исчезнут сами по себе по мере расширения ОС:
Такие компании, как Uber или Airbnb будут пытаться ликвидировать разрыв между двумя экономиками, используя преимущества обеих. Однако как только по настоящему децентрализованные пи ринговые сети начнут захватывать власть при почти нулевых пре дельных затратах, гибридные компании долго не продержатся. Действительно децентрализованные сети обмена в сообществах сделают возможными прямые пиринговые транзакции, которые не требуют опосредующего вовлечения или доверенности третьей стороны
Такое мягкое решение уходит от реального вопроса: является ли вторжение больших корпораций всего лишь паразитированием, которое нужно преодолеть, или же ОС не могут существовать сами по себе и нуждаются во внешней инстанции, которая будет контролировать их и управлять ими?
Но даже если мы абстрагируемся от такой реприватизации благ и представим себе сплошные общества сотрудничества, возникает еще одна проблема, связанная с управлением ими.
Стоит обратить внимание на важность репутационных систем. Уровень репутации сыграет заметную роль в том, чтобы обеспечивать соответствие нормам и регулирующим процессам. Эти системы разработаны для того, чтобы ранжировать индивидуальный социальный капитал в сообществах. С ростом обществ «можно ожидать, что социально капиталистические рейтинги станут для миллионов пользователей обществ сотрудничества такими же важными, какими были кредитные рейтинги для потребителей при капиталистическом рынке
Но откуда возьмется репутация, как будут установлены рейтинги? Здесь проявляется зависть в полном смысле слова. В своей «Американской утопии» Джеймисон полностью отвергает укоренившийся оптимис тический взгляд, в соответствии с которым при коммунизме зависть будет оставлена позади как пережиток капиталистического соперничества, а на смену ей придут солидарное сотрудничество и удовольствие от удовольствий другого; развеивая этот миф, он
подчеркивает, что при коммунизме, именно потому, что общество будет более справедливым, зависть и обида расцветут с новой силой. Почему так? Жан Пьер Дюпюи предлагает убедительную критику теории справедливости Джона Ролза (Dupuy 2002). В ролзовской модели справедливого общества социальное неравенство допускается лишь в той мере, в какой оно помогает тем, кто находится внизу социальной лестницы, и в той мере, в какой оно сновывается не на наследственной иерархии, а на естественном неравенстве, случайном и не связанном с заслугами.
Ролз, стало быть, предлагает устрашающую модель общества, где иерархия легитимирована естественными качествами, и таким образом упускает важный урок Фридриха Хайека: неравенство гораздо легче принять, если считать его результатом слепой безличной силы; «иррациональность» рынка, успеха или неудачи при капитализме хороша тем, что позволяет
счесть этот успех или неудачу «незаслуженной», случайной (Hayek 1994). Вспомним известное представление о рынке как современной версии непредсказуемой Судьбы: то, что капитализм «несправедлив», как раз и делает его приемлемым для большинства. Мне гораздо легче жить со своей неудачей, если я знаю, что виной тому не мои плохие качества, а случай.
Легко высмеивать Айн Рэнд, но есть зерно истины в ее знаменитом «гимне деньгам» из книги «Атлант расправил плечи»:
Если вы не откроете для себя той истины, что деньги — корень всего доброго, что есть в мире, вы придете к собственному разрушению. Когда деньги станут инструментом отношений между людьми, человек станет инструментом человека. Выбирайте: кровь, кнут и оружие или доллары — другого не дано, и ваше время истекает...(Рэнд 2008: 97).
Существует, однако, более радикальная угроза росту ОС — конец человечества как такового.
Перспектива радикальной дигитализации, совмещенной со сканированием нашего мозга (или отслеживанием наших телесных процессов с помощью имплантов) открывает реальную
возможность некой внешней машины, которая будет знать нас биологически и физически гораздо лучше, чем мы сами себя знаем: регистрируя, что мы едим, покупаем, читаем, смотрим и слушаем, наши настроения, страхи и удовольствия, внешняя машина получит гораздо более точную картину, нежели та, какой располагает наше сознательное Я, которое, как известно, даже не существует как целостная сущность (Harari 2016). Наше Я состоит из нарративов, которые ретроактивно пытаются придать последовательность столпотворению наших переживаний, стирая те переживания и воспоминания, которые мешают этим нарративам. Идеология живет не
только в тех историях, что изобретены (власть имущими) с целью обмануть других, она прежде всего живет в историях, изобретенных субъектами, чтобы обмануть самих себя. Но столпотворение продолжается, и машина будет регистрировать разлад и, быть может, даже окажется способна иметь с ним дело намного более рациональным способом, чем наше сознательное Я. Скажем, если я должен решить, жениться мне или нет, машина будет регистрировать все изменчивые позиции, которые преследуют меня, прошлые разочарования и боль, которые я предпочитаю скрывать. Почему бы не распространить эту перспективу на политические решения? Если мое Я легко может соблазниться популистской демагогией, то машина примет во внимание все мои прошлые фрустрации, зарегистрирует несовместимость моих мимолетных страстей с другими моими убеждениями, — так почему бы машине и не голосовать от моего имени? Когда наука о мозге подтверждает постструктуралистскую или деконструктивистскую идею о том, что мы суть те истории, которые сами себе рассказываем о себе, и что эти истории представляют собой беспорядочный бриколаж, противоречивую
множественность историй без того единого Я, которое сводило бы их вместе, — она в силу своего собственного несовершенства, похоже, предлагает (или, по крайней мере, обещает) выход из положения: именно потому, что машина, непрерывно читающая нас, слепа, лишена осознания и является просто механическим алгоритмом, она и может принимать решения, которые будут намного адекватнее тех, что были приняты людьми, намного адекватнее не только по отношению к внешней реальности, но также и прежде всего по отношению к самим этим людям, к тому, чего они хотят и в чем нуждаются.
Либерализм благословляет нарративное Я и позволяет ему голосовать на избирательных участках, в супермаркетах и на брачном рынке. На протяжении столетий это имело смысл, поскольку, хотя нарративное Я и верило во все виды вымысла и фантазий, никакая альтернативная система не знала меня лучше. Но раз уж у нас появилась система, которая действительно знает меня лучше, глупо оставлять власть в руках нарративного Я. Такие либеральные привычки, как демократические выборы, устареют, поскольку Google
сможет сформулировать мои личные политические взгляды лучше, чем я сам (Harari 2016: 338).
К такому варианту можно относиться реалистически: дело не в том, что компьютер, регистрирующий наши действия, всесилен и безошибочен, а в том, что его решения работают в среднем значительно лучше, чем решения нашего ума. В медицине он ставит лучшие диагнозы, чем наши обычные доктора и т. д., вплоть до взрыва алгоритмической торговли на фондовых рынках, где программы, которые можно скачать бесплатно, уже превосходят по эффективности финансовых консультантов.
Считая искусственную субъективность возможной, особенно в сфере гибридной биороботики, и,
следовательно, представляющей из себя «эмпирическую, а не философскую» проблему, Матцингер подчеркивает ее этически проблематичный характер: «Не совсем ясно, является ли биологическая форма сознания, созданная в ходе эволюции на нашей планете, желанной
формой опыта, тем, что действительно хорошо в себе » (Metzinger 2004: 620). Это проблематичное положение касается сознания боли и страдания; эволюция «создала расширяющийся океан страданий и путаницы там, где прежде не было ничего. Поскольку не одно лишь число индивидуальных сознательных субъектов, но и размерность их феноменальных пространств обитания продолжает увеличиваться, постольку этот океан страдания также становится глубже»(Metzinger 2004: 621). Следует ожидать, что новые искусственно созданные формы сознания сотворят и новые «более глубокие» формы
страдания...
Еще одна, наиболее вероятная, ситуация: радикальное разделение, гораздо более сильное, чем классовое, в рамках самого человеческого общества. Если в ближайшем будущем биотехнологии и компьютерные алгоритмы объединят силы в производстве «тел, мозгов
и разумов», установится разрыв «между теми, кто знает, как управлять телами и мозгом, и теми, кто не знает»: «те, кто вскочил на поезд прогресса, обзаведутся божественным дарованием создавать и разрушать, а остальные начнут вымирать» (Harari 2016: 273). Главная угроза в таком случае состоит в росте
...небольшой и привелигированной элиты усовершенствованных людей. Эти сверхлюди будут обладать неслыханными способностями и беспрецедентным творческим потенциалом, что позволит им принимать множество самых значимых решений в мире... Однако большинство людей не будут усовершенствованы, в результате чего станут низшей кастой, подчиненной разом и компьютерным алгоритмам, и новым сверхлюдям. Раскол человечества на биологические касты уничтожит фундамент либеральной идеологии (Harari 2016: 346).
Более общее методологическое заключение касается статуса детерминизма. Обычно думают, что прошлое непреложно: что было, то было, и изменить это нельзя, тогда как будущее открыто — оно зависит от непредсказуемых случайностей. Следовало бы опрокинуть это представление: прошлое открыто для ретроактивных реинтерпретаций, в то время как будущее закрыто, поскольку мы живем в детерминистской вселенной (см. определение детерминизма у
Франка Руды [Ruda 2016]). Это не значит, что мы не способны изменить будущее; это означает лишь то, что для изменения будущего мы должны сначала не «понять», а изменить наше прошлое, заново объяснить его таким образом, чтобы оно стало открытым по направлению к новому будущему, не похожему на то, которое вырастает из господствующего сегодня взгляда на прошлое.
